Колдовской мир: Волшебный пояс. Проклятие Зарстора. Тайны Колдовского мира

Я вошел в воду, невольно зашипев, когда влага поднялась к плечам, – мне не нравилось ощущение промокшей шерсти. Но я упрямо двигался вверх по течению. Не знаю, далеко ли я ушел, когда заметил на берегу скалы со множеством расщелин, сулившие зверю во мне неплохое укрытие. Луна уже опускалась. Я был близок к победе. Если только продержаться здесь до утра…

Но все мои предосторожности, все расчеты были впустую. Надо мной захлопали крылья. Те же крылья стали бить меня по голове, по плечам. Боль пронзила тело – огромный ястреб вонзил клюв и когти мне в бока над бедрами. Я покатился по земле, пытаясь сбросить птицу, – внезапность нападения не позволила придумать ничего лучшего.

Напрасно я отбивался лапами, как делают разъяренные коты, – ястреб уже достиг своей цели. Последним отчаянным прыжком я едва не достал взмывавшую вверх птицу. Она уносила в когтях пояс – пряжка его удержалась, но кожаная лента свисала двумя разорванными кусками.

Я жался к камням. Разодранная когтями спина горела от боли. Страшнее боли был страх, что, лишившись пояса, я навсегда загнан в звериный облик. Как мало я знаю об оборотнях! И откуда этот ястреб?..

Птица не могла служить Магусу. Обычного хищника таким трюкам не выучишь. Нет, ястреб принадлежал либо неведомым и страшным лесным жителям, либо… От этой мысли у меня вырвалось рычание. Урсилла?

Я плохо представлял, как широки познания Мудрой. Зато к ее возможностям питал глубокое почтение. Не приходилось отрицать: Урсилла на такое способна. Я усомнился даже, была ли эта птица настоящим ястребом. Все знали, что владеющие Силами умеют призывать себе на службу очень странных созданий. Правда, живя с Урсиллой, я ничего такого за ней не замечал, но и не решился бы отрицать, что ей это по силам.

Если пояс у Урсиллы!.. Я, до боли измученный и основательно напуганный, огляделся, нашел взглядом трещину пошире и забрался в нее.

Я по-кошачьи вылизывал мокрую шерсть, тянулся зализать языком оставленные врагом царапины. Но до многих достать не удалось. Тогда я растянулся во весь рост, опустив голову на передние лапы. После долгой ночной погони тело просило сна. Отдохнуть… Я больше не мог противиться этому желанию.

Думаю, я почти готов был, проснувшись, увидеть себя в кольце охотников. Но проснуться надеялся человеком! Когда в мое укрытие проникло солнце и я разлепил глаза, им открылась вся правда. Я остался пардусом. Вот тогда я испытал настоящий страх – страх, впервые коснувшийся меня при виде пояса в птичьих когтях. Я заперт в этом облике, и ключа к спасению нет.

А еще меня мучил нутряной звериный голод, непререкаемая потребность набить ноющий живот. И снова ради жизни пришлось подчинить человеческий разум звериной природе. Она и вывела меня к ручью.

В нем плавали рыбы. При виде их слюна наполнила рот и просочилась между зубами. Я подобрался. Быстрое движение – и рыба забилась рядом; это наполнило меня нелепым самодовольством от столь успешного испытания незнакомого искусства. Щелкнув зубами, я заглотнул добычу целиком, почти не почувствовав вкуса.

Водные жители скрылись, здесь мне больше нечего было делать. Пробравшись мимо скал на другое место, я повторил попытку – и промахнулся. Зато с третьего раза добыл рыбину вдвое больше первой. Покончив и с ней, я присел на задние лапы и огляделся.

