Kitobni o'qish: «Дембель»

Правдивость событий, произошедших в ХХ столетии на территории Франции, подтверждается документами центрального архива военного агентства, обнародованными в мае 1987 года полковником запаса секретной службы DGSE Виктором Моруа.

Уже целый час Рене не мог рассказать матери, что потерял родовой бизнес и все деньги. Подслеповатая старушка была сегодня на удивление жизнерадостна. Отпустив польскую кухарку, сама суетилась, накрывая на стол. От затянувшейся депрессии не осталось и следа.

Огорчать её в этот момент особенно не хотелось, но надо было спешить, бежать из родного города.

– Маман! Умоляю, не хлопочи, присядь на минутку, – Рене поймал её за руку и усадил напротив себя. Затем, уставившись в пол и внутренне сжавшись, поспешно выпалил: – У нас возникли сложности, придётся на время переехать в наш старый дом в Перпеньяне. Но ты, пожалуйста, не тревожься, это ненадолго.

Она смотрела затуманенными катарактой глазами на пожилого сына, на её морщинистом лице блуждала улыбка. Было понятно, что смысл последних слов до неё не дошел.

– Понимаешь, этот префект говорит, что документы теперь не действительны… И ещё эти японцы, настоящие бандиты! Утверждают, что по закону все наши дома принадлежат им.

Старушка пододвинула чашку с горячим чаем и ласково сказала:

– Пей, тебе надо успокоиться.

Узловатые пальцы теребили драгоценную брошь на праздничном платье. Рене эти вещи видел на старых фотографиях, когда матери не было ещё и тридцати.

– А по какому случаю ты так вырядилась? – Сын вдруг понял, что случилось нечто странное. Беды, обрушившиеся на его голову, не позволили сразу заметить очевидные вещи. – Поздравляю, девичьи наряды тебе и по сей день впору. У нас какой-то праздник?

Мать, не слушая, бесцеремонно перебила:

– Почему ты опять приехал один, без Анны?

Этот вопрос она задавала при каждом приезде Рене, чем вызывала у него раздражение и душевную боль. Вот уже более десяти лет Анна, его любимая жена, совершенно не интересовалась им и жила отдельной жизнью, словно они чужие люди.

– Внука почему не привёз? Я уже забыла его лицо!

Именно поэтому навещать мать было тяжелейшей повинностью Рене. Как ей открыться, что Жак презирает его и за спиной, в разговорах с друзьями, называет неудачником? Но Рене не обижался на сына, так как тот говорил чистую правду – он действительно неудачник: не состоялся как муж, не состоялся как отец, пустил по ветру многомиллионное наследство.

Жизнь Рене надломилась в двенадцать лет, когда их бросил отец. До того дня он рос обычным ребёнком, подавал надежды в учёбе и рисовании. Друзья, такие же как он, из богатых семей, уважали его за едкий юмор и умение дерзить учителям. Рене мечтал быстрее стать взрослым, построить своими руками яхту и отправиться с отцом в кругосветное путешествие. Отец был для него центром притяжения: любые дела, грандиозные планы и положительные эмоции были связаны именно с отцом, и его уход стал жесточайшим ударом для детской психики.

После предательства отца в душе мальчика что-то сломалось. Он потерял ко всему интерес, стал безвольным и нерешительным. Часто мать находила его сидящим в глубокой задумчивости и на вопрос, о чём он думает, Рене виновато улыбался и ничего не отвечал. Друзья постепенно отвернулись от ставшего странным товарища. Постоянная апатия и раздражительность сделали Рене нелюдимым.

Спустя годы, уже зрелым мужчиной, он во всех своих неудачах винил отца. И с каждым очередным фиаско ненависть к отцу разгоралась с новой силой.

– Ну ты же знаешь молодёжь, их вечно нет дома.

Рене раздражало, что мать не слышит или не понимает, что он говорит, а у них осталось два дня, чтобы убраться из Парижа. В это трудно поверить, но ему (Рене Бенуа!) и его близким угрожали расправой, если они не покинут свои дома. Разве было такое возможно, пока был жив его дядя, пока у власти находился преданный их семье Симон Дестьё? Да-а-а… Жизнь изменилась, к власти пришли жёсткие люди, без чести и совести, и он сдался без боя.

