Kitobni o'qish: «Сны, увитые омелой»

Агата и Персей отправляются домой

Трое суток она не спала, задолжав себе три сна.

Не было времени, торопилась в дорогу, собирая документы Персею, любимому своему коню, которого теперь по воле попавших в долги родителей придется везти ей в родной город для продажи, ведь там только нашлись покупатели, желающие ухаживать за Персеем, остальным он был нужен лишь как пища.

Стрессом желая прижечь свои раны, не ела почти все три дня, дышала с трудом, но теперь, уже в поезде, смирилась. Так надо, удастся выручить крупную сумму, а отцу, потерявшему свой завод, эти деньги очень нужны. Однажды он и купил ей Персея.

С друзьями не говорила, все дни со звонка родителей комок в горле. Лишь отписалась, сказав что болеет и едет домой, что вернется уже ближе к сессии.

Ранним утром, едва лучи солнца упали на влажные от рождественского снега дороги, отправилась на конюшню и оттуда с коневозом к вокзалу. Потратила, что копила к рождеству на отдельный вагон для Персея и сама бы спала здесь, рядом с ним, в эти последние дни вместе, но поедет отдельно в купе. Нужно быть взрослой, ведь сможет же позже навещать его у новых хозяев…

Поезд тронулся.

Пустота внутри, не хотелось совсем ничего и сидя у окна, за которым мелькает рождественский город, переходящий в снежный лес, Агата открыла любимую с детства книжку о мифах Древней Греции и вслед за историями о Минотавре, Орфее и Эвридике, предалась сновидениям.

Легкая фаза первого сна “лабиринт”

Лето в этом году было необычайно холодным. Каждый вечер влажный воздух сгущался в желтый, от света фонарей, туман, ползущий по улицам, накрывающий дома и машины. Калин смотрела новости, только чтобы дождаться прогноза погоды и задаться вопросом «почему?». Почему по всей стране так тепло, а в ее родном городе холодно и сыро? Почему лето напоминает осень, застывшую на самой границе с зимой? Это не шутка и не преувеличение. Однажды утром она видела, как падают с неба крупные снежинки. Белый, непроглядный туман лежал поверх дороги, а на него, кружась, стелились мокрые хлопья снега. Калин сидела у окна, растирая замерзшие ладони, ерзая на жестком холодном стуле. Спать ей не хотелось. Она слишком устала, чтобы спать. Ее тело было измято, кожа побелела, колени заострились, а на бедрах появились крупные синяки. Зрелище за окном было потрясающим. Она никак не могла оторваться. Только когда на часах было шесть тридцать и прозвенел будильник, она встала и прошлась к холодильнику, чтобы налить молока. Некоторое время она стояла перед зеркалом и разглядывала себя, отпивая по глоточку. Она давно не смотрела на себя вот так, в полный рост, в тишине и покое. За последние месяцы она исхудала, потеряла почти треть от своего веса, а ведь она никогда не была толстой и раньше она себе нравилась, а теперь что с ней? Как измотала ее жизнь в счастливом браке.

Днем к ней зашел друг. Его звали Эсмонд. Он был длинный и худой, в черном, сыром пальто, на голове его была шляпа, прикрывавшая лысину.

– Привет, Холли Голайтли, – прохрипел он, улыбаясь и показывая промокший по краешкам конверт.

Калин высунула голову за дверь и посмотрела, не видел ли кто ее друга.

– Чай? – спросила она, запирая дверь.

– С коньяком, – ответил Эсмонд.

Он сидел в кресле, хмурился, поглядывал на свои ноготочки, о чем-то размышляя. Калин подкатила к нему маленький столик с чаем и конфетами. Эсмонд развернул одну и положил в рот. Его тело тут же сотрясли судороги. Конфета была холодной, а он сам только-только с холода. Дрожащей рукой он поднес ко рту кружку и сделал глоток.

Калин, не обращая на друга внимания, увлеченно читала письмо. Она сидела напротив Эсмонда, на точно таком же обитом зеленым сукном кресле.

– О чем пишет? – спросил Эсмонд.

Калин не услышала его.

– Ясно, ты увлечена… Я иногда думаю, кто выбирал мебель в вашем доме? – Эсмонд стал рассуждать вслух. – Зеленая ткань вышитая цветочками поверх этих… – причмокивая, он потрепал отделку кресла, – этих… и еще вон-тех… – он посмотрел на два маленьких диванчика, стоящих у стен… – пол, конечно, выбирал муж. Не знаю почему, но если бы я писал роман, где были бы вы и этот парень из тюрьмы, то пол обязательно выбирал бы муж…

– Послушай, – прервала его Калин. – Ты опять намекаешь…

Калин ненавидела, когда Эсмонд заговаривал о ее с мужем отношениях. Это не его дело. Это его привилегия. Ведь он таскает эти письма из тюрьмы. И он никому не расскажет. Но иногда он позволяет себе слишком много.

– История банальна, – продолжил Эсмонд, как ни в чем не бывало. – Он тебя бьет и ты завела себе любовника… Хм, если бы он был твоим настоящим любовником, в физическом плане, было бы интереснее… Как автор такой истории, я бы хотел, чтобы у вас с уголовником была не только переписка. Тогда можно было бы намекнуть читателю, или зрителю, что любви между вами двумя нет, только желание… Но вот проблема, эти ваши письма друг другу, это нечто платоническое. Реальность не оставляет интерпретаций.

Калин отложила письмо в сторону и выпила из своей кружки. Брови задумчиво опустились, глаза сощурились, а губы шептали что-то очень тихо.

– Интересно, – сказал Эсмонд, разглядывая ее. – Ты никогда не говоришь, что там.

– Это же личное, – ответила Калин.

– По своей натуре я довольно циничен, – сказал Эсмонд. – Поэтому я допускаю твою переписку с этим Вардом… Но ты понимаешь, какое дело…

– О, господи, – Калин закатила глаза, высказывая недовольство. Более всего в

Эсмонде ей не нравились эти его рассуждения. Она от них уставала.

– …Трумен Капоте позволил жить убийцам, потому что хотел понять их. Его заинтересовала прежде всего история убийства, характеры убийц, жизнь до и после. Но что потом?..

– Откуда мне знать… – Калин взяла в руки письмо, стала водить пальцем по строкам, рассматривать бумагу.

– Он понял, что они такие же люди, как и все остальные. Как и он… Как и жертвы… – Эсмонд отпил еще чаю с коньяком. – Их жизнь зависела от него, но общество требовало кары. Убийцы должны быть повешены, он это понимал, но где в таком случае мораль? Где человечность? Что мы должны сделать в такой ситуации? Поступить, как требуют того установленные нормы, те нормы, согласно которым мы защищаем себя и своих близких, или поступить так, как должен был бы поступить человек… высший человек, или человек идеал. Я имею в виду бога, Иисуса, или то, что понимают под его личностью. Всепонимание и всепрощение… Как совместить в себе человека земного, близкого к животному, с его общественными устоями и прочим, и человека высшего, верующего, доброго?.. Трумен Капоте платил адвокатам убийц, но когда они стали для него людьми, он должен был сделать свой выбор – оставлять адвокатов или позволить обществу расправиться с убийцами…

– Но ведь вина Варда не доказана. Будет суд, – сказала Калин. – И я верю, что он невиновен.

– Конечно, ты веришь. Как же. Когда мы видим, как складываются отношения у героев в кино, мы хотим, чтобы все было хорошо, только лишь потому что мы сопереживаем им. Это называется эгоизм. И ты хочешь, чтобы он оказался приличным человеком. Это не для него, это для тебя – тоже эгоизм… Возможно, я ошибался насчет платонической любви… – причмокивая, Эсмонд допил свой чай. – Вполне вероятно, для каждого из вас эта переписка, своеобразная терапия.

– Не твое дело, Эсмонд, – Калин взяла кружки и ушла на кухню.

