Kitobni o'qish: «Завещание сына»

Пролог

Первый раз громыхнуло далеко, но в кухне все же колокольно зазвенели стекла.

– Ой, что же это делается, Васенька? – испугалась Галина Сергеевна.

– Наши идут. Генерал Грачев со своей ратью, – невесело пошутил супруг и потянулся за сигаретой. В последние недели он высасывал в день по две пачки «Примы»…

Страшное слово «война» перебралось в сознание из сопливого детства. У Василия Протопелина оно ассоциировалось с червяками товарных вагонов, из которых, пошатываясь, выходили люди в шинелях и стоптанных сапогах. В ватники с валенками их наряжали потом. Многие хромали или имели повязки. В Барнаул эвакуировали заводы из центральной России. Первые эшелоны Протопелин не помнил. Он был слишком мал. Запомнились товарняки сорок второго и сорок третьего. На них везли рабочую силу. Непригодные фронту, раненые, контуженые, искалеченные мужчины становились к станку, заменяя умерших или тех, кто возвращался на передовую. Еще та «детская» война запомнилась надрывным криком соседок, получавших очередную похоронку. Женщины вопили в голос, а мама опускала глаза. Она будто стыдилась того, что папа еще жив. Потом голосила мама, а Вася прижимался к ее ногам и дергал за юбку.

Помнил он и День Победы с распустившимся багульником, гармошкой и салютным баритоном диктора Левитана из черной тарелки радио, За победой, в красном галстуке, маршировало голодное послевоенное детство. За него пионерам полагалось благодарить товарища Сталина. Постепенно слово «война» перекочевало на экраны кинотеатров и во двор. Мальчишки носились с палками, изображавшими автоматы, и никто не хотел быть немцем.

Мужчин после войны не хватало. Мама переехала в лесхоз и стала лесником. Это было самое счастливое воспоминание тех лет, хоть в школу и приходилось топать за семь километров. Но мама получала хорошую зарплату, и им полагался паек. Потом, Василию как раз исполнилось двенадцать, в лесхоз пришел новый начальник с высшим образованием, а маму сделали рабочей. К начальнику он сперва испытывал ревность и обиду за маму. Но постепенно чужой мужик заменил Василию отца. Мама жила с ним, как теперь говорят, в гражданском браке. Протопелин превратился в пасынка, но с начальником подружился. Тот понимал лес и научил таежной науке мальчика. Он и посоветовал ему поступать в лесной техникум. Василий переехал в городское общежитие, и детство кончилось.

С Галей студент познакомился на танцплощадке. Она лихо отплясывала фокстрот и целовалась взасос. В девятнадцать они поженились. После техникума оба уехали в лес. Василий Валерьянович получил должность егеря в заповеднике неподалеку от областного центра. Место считалось лакомым, потому что областные и городские начальники наезжали в заповедник пьянствовать. Для тех, кто умел скрасить отдых местным царькам, перепадали сладкие крохи. Но молодой егерь к их числу не принадлежал. Там и крутануло в его судьбе. Но это относилось уже к взрослой жизни, и слово «война» успело забыться. Его заменило не менее страшное слово «тюрьма»…

Рядом на улице стреляли из автомата и орали по-чеченски. К выстрелам в городе за последнее время привыкли, даже женщины перестали вздрагивать. Выстрелы и ругань смолкли. В наступившей тишине завыли собаки. Затем опять громыхнуло. Снаряд разорвался ближе, и окна зазвенели во всей квартире. С потолка посыпались куски штукатурки.

– Господи, Васенька, погибнем, родненький! Пойдем в подвал. Я боюсь, – запричитала Галина Сергеевна.

– Дождемся Настю и пойдем, – пообещал Василий. Окурок жег пальцы, он и не заметил, как сигарета сдымилась. Запалил следующую. В третий раз громыхнуло не так близко, но с потолка снова посыпалось и потух свет.

– Зачем ты отпустила девчонку? Знаешь, что чечены лютуют, и отпустила, – проворчал Протопелин, зажигая керосиновую лампу. Электричество при Дудаеве и без пальбы часто отключали, и лампу жильцы держали наготове.

– Она же в соседний дом, к Любаше. Как не пустить? Не может же взрослая девушка сутками сидеть в квартире, – оправдывалась жена.