– Маман, прошу тебя, ты должна понять: нам немедленно надо уезжать! – он соскочил со стула и принялся расхаживать по залитой солнцем столовой.

– Именно теперь об этом не может идти речи, – неожиданно в голосе матери прозвучали решительные нотки.

Рене остановился и с подозрением посмотрел на неё.

– Скажи, пожалуйста, а что, собственно, происходит? С каких пор ты выходишь к обеду в вечерних туалетах? И почему ты сегодня так загадочно весела?

– На то есть причина, – старушка кокетливо хихикнула. – Нам надо непременно открыть бутылочку бордо!

Сухая рука взлетела кверху, как у испанской танцовщицы фламенко. Рене невольно опустился обратно на стул, совершенно сбитый с толку. Видимо, действительно произошло что-то необычайное, Рене не мог припомнить случая, чтобы мать вела себя подобным образом. В последние годы её поразила глубокая депрессия и сыну казалось, что она всю жизнь была мрачной женщиной.

– Может, наконец-то посвятишь меня в свои тайны? – в его голосе послышалась тревога: вдруг резкая перемена в настроении матери – это свидетельство развившегося душевного недуга?

– Я знаю, кто решит все твои проблемы, – она произнесла эту фразу с вызовом, всё так же хитро улыбаясь, словно хотела показать, что ей есть чем ещё удивить мир и собеседника.

– И кто же этот могущественный человек? – Рене всё больше охватывало беспокойство.

– Твой отец! Он в Париже, в отеле «Бристоль», и, кстати, ждёт тебя как можно скорее. – Она подалась вперёд, чтобы лучше рассмотреть эмоции на лице сына. – Вот его письмо, – и она протянула бумажный конверт.

Рене машинально взял клочок бумаги с фирменным штемпелем отеля «Бристоль», где ровным почерком было написано: «Дорогой мой Рене, приезжай срочно по адресу. Мне надо многое тебе объяснить. Твой любящий отец!»

– Это какая-то шутка? – Рене поднялся и подошёл к окну, рассматривая со всех сторон послание. – Кто это написал?

– Сын мой, ты задаёшь вопросы, на которые уже получил ответы. Поезжай к отцу, а вино оставим на вечер, – мать откинулась на спинку стула, и её глаза искрились неподдельной радостью.

Рене задумался: что бы это могло значить? Вероятнее всего, это японцы хотят заманить его в ловушку. С другой стороны, что им мешает похитить его из дома в одной пижаме, как это уже было в прошлый раз?

Вслух он произнёс:

– Чем мне поможет восьмидесятилетний старик?

– А это ты узнаешь у отца! – мать, как в детстве, строго посмотрела на Рене.

– Маман, но нам нужно ехать, – промямлил он тихим голосом, понимая, что спорить с ней бесполезно.

– Повидайся с отцом, а потом я поеду куда захочешь!

Она проворно встала из-за стола, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Шелестя объёмным подолом, она проплыла мимо Рене и, покидая комнату, бросила:

– Оревуар.

 Вся его решительность испарилась, по опыту он знал, что в таком состоянии мать не переспорить. Что делать? Стоит ли узнать, кто отправил письмо?

 Откровенно говоря, Рене боялся покинуть город, не переговорив с якудза. Если они пригласили его в отель, даже таким странным способом, он должен поехать и узнать, чего они хотят. Он, как кролик, загипнотизированный удавом, двигался навстречу опасности, не смея отвернуть, не смея сбежать. С другой стороны, там действительно мог поселиться его состарившийся отец, желающий перед смертью повидать родного сына и повиниться.

 ***

Рене Бенуа неуверенной походкой шёл по коридору отеля «Бристоль», сердце бешено колотилось и норовило выскочить из груди. Проходившая мимо уборщица заметила его бледное, вспотевшее лицо и спросила, не требуется ли ему помощь.

Остановившись перед номером, где якобы должен был ожидать его отец, Рене в нерешительности замер. Кто его поджидает за дверью?