– Теперь ты поняла, насколько я циник? – перекрикивая шум воды, спросил Эсмонд. – И все же я беспокоюсь за тебя. Когда ты впервые увидела этого Варда по новостям, мне не нужно было говорить, что у меня есть к нему доступ. И когда ты спросила, можно ли передать ему то письмо, где ты хотела его поддержать, хотя там было не только это, мне не нужно было передавать то письмо…

– Не только это?! – было слышно, как с грохотом упали кружки в раковину. Калин ворвалась в комнату, залитая водой, – Не только это? Что это еще значит?

– Просто я прочитал твое первое письмо… Прости. Другие письма я никогда не трогал… Ты что, вся облилась водой из-за меня?

Калин опустила руки и села в кресло. Ноги ее подломились, она глубоко дышала. Вода на кухне лилась до сих пор.

– Никаких других писем?

– Нет, – ответил Эсмонд. – Но теперь я понимаю, насколько важно для тебя то, что там в других письмах… Я больше никогда не буду про них спрашивать, если хочешь. Просто почтальон, выполняющий свою работу… Разве я заслужил дружбу со своими нанимателями? Конечно, нет.

Эсмонд встал, взял пальто и пошел к дверям. Калин подбежала к нему и обняла его, остановила, прижавшись щекой к спине и крепко сжимая его плечи.

– Ну прости, – сказала она. – Прости, прости, прости…

– Я всего лишь беспокоюсь за тебя, – сказал он. – Потому что люди не видят, они хотят видеть… Ты хочешь видеть его хорошим, но он не такой… И если я в этом виноват…

– Такой, или не такой. Что случиться, если один очень хороший писатель поможет мне развеять скуку, благо у него есть связи в городской тюрьме, а я в свою очередь помогу одному человеку своей поддержкой. Ты ведь сам говорил, он прежде всего человек…

– Для бога – да. Для общества уже нет… Это во-первых. А во-вторых, в твоей схеме я самое незаинтересованное лицо. Я вроде как действую безвозмездно.

– Не безвозмездно. Ты же расскажешь, о чем будет твой новый роман?

– Тогда придется выпить еще чаю.

– Там наверное уже всю кухню водой залило! – Калин побежала на кухню, остановила воду и набрала чайник, а потом достала из холодильника коньяк.

– Нет, ты что, – сказал Эсмонд, – я больше не буду. Мне нужно было только согреться.

Он прислонился спиной к дверце холодильника, Калин села на подоконник.

– Так о чем будет твой роман?

– Я еще думаю над формой для свой новой истории. Может быть, пьеса подойдет к ней лучше романа… Это будет театральная история. Театр во время финансового кризиса. Все постановки приостановлены, осталась одна и главный режиссер на оставшиеся деньги пытается сделать хоть что-то. Актеры уходят от него один за другим. Он приглашает любителей, чтобы платить меньше, но по ходу репетиций он все более вживается в свою роль. У него нет права на провал постановки. Он вживается слишком сильно и переходит черту… Я забыл сказать, они ставят историю по мифу о Минотавре, а режиссер играет самого Минотавра и актеры-любители начинают бояться его настолько, что отгораживаются от него. Он запирает их в глубинах старого театра, и они, чтобы выбраться, отдают ему жертву… Пьеса будет называться «В глубине лабиринта»…

– Будет классно, не сомневаюсь, – сказала Калин. – Но к чему это все? На что ты опираешься?

– Это о современном мире. Все становиться иллюзией, виртуальностью. По телевизору говорят, что где-то идет война, показывают умирающих детей, всех в грязи, а мы смотрим на это, жуем еду, а потом переключаем на другой канал, потому что неинтересно. Отчуждение страшнее всего. Страшно знать, что где-то на твои налоги ведется война и убивают людей. Но еще страшнее осознать, что миллионы людей понимают такую ситуацию и она их устраивает. Потому что они отчуждаются от нее… Театр будет в моей пьесе символизировать весь мир, это станет ясно, когда придут актеры-любители. И этот мир будет поглощаться кризисом, внутри которого заведется свой монстр. Это будет видно, от начала и до трагического финала будет видно, что готовиться катастрофа, зарождается монстр, но все попытаются не заметить это. Они будут отчуждаться от реальности.

– И кто же тогда внутри лабиринта? Отстраненные зрители, на чьих глазах актеров стали убивать взаправду, или же сами актеры, переставшие играть?

– Ответ на этот вопрос я оставлю тебе.

Глубокая фаза первого сна “птицы”

Каждый год ближе к августу наступает время поздних туманов. Сгущаясь над озером, холодные влажные облака обволакивают береговую линию, замешиваются в лесу и медленно взбираясь по птичьей трассе, оказываются в городе, рассеивая над домами запахи ила и хвои.

– Говорят, в августе здесь уже не искупаться, – рассуждал мужчина за рулем. – Я читал, что в озере полно холодных источников. Представляешь, что они пишут? Будто у самого берега зимой никогда не появляется лед, метров на двадцать уходят вглубь озера эти подземные ручьи, но меня рассмешило не это. Они пишут, что зимой ручьи горячие, а летом ледяные… Как думаешь, Ноа, это и привлекает Келенкенов?

Он рассмеялся, а она подумала, склоняется ли имя этих древних птиц. Мужчину за рулем звали Абель и он был главой экспедиции, что казалось ей вдвойне отвратительным теперь, когда будучи здесь он начал приплетать к своим шуткам о местных еще и Келенкен, цель их исследования.

Ее молчание как-будто разозлило Абеля, машина поехала быстрее на каменистой дороге и ее приборы и книжки посыпались в разные стороны, так что ей пришлось придерживать их руками. Была в машине еще Лорена, химик из их университета, ей предстояло исследовать состав почвы под следами, оставленными Келенкен каждое туманное утро на птичьей тропе, но сейчас Лорена крепко спала на переднем сидении, всю дорогу она смеялась над шутками Абеля и видимо сильно устала. В машине позади них, отставшей теперь и громко сигналившей, ехали Тео, младший сотрудник, недавний студент которому суждено всю экспедицию прислуживать Абелю, и Шейла, археолог, что она тут в одиночку будет раскапывать, Ноа не знала. Хотя и вся экспедиция была обречена на провал, глупо верить, что здесь, на севере страны возродились вдруг давно вымершие гигантские птицы, в современном мире им просто не нашлось бы места. Глубоко внутри себя Ноа признавалась, вероятной целью экспедиции был небольшой отпуск вдали от университета, денег на исследования практически не выделили, инструментов никаких, группа совсем маленькая, но тогда немного странным казалось присутствие здесь Абеля, не просто присутствие, а руководство.

Мысли об Абеле всегда вызывали в Ноа целый всплеск чувств, главными из которых были возмущение и восхищение. Возмущали ее его человеческие качества, он был весьма циничным, выдавая свое человеконенавистничество за практичность, его взгляды на мир напоминали взгляды джентльмена конца девятнадцатого века. Например, однажды во время беседы с уважаемыми профессорами на одной из конференций был поднят вопрос о жителях индейских гетто.

– Свобода и порядок их развратила, – заметил Абель. – Времена, когда они были рабами, не так уж плохи, да им приходилось тяжело работать, но не было пьянства, за ними присматривали, не было разгула преступности. Я отвергаю любую теорию об интеллекте людей в зависимости от расы, но вдумайтесь, ведь есть еще менталитет, культура, и что лучше для них, свобода или тюрьма?

Он говорил это, покачиваясь на кресле, покуривая трубку, дым которой задерживался в его никотиновых усах. Профессора глядели на него напряженно, повисло молчание. Ноа сидела рядом с Абелем тогда и жалела, что земля под ней не расплавилась и она не провалилась куда подальше от того места.

Должно быть из-за подобных слов и мыслей Ноа начала презирать в Абеле все. Усы, небрежную прическу, трубку, даже манеру одеваться, всегда вызывающе, как щеголеватый денди, а иногда как расхититель гробниц. "Отчего же ты не можешь одеть простой скромный костюм, когда всего лишь идешь на свои лекции?" – порой думала Ноа. А еще она ненавидела то, как много людей стремились завести с Абелем хорошие отношения, как влюбленно смотрели на него многие женщины, и как он отвечал, например, на флирт студенток, будучи женатым, хоть недавно его жена все-таки подала на развод, не выдержав количества измен.

Другое чувство, восхищение, сменяло ненависть, когда Ноа думала о научной деятельности Абеля. К тридцати четырем годам он построил безупречную карьеру профессора по орнитологии, его исследования были посвящены древним нелетающим птицам, а самым громким событием, связанным с его именем, было обнаружение нескольких скелетов Titanis walleri в одной из пустынных пещер в глубине запада. Все, за что бы он не брался, оканчивалось положительным результатом, вот поэтому Ноа и удивилась, когда он взялся за эту историю с птицами Келенкен, якобы живущими в здешних лесах у озера и поднимающимися к городу вместе с туманом. И когда он предложил ей участие, она согласилась. Она была старшим научным сотрудником, имела докторскую степень и хотя ее исследования касались птиц ныне живущих, иногда Абель приглашал ее для участия в своих проектах, а на этот раз сказал, что без нее результата не будет вовсе.

"Самомнение, мой порок" – шепнула себе Ноа, когда они разгружали машину. Два домика стояли на берегу, был уже вечер и от зеркальной глади озера веяло холодом. Хотелось скорее занять себе местечко в доме, помыться и прилечь на чистые простыни после утомительной дороги, и хотелось еще посмотреть на природу вокруг. Солнце едва окрашивало каемки облаков закатным свечением, но в тихом накатывании волн на берег это свечение набирало магический блеск.

– Этот берег закрыт для местных, тут только туристы, – сказал Абель.

Он подошел так, что Ноа, увлеченная закатом, застывшая с кипой книжек в руках и дорожной сумкой за спиной, его не заметила.

– Представляешь, я читал, что они объявили эту зону природоохранной и всех местных, кто разводит тут костры, они арестовывают. А нам можно будет, потому что мы заплатили за эти два домика и зрелище восходящих по птичьей трапе Келенкенов.

– Келенкен, – поправила она. – Значит, ты уверен, что это всего лишь приманка для туристов, как Лох-Несс?.. Но ведь мы не живых птиц ищем?

– Ты права. Я не озвучивал это при всех, но когда позвал тебя, рассчитывал, что ты поймешь все сама. Конечно, эти местные дельцы раскопали где-то захоронение Келенкен… – на холмах по дороге, далеко от них замаячили фары второй машины и Абель на миг прервал свою речь, – я расскажу тебе позже, Ноа, расскажу тебе все, как есть. А пока пойдем занимать комнаты получше. Тут два дома, один пусть будет женским, во втором разместимся мы с Тео.

Сонливая Лорена успела уже занять одну из двух комнаток женского дома и теперь ее песни из душевой омрачали настроение Ноа. "Сколько придется мне прожить с этой глупой курицей?" – ругалась Ноа про себя.

Она разложила книги на полу у тумбочки, внутри которой было всего то две полочки под документы, бросила к шкафу дорожную сумку и первым делом застелила свое белье поверх того, что было уже на кровати. С виду чистое, но в таких домиках всегда на кроватях что-нибудь присохшее и еще бывают клопы. В доме еще была кухня, но есть Ноа не хотелось, а еще ей не хотелось, чтоб кто-нибудь разбудил ее, если вдруг будет общий ужин. Она сменила дорожную одежду на мягкие спортивные штаны и футболку и легла на кровать. Голос Лорены, прежде нервирующий ее, превратился в монотонное гудение и Ноа заснула.

– Дура, ты что наделала?! – закричала Лорена и Ноа подскочила на кровати.

– Не беси меня! – кричала в ответ Шейла.

Ругань доносилась до Ноа из-за стенки.

– Отпусти! Я все равно не отдам!

– Ну и вали!

Громкий удар по полу, и снова кричит Лорена, теперь в ее словах больше брани, и "дура", самое мягкое слово. Через несколько секунд в дверь постучались.

– Войдите, – ответила Ноа, сама не зная зачем, сжав кулаки. Это была Шейла, лицо ее покраснело, но всем видом она старалась высказать спокойствие.

– Привет, – сказала она.

– Привет, – ответила Ноа.

– У этой дуры номер для двоих, – слегка задыхаясь, начала Шейла.

– Так…

– И она зачем то положила оба матраса на свою кровать…

– Что? – Ноа, все еще сжимая простыню в кулаках, нервно усмехнулась.

– Вот. Я зашла расположиться в номере. В нашем доме так – две комнаты, одна вот эта ваша одноместная, вторая двухместная, и эта…

– Лорена… Она наш химик кстати…

– Да?.. Она стянула матрас со второй кровати и положила на свою два, потому что ей жестко видите ли… А на моей только сетка и та вся расцеплена…

– Расцеплена? Скакали на ней что ли?

– Да, в таких номерах как раз скачут…

Они обе замолчали. Ноа прежде лишь пару раз пересекалась с Шейлой, но знала, что университет награждал ее за научные достижения. Шейле не было еще тридцати, она была невысокой брюнеткой с темной кожей и зелеными глазами, кажется ее родители приехали с востока… из Ирана?

– Что ж, у меня в комнате немного места, но нам хватит, – сказала Ноа. – Пойдем, перетащим сюда эту поломаную кровать и заберем твой матрас.

– Не хотелось бы мне идти к этой бешеной… Кажется, я ее нечаянно толкнула…

– И где же ты будешь спать?

Шейла прикусила губу.

– Пойдем к Абелю, – сказала Ноа, почувствовав, как на ее шее сжимается удавка чужой проблемы.

Спустя час причитаний со стороны Лорены, не желавшей все же ругаться с Абелем, произошел обмен комнатами и Ноа вместе с Шейлой разместились в двухместном номере. Вечером на площадке между домами, у беседки в обложенном камнями кострище развели огонь. Лорена, поглядывая на Ноа и Шейлу, сообщила Абелю, что дорога ее слишком утомила, завтра она будет работать как профессионал, а потому от веселья отказывается.

Абель и Тео съездили в город и привезли мяса и пива.

– Тропу открывают для туристов только после того как рассеиваются туманы. Правительство отказало мне в специальном доступе, придется с туристами исследовать тропу… Что ж, мы все же докопаемся до тайн, которые хранит эта природа, но завтра утром выспитесь как следует… – Абель поднял в руке открытую бутылку пива, – Так что выпьем за хорошее начало экспедиции и хороший сон!

– Хорошее начало, – скривилась Ноа, отпив глоток пива. – Все же нехорошо мы поступили с Лореной.

– А она с нами? – спросила Шейла.

Абель включил в машине музыку и под сочное мясо и алкоголь принялся рассказывать Тео о своих приключениях, а недавний студент ловил каждое слово своего учителя.

Ноа и Шейла обсуждали экспедицию:

– Ты веришь во все это? – спрашивала Ноа.

– А это не глупо по твоему? Просто верить? – отвечала Шейла.

– Я не религиозный человек, – пожимала плечами Ноа.

Разговор их свернул к теме создания мира и Шейла предположила, что если бы бог все же существовал, все вокруг было бы компьютерной программой, а боги – не самыми умными программистами. После этих слов она глянула на мужчин, удостоверилась, что они совсем пьяны, и придвинув поближе к Ноа свое плетеное кресло, прошептала:

– Ты ведь понимаешь, почему Абель сюда приехал?

– Он хотел мне что-то сказать, но не успел.

– Не верь ему, вот мой совет. Я знаю, он считает всю эту туристическую историю глупостью, но ты же понимаешь, что местные не просто так выбрали именно Келенкен? Он знает причину почему, но правды не скажет. А вот как по твоему он нашел ту пещеру с Titanis walleri?

Ноа пожала плечами.

– Черный рынок, – шепнула Шейла и лицо ее покрылось тенью Абеля.

Он слегка покачивался, на лице его светилась неприятная улыбка:

– О чем ты, Шейла?..

Крик ужаса прервал его. Несколько секунд все глядели друг на дружку, пока Абель не крикнул Тео заглушить музыку. В возникшей тишине дверь женского дома распахнулась и на пороге появилась Лорена. Глаза ее округлились, она стояла в одной ночнушке, а в дрожащей ее руке было большое, темного цвета перо.