Разрывы участились. Стало трудно понять, где падают снаряды, гремело со всех сторон. Протопелин ощутил дрожь в утробе. Дрожь поднималась от пола, ползла со стен.

Настя ворвалась в дверь вся в слезах.

– Чечены? – бросился ей навстречу Василий Валерьянович.

– Нет, папа. Чеченцы попрятались. Заряд в четырнадцатый дом ударил. Там Ленка Медведева с ребятами. У нее день рождения. Я на Петьку обиделась и не пошла. Понимаешь, дом упал, их всех завалило! И Петеньку… – Девушка не могла говорить, ее душили рыдания. Рвануло где-то совсем рядом. Стекла со звоном брызнули на пол. Лампа погасла. Василий Валерьянович вдохнул вкус пыли, в горле запершило.

– Живы? – спросил он. В темноте продолжала всхлипывать дочь. Жена молчала. – Галя, ты жива?! – Заорал он, пересиливая грохот.

– Жива, только присыпало чуток. Помоги подняться.

На лестничной площадке густо висела пыль. Они осторожно спустились вниз, выбрались на улицу, перебежали в соседний дом, протиснулись в маленькую железную дверцу и, держась за стены, на ощупь пробрались в низкий сырой подвал. Раньше в нем жильцы хранили картошку. Протопелин нашел в углу свободное место, расстелил пальто и усадил жену с дочерью. В импровизированном бомбоубежище стоял полумрак, только в глубине у стены светил чей-то фонарик. Поначалу Василий Валерьянович лиц не разглядел. Но глаза к полумраку понемногу привыкли, и он распознал соседа.

– Тихон Андреевич, ты?

– Я, Валерьяныч. Дожили. В мирное время от бомб хоронимся. Проклятая власть. При большевиках порядок был. Жил бы Иосиф Виссарионович, он бы всех черных в товарняк да в тундру… – Василий покривился, но сосед реакции Протопелина в темноте не заметил. – Эти паскудники и не пикнули бы, – развивал мысль Тихон Андреевич: – Я бы их сам, буть моя воля…. – Но договорить не успел.

Снаряд угодил в дом. Страшный грохот и вспышка – последнее, что ощутил Протопелин.

Сколько времени прошло, он не знал. Очнулся от боли в правой руке. Попробовал ей пошевелить и не смог. Левой потрогал темноту и ощутил нечто теплое, влажное, тяжелое. Он приподнял это нечто и освободил онемевшую руку. Полежал еще несколько минут. Достал из кармана зажигалку. Дрожащий огонек осветил груду бетона, из-под которой торчали женские ноги. Протопелин узнал обувку жены и дочери. У соседа половину черепа снесло, теплое и влажное – это кровь Тихона Андреевича. Ощупал себя: вроде все на месте. Попытался встать. Не удалось. Плита нависла над самой головой. Лег обратно и заплакал. Плакал беззвучно, не вытирая слез.

Гали больше нет. Нет и Настеньки. Жена и дочь – единственные близкие ему люди. Галя дождалась мужа из тюрьмы и потом никогда не попрекала. Хотя хорошей работы на воле он так и не получил. Судимость – пожизненное клеймо. А вины не было. Была принципиальность. Егерь услышал пальбу и побежал на звук выстрелов. Партийный босс завалил оленя. Протопелин застал его над тушей. В заповеднике охотиться запрещалось, но начальству законы не указ. Василий видел, что олень жив, и поспешил на помощь.

– Не тронь, мой трофей! – прорычал красный вельможа.

– Браконьерите в заповеднике! А еще член партии, – пристыдил егерь. – Вы задержаны.

– Я тебе, мать твою, покажу, задержаны! – прошипел стрелок и позвал охрану. Протополина скрутили и отняли ружье. Из его ружья добили оленя, а самого сдали в прокуратуру. Потом суд. Из трех отсидел год. Выпустили по амнистии. Видно, секретарю обкома стало стыдно. Выйдя на волю, Протопелин хотел снять судимость, писал в разные инстанции, даже в газету. Никто не хотел верить…

Над развалинами нарастал новый звук, глухой и монотонный. Василий Валерьянович прислушался. Танки, – понял погребенный вдовец.