Если бандиты, то ему грозит опасность: их поступки совершенно непредсказуемы. Он достаточно насмотрелся криминальной хроники, чтобы понять, что самым разумным решением станет не входить в эту дверь и бежать как можно скорее в Перпеньян.

Но если в номере его действительно ждёт отец? Рене не знал, что делать. Высказать всё, что наболело, кинуть в лицо едкие оскорбления и изо всех сил хлопнуть дверью? А может, лучше с непроницаемым лицом молча выслушать исповедь отца и с холодным безразличием тихо выйти?

Пока Рене с дрожью в коленках обдумывал, как поступить, к нему бодрым шагом подошёл молодой месье лет тридцати пяти. Одной рукой он играл ключами с брелоком, в другой держал пакет из ближайшего супермаркета.

Мужчины изучающе уставились друг на друга.

Рене сразу отметил две странности в незнакомце. Первая: он был одет в старомодную одежду, которую, вероятно, носили полвека назад, при этом вещи выглядели дорого и органично, а не как поношенный театральный реквизит. Хозяин такого гардероба должен был быть человеком обеспеченным, и он явно оделся так не для шутовства.

Вторая странность заставила Рене вздрогнуть: мужчина был вылитой копией его самого, вернее, улучшенной копией, таким он бы смог стать в другой, благополучной жизни.

Удивительно, при внешней схожести черт они были совершенно разные: атлетичная, по-военному статная фигура незнакомца излучала решительность и мощь, а сутулое и рыхлое тело Рене – болезненность и беззащитность. Пришедший смотрел уверенно, с нескрываемым любопытством, Бенуа же бросал короткие взгляды, боясь встретиться глазами.

Нетрудно было догадаться, что перед Рене стоял, вероятно, его сводный брат, сопровождающий в поездке престарелого отца.

От удивления и неловкости Бенуа заговорил первым:

– Я ищу Эдварда Моргана, он должен ожидать меня в этом номере.

У отца была другая фамилия. Повинуясь многочисленным детским обидам, Рене после совершеннолетия взял фамилию матери.

Неожиданно незнакомец смутился, сверлящий взгляд его чёрных глаз стал рассеянным, и он торопливо открыл дверь.

– Прошу вас, входите.

Нервная система Рене уже находилась на грани короткого замыкания, параноидальная подозрительность зашкаливала, и поэтому, когда в роскошном номере люкс не оказалось дряхлого старика, Бенуа решил, что попал в западню, и рванул в коридор, но налетел на закрывающего дверь мужчину, споткнулся и рухнул на пол.

Дальше произошло нечто удивительное: незнакомец проворно подхватил на руки отбивающегося Рене и бережно, как младенца, уложил на диван. Сила и быстрота, с которой он это сделал, обескуражили Бенуа, и приступ паники затух, не разгоревшись.

– Успокойтесь, вам не угрожает опасность! – мягко произнёс мужчина, заботливо поправляя на Рене одежду. – Я сейчас налью выпить, это приведёт вас в чувство.

Действительно, после нескольких обжигающих глотков коньяка Бенуа почувствовал себя значительно лучше. Никто не собирался его истязать, тем более убивать, а силач-незнакомец, казалось был настроен дружелюбно.

– Я… Я пришёл ко мсье Эдварду Моргану, – заикаясь, прошептал Рене.

– Да, конечно. Дайте мне секунду.

Мужчина выглядел растерянным: он сжимал и разжимал кулаки, в глазах появился то ли испуг, то ли жалость.

– Понимаете, я давно готовился к нашей встрече, подбирал правильные слова, несчитанное количество раз репетировал речь, а настал момент – и я не знаю, с чего уместнее начать! Очень тяжело спустя сорок лет…

Вырвавшийся стон отчаяния доказал, что незнакомец испытывает неподдельные страдания. Резкими движениями он распахнул тяжёлые шторы, которые не пропускали дневной свет, а потом с нечеловеческой силой, вырывая с корнем стальные задвижки, открыл настежь большое окно.

– Извините, мне что-то не хватает воздуха.