Я понятия не имел, где нахожусь, знал только, что в лесном краю. И в какой стороне лежит замок, тоже не мог сказать. Можно было бы вернуться по ручью до места, где я вошел в воду. Только я не сомневался, что на этом пути повстречаюсь с Магусом и его сворой. Пока замок не прекратил охоту, возвращаться было нельзя. Однако необходимо было выяснить, была ли птица, унесшая пояс и тем заперевшая меня крепче любых стен и замко́в, посланцем Урсиллы…

Те жители лесов, что водили дружбу с кланом, заметив меня, наверняка известили бы замок. Пардусы редко встречались у нас на севере – их родиной считались пустыни на юго-западе. Может быть, уже сейчас за мной следят зоркие глаза…

Эта мысль снова загнала меня в трещины скалы. Мне ненавистно было так трусливо таиться, словно мной правил страх. Однако бывает, что осторожность служит там, где отказывает другое оружие. Коль скоро я теперь сыт, можно отлежаться день и тронуться в путь ночью. Крупные кошки, скорее, ночные создания, и, может быть, под покровом мрака меня не так легко отличат от обычных в здешних лесах хищников.

Одолеваемый тревожными мыслями, я в тот день мало спал. Я видел, как переходили ручей две лесные лани. Пардус во мне встрепенулся с надеждой на мясо, а человек залюбовался их грациозной поступью и пожелал им удачи.

Человек во мне был еще жив…

Эта мысль наполняла меня темным ужасом. Долго ли проживет человек, запертый в звере? Что, если вкусы и желания пардуса со временем будут набирать силу и Кетан утратит память и власть над телом, оставив лишь большого кота, которого рано или поздно выследят и убьют охотники?

Урсилла знала ответ… Она бы спасла меня – если бы до нее добраться. Может быть, за спасение придется дорого заплатить. И…

Эта мысль повлекла за собой другую. Не слишком ли дорога цена? Не лучше ли остаться пардусом, чем полностью отдаться Урсилле и матери, вручить им поводья своей судьбы, уподобиться тем неуклюжим грузным клячам, для которых в жизни нет другого дела, кроме как тащить телегу под ярмом, наложенным равнодушными людьми?

Теперь, когда погоня осталась позади, ко мне возвращались восторг и чувство свободы, и подавить их до конца я не сумел. Стать пленником… Нет! Пардус во мне не признавал плена. Лучше смерть, чем сети Урсиллы. Только вот… Если бы вернуть себе пояс, не вступая с ней в сделку?

Право, глупо было мечтать об этом. Я знал, что не ровня Урсилле – Мудрой, обученной всем искусствам. Как это я дерзнул хотя бы подумать о победе над ней?

Мудрая…

Я поднял лежавшую на лапах голову – исцарапанные бока отозвались резкой болью.

В Арвоне не одна Мудрая. Есть и другие – Голоса, владеющие той или иной частью Силы. Да и здесь, в лесах, могут найтись такие, кто не слишком расположен к людскому роду, но, уступив хитрости или уговорам, поделятся своим знанием.

Мало было у меня надежды воплотить эту дикую мысль в действие. Но она упорно занимала ум, а возбуждение, рожденное поясом, подпитывало ее рост.

О лесной деве и Звездной башне

До сумерек я немного отоспался, и меня опять разбудил голод. Я побродил по берегу в надежде снова применить свое рыболовное искусство, но удачи не добился. То ли первым успехом я был обязан мимолетной милости судьбы, то ли утренняя ловля распугала рыб, хотя второе казалось менее вероятным.

Нужно было поесть, а пища, которой я мог бы продержаться в своем настоящем облике, – ягоды, коренья и тому подобное – мне теперь не годилась. Мне требовалось мясо, и голод быстро увлек пардуса на охоту.

Я еще брел по воде вдоль берега, когда мой звериный нюх насторожил новый запах. Мясо – на копытах и не так уж далеко. Звериная натура, как и при бегстве из замка, взяла верх. Сейчас я был только пардусом – и нисколько не человеком.

Я в два прыжка взлетел на каменный пригорок. Легкий ветерок донес до меня густой запах добычи. Глаза, лучше человеческих приспособленные к сумеркам, легко рассмотрели, кто там фырчит, хрюкает и роет землю внизу. Семейство кабанов, с устрашающе клыкастым вепрем во главе, направлялось к ручью.