Прошло еще несколько часов. В разрушенном подвале посветлело. Где-то сбоку в трещине проявилось небо и силуэт крыши. Это была крыша его пятиэтажки. Дом после артобстрела уцелел. «Господи, зачем я их увел сюда!» – терзал он себя, но плакать больше не мог. Слезы кончились, как кончается вода в кувшине. В проем пробился луч солнца. Нош жены и дочери теперь он видел отчетливо. Рядом стыл окровавленный сосед и что-то сжимал в руке. Протопелин потянул из онемевших пальцев и увидел паспорт. Первую страницу залила кровь. Василий Валерьянович полез во внутренний карман, добыл свой паспорт и вложил в руку соседа.

– Есть тут, блядь, кто живой? – В просвете возникла голова в каске.

– Есть. – Протопелин старался крикнуть, но крика по получилось.

– Кажись, есть. Славка, вали сюда, плиты раскидаем.

– На х… надо. Пусть спасатели с саперами раскидывают, отце на мину нарвешься, – ответил невидимый Славка. Василий Валерьянович уже решил, что помощь прошла стороной, но ошибся. Несколько солдатиков разгребали завал.

– Ты кто, чурка?

– Не видите, что ли, ребята, русский я. Пенсионер.

– Тут разве разглядишь… Ты, дед, так замаскировался, что и сам черт не разберет. – Протопелина выволокли на воздух: – Документы при тебе?

– При мне, – простонал спасенный и протянул паспорт погибшего соседа.

Часть первая
Визит к врачу

– Ну вот, господа, можем считать вопрос решенным. – Николай улыбнулся и пожал руки партнерам.

– Вы большой молодец, Грыжин. С вами приятно иметь дело. Нас беспокоит один момент – казахстанская нефть не очень качественная. Не возникло бы проблем с переработкой. Германское оборудование весьма чувствительное, – улыбнулся в ответ Курт Борофф.

– При чем тут Казахстан? Они вольют свою нефть в общую трубу, а вы получите в Новороссийске сырье отменного качества, – заверил Николай и проводил довольных немцев до дверей офиса.

Вернувшись в кабинет, он вызвал к себе Юлю. Секретарша вошла с блокнотом и, не дожидаясь вопроса, принялась быстро докладывать:

– В шестнадцать двадцать встреча в бизнес-центре с представителями фирмы «Оникс». В семнадцать прием в посольстве Украины. Там будет Усовиченко, вы хотели его видеть. В девятнадцать ноль-ноль вы здесь принимаете Яноша Шкора из Будапешта. Он везет на подпись контракт. Вы просили организовать кофе и непринужденную обстановку. В двадцать телефонные переговоры с Нью-Йорком. Сейчас у вас семьдесят пять минут свободного времени.

– Позови мне Петровича, – попросил Грыжин и, вытащив из шкафа гантели, занялся физическими упражнениями.

На пороге Петрович выжидательно замер.

– Дай мне ключи от «волжанки», я сам сгоняю домой и отвезу Никитку на музыку. Вечность не видел ребенка, – попросил Грыжин пожилого водителя. Тот было полез в карман за ключами, но вдруг что-то вспомнил и ключи вынимать не стал:

– Коля, а ты права поменял? Со старыми уже неделю ездить нельзя, штрафуют. Они и талон предупреждений опять ввели.

– Кажется, эту волокиту продлили, – возразил молодой предприниматель, убирая гантели.

– Продлили срок обмена. А выезжать со старыми правами нельзя, – настаивал Петрович.

– Ненавижу бюрократическую канитель, – поморщился Грыжин. – Что для обмена надо, ты помнишь?

– Медицинскую справку, справку из психдиспансера плюс старые права. Я бы тебе помог, но документ положено получать лично. Вот Батко вчера права поменял. По-моему, у него вышло довольно быстро. А Мите с одной рукой особое разрешение требуется.

Николай хотел вызвать начальника охраны, но не стал, вскочил с кресла и быстро зашагал в кабинет бывшего афганца.

– Я сразу получил справку в ведомственной поликлинике, без всякого диспансера. Заплатил триста в кассу и получил. И народу никого. Меня даже врач не смотрел. Сестра все сама устроила. У них это налаженный процесс.