Рене забился в угол дивана, совершенно не понимая, что происходит. Почему этот здоровяк так смущается и робеет перед ним? Несколько минут назад Рене готов был вопить: «Спасите, убивают!», а теперь, видимо, он должен сказать пару ободряющих фраз, поделиться уверенностью, которой у него не было.

– Не переживайте, я уже догадался, что вы мой сводный брат, и я абсолютно ничего не имею против, – прохрипел Рене, пытаясь улыбнуться.

– Э-э-э… Дело как раз в том, что я не сводный брат, – мужчина кинул быстрый взгляд в сторону Бенуа и отвернулся к окну.

– А кто же вы тогда?

– Понимаете… Я Эдвард Морган! Ваш отец, – мужчина развернулся и в упор уставился на Рене, который окопался в подушках на диване как в блиндаже перед битвой.

– Повторите, что вы сказали?

– Я твой отец, сынок! – с нежностью произнёс здоровяк, поблёскивая глазами.

Повисла напряжённая тишина, её нарушал только гул машин, доносившийся из открытого окна.

Нелепость ситуации достигла масштаба, при котором любые слова беспомощны, так как неспособны передать происходящее, поэтому ошеломлённый Рене молчал, не замечая, что у него отвисла челюсть.

Не дождавшись его реакции, самоназванный отец сказал:

– Понимаю, я сам ни за что не поверил бы. Дай мне несколько минут, я тебе всё объясню.

Молчание он воспринял как согласие и продолжил более уверенно:

– Начну, наверное, с главного. Я только что демобилизовался. Сорок лет я верой и правдой отслужил на благо Содружества Галактик и установленного террапорядка. Имел честь представлять двести сорок третье поколение Небесного Взвода. С доблестью участвовал в пяти тысячах двухстах восьмидесяти семи боях и семи тысячах четырёхстах одной коррекции пространства и времени. Награждён одной личной модификацией и одной добавочной. Отмечен за особые заслуги почестями по третье колено. Уволен в запас с тремя процентами арсенала в терразвании «сержант».

Он вытянулся по стойке смирно, произнося слова легко и торжественно с чеканным ритмом: так рапортуют настоящие герои в голливудских фильмах, с достоинством и гордостью осознавая свой значительный вклад в общую победу. На его глазах опять навернулись слёзы.

– Прости меня, я что-то расчувствовался. Понимаешь, перед дембелем всем освежают память: принудительно активизируют воспоминания о земной жизни, чтобы прошлые мечты, привязанности и привычки обрели актуальность и помогли адаптироваться. А то большая часть солдат не хочет возвращаться на родину, – мужчина ухмыльнулся, почесал затылок, вспоминая что-то. – Если честно, я тоже сомневался… А сейчас плачу, как девчонка, наверное, они там что-то перекрутили, – улыбка сошла с его лица и он серьёзно посмотрел на Рене.

– Пойми меня правильно: я ни на секунду не переставал любить вас с мамой, тоска разъедала мне душу каждый день все эти сорок лет. Я боялся, что вы не примете меня такого. Мы же все там, среди чужих миров, перестали быть людьми, по крайней мере, так казалось, и я не хотел огорчать вас тем, что перестал быть человеком. Но память творит чудеса, и теперь десятки военных лет мне кажутся сном, а я снова Эдвард Морган, и я здесь, в Париже, а рядом – повзрослевший сын!

Рене показалось, что ещё мгновение и этот сумасшедший бросится обниматься. Треволнений на сегодня было достаточно. Напряжение последних часов неожиданно схлынуло, и Бенуа овладело полное безразличие. Промелькнула даже мысль: если это снимают реалити-шоу, то ему совершенно наплевать, что он выглядит как последний идиот.

Уверенно поднявшись с дивана, Рене одёрнул брюки, которые оголили тощие лодыжки, и начал пятиться к двери, намереваясь как можно быстрее покинуть этот сумасшедший дом.

– Мсье, извините, но мне необходимо спешить. Ждут неотложные дела, – с холодной вежливостью произнёс Рене.