Даже пардус не спешил бросить вызов такому грозному противнику. Кабаны – одна из величайших опасностей леса, их не без причины побаиваются даже те, кто не устрашится загнать на дерево снежного кота. Клыки у них острые, а коварство не раз давало себя знать охотникам. Они умеют сдвоить след и из засады подстеречь неосторожного, вторгшегося в их владения.

Моим лучшим оружием была неожиданность. Я крался, беззвучно перетекал по камням, как это умеют только кошки, когда их заставит нужда.

Поросята и даже взрослая свинья обещали более вкусный ужин, но я понимал, что должен схватиться с вепрем, потому что, пока он жив и в силе, мне грозит большая опасность. Мышцы мои напряглись для прыжка.

Свинья с поросятами и двумя подлетками фыркала чуть поодаль. Вепрь рыл клыками землю, докапывался до какого-то скрытого в ней лакомства.

Я прыгнул молча. И приземлился точно, своей тяжестью сбив на землю зловонную добычу. Один короткий щелчок зубов, один удар лапой, в который я вложил все силы, и кабан замер со сломанной шеей.

Услышав хрюканье, я поднял голову и предостерегающе заворчал. Свинья обернулась ко мне, заслоняя свой выводок, и во всех линиях ее тела ясно читалась ярость.

Я снова заворчал, глядя в ее красные глазки. Бросится или нет? Уступая супругу силой, она, загнанная в угол, оставалась бойцом, который заставил бы призадуматься любого врага. Я припал к земле за тушей вепря, приготовившись броситься ей навстречу.

Младшие поросята тонко визжали, раздражая мой слух, а старшие копытили землю. Но с места они не двигались, словно ожидали неслышимого приказа матери.

Видя, что матка не рвется в бой, я решил, что она думает только о защите выводка. Схватив убитого вепря, я стал медленно отступать, пристально наблюдая за свиньей. Она все урчала и, склоняя голову, рыла нижними клыками истоптанную землю. Являла собой картину жгучей злобы, но ко мне не приближалась.

В конце концов она подняла тяжелую башку, хрюкнула напоследок и развернулась с проворством, которого я не ожидал от ее породы. Подгоняя перед собой выводок, с двумя старшими поросятами по сторонам, она увела семейство в лес. Я же смог спокойно затащить добычу на пригорок и там утолить голод, решительно закрыв человеческие глаза на то, что делаю, и дав полную волю пардусу.

Я еще не закончил, когда услышал шорохи по сторонам и понял, что на безопасном расстоянии от меня собираются привлеченные запахом пира падальщики. Стоит мне отойти, они передерутся за объедки и вскоре между камней останутся только дочиста обглоданные кости.

Поев, я захотел пить – но не здесь. Не было желания снова столкнуться с кабаньим выводком. Один раз я отогнал свинью, но, если она снова наткнется на меня и сочтет угрозой своим поросятам, меня ждет схватка опаснее прежней. В недавней легкой и чистой победе снова сказалась благосклонность судьбы. Не стоило слишком часто испытывать удачу.

Медленно вставала луна. Ее свет еще не отразился в воде, когда я напился и дочиста вылизал шкуру. Утолив голод и жажду, звериная половина задремала. Я снова мог думать.

Поиски какой-нибудь лесной Мудрой сулили мало надежды и много трудностей. Но и вернуться в окрестности замка, где наверняка поджидали охотники Магуса, я не смел. Если только мать с Урсиллой сумели надавить на него, заставили отказаться от замысла по устранению препятствия в моем лице? Угадать, что происходит в покинутом замке, я не мог. Лучше было обратить мысли к тому, что лежало впереди.

Я отдыхал у ручья, а глаза и уши доносили мне о происходящем вокруг. Я слышал шорохи, ловил запахи. Крупные ночные мотыльки метались над водой, поедая взлетавших из тростника мелких крылатых созданий. Временами на этих мотыльков кидался иной воздушный разбойник. Земля, вода и воздух надо мной кишели жизнью, которой я никогда не замечал в бытность человеком.

Не видя перед собой другой дороги, я решил держаться ручья. К берегу его тут и там выходили звериные водопойные тропки. Может быть, попадется и такая, что служит людям или сходным с ними существам, с которыми я сумею договориться. Вот за какую тонкую ниточку надежды мне приходилось цепляться!

На пути я ловил множество запахов, но мой пардус все их признавал звериными. Если мне и случилось пересечь владения лесного народа, мои новые, обостренные чувства об этом не предупредили. Я уже почти отчаялся найти разум, способный понять мои беды.

Когда надежда моя совсем сникла и готова была растаять, я услышал тихое пение, рожденное не журчанием текшего слева ручья. Поднимающаяся и ниспадающая мелодия влекла меня к себе как заклинание.

Я, сколько позволяли саднящие раны на спине, вскинул голову и втянул ноздрями ночной воздух. Человек! Впереди было существо того рода, к которому принадлежал и я, пока меня не поработило проклятие пояса. А если человек выбирает жизнь в лесу, он наверняка связан с Силой!

Я крался меж деревьев, и с каждым шагом пение доносилось громче. Я мог бы уже различить слова, но они ничего не говорили моему уму. Зато Сила их откликалась мурашками под моим мехом, ответным волнением на каждый звук. Когда рядом творится колдовство, оно непременно задевает каждого.

Наконец я затаился за поваленным деревом на краю поляны, где луна ярко освещала колонну блистающего, полыхающего горного хрусталя, горевшего под лунным светом внутренним огнем драгоценного камня. Живое пламя, скрытое в колонне, свивало кольца и переливалось непрерывным игривым движением.

У подножия колонны, окружив ее, плотно росли цветы: на каждом стебле один серебристо-белый цветок, миниатюрное отражение небесной луны, навстречу которой они раскрывали лепестки, словно жаждали ее света. Цветы источали тонкий аромат, свежее дыхание весеннего бриза, хотя кругом была осень.

Из-за колонны холодного пламени показалась певица. Она держала на бедре широкую плоскую корзину и роняла в нее сорванные цветочные головки. Выбирая цветок, она напевала.

Ее тело в лунном свете белизной и красотой равнялось снимаемой ею жатве. Единственной одеждой ей служил пояс на тонкой талии, поддерживающий короткую бахрому юбки, тихо звеневшую при каждом движении. На каждую нить или тонкую цепочку этой бахромы были во множестве нанизаны серебристые диски.

Между маленькими девичьими грудями певицы висело рогатое изображение месяца, кажется, из того же огненного хрусталя, что и колонна, которую она обходила кругом. Длинные темные волосы на затылке схватывала серебряная нить, но пряди были так длинны, что касались юбки с дисками.

Я никогда не видывал таких даже среди лесного народа. Нюх пардуса уверял, что она человеческого рода, но ни одна девушка кланов не ушла бы одна в лес для обряда Силы под луной. Конечно, она из Мудрых. Но и от Урсиллы она отличалась, как первый луч рассвета от осадка долгого мутного дня.

Трижды она обошла колонну, и груда цветочных головок переполнила корзину. Тогда стоявшая вполоборота ко мне девушка, двумя руками подняв корзину, обратилась лицом к луне и запела громче. Быть может, она благодарила за собранный урожай.

Была ли она красива? Не знаю, ее нельзя было судить мерками замка. Но что-то во мне рвалось на свободу из мохнатой тюрьмы. Тогда, глядя на нее, я внутренне был только человеком, мужчиной, увлеченным прекраснейшим, что скрывается в женщине.

Так велика была ее власть надо мной (собственная сила, а не Сила Мудрых), что я, ни о чем не думая, поднялся и шагнул к ней в лунном свете, забыв и о своем обличье, и обо всем на свете. Девушка опустила корзину и в упор взглянула на меня. Ее лицо выразило изумление.

Это изумление заставило меня опомниться, и я уже готов был снова метнуться в заросли, когда девушка опустила корзину на бедро. Ее правая рука теперь чертила в воздухе знаки, какими посвященные защищают себя и распознают угрозу.

Начерченные ею линии можно было видеть, как виден на миг след факела в темноте. Она заговорила, о чем-то спросила меня. Но язык был мне не знаком, я не понял ни слова.

Не дождавшись ответа, она, казалось, обеспокоилась. Заново начертила знаки, словно проверяла себя. Когда же линии погасли, она заговорила снова, на сей раз на языке кланов и равнин.

– Кто ты, ночной гуляка?

Я хотел назвать свое имя, но из звериной пасти вырвался лишь странный гортанный крик.

Тогда она указала на меня двумя пальцами и произнесла другие слова Мудрых, не сводя с меня внимательного взгляда.

Я снова попробовал заговорить. Но теперь с испугом понял, что, связанный ее заклятием, не могу даже раскрыть рта. Девушка же больше не смотрела на меня, уверенная, как видно, что я больше не помешаю ее занятиям. Отставив на время корзину, она подняла с земли плащ с капюшоном, укрылась под ним, мгновенно превратив лунное серебро в серую тень.

Снова взяв корзину, она скользнула за деревья. Я бы заплакал, как лишенный последней надежды человек, или взвыл бы, как зверь, у которого отняли законную добычу. Но наложенные ею узы держали так крепко, как если бы она заключила меня в хрусталь колонны.

Я всеми силами рвался на свободу, и узы стали слабеть. Наконец я сумел шевельнуться, хотя и медленно. Мало-помалу возвращались силы. Едва держась на ногах, я проковылял к тому месту, где она исчезла из виду, и приказал звериному нюху искать ее след.

Поначалу я шатался и натыкался на стволы, потом шаг мой стал тверже. Идти, чтобы не сбиться со следа, пришлось медленно. При всей остроте моего обоняния запах то и дело ускользал, как если бы девушка позаботилась его скрыть.

И вот направлявший меня запах пропал, затерялся в облаке незнакомых ароматов, то сладких, то едких, то пряных. Я стоял на краю новой поляны, во много раз больше той, где юная Мудрая творила свое колдовство. Эта была не обычной лесной прогалиной, а ухоженным садом.

Грядки с растениями (совсем не похожими на те, урожай которых я помогал снимать с наших полей) расходились от подножия башни. Лунный свет обрисовал строение, тоже непохожее на постройки клана, в котором я воспитывался.

Лесной дом был и не круглым, и не квадратным – две самые обычные формы башен, – а пятиконечным, словно увеличенная звезда, выведенная Урсиллой на полу тайной комнаты.

Между лучами стояли тонкие шесты, доходившие до второго и третьего ряда окон. Эти шесты или посохи мерцали слабым светом и окружали светящейся дымкой саму башню. Я угадал, что они дают какую-то защиту, должно быть более надежную, чем все, известное кланам. Камни постройки в этом сиянии блестели сине-зеленым отливом, как не блестят обычные каменные глыбы.

Крадучись по опушке, чтобы осмотреть башню со всех сторон, я заметил свет в нескольких окнах. И не усомнился, что это – дом моей Лунной колдуньи. Едва ли она жила здесь одна. На дальней стороне от того места, откуда впервые увидел башню, я нашел загон с навесом для лошадей. Кони под ним были непохожи на известных мне животных и удивили меня не меньше башни. Несколько лошадей паслись в загоне, две вместе с жеребятами.

Должно быть, мой запах долетел до них, потому что лошади вскинули головы, а жеребец затрубил. Но я не стал подходить ближе, и он, умолкнув, рысцой забегал вдоль изгороди между мной и своим табуном. Я удивился, что другие лошади не горячились, как обычно бывало в моем присутствии. Вскоре они снова мирно паслись, и даже жеребец, видя, что я не нападаю, остановился, повернув голову, чтобы следить за каждым моим движением. В нем была настороженность, но не было страха.

Я обошел по опушке полный круг. Единственный вход в башню открывался с севера, между двумя лучами звезды. Во всем облике здания сквозил дух таинственности и… мне пришло на ум одно слово: отшельничество, словно те, кто в нем укрывался, своей волей избрали путь в стороне от людей.

Я не сомневался, что у них есть средства отстоять свою любовь к одиночеству. Однако мы, потомки Древней расы, всегда узнаём скрытую тень. Звездная башня не отпугивала смрадом зла. Я отыскал под одним из кустов сада место, где можно было растянуться во всю длину, не теряя из виду дверь. Во мне снова затеплилась надежда.

Время от времени я моргал, глядя на слабо светившееся окно, видное из моего логова, и гадал, не за этим ли окном моя Лунная дева. Зачем она собирала лунные цветы? Какие чары сейчас творила с их помощью? А я даже не сумел ответить на ее вопрос!

Поднявшись, я покружил немного и снова улегся. Ночь была уже поздняя. Луна спускалась со склона небес. И вот тусклый огонек в окне задули. Теперь Звездную башню осеняла только дымка от шестов.

Голова моя сама легла на лапы. Легкий ветерок, пролетая над садом, доносил запахи трав. Такого множества целебных растений я еще не видал, и среди знакомых мне замешались такие, которых я не мог бы назвать по имени. Выложенные речными голышами грядки разделялись тропинками, позволявшими легко добраться до посадок.

Одни растения уже увядали, спешили уснуть на сезон холодов, до которого оставалось еще около месяца. Другие торопились расти, словно хотели до конца года принести побольше плодов.

Мне были знакомы только заклинания Урсиллы. Она творила их с помощью трав и пряностей, по щепоткам закупавшихся у торговцев. Но ее травный огород был малой горсткой перед здешним изобилием. А собиравшая цветы Лунная дева… Должно быть, ее магия связана со всем, что растет на земле. Зеленая магия?

Иные по невежеству толкуют о Белой и Черной магии, подразумевая чары, творимые на благо человеческому роду, и другие, от вечно грозящей ему Великой Тени. Но посвященные в таинства так не скажут – для них существуют разные виды магии, и у каждой есть темная и светлая сторона.

Есть Красная магия, занимающаяся здоровьем тела, телесной силой, а также искусством войны. За ней идет Оранжевая магия, ее дело – вера в себя и сила желаний. Желтая – магия разума, логики и философии, ее еще называют тауматургией. Зеленая не только управляет природным ростом и плодородием, но и занята красотой и человеческим трудом, создающим прекрасное. Голубая взывает к чувствам, к почитанию богов, в которых веруют люди, к пророчествам. Синяя имеет дело с погодой, с бурями и предсказаниями звезд. Из Пурпурной магии следует черпать с осторожностью, потому что в ней таятся семена вожделения, ненависти, страха, жажды власти – и ее слишком легко обратить во зло. Лиловая – чистейший дух среди других духов, и мало кто, даже из Голосов, смеет сказать, будто обуздал ее. Ну а Коричневая магия – волшебство лесов и полян, животного мира.

Известные мне обитатели лесов применяли Зеленую и Коричневую магию. Эти две ближе всего к земле, и их труднее использовать не по назначению.

Однако не бывает такого Дара, который позволял бы черпать лишь из одного источника, и каждый смешивает те и эти заклятия, взывая к тем Силам, что наиболее склонны исполнить задуманное колдуном. Все можно обратить во зло, подпав под власть Тени. Но на избравших этот путь Сила грозит обрушиться одиннадцатикратно, если желание в них возобладает над их Даром.

Зеленая магия здешних мест несла утешение. Вместе с запахами трав я вдыхал добродетель этого сада. Если бы объяснить живущим здесь, какое проклятие меня поразило, они, надо думать, сумели бы мне помочь.

В ту ночь я унес с собой в дремоту надежду, и мне уже не было дела, что проблески рассвета погасили сияние посохов и дневной мир зашевелился, просыпаясь. Одну мысль удержал я в сознании, беспомощно проваливаясь в зачарованный сон: что здесь я найду – не друга, на это я не смел надеяться, – но того, кто меня поймет и… может быть… окажет помощь.