Да, на сегодня ребенок отменяется. Грыжин записал адрес и покинул кабинет охранника. Через минуту он сидел в машине. А через пятнадцать Петрович доставил шефа к панельному типовому школьному зданию в переулке за Ленинским проспектом. Над парадным имелась табличка, оповещавшая, что здесь расположена вовсе не школа, а поликлиника СВТ (Союза Высоких Технологий). В холле не пришлось ни о чем спрашивать. Объявление со стрелочкой, указывающей водителям на второй этаж, висело напротив входа. Николай постучал в двадцатый кабинет и, услышав «входите», открыл дверь. За столом сидела по-купечески полная ладная молодка в белом халате и по-доброму улыбалась:

– Фотографии при вас?

– А нужно? – огорченно поинтересовался клиент.

– Да, две. Но вы не расстраивайтесь. В универмаге «Москва» вам тут же их отпечатают. Мы всех туда посылаем.

Грыжин поблагодарил и вернулся в машину.

– Что же ты, Петрович, про карточки не сказал? – укорил он водителя.

– Забыл, старый дурак. Прости, Коля.

– Жми во всю. У нас с тобой тридцать минут и сорок пять секунд в запасе.

Универмаг от поликлиники находился метрах в трехстах. Через минуту Петрович вырулил к магазину с тыла, а через семнадцать Грыжин снова открыл дверь двадцатого кабинета. На сей раз там, кроме полненькой медсестры, сидел мужчина лет сорока в докторской шапочке и тоже в белом халате. Медсестра показывала ему какие-то бумаги.

– Мне подождать? – спросил Грыжин, предвидя очередную задержку. И, не дожидаясь ответа, полез в карман за мобильным телефоном, чтобы предупредить партнеров о возможном опоздании.

– Светочка, я вижу, наш пациент торопится. Отпусти его, я никуда не опаздываю, – любезно разрешил врач.

– Вы знаете, что у нас справка стоит триста рублей. Оставьте ваш паспорт с фотографиями и спуститесь в регистратуру. Пока вы оплатите, я успею справку оформить, – любезно предложила Света.

– Видите, у нас без бюрократизма. – Доктор подмигнул. – Кстати, чем вы занимаетесь, молодой человек?

– Работаю в бизнесе, – коротко ответил Николай, убирая мобильник назад в карман. Доктор снял очки и внимательно оглядел Грыжина.

– Вы в последний раз давно обращались к медикам? – Клиент не сразу понял смысл вопроса, и врачу пришлось повторить.

– Когда получал права. Это было десять лет назад. – Припомнил молодой предприниматель.

– Давайте, я вас посмотрю. Вы по своей воле к нашему брату не придете, а тут уж за одно. Мне не очень нравится желтизна ваших щечек.

Грыжин пожал плечами и, выложив медсестре паспорт с карточками, послушно побрел за доктором. Они миновали коридор, поднялись на третий этаж и врач, отперев свой кабинет, пропустил пациента вперед:

– Снимите пиджачок, галстучек, рубашечку и прилягте вот сюда. – Врач указал на низкую лежанку, покрытую поверх простыни прозрачной клеенкой. Николай быстро разделся и улегся. – Меня зовут Валентином Аркадьевичем, я заместитель главного врача и в основном занимаюсь диагностикой. Сотрудники системы СВТ обслуживаются у нас бесплатно. На справках для пришлых автомобилистов наша бедная поликлиника имеет возможность немного подработать, вот меня главный и подрядил. Мы понимаем, что к нам приходят за бумажкой, и обычно я стараюсь не беспокоить приходящих осмотром. Но раз вы мне попались, я решил для вас сделать исключение.

Говоря все это, он внимательно ощупывал Николаю шею и грудь, мял живот, словно проникая своими жесткими пальцами внутрь тканей. Грыжин молча терпел. Наконец врач закончил, но продолжал сидеть рядом, о чем-то раздумывая. От него пахло мылом и резким одеколоном.

– Можно одеваться? – не выдержал затянувшейся паузы Николай.

– Подождите. – Врач вздохнул и отсутствующим взглядом уперся в стену. – Ладно, вставайте, накиньте рубашечку и пошли на рентген. Мне надо проверить свои ощущения техникой.

Грыжин редко болел. Даже когда жена и сын лежали с гриппом, инфекция к нему не приставала. Если не считать насморка, который иногда настигал, особенно в первые дни зимы, Грыжин не помнил за собой других недугов. Да и насморк его организм побеждал за несколько суток. Обращаться с такими пустяками к врачу и в голову не приходила Поэтому возня вокруг его персоны Николая озадачила. Он проследовал в кабинет рентгенолога, отстоял сжатый холодными стеклами в темной камере, затем пролежал под объективом какого-то иноземного аппарата, посылающего его внутренности на большой экран, и вернулся в кабинет Валентина Аркадьевича. Тот сидел за столом, поскольку успел вернуться раньше, и разглядывал на свет темные листы рентгеновских снимков:

– Одевайтесь и слушайте меня внимательно. Обычно пациентам этого говорить не принято, – скорбно заговорил врач.

– Вы не дадите мне справку, – не понял серьезности тона доктора Николай.

Валентин Аркадьевич встал из-за стола, подошел и положил свою жесткую руку Грыжину на плечо:

– Справочку дадут. Но долго ездить вам не придется…

Супруга с домработницей доживали последнюю неделю на даче, и отставной генерал, оставшись в городе, вел холостяцкую жизнь. Обычно это Ивана Григорьевича не угнетало. Без своих женщин он обходился легко, даже получал некоторое мальчишеское удовольствие от возможности резать колбасу на полированном столе и заставлять мойку немытой, посудой. Да и заначенную бутылку армянского коньяка не приходилось прятать за томиком графа Толстого в шкафу своего кабинета. Правда, без риска быть застигнутым удовольствие остроту теряло, вот и сегодня генерал, перед тем как улечься спать, позволил себе всего пятьдесят граммов. Но заснуть не удавалось. Встреча с сыном оставила тягостное чувство.

Иван Григорьевич ворочался на перине супружеского ложа, кряхтел и наконец поднялся. Не зажигая света, долго водил ступнями в поисках шлепанцев, нащупал, обулся, но понял, что спутал тапки. Ма-тюгнувшись, поменял их местами и встал с постели. В темноте покинул спальню и направился на кухню. Чайник еще не остыл. Иван Григорьевич поджег под ним конфорку и уселся за стол. Припомнились слова Коли: «Папа, я знаю, ты Соню всегда любил больше». – «Соня – дочь, а девочек отцы всегда балуют», – возразил он сыну. Но Иван Григорьевич знал, что лукавит. Соня с рождения была его любимицей, и боль за нее до сих пор не отпускает сердце. Однако Николаю знать это не обязательно. Теперь, когда сын стал самостоятельным преуспевающим мужиком, по горло занятым своими делами, они виделись редко и друг от друга отдалились. С этим ничего не поделаешь. Жизнь стала суровой, на сентиментальные слюни времени нет. Но Грыжин не мог отрицать, что и в детстве Коля был обделен отцовской лаской. Зато мать в мальчике души не чаяла, да и сейчас миниатюрная генеральша при виде сына пускает слезу умиления. А Сони больше нет…

Грыжин, вспомнив о дочери, шмыгнул носом и полез в карман за платком. Но в ночной пижаме карманов не предусмотрели. Иван Григорьевич подошел к раковине, смачно высморкался под струей холодной воды, ополоснул лицо и утерся чайным полотенцем. За подобный проступок, будь на месте домработница, ему бы не сдобровать. Варя браниться умела и в выражениях не стеснялась. В деревне под Новгородом, где они оба родились, ненормативной лексикой пользовались виртуозно.

Генерал покосился на закипевший чайник, достал из буфета персональную кружку с дарственной надписью, но чая наливать не стал. Ощутив неприятную духоту, подошел к окну и, раскрыв его, поглядел на ночной город. В соседних домах, несмотря на позднее время, окон светилось предостаточно.

– Не спят, бездельники, – проворчал Грыжин. И вдруг схватился за сердце.

Он, как и его сын, никогда ничем не болел и по этой причине лекарствами не пользовался. Иван Григорьевич знал, что в тумбочке супруги имеется целая аптека, но какими снадобьями успокаивают отцовское сердце, понятия не имел.

Сердце генерала заныло не случайно. Грыжин впервые испугался за сына.

С потерей дочери он смирился, хотя продолжал страдать по Соне и вспоминал ее каждый день. Гибель дочери была ужасной, но Грыжин полагал, что она расплатилась за свой грех. Соня когда-то из ревности застрелила мужа. За ее преступление отсидел пасынок Сони Эдик Кадков. Выйдя из тюрьмы, он мачехе отомстил. Кадков был мерзавец, но на ненависть к Соне право имел.

Николай – совсем другое дело. Сын шел по жизни прямо. Всего добивался своим упорством и способностями. Грыжин знал, что Николай работает в фирме близкого друга, его тезки, Аксенова, и за сына никогда не волновался. Но вчерашний визит наследника Ивана Григорьевича встревожил. Коля явился в офис без звонка. Сыскное бюро подполковника Ерожина, где отставной генерал Грыжин служил консультантом, до этого взрослое чадо посетило всего один раз. Это случилось несколько лет назад, когда Грыжин-младший пришел на праздник по случаю открытия бюро. И вот сегодня явился с Ни-киткой. Генерал сыну и внуку очень обрадовался. Он уже несколько дней оставался в бюро единственным сотрудником и скучал. Подполковник Ерожин уехал к родственникам жены на Волгу. Молодой сыщик Глеб Михеев укатил охотиться на родину, в вологодские леса, и визит Николая оказался весьма кстати. Но радость от встречи быстро улетучилась. Коля сказал, что у него к отцу дело, они оставили Никит-ку за компьютером генерала и перешли в директорский кабинет Ерожина.

– Папа, вот тебе конверт. Спрячь его в надежном месте. Откроешь, если со мной что-нибудь случится. – Николай достал из кейса конверт и протянул отцу. Грыжин вопросительно посмотрел в глаза сына, но ни страха, ни волнения там не заметил. Коля выдержал отцовский взгляд спокойно. – Не бери в голову, отец. У меня все в норме. Это на всякий случай, – ответил он на молчаливый вопрос родителя. Грыжин покачал головой и убрал конверт в сейф. Затем они поговорили о пустяках, и сын протянул руку: – Пока, пора работать.

Иван Григорьевич проводил Колю и донес внука до машины. За рулем директорской «волжанки» сидел Петрович. Бессменный водитель Ивана Вячеславовича Аксенова теперь чаще обслуживал Николая. Хоть Аксенов формально и числился директором, на деле фирмой давно руководил молодой Грыжин. Дождавшись, когда автомобиль скроется из виду, Иван Григорьевич вернулся в офис. Он весь день не находил себе места, а ночью страдал бессонницей.

Сердце понемногу отпустило. Генерал закрыл окно, выключил газ под выкипающим чайником и вернулся в спальню. «Надо поговорить с Аксеновым», – подумал он и, приняв решение, уснул. Спалось маятно. Старик ворочался и сильно храпел. Когда супруга ночевала рядом, его храп ее будил, и Галина Игнатьевна щекотала мужа, пока тот не находил более удобной позы. Но жены рядом не было, и генерал храпел на всю квартиру.

Проснулся он, как всегда, на рассвете, но вставать не торопился. Вчерашний визит сына со странной просьбой тут же восстановился в памяти. Грыжин лежал и думал о Коле. Рос Николай без особого участия отца. Когда мальчик перешел в девятый класс, Грыжина назначили заместителем министра внутренних дел. Если и до этого он приходил домой в основном только спать, то, переехав с Петровки на Октябрьскую, в министерский кабинет, домашних видел раз в неделю, по воскресеньям. В школу иногда ходила жена, и всегда после таких походов долго рассказывала, как учителя нахваливают их мальчика. Если Соня училась кое-как, то Николай переходил из класса в класс круглым отличником.

За все время учебы сына Грыжин в школе так и не побывал. Еще в Новгороде он отвез на оперативной машине мальчика с женой первого сентября в первый класс и, не покидая кабины, поспешил на работу. Через год полковника Грыжина перевели в Москву, тут ему и вовсе было не до парня. Совмещая работу с учебой в Академии внутренних дел, Иван Григорьевич не имел на детей ни времени, ни сил. Годы мелькали быстро. Грыжин еле успевал отмечать вехи своей биографии.

…– Папа, у тебя новый мундир? – удивился как-то сынок, увидев отца в генеральской форме.

– Растем, Колян, – ухмыльнулся в ответ родитель.

О том, что сын поступил в Плехановский, отец узнал ровно через полтора года, за воскресным завтраком. Он считал, что сын грызет науку в МГУ, на юридическом, куда поступил после школы. Но сын через год сменил вуз, и родитель этого не заметил. Закончил институт молодой Грыжин уже в новой стране. Через два года Николай пригласил отца на свою свадьбу. Тогда Иван Григорьевич впервые посетил квартиру сына… Он даже не помнил, когда тот переехал в собственное жилье.

– Ты, видно, деньгу зашибаешь хорошую? Смотри, не окажись в моем ведомстве… – проворчал тогда папаша, оглядывая апартаменты отпрыска.

Серьезно поговорили отец и сын после рождения внука.

– Тебе нравится работать на карман? – спросил он сына, уже изрядно разгорячившись любимым армянским коньяком.

– Мне нравится, папа, шевелить извилинами, – ответил Коля. – Понимаешь, место начальника отдела мне уже тесновато. Топчусь на месте.

Грыжин только хмыкнул, но слова сына в голове засели. Отмечая свой уход на пенсию, он о них вспомнил и порекомендовал Колю своему другу Аксенову. Иван Вячеславович тогда находился в тяжелом положении. Аксенов с трудом вышел из запоя, дела в своей фирме запустил и жаловался, что боится оказаться за бортом. Николай Грыжин спас фирму. Она утроила обороты и сменила офис. Вместо девяти сотрудников в их компании сейчас служило около двухсот человек. Николай Грыжин стал мозгом и мотором фирмы. Аксенов не раз предлагал заместителю стать генеральным.

– Эта ваше детище. Меня положение заместителя вполне устраивает. Соберетесь на пенсию, поговорим, – отказывался Грыжин. Молодой человек не дипломатничал. Должность его вовсе не волновала. Аксенов давно сделал зама своим компаньоном, и Николай работал на пределе, чего и искал по жизни.

Никаких пессимистических настроений генерал за сыном раньше не замечал. Престарелого родителя даже немного раздражало рациональное начало в своем взрослом ребенке. Николай вырос человеком дела и только дела. Оттого и просьба сохранять конверт, «пока со мной что-нибудь не случится», старого генерала встревожила. Без серьезной причины сын с подобной просьбой к нему бы не пришел.

В начале девятого Грыжин позвонил Ивану Вячеславовичу:

– Тезка, что-то мы давненько не виделись, – начал он разговор издалека.

– Грыжин, старый черт, ты еще жив?! – обрадовался Аксенов.

– Твоими молитвами, – пробасил генерал. – Хоть бы в гости пригласил? Все же мы почти родня.

– Приезжай завтракать. Мама вчера такой студень сработала, пальчики оближешь, – откликнулся Аксенов.

– Ты на работу не собираешься? – удивился генерал.

– А ты? – тем же тоном поинтересовался старый друг.

– Я – да. Твои зятьки разъехались, один отдуваюсь.

– Позавтракаем, и заступай на пост. Мы с тобой можем иногда и задержаться. – Судя по интонации, Аксенов ухмыльнулся. – Через двадцать минут спускайся, я за тобой машину вышлю.

– Петровича? – предположил Грыжин.

– Петрович твоего сынка возит. У меня теперь шесть водителей. Толика на микроавтобусе жди. В номерном знаке три семерки, не ошибешься.

Толик появился возле подъезда ровно через двадцать минут. Как ему удалось добраться за это время по утренней Москве, Грыжин поначалу не понял. И, лишь проехавшись в «Фольксвагене», сообразил, что Толик – циркач за рулем.

– Ты случайно не псих? – спросил генерал, с трудом удерживаясь на виражах.

– Николай Иванович всех водителей с Дмитровского полигона набрал. Мы в прошлом испытатели, поэтому не беспокойтесь. Только держитесь крепче, – успокоил Толя.

Грыжин вцепился двумя руками в переднее кресло и не успел прийти в себя, как они оказались на Фрунзенской набережной. Дверь открыл сам хозяин. Аксенов сжал генерала в объятьях, затем оглядел, похвалил за бравый вид и проводил в столовую. Марфа Ильинична хлопотала у стола.

– Прости, матушка, даже цветочков купить не сообразил. Лихач Толик последние мозги из башки вытряс. Я от страху еле досидел, – пожаловался Грыжин, целуя старой вдове руку. Он отметил, что Марфа Ильинична подалась, как-то уменьшилась, съежилась. Некогда мощная и объемная, генеральша превращалась в маленькую старушку. Но властный тон сохранила.

– Ты, генерал, что-то с годами трусоват стал. Я и то ездить с Ванькиными лихачами не трушу. Но согласна, больно шустры, – посетовала Марфа Ильинична, усаживая гостя за стол. Генерал устроился на стуле и почувствовал нечто мягкое и теплое у себя на коленях.

– Фауст, и ты жив! – обомлел Грыжин, обнаружив там рыжего пушистого кота.

– А чего ему сделается. Он теперь на новых заморских кормах млеет. Хека больше не желает употреблять. Нагляделся со мной по телевизору на рекламу, – серьезно доложила вдова, накладывая на тарелку гостю своего знаменитого студня.

– По рюмочке не откажешься? – Аксенов приподнял графинчик синего хрусталя и выжидательно посмотрел на друга.

– С утра водку пить грешно, но студень без нее родимой и вовсе богохульство, – согласился генерал, подвигая серебряную рюмочку. – А где Лена? – поинтересовался он, с удовольствием закусив водку студнем.

– Все нас бросили. Жена с Надей и твоим Ерожи-ным на Волге прохлаждаются. Не выдержало ее сердечко. Приревновала Елена Николаевна внучат к тамошней бабушке и укатила.

– Бросили, бросили… Ты-то с матерью. А я один как перст. Жена с Варей на даче. В офисе никого. Я же с твоими зятьями работаю. Выходит, мы оба брошенные.

– Да, переплелось у нас с тобой, Грыжин, служебное с личным. Но должен похвалить твоего сына. Живу как у Христа за пазухой. Даже совестно, вроде я директором считаюсь, а толку от меня как от козла молока. Все Николай.

– Ну это нормально. Мы с тобой отслужили. Пускай теперь детишки попрыгают, – усмехнулся Иван Григорьевич. – Кстати, как там Коля? Был вчера у меня сын с внуком. Что-то он мне не понравился.

– Внук? – удивился Аксенов.

– Да нет, Никитушка – парень бой. А вот сьшок выглядел кисло, – пояснил Грыжин. – Я уж решил, что-то у вас не заладилось…

– Не замечал. Колька сейчас такой контракт с немцами провернул, я только тыкву почесал. Три компании лезли, а он добился.

– А конкуренты, случаем, бомбочку вам не готовят? – насторожился Иван Григорьевич.

– Нет, – уверенно возразил Аксенов. – Это все мужики крупные и над криминалом. У нас со всеми прекрасные отношения и выгодные совместные проекты. Наша удача и им на пользу.

– Верно генерал говорит, кислый Николай в последнее время, – вмешалась Марфа Ильинична. – Заездил ты, Ваня, парня. Пора ему отдохнуть. Два года без отпуска и верблюд не выдержит.

– Так сейчас он и собрался в отпуск, – ответил Аксенов матери.

– Мне вчера Коля ничего не сказал, – удивился Грыжин. – Куда же он собрался?

– Мы с твоим сыном эту тему не обсуждали. Но поскольку он вынул из фирмы двадцать пять тысяч баксов, погулять, видно, задумал на славу, – беззлобно проворчал Аксенов.

После завтрака генерал вернулся в бюро, на Чистые пруды. Он уселся за свой стол и машинально включил компьютер. На экране появился странный текст: «Оловянные с мьичькjком wкрывпода». Прочитав бессмысленное предложение, Грыжин сперва силился понять, откуда взялась эта тарабарщина. И лишь вспомнив, как вчера его внук упражнялся на компьютере, сообразил, что взирает на творчество шестилетнего Никиты. Иван Григорьевич облегченно вздохнул и улыбнулся. Ребенок тешился, пока он беседовал с Николаем. Но улыбка на лице старика надолго не задержалась: с внуком приехал. Не припомню, чтобы Коля днем гулял с Никиткой. Нет, явно с ним что-то происходит.