Он окончательно взял себя в руки. Его подбородок был с достоинством приподнят, а плечи расправлены. В осанке неуловимо появилась аристократичность: Бенуа умел, когда нужно, продемонстрировать, что он представитель знатного рода Франции.

«Космический солдат» не пытался его остановить, напротив, он развалился в кресле и насмешливо наблюдал за действиями гостя. Казалось, его забавляет и веселит происходящее.

Рене не стал утруждаться и задумываться, что стало причиной резкой смены настроения самозванца. Он хотел на свежий воздух и поэтому, не колеблясь, взялся за ручку входной двери.

Но передумал.

Ему вдруг захотелось удивить доблестного участника галактических сражений и станцевать перед ним народный танец саботьер, пусть обувь и была неподходящая.

Лицо Рене озарила широкая улыбка. Он скинул плащ на пол, раскинул руки и, выбрасывая вперед и верх худые ноги, пошёл по номеру, выбивая каблуками незатейливый ритм. На каждом пятом шаге Бенуа подпрыгивал и делал пируэт, отводя ногу в сторону. Душа его ликовала, и он принялся подпевать себе, изображая духовые инструменты. Описав таким образом круг по комнате, Бенуа занял центр, где было достаточно просторно, чтобы показать всю красоту танца саботьер!

Теперь никакие силы на свете не могли его удержать. Гранд-плие сменяло соте, арабеск переходил в кабриоль. Рене отлично знал каждое движение и как оно называется. Особенно ему нравилось повторять антраша – это прыжок, при котором одна нога несколько раз ударяется о другую. Несомненно, у доблестного воителя этот элемент тоже вызывал восхищение: он раскатисто хохотал и громко хлопал в ладоши, приговаривая: «Ай да Рене, ай да сынок!»

Танец был в самом разгаре, когда три стула оторвались от пола и пустились кружить вокруг раскрасневшегося Бенуа, они висели ничем не поддерживаемые в воздухе и поддергивались в такт мелодии. Летающая мебель не удивила танцора, наоборот, придала ещё больше огня его движениям, ведь саботьер – танец для четверых.

Желание танцевать исчезло так же внезапно, как и появилось. У Рене подогнулись колени, и он повалился на паркетный пол в полном изнеможении. Лёгкие жгло от нехватки воздуха, голова кружилась. Он не сразу понял, что его второй раз за день подняли на руки и отнесли на диван.

– Физическая форма твоя никуда не годится! Подожди, сейчас помогу.

Солдат бережно уложил Бенуа на многочисленные подушки и сел рядом, как заботливая сиделка, прикрыл глаза и положил ладонь на лоб Рене.

– Помолчи секунду, мне надо сосредоточиться. Я не пробовал этого делать с тремя процентами.

А Рене и не собирался разговаривать: он с ужасом осознал, что его никчёмная жизнь оборвётся в отеле «Бристоль» от сердечного приступа. Последние минуты омрачало то, что он сошёл с ума. Вероятно, большинство событий, произошедших вчера и сегодня, оказались плодом его воспалённого разума.

 Щекочущее жжение во лбу отвлекло Бенуа от панических мыслей, он вдруг явно ощутил тёплые волны, проходящие по его телу от головы до пят. Трудно было подобрать аналогию этому необычному ощущению. С каждой новой волной к Рене возвращались силы и ясность ума, словно в дождливую погоду налетел ветер и разогнал чёрные тучи, высвобождая из плена яркое солнце.

– Стоп, стоп! Я в порядке! Объясните наконец, что происходит! – взмолился Бенуа пискляво.

 Солдат с шумом выдохнул и потрепал Рене за плечо.

– Ты не верил мне – пришлось убеждать. Нам после демобилизации оставляют три процента способностей от тех, которые мы имели во время службы. Я могу подчинять и контролировать одно живое существо, иногда два, три в зависимости от их ментальной силы. К примеру, троих непослушных детей заставить сидеть смирно труда не составит. Танец саботьер, который ты лихо исполнял, – это стандартная процедура для новобранцев: так их знакомят с действием внешнего контроля, а потом и с методами противодействия ему. Обычно это самая весёлая часть в курсе молодого бойца.