– Кто-то был в нашем доме, – выговорила она.

Ноа проснулась с рассветом. В затылке неприятно гудело от вчерашнего, а еще в голове крутились сценки из сна. Ей снилось, как возле дома все бродит кто-то, все спят, а она одна видит тень чужака, но сказать ничего не может, рот ее словно сросся. А потом во дворе зажигаются фонари и в их свете видится ей старуха в просторном белом платье, но вместо рук у старухи мерзкие скрюченные птичьи когти, а лицо ее медленно обрастает клювом…

Ноа осторожно приподнялась на кровати и выглянула. Все покрыто туманом, идущим с озера. В этом тумане, как утверждает туристический бюллетень, и прячутся птицы. Но сейчас в нем виднелась лишь одна фигура и сперва испугавшись, Ноа все же узнала в этой фигуре Абеля.

После вчерашнего происшествия мужчины остались сторожить снаружи у женского дома. Спать было страшно и полночи все только и обсуждали, кто мог оставить перо. Лорена призналась, что нашла его на постели Ноа, а в комнату она зашла как-будто просто извиниться. Говорила она, с трудом подбирая слова, Шейла ей не поверила, но Ноа уговорила ее извиниться в ответ. После всеобщего обсуждения в полицию решили не обращаться, из-за одного пера никто охрану к ним не приставит и дела не откроет. А вот менеджеру отеля Абель обещал позвонить на следующий день. Ближе к рассвету девушки уснули.

Ноа посмотрела на телефон и обнаружила, что проспала всего то полтора часа, время близилось к шести утра. Накинув куртку поверх пижамы, Ноа вышла наружу. У дверей дома в плетеном кресле, свернувшись, как смог бы только очень худой человек, спал Тео. Абель глядел в бинокль в сторону птичьей тропы. На поясе его висела кобура.

– Абель, – тихо позвала Ноа.

– Да?

Глаза его были красными, лицо немного опухло, кажется он совсем не спал этой ночью. Ноа подошла к нему.

– Вы с Тео так и не менялись дежурством?

– Попробуй разбуди его, – улыбнулся Абель. – Остальные будут спать еще долго… Не хочешь прокатиться?

– К тропе? Туда же нельзя. Там наверно дежурит полиция…

– Нет. Когда мы заезжали в город, я видел несколько круглосуточных кафе. Позавтракаем. Я плачу.

Через полчаса они уже сидели в пустом и залитом холодным рассветным солнцем кафе. Ноа теперь была в своем походном джинсовом костюме, волосы она спрятала под бейсболку, несколько раз почистила зубы, чтоб избавиться от неприятного привкуса во рту, и как следует надушилась туалетной водой с нотками морского бриза. Абель был все в той же одежде, в которой приехал вчера, глаза его казались уставшими, но лицо уже не было таким опухшим, а одежда выглядела чистой и не слишком помятой. Некоторое время они молчали, в ожидании заказанных блинчиков с кофе. Старая уборщица мыла полы, пахло хлоркой.

– Как ты справляешься с похмельем? – спросила Ноа. – Голова так и трещит.

– Никак, – пожал плечами Абель. – Но сегодня ничего серьезного я не планирую, будет время выспаться. План такой, изучаем тропу и смотрим, к чему это нас приведет. Я лично думаю, что ни к чему, но будем отсеивать версии начиная с верхушки айсберга.

– Ты так и не объяснил мне…

Официант принес им заказ. Кофе отдавал пережаренными зернами, а вот блинчики были свежими и пышными, и малиновый сироп был в меру сладким. Абель заказал такой завтрак и для остальных, попросив завернуть его с собой.

Отпив кофе, он заговорил тише прежнего:

– Не я придумал эту экспедицию. Ко мне обратился президент университета, но говорил он не от своего имени. Он рассказал, как один влиятельный господин заказал у него экспертизу костей животного происхождения. Этим костям было больше 15 миллионов лет… – Абель перешел на шепот. – Экспертиза была проведена в нашем университете, конечно, подпольно. Президент сказал мне, что человек с костью известный коллекционер, и что кость досталась ему не в ту цену, которую она по его мнению стоит. Он мог бы легко продать ее и сделать хорошие деньги, но ему нужен полный скелет и продавать этот скелет он никому не собирается. Он сделал нашему президенту предложение, и тот согласился.

– Что за предложение? – спросила Ноа.

– Коллекционер назвал президенту место, откуда, как ему удалось выяснить, были вывезены кости. Взамен мы обязуемся достать ему полный скелет Келенкена.

Ноа задумалась.

– Titanis walleri, – сказала она. – Тогда все было так же?

Абель отодвинулся к своему прежнему месту.

– Тогда все было иначе, – ответил он. – Мне повезло, но я пообещал больше не рисковать так научными открытиями.

– Ты о чем?

– Перо, – сказал Абель и осмотрелся по сторона, отпивая кофе. – Ты думаешь, кто его подкинул?

– А ты знаешь?

– У меня есть две версии. Может быть это местные так развлекаются, решили напугать нас. А может быть это люди коллекционера оставили мне свое напоминание, чтобы было поменьше разных мыслей… Сама думай, какая версия правдоподобней.

Ноа взглянула на блинчики, но есть ей теперь не очень хотелось.

– Как было в тот раз? – спросила она.

– Такая же наводка, как и теперь. Те же требования. И люди, следившие за каждым моим шагом. Случайный прохожий толкает тебя в плечо, извиняется, а потом шепчет на ухо время и место. Ты должен прийти туда и отчитаться, что ты уже нашел, и каковы шансы на успех перед связными коллекционера. Сама понимаешь, кем были эти связные. В прошлый раз я играл по их правилам и мне повезло, что мы нашли четыре Titanis walleri. Три достались университету. Если бы мы нашли лишь один, университет не получил бы ничего.

– А что теперь?

Абель промолчал, глядя на старуху уборщицу, подошедшую мыть полы у их столика. Ноа собралась с силами, нарезала оставшиеся блинчики и приступила к их съедению. Когда тарелка была уже почти пуста, старуха удалилась.

– Президент доверил мне это дело, но не доверил состав экспедиции. В прошлый раз я полагался на людей, собранных им, но понимал, что и среди них есть шпионы. На этот раз он спросил, кто мне нужен. Я сказал, что мне нужны будут люди с знаниями в археологии и орнитологии. Больше никого. На следующий день он показал мне список. Тео, Лорена и Шейла. Парнишка, едва окончивший учебу, по его мнению был достойным орнитологом, прекрасно разбирающимся в происхождении костей, Шейла поможет мне распознать места раскопок, а Лорена обладает достаточными знаниями в химии, если вдруг возникнут такие вопросы. К чему мне Лорена, я не понимал, Шейла весьма опытна и ее кандидатуру оспорить сложно, а вот Тео я попытался заменить. Не вышло, но в итоге президент пошел на уступки и я смог пригласить тебя… Сейчас я могу верить только тебе.

Ноа смотрела ему в глаза. Кружка с кофе остановилась на полпути, едва прикоснувшись к губам.

Абель продолжил:

– Тео… о нем я даже не собираюсь говорить. Лорена выглядела вчера испуганной, но ей было проще других подбросить перо. Если только ей хватило бы ума сыграть такое… Шейла… Что ты о ней скажешь?

Ноа поставила кружку, так и не сделав глоток. Посмотрела в нее. Один лишь кофейный осадок, сбившийся в молчаливые фигуры.

– Шейла говорила не верить тебе, – произнесла она чужим голосом.

– Да, – хмыкнул Абель. – звучит подозрительно, верно?

Они забрали пакеты с завтраком для остальных членов экспедиции, сели в машину и отправились к озеру. Время еще было ранее и птичья тропа была закрыта. Всю дорогу они молчали. Ноа смотрела в окно, размышляла, как ей теперь общаться со всеми, что говорить. В отражении она видела Абеля, за карманом его куртки у пояса топорщился пистолет.

Когда они прибыли к гостевым домам, все та же утренняя тишина встретила их. Тумана теперь было еще больше, дальше пятнадцати шагов земли уже не было видно. Возле дома виднелась чья-то фигура.