– Но я же сам хотел танцевать, не было психологического насилия, я бы почувствовал! – нервно перебил Рене.

– В этом и эффективность метода: объект воздействия не должен догадываться, что действует не по своей воле, – ухмыльнулся мужчина, так похожий на его отца.

– Значит, я не сошёл с ума? – Бенуа приподнялся на локтях, вглядываясь в знакомое лицо.

– Конечно нет!

– А стулья? Они летали вокруг меня! – тревога не покидала Рене.

– Верно, летали. На земле это называется телекинез, это тоже часть моих возможностей. К сожалению, тяжёлые предметы мне теперь неподвластны, – солдат так ласково смотрел на Бенуа, что тот не выдержал:

– Так ты действительно мой отец?!

– Да, мой мальчик, это я!

И Эдвард Морган, галактический солдат, не видевший семью сорок лет и сомневающийся, сколько в нём осталось от человека, заключил сына в крепкие объятия. Единственная странность этой сцены была в том, что биологически сын был намного старше отца.

***

Любой человек со здоровой психикой, столкнувшись с явлениями, выходящими за рамки привычной реальности, будет пытаться найти им логическое объяснение, которое не противоречит его жизненному опыту. Произошедшее с Рене в отеле «Бристоль» было настолько фантастично, что никакие объяснения не подходили. Поэтому как бы разум ни протестовал, Бенуа был вынужден признать, что последние события не были бредом его измученного стрессами мозга.

– Невероятно! Как я мог тебя не узнать, ты же совсем не изменился! – от возбуждения Рене ёрзал на стуле за большим лакированным столом, куда они перебрались с дивана после эмоционального воссоединения отца с сыном.

– Жизнь более фантастична, чем выдумки писателей, – в задумчивости ответил Эдвард, разбирая пакет из супермаркета. – Как же хочется китайской острой лапши! В отеле её не подают, пришлось сбегать в магазин. Не знаю, с чем это связано, но стоило ступить на землю, как меня стал преследовать аромат жгучего перца. Сейчас главное не подавиться слюной, – отец деловито плеснул кипяток по двум расписанным иероглифами бумажным контейнерам, и в воздухе аппетитно запахло специями.

– А чем же вас там кормили? –

– Да ничем. Понимаешь, у них это не принято.

– Как это? – у Рене округлились глаза.

– Они усваивают энергию напрямую. В основном это излучения светил и гравитация. Хотя редко встречаются цивилизации, использующие газы и минералы. Поэтому для них невыносима и неприемлема сама концепция поедания живых существ, в том числе растений.

– А много существует цивилизаций?

– Много. Миллионы.

– Неужели никто из них не любит набить живот деликатесами? – от удивления Рене попытался пошутить.

– Насколько мне известно, нет, – почему-то с грустью ответил отец.

– Непостижимо! Как же вы обходились без еды?

– Тела новобранцев проходят модификацию ещё здесь, на земле, после чего отпадает необходимость в еде: организм черпает энергию из окружающего мира, даже пить не надо. Но привычка сильнее, и на всех человеческих базах предусмотрены уютные столовые, где всего три синтезированных блюда: это яблочный компот, творог и картошка фри. Не спрашивай, кто составлял меню. Эти места были нужны на случай фантомного голода, как следствия земной физиологии, и для неформального общения.

– Не едите и не стареете?

– Да, не стареем тысячу лет после демобилизации – это оплата за службу, – произнеся последнюю фразу, Морган пристально посмотрел на сына.

– Тысяча лет? – ошеломлённый Рене громко присвистнул, обостренное чувство справедливости и присущая ему язвительность не дали ограничиться удивлением. – Как-то это эгоистично, не думаешь? Все близкие состарятся и умрут, как потом одному жить, муки совести не позволят!

– Ну, во-первых, умрут не все, а во-вторых, заботиться обо всех невозможно. Только узкий круг людей должен волновать совесть. Но об этом поговорим позже, – выпад Рене совершенно не задел отца, он с интересом наблюдал за реакцией сына.

– Прости, я должен был порадоваться за тебя, а вышло, будто критикую из-за зависти, – Бенуа действительно смутился, он не ожидал от себя такой грубости. Конечно, он сказал то, что думал, но можно было воздержаться от резких слов в первую встречу с отцом.

– Пустяки! Извиняться не за что! Ты весь в маму. Это она щепетильно относится к вопросам морали, я же, наоборот, всё подвергаю сомнению, в том числе нравственные заповеди, чем всегда её очень обижал, – Эдвард хмыкнул и пододвинул к сыну коробку лапши. – Ешь, а то остынет.

 Думать о еде совершенно не хотелось, но чтобы не обижать отца, Рене понюхал китайское блюдо, и взялся ковырять вилкой.

– Сынок, извини, но мне не терпится расспросить о вас с мамой. Про себя расскажу после, если ты, конечно, не против? – с полным ртом лапши Морган с трудом выговаривал слова.

Бенуа закатил глаза, собираясь с мыслями.

– Я не знаю, что именно рассказывать, с чего начать. Вся жизнь прошла. Ещё утром я тебя ненавидел и надеялся, что ты умер в бедности и одиночестве, а сейчас ты сидишь напротив, молодой и красивый, вернувшийся со звёздных войн. В голове не укладывается. Это у меня миллион вопросов к тебе. Мои вопросы важнее! Почему вы не сказали мне правду, почему встречаемся в отеле, почему ты не приехал к маме? Наконец, как ты стал космическим солдатом? – последние слова Рене почти прокричал.

Отец, продолжая с аппетитом жевать ответил:

– Всему есть объяснение. У нас с мамой давняя договорённость. Тебя ждёт ещё один сюрприз. Завтра в нашем доме в Гурне-сюр-Марн устроим вечер вопросов и ответов. Потерпи, пожалуйста. Передай ещё маме, не забудь, адрес: Райская улица, тридцать, она знает, что это значит.

 Упоминание особняка на Гурне-сюр-Марн произвело на Рене эффект ледяного душа, он даже подпрыгнул на стуле. Невероятная встреча с отцом вытеснила из памяти жуткие события последних дней.

– Я должен признаться… М-м-м… У нас больше нет недвижимости в Париже. Также всё потеряно в Марселе и Ницце. Виноградники и винное производство отобрали. Южноафриканские рудники больше нам не принадлежат. Остался только дом в Перпиньяне. Я банкрот!

Рене всю жизнь стыдился своих неудач, болезненно реагировал на критику матери, но сейчас внезапно ощутил, что может открыться отцу, высказать впервые в жизни всё, что наболело в душе за долгие годы. Жалость к себе волной захлестнула Бенуа, и он громко зарыдал, закрыв лицо ладонями.

От неожиданности Морган поперхнулся, в глазах промелькнула растерянность. Не соизмеряя силу, он резко выскочил из-за стола, коробки с лапшой опрокинулись. Бережно обняв сотрясающегося в рыданиях сына, отец уткнулся головой в его плечо и тихо произнёс:

– Не переживай, всё будет хорошо!

 То ли Эдвард опять использовал свои сверхспособности, то ли душевная слабость Рене оказалась кратковременной: слёзы и стенания в скором времени затихли. Бенуа окрепшим голосом сказал:

– Я подвел род Морганов. Я единственный во всем виноват!

Отец похлопал его по плечу и ободряюще произнес:

– Ну, теперь я дома, мы во всём разберёмся. И запомни, если кто и виноват, то это только я! Лучше расскажи, как это произошло?

Эдвард второй раз за сегодня достал из бара коньяк и щедро наполнил бокалы. Рене одобрительно крякнул и без лишних уговоров тут же осушил свой бокал до дна.

– Пять лет назад новый префект навязал мне управляющего, как раз в то время, когда надо было обновлять лицензии. Одновременно с этим откуда ни возьмись появилась японская компания, претендующая на часть наших владений. Каждый последующий год судебные тяжбы заканчивались не в мою пользу. А полгода назад оказалось, что в этом замешана японская мафия и управляющий был их человеком. Часть подписей и бумаг они подделали, а однажды ночью их головорезы ворвались в мой дом и похитили меня. Угрожая расправой, заставили подписать документы, передающие якудза полное право на нашу собственность, – на мгновение Рене замолчал, переведя дыхание, и продолжил: – А позавчера бандиты предупредили, что если я не уберусь из Парижа до выходных, то пострадают мои близкие, а потом и я. Сегодня утром я пытался уговорить маму поехать в Перпиньян, завтра уже пятница, а она показала мне твоё письмо. Теперь ты всё знаешь. – Бенуа с надеждой посмотрел на хмурого отца, который барабанил пальцами по столу.

– За вами должен был присматривать мой брат, он мне обещал! – сквозь зубы процедил Морган.

– Дядя Уильям умер десять лет назад.

– Умер? От чего?

– Ему было девяносто два года, для многих людей это естественный предел жизни. Перед смертью он просил тебе передать буквально следующее: «Скажи этому отступнику, чтобы пожил за меня пару сотен лет». Я тогда не понял, что он имел в виду, подумал, заговаривается старик.

– – Эх… Жаль, я любил его всем сердцем, хотя у нас и были разногласия! – лакированная поверхность стола продавилась и покрылась трещинами в том месте, где пальцы Эдварда нервно выбивали ритм. – Это его выбор. Уильям так же, как и я, мог пойти в солдаты и заслужить миллениум весёлой жизни. Но он был полон предрассудков. – Морган рывком поднялся, посмотрел на часы, его лицо приобрело хищное выражение.

– Так ты говоришь, за всем стоит префект?

– Да, всё началось с него, даже Симон Дестьё не смог помочь, это одноклассник мамы, а он был мэром Парижа, – Рене почувствовал неудобство и тоже встал из-за стола.

– Давай навестим этого префекта, пока ещё рабочий день, надеюсь, застанем его в префектуре, в противном случае придётся потревожить его в домашней обстановке, – резко произнёс Морган.

– Прямо сейчас? – от яростного напора отца и его быстрых решений Бенуа ощутил смятение и слабость в ногах.

– А чего тянуть? Надо всё решить сегодня! Завтра вечером у нас праздник: отмечаем моё возвращение и не только! – Отец хитро подмигнул и шутливо прикрикнул: – Быстро, быстро, на выход!.

 Рене явственно осознал, что отведённая на сегодня порция стресса ещё не закончилась, поэтому, спускаясь в лифте к автостоянке, он мысленно повторял одну и ту же известную ему молитву.

***

 В префектуре было не протолкнуться: у каждого было своё дело, свои заботы, но при этом многие, заметив Рене с отцом, провожали их долгим недоуменным взглядом. Выглядели они престранно: помятый Бенуа словно сбежал из реанимации, бледный и взлохмаченный с испуганно бегающим взглядом. Рядом с ним широкоплечий Морган выглядел как киногерой из старых фильмов, он уверенно раздвигал толпу, одаривая встречных зловещей улыбкой.

 Офицер, сидевший на проходной и пропускавший посетителей, отличался тучностью. Его второй подбородок лежал на засаленном воротнике рубашки, а маленькие колючие глазки смотрели с подозрением. С самого утра полицейского одолевала невыносимая изжога, поэтому он был излишне раздражителен, и на вопрос странной парочки, можно ли пройти к префекту, ответил более грубо, чем обычно позволял себе:

– А к президенту вам не надо?

 Рене причислял себя к высшему обществу Парижа и не привык к подобному обращению. Но его возмущение вылилось лишь в безобидную фразу:

– Что вы себе позволяете?

– Месье, для вашего блага прошу, ступайте домой, проспитесь! – видно было, что офицер получает удовольствие от этой перебранки.

 Задохнувшись от возмущения, Бенуа визгливо прокричал:

– Пригласите сюда немедленно вашего начальника!

Толстяк в форме осклабился, показав редкие зубы, и посмотрел на рядом стоящего сухопарого напарника.

– Может, ещё папу Римского пригласить?

Полицейские одновременно заржали, стукая друг друга по плечу: они уже давно сработались и не в первый раз исполняли подобный номер. Толстяк, брызгая слюной, с трудом придал лицу серьёзное выражение и официальным тоном отчеканил: