Kitobni o'qish: «Люди в погонах»

Shrift:

* * *

Посвящаю жене и другу
Елене Ивановне

Глава первая

1

До отплытия парохода оставалось шесть часов. Над мысом Краб стояла июльская ночь, тихая и чуткая. Океан спал. Его вздохи угадывались только по искристому лунному сиянию, которое то лениво опускалось, то поднималось. Солоноватый воздух понемногу свежел. Пахло рыбой и водорослями.

Подполковник Мельников в легких кожаных тапочках, заменяющих комнатные туфли, в накинутом на плечи кителе стоял на открытой террасе нового бревенчатого дома и курил папиросу. Его взгляд был устремлен вдаль, где возникали и пропадали неяркие желтые огни сторожевых катеров и рыбачьих кунгасов.

За долгую службу на полуострове Мельников привык к здешнему пейзажу. Давно примелькались ему и океанские огни.

Но сейчас они волновали подполковника. Он представил, как туда, в простор океана, уйдет на рассвете пароход «Восток» и ему, Мельникову, придется на много дней остаться без семьи в этом далеком крае.

Навалившись грудью на гладко выструганные перила, Мельников резким движением пальца сбил с папиросы пепел. Неотвязно тревожила мысль: правильно ли он поступает, отправляя семью раньше, чем сможет выехать сам? Не лучше ли устроить сына в первый класс пока здесь, чтобы потом, месяца через полтора-два, когда приедет новый комбат, уехать всем вместе? Как бы это было хорошо, спокойно. Но тут же он подумал о Наташе, о ее твердом намерении быть в Москве к началу учебного года. «Может, она и права? – Мельников потер ладонью висок. – Не успеет сын привыкнуть к одной школе – и вдруг перевод в другую: новая обстановка, новые учителя… А главное, этот страшный диагноз: туберкулезная интоксикация и заключение о немедленном выезде в центральные районы страны. Может, вдали от моря мальчика действительно не будут мучить непрерывные недомогания?..»

Измяв недокуренную папиросу, подполковник сошел по ступенькам крыльца на едва приметную под луной дорожку. Сделав несколько шагов, остановился. Его внимание привлекла невысокая березка с необычно изогнутым стволом. Как-то сразу подумалось о другом. Так всегда бывает: увидишь знакомый предмет – и вдруг в памяти возникает связанное с ним событие. Вот это самое деревце посадила Наташа, когда Мельников перевез семью сюда со старой квартиры. Погода в тот день была серая, скучная, моросил дождь. А Наташа смеялась. Ее радовали новый дом, близость океана и его головокружительный простор. От восхищения она даже декламировала: «На берегу пустынных волн стоял он дум великих…» Потом принялась рыть ямку для березки. Посадила, утоптала землю и, шумно вздохнув, сказала: «На счастье».

Березка стала расти. Ее тонкий стволик гнулся то в одну сторону, то в другую, потом выкрутил полукольцо и раскрылатился множеством веток. Теперь Наташа должна уплыть, а березка останется. Другие люди будут любоваться ее листвой, шелковистой белизной коры. И не раз подумают эти другие о тех, кто заботливо растил для них скромное деревце.

«Как все-таки хорошо, когда человек оставляет на своем пути чистый и приметный след, – подумал Мельников, трогая пальцами гладкие листья. – Большой или малый, но все же след. А ведь есть на свете и такие люди: пройдут по жизни – и никто их не заметит, вроде тумана – был и рассеялся. Жалко таких. Обидно…»

Мельников поправил сползающий с плеча китель и пошел дальше, к изгороди, вдоль которой тоже росли березки, небольшие, с тонкими стволиками. Их называют здесь каменными, вероятно, потому, что приживаются они всюду, даже в расщелинах гранитных скал, где нет никакой другой растительности.

Занятый размышлениями, подполковник не заметил, как надвинулись из-за сопок облака, нахлынула темнота, ярче загорелись огни в океане.

В доме скрипнула дверь, и по земле протянулась узкая желтая дорожка света. Мельников оглянулся. На террасе стояла Наташа, рукой придерживая полу халата.

– Сережа! – послышался ее звонкий голос.

Мельников молчал, притаившись за березками.

– Сережа, ты что, в прятки вздумал играть?

Легко сбежав со ступенек, она быстро пошла к тому месту, где полоска электрического света выхватила из темноты поблескивающие в листве золотистые погоны.

– Какая идиллия! Смелый рыцарь притаился в саду и ждет свою возлюбленную. Недостает гитары и шпаги. Ты слышишь?

Сергей не отзывался. Ему приятны были и певучий голос жены и ее веселые шутки. Она совсем не изменилась за годы замужества: тот же веселый взгляд живых карих глаз, всегда ясных и откровенных, та же зажигающая улыбка, те же быстрые, по-девичьи непосредственные движения. Начнет она изображать детям Конька-Горбунка или Кота ученого, мигом загорится вся, засветится, как маленькая.

Не раз Мельников говорил ей в шутку: «Когда уж ты серьезной станешь?» Вместо ответа она схватит его за руку и весело крикнет: «Володя, Людочка, держите папку, он Горбунком будет!»

Вот и сейчас Наташа, смеясь, вытянула его из-за березки:

– Сережка, чудной, ведь тебя и тайга не укроет, медведя этакого.

– Тише, – остановил он ее. – Береговые патрули еще тревогу поднимут.

– Вот и хорошо, пусть поднимают. А завтра командованию доложат. Потом начнется: расскажите, товарищ подполковник, к кому это вы по ночам ходите? Да, пожалуйста, не оправдывайтесь, все равно не поверим.

– А я тебя в свидетели поставлю. Поддержишь?

– Ни за что.

– Ах так, ну, держись! – Мельников привлек ее к себе и поцеловал. Не выпуская из объятий, спросил тихо: – Детей уложила?

– Еле-еле.

Он улыбнулся, потом кивнул в сторону океана:

– А я караулю, чтобы погода к утру не испортилась.

– Вот и хорошо. Я помогать буду.

Наташа потянула его к скамейке. С минуту сидели молча, наслаждаясь тишиной и приятной свежестью океана. Смотрели в сторону бухты, которую загораживала темная глыба горы, похожая на спящего моржа. За горой стояло в небе мигающее зарево электрических огней.

– Последняя ночь, – прошептала Наташа. – Уеду вот и, может, никогда больше не увижу океана. А знаешь, Сережа, вроде жалко. Суровый он, а все равно жалко. Ну почему так? Ехала сюда с трепетом, как на испытание. А пожила – и все родным стало. А видел бы ты меня в больнице. Плакала навзрыд. – Она прижала к груди руки и закрыла глаза. – Выйду на улицу, постою, потом вернусь – и снова в слезы. Как все бывает в жизни…

Мельников взял Наташу за плечи и прижался щекой к ее голове. От пушистых щекочущих волос пахло знакомыми духами, напоминающими свежий ландыш.

– Эх, Наташка, Наташка, – пропел он у самого ее уха. – Майский ты ветер.

– Почему?

– Ну как же. Десять перемен за день. То по Москве тоскуешь, уехать спешишь, то с океаном расстаться не хочешь. Возьму вот и не пущу.

– Какой ты грозный! – Она рассмеялась. Потом опустила голову на плечо мужу. – Ой, хохочу вот, а на сердце камень. Ведь такая далекая и трудная дорога.

– Да, – покачал головой Мельников и задумался. – Ну какой умный муж отпустит одну жену с детьми…

– Нет, Сережа, не говори так, – встревожилась Наташа. – Разве можно сидеть, когда остается тридцать семь дней до начала учебного года? Ни в коем случае. И вообще Володю надо увезти как можно скорей. У него снова температура. Я сегодня консультировалась у профессора. Советует не задерживаться. К осени болезнь может обостриться. Надо немедленно ехать.

Мельников развел руками:

– Какой разговор? Билеты на пароход в кармане, вещи упакованы.

– А зачем же ты злишь меня? – строго спросила Наташа. – Я и так устала от волнений.

Она помолчала, поправила упавшую на лоб прядку волос и, словно по секрету, сказала:

– Ты знаешь, Сережа, я ведь и за тебя волнуюсь, за твои тетради.

– Не веришь, что ли?

– Верю, потому и беспокоюсь. Ты столько работаешь, нервничаешь – и все один. Посоветоваться толком не с кем. А там, в Москве, редакции журналов, газет. Обратишься – помогут. Разве не правда?

– Рано о редакциях думать. – И, чтобы не возвращаться к этому разговору, предложил: – Пойдем спать.

Они тихо вошли в квартиру. Комнаты выглядели неуютно. На полу стояли чемоданы, ящики и туго перетянутые ремнями узлы. Дети спали на одной кровати, головками в разные стороны: Володя, смуглый, лобастый и черноволосый, как отец, лежал лицом кверху, разбросав руки в стороны, Людочка – свернувшись калачиком. Глаза ее были прикрыты светлыми кудряшками, губы чуть-чуть улыбались.

– Веселый сон снится, – шепотом сказал Мельников, осторожно поправляя сбитую в ноги простыню.

Наташа кивнула головой:

– Плывет, наверное. Весь день в пароходы играла.

Они уселись рядом на стульях и глядели на детей с таким вниманием, будто не видели их целый год.

* * *

Над бухтой поднималось солнце. Его лучи плавили длинную зубчатую косу, крабовой клешней уходящую в простор океана. Вся отгороженная косой вода отливала оранжевым блеском. В розоватой дымке покоились дальние сопки. Их крутые конусы, казалось, врезались в самое небо.

Океан понемногу начинал волноваться. Он, шипя, набегал на песчаные отмели, неторопливо лизал гладко отшлифованные скалы, с глуховатым клекотом бился о борта пароходов.

«Восток» стоял метрах в ста пятидесяти от берега. Его гигантское белое тело почти не покачивалось на волнах. Мельниковы сидели на верхней палубе. Дети были на руках у Сергея и наперебой расспрашивали обо всем, что видели в бухте.

Дочь не отрывала взгляда от чаек. Они кружились над самым пароходом, издавая плачущие гортанные звуки. Птицы садились на поручни, канаты и даже на палубу, не боясь близости людей.

– Папа! Папа! – что есть силы кричала девочка. – Гляди, какие смешные.

Володя хлопал в ладоши, и чайки улетали.

– Зачем ты их? – сердилась Люда. – Вот уж какой нехороший.

И она терпеливо ждала, когда чайки вновь осмелятся сесть на палубу.

Наташа нервничала. Разговор с Сергеем не клеился. Мыслей было много, и наплывали они как-то все сразу, перебивая друг друга.

– Ну, ты смотри, Сережа, настаивай, как решил. Слышишь? Только в Москву. Так и говори: квартира, семья, больной сын…

– Ната-а-ша-а! – остановил ее Мельников.

Она вспыхнула:

– Ну что «Наташа»?

– Да ведь какой раз я слышу: в Москву, в Москву. Будто ребенка уговариваешь.

– Но меня раздражает твое спокойствие.

– Какое спокойствие? Я только вчера говорил с начальником отдела кадров. Обещает.

– Ох уж эти обещания! Пора бы сказать что-нибудь конкретное. Ты же имеешь право требовать.

Над бухтой, заглушая все другие звуки, разнесся гудок парохода.

– Ну, ты пиши, – заторопился Мельников. – Чтобы с каждой большой станции была телеграмма. Уговор?

С катера рослый матрос крикнул в рупор:

– Граждане провожающие, поторопитесь покинуть палубу!

Мельников поцеловал жену, детей и, силясь не выдать щемящей внутренней боли, поспешил к трапу. Катер медленно отвалил от борта «Востока». Мельников не отводил взгляда от палубы. Наташа и Володя махали ему руками, а Люда терла кулачком глаза. Сергею показалось, что она плачет. Он сорвал с головы фуражку и стал размахивать ею из стороны в сторону, стараясь хоть этим ободрить дочурку.

Катер подошел уже к берегу, когда над бухтой взметнулся последний гудок и пароход начал разворачиваться, беря курс на юго-восток. Фигуры людей на палубе постепенно уменьшались и тонули в утренней синеватой дымке.

Наконец пароход сделался крошечным и вскоре совсем пропал из виду.

От пристани Мельников приказал шоферу ехать прямо в батальон. Домой заезжать не хотелось: что смотреть на пустые комнаты.

Весь день Мельников провел в думах о жене и детях. Куда бы ни шел, за что бы ни брался, перед взором стояли высокая палуба парохода и до боли родные лица. Вечером, вернувшись домой, он взял со стола портрет Наташи в багетовой рамке и прикрепил его над кроватью. Долго сидел за столом, перелистывая газеты, журналы, потом разделся и лег в постель, заложив за голову крепко сцепленные руки.

2

На полуостров Дальний Мельников получил назначение сразу же после учебы. Начальник академии, полный, с седоватыми висками генерал, рассудительно сказал ему:

– Это хорошо, что вы едете на Восток. Орел должен быть с двумя крыльями, а у вас пока одно – западное.

Улыбнувшись, он кивнул на висевшую в кабинете большую карту Советского Союза. Мельников тоже взглянул на карту и впервые увидел, что она действительно напоминает своими очертаниями два гигантских крыла – западное и восточное, – выгнутых концами кверху в направлении тонких синих меридианов. Казалось, крылатая родина стремительно парит в необозримом пространстве, и все, что находилось когда-то на ее пути, расступилось по сторонам и замерло в изумлении.

Мельников подумал тогда, что и в самом деле восточная часть огромной территории страны, которая простирается от Уральского хребта до Тихого океана, знакома ему только по книгам и географическим картам. То ли дело милый сердцу рязанский край! Ромашковые луга, окаймленные березовыми и дубовыми рощами, синие плесы озер и речек, где в камышовых зарослях гнездились несметные стаи диких гусей и уток.

А сами Поляны! Все домики утопают в вишневых и яблоневых садах. Над крышами – березы и липы с грачиными гнездами. С одной стороны села – пруд, заросший густой осокой. С другой – глубокий овраг, по дну которого медленно текла черная вода, пахнувшая гнилыми корневищами старых дубов.

Засучив до колен штаны, Сергей со своими сверстниками целыми днями строил в овраге запруды или отыскивал в озерах утиные выводки, вылавливал корзиной щурят.

В один из жарких летних дней эти забавы ребят неожиданно были нарушены. В Поляны пришел из города чубатый невысокий человек в белой, заправленной в брюки рубахе и поношенных сапогах. Он степенно расхаживал по домам, приветливо здоровался со всеми за руку, как старый знакомый, и рассказывал о заводском училище.

Дня через три Сергей и его товарищи с сундучками и заплечными сумками покинули деревню. За оврагом остановились, долго смотрели на мирно дремавшие домики, затем прощально помахали руками и скрылись в лесу.

Время листало дни, как торопливый читатель книгу. На западе и востоке сгущались тучи войны. Советские люди оставляли работу, надевали солдатские шинели. В те дни ушел в армию и Сергей. Жаль было покидать родной цех, недостроенные паровозы.

– Ну что же, – сказал Сергей, прощаясь с товарищами, – видно, там, в армии, люди нужней.

…Большое двухэтажное здание казармы. Просторные учебные классы. На стенах – образцы оружия, выдержки из уставов, наставлений. В длинных коридорах – дежурные, подтянутые, молодцеватые. Все здесь по-иному, не как в заводском училище. Каждый шаг солдата, каждая минута его времени на строгом учете. Поднялся утром, бегом на физзарядку, потом заправка коек, осмотр, завтрак и – занятия. Только успевай поворачиваться. Раньше Сергей представлял себе службу в армии просто: лихой строй, боевая песня и стрельбы в тире. Все оказалось гораздо сложнее. Чтобы научиться хорошо ходить в строю, нужно было часами маршировать по плацу. Гимнастерка потемнеет от пота, а командир все требует: «Выше ногу! Не опускать головы!»

Потом начались походы, полевые учения. Тут уж не просто пот, а белая соль выступала на обмундировании. «Вот тебе лихой строй и боевая песня», – издеваясь над прежней своей наивностью, рассуждал Сергей. Но не роптал на трудности, терпеливо втягивался в военную службу. Вскоре заслужил звание младшего сержанта.

Началась война.

Пришла она неожиданно, в тихое и теплое июньское утро, когда невозможно было представить, чтобы из ласковой синевы неба на мирно дремавшую землю вдруг стали падать вражеские бомбы.

А через месяц Сергей Мельников уже шагал со своим стрелковым отделением по глухим белорусским дорогам. Шагал не на запад, не навстречу врагу, а на восток, в глубь страны, укрываясь в лесах от фашистских бомбардировщиков.

Нет, совсем не так мечтал он воевать, когда торопился с товарищами к фронту. Ему представлялись победоносные атаки, глубокие прорывы и бой на чужой территории, обязательно на чужой, потому что пели так в песнях, писали в книжках. А выходило наоборот: никаких успешных атак, лишь тяжелые оборонительные бои да отходы, чтобы не оказаться в окружении.

Мельников шел измученный, злой. Рядом брели такие же злые солдаты, устало шаркая сапогами по торчавшим из земли дубовым корневищам. Один рослый длиннорукий тамбовец остановился на поляне, упал лицом вниз, вцепился зубами в траву, захрипел:

– Что делаем, братцы, свое кровное отдаем! Другие, может, держатся, головы кладут, а мы… будто кроты слепые по норам прячемся.

Мельников подошел к солдату и взял его за руку. Тот вытер грязной ладонью мокрое лицо, медленно поднялся и глубоко, с каким-то глухим стоном выдохнул:

– Простите, товарищ командир. Я дисциплине учился, присягу давал. Буду идти, куда прикажете. Но душит вот здесь. – Он взял себя за гимнастерку возле горла. – Страх как душит…

Дошли до сожженного села. Поступил приказ окопаться на ближней высотке. Держались двое суток, отбили шесть вражеских атак. На третью ночь снова начали отступать. Земля гудела от артиллерийской канонады. Захлебывались пулеметы.

Перед рассветом помкомвзвода созвал командиров отделений и сообщил:

– Мы окружены. Командир взвода погиб. Связь с ротой потеряна.

Тревога холодной иглой кольнула Мельникова у самого сердца. Он ждал, что помкомвзвода сейчас встанет и, как всегда, строгим голосом отдаст приказ: «Держаться». Но он молчал, обводя блуждающим взглядом лица присутствующих. Плечи его вздрагивали, как в лихорадке. Потом с усилием проговорил:

– Солдаты изнурены, боеприпасов нет. Вступать в бой мы не можем.

– А что же делать? – громче обычного спросил сержант, стоявший рядом с Мельниковым. Помкомвзвода поднялся, поправил наброшенную на плечи шинель, сказал глухо, с надрывом:

– Тяжелое оружие зарыть… Выходить из окружения мелкими группами или по одному…

У Мельникова потемнело в глазах. Некоторое время стоял он, соображая, действительно ли были произнесены эти страшные слова? Вспомнил вдруг вцепившегося зубами в траву длиннорукого тамбовца и его злой до хрипоты голос: «Может, другие держатся, головы кладут, а мы…». У Сергея сдавило дыхание. Ему показалось, что руки солдата схватили его за грудь и трясут так, будто он, Мельников, тоже виноват в том, что сказал помкомвзвода. «Нет, я не предатель», – прошептали его ссохшиеся губы. Он до боли сжал пальцы в кулаки и вышел вперед, заслонив собой старшего сержанта.

– Мы не будем зарывать оружие, – послышался его порывистый голос. – Не будем расползаться по норам. Надо сражаться.

Притихшие было люди вдруг ожили, зашевелились:

– Правильно!.. Пробиваться!..

– Я митинга не открывал! – крикнул помкомвзвода, злобно заиграв желваками скул. – Прошу не забывать, что сейчас я хозяин взвода. Один я имею право решать и приказывать.

Мельников перебил его:

– Ты трус и предатель!

Лицо помкомвзвода налилось кровью, он схватился за автомат, но сержанты стиснули ему руки.

– Сдай оружие! – приказал Мельников и сам выхватил автомат у него из рук. Немного успокоившись, он оглядел присутствующих и сказал негромко, но твердо: – Будем пробиваться, товарищи!

С наступлением темноты взвод двинулся вперед. Новый командир повел его через топкое лесное болото, рассчитывая на то, что противник здесь меньше всего ожидает удара. Солдаты шли медленно, то погружаясь по пояс в гнилую воду, то путаясь в цепком кустарнике, словно в колючей проволоке. Шли всю ночь, не делая привалов и не зажигая цигарок.

Перед рассветом солдаты выбрались из глухой топи и бесшумно, как привидения, ринулись на вражеские окопы. Побросав пулеметы, ящики с патронными лентами, ошарашенные гитлеровцы разбежались. Только потом, когда взвод Мельникова, захватив брошенное врагом оружие и боеприпасы, вырвался в степь, позади несмело заработали вражеские пулеметы. Но стрельба велась наугад: трассирующие пули чертили предрассветную мглу во всех направлениях.

Взвод уходил все дальше и дальше. На следующий день ему удалось разгромить вражескую колонну из пятнадцати автомашин с продовольствием. Потом, уже в сумерках, солдаты внезапно атаковали штаб какой-то мотоциклетной части, расположившейся на ночевку в крайних домиках полусожженной деревни. Подобрались они к домикам бесшумно, в упор открыли огонь по машинам и часовым. Охваченные паникой, гитлеровцы бросились в огороды, расползлись по канавам. Подорвав гранатами несколько машин, советские воины скрылись в лесу.

Так, обходя крупные населенные пункты, внезапно нападая на мелкие группы и колонны противника, Мельников прошел со своим взводом более ста километров и недалеко от Смоленска соединился с подразделениями одной из пехотных дивизий, обороняющих город.

А через неделю после выхода из окружения он был контужен. Два с половиной месяца томился Сергей в госпитальных палатах. До тошноты надоели ему белые халаты. Бывало, выйдет в сад, отыщет в заборе щель, прильнет к ней глазом и смотрит на людей, идущих по улице.

Контузия постепенно проходила. Дольше всего беспокоила Сергея поврежденная перепонка правого уха. Но к тому времени, когда из госпиталя Мельникова направили в пехотное училище, он был уже вполне здоров, и медицинская комиссия написала в его карточке заключение: «Годен к строевой службе».

Из училища Сергей вышел младшим лейтенантом. И куда бы потом ни бросала его война: под Курск, на Днепр, в каких бы горячих схватках он ни участвовал, мысли о первых месяцах боев не выходили из головы. Оказавшись после войны в академии на учебе, он решил даже написать статью для военного журнала о действиях взвода в окружении. Более месяца сидел по вечерам в читальном зале библиотеки за маленьким столиком. Написал, отнес в редакцию.

В тот же день, когда вышел журнал со статьей, Мельникова пригласил к себе генерал, начальник академии.

– Прочитал, – сказал он деловым тоном, положив ладонь на открытую страницу журнала. – Статья интересная и полезная. Но знаете? – Генерал задвигался в кресле и озадаченно вздохнул. – Скажу откровенно. Слишком узко решаете тему. Мне кажется, что у вас хватило бы знаний, опыта и умения выйти за рамки взвода, шире разработать проблему боевых действий в условиях окружения. Как считаете?

Мельников задумался. Чувство радости, вызванное вниманием начальника, вдруг сменилось неясным огорчением. Но не надолго. Генерал посмотрел ему в лицо и улыбнулся.

– Что?.. Сурово критикую?

– Да нет, – рассеянно ответил Мельников. – Я просто хочу понять, разобраться…

– Правильно, – оживился генерал. – Я верю, что вы поймете меня и попытаетесь подготовить работу более широкого плана о действиях подразделений в сложных условиях войны. Может, даже книгу.

Мельников удивленно вскинул голову.

– Да-да, книгу! – Генерал поднял кверху палец. – А вы что, перепугались? Смелость, батенька, города берет. А у вас есть все данные, чтобы писать: и манера изложения, и умение делать выводы… Словом, подумайте. Потребуется совет – заходите. Только смелей беритесь. Это главное. И еще вот что. – Он взял журнал и протянул его собеседнику. – Здесь я сделал кое-какие пометки. Может, пригодятся…

Уходя от генерала, Сергей подумал: «А что, если и в самом деле замахнуться на книгу?» Но учеба становилась напряженнее, все меньше и меньше оставалось свободного времени. Взялся за книгу Мельников через несколько лет после окончания академии, на полуострове Дальнем. Только план книги складывался теперь иной: происходящие в мире события заставили внести в него серьезные изменения. Сергей не мог писать, не думая о нависающей опасности. Он каждый день спрашивал себя: «Какой будет война, если не удастся предотвратить ее и добиться разоружения? Какие изменения внесет она в действия войск?» После изучения нового оружия и долгих размышлений он написал в тетради заголовок: «Мелкие подразделения в современных условиях». Первую часть книги об опыте Великой Отечественной войны Мельникову удалось написать за полгода. Работа над второй частью о предполагаемых действиях в условиях современного боя затянулась. Многие известные тактические положения пришлось пересматривать, осмысливать заново. Теперь уже нельзя было ни в наступлении, ни в обороне строить боевые порядки войск с прежней плотностью. Требовалось подумать о рассредоточении бойцов и оружия, об усилении их маневренности. Возник вопрос о ликвидации разрывов, которые могут образоваться в бою при атомных ударах. «А что произойдет с артиллерией?» Этому вопросу Мельников посвятил целый раздел рукописи. Неоднократные учения убедили его, что для прорыва вражеских позиций в современных условиях уже не требуется такая масса артиллерии, как это было в Отечественной войне. Сейчас прорывы можно обеспечивать лишь несколькими мощными подвижными ракетно-ядерными установками. Еще и еще возникали вопросы. Все их надо было хорошо изучить, проверить на учениях. А тут вдруг батальон перевели на строительство оборонительных объектов, серьезно заболел сын. Возникла проблема смены резкого сырого климата на сухой, умеренный. Начались новые хлопоты.

Теперь Мельников с нетерпением ожидал, когда наконец приедет на его место офицер-инженер, а он получит назначение в новую часть и там продолжит работу над книгой.

3

Полторы недели прошло после того, как Мельников проводил семью. Получил две телеграммы: одну из Владивостока, в которой Наташа шутливо сообщила, что «водный рубеж форсирован удачно», другую – с какой-то неизвестной станции Кедровой в три слова: «Продолжаем путь Москву».

Привыкший к семье, к шуму детей, Мельников никак не мог свыкнуться с угнетающей тишиной, которая царила теперь в доме. По вечерам он садился за стол, придвигал к себе три самодельные, сшитые из плотной линованной бумаги с толстыми зелеными обложками тетради. На каждой обложке выделялся белый квадратик приклеенной бумаги и четкая надпись: «Записки командира батальона». Первая и вторая тетради были уже исписаны полностью, а третья только начата.

Медленно перелистывая страницы, подполковник внимательно вчитывался в каждую строчку, вносил поправки, вписывал новые формулировки, подкреплял их фактами. Каждую боевую ситуацию непременно заново разыгрывал на карте или просто на листе бумаги.

Но даже в эти минуты в голову настойчиво лезли воспоминания.

Оторвавшись от рукописи, Мельников начинал ходить по комнате. Вот и сейчас, взглянув на мраморный чернильный прибор со статуэткой, изображающей одетого в медвежью шубу охотника, он живо представил первую поездку Наташи к больному.

Это было в ту зиму, когда она только начала работать в больнице. Как-то вечером прибежала домой взволнованная, раскрасневшаяся. Задыхаясь, сообщила:

– Сережа, не жди меня, ужинай, корми детей. Срочно еду в дальнее селение к эвенкам.

Сергей схватил ее за руку:

– Ты с ума сошла. Ведь ночь. Буран начинается.

Он подошел к окну, посмотрел на улицу. В лежавшем на сугробе квадрате света вихрился легкий снежок.

– Не смотри, – сказала Наташа, – и, пожалуйста, не пугай. Нужно ехать, ты понимаешь, нужно. Человек умирает.

Сергей молча стал помогать ей собираться.

У крыльца стояли длинные нарты. Возле них суетился рослый эвенк в лохматой шубе. Мельников сказал ему серьезно:

– Смотрите, чтобы жену мне в целости доставить.

– Зачем терять, доктора терять не надо, – торопливо заговорил эвенк, лицо которого пряталось в косматой шапке. – Беречь будем, сильно беречь, как мой глаз.

Наташа уселась в нарты. Эвенк устроился впереди, гикнул на лохматых собак, и легкий возок мгновенно скрылся в темноте.

Утром Наташа вернулась усталая, но радостная. Глаза ее блестели. Потирая покрасневшие от мороза щеки, она торопливо рассказывала:

– Ты знаешь, Сережа, чудесный мальчик. Глазки черные-черные, как два жучка. Брови – сплошная линия, будто кистью кто провел. И представь, осложненная форма дифтерии: сильная опухоль желез. Еще бы час-полтора – и все кончено. Прямо из лап смерти вырвала.

А через месяц у крыльца снова остановились нарты. Хозяин их размашисто зашел в дом и положил на пол шкуру большого медведя.

– Зачем это? – запротестовала Наташа. – Ни в коем случае.

Но эвенк и слушать не хотел, стоял на своем:

– Я дарю. Мальчик тоже дарит. Возьми, хороший доктор.

Он поклонился и долго тряс Наташину руку.

Вспоминая это, Мельников открыл окно и долго сидел, подставив лицо свежему ветру. Потом снова склонился над тетрадями: «В бою может возникнуть необходимость рассредоточения войск на мелкие группы. Для этого следует…»

Он подумал, зачеркнул последние три слова и сделал на полях новые пометки.

* * *

Как-то в начале сентября к Мельникову на службу зашел невысокий худощавый майор и сказал:

– Приехал по вашему делу.

Майор был работником отдела кадров. Он прошел к столу и, надеясь доставить подполковнику большую радость, сообщил с ноткой торжественности:

– Просьба ваша удовлетворена. Можете получить направление в батальон охраны, который стоит в сорока километрах от Москвы. – После небольшой паузы добавил: – Если не каждый день, то раза два-три в неделю сможете бывать дома.

Мельников задумался. Густые черные брови его сдвинулись к переносице.

– Вы недовольны? – спросил майор.

Мельников кивнул головой:

– Да.

– Почему? Далеко от города?

– Нет. Хочу в линейный батальон.

С минуту длилось молчание.

Мельников хотел сказать, что ему непременно нужны полевые войска, тактические учения, новая боевая техника. Но только спросил:

– Что еще можете предложить?

– В районе Москвы ничего.

– А в другом месте?

Майор недоуменно пожал плечами:

– Неужели вы…

– Посмотрю, давайте должность.

Майор долго думал, потом сказал:

– Батальон есть в мотострелковой дивизии.

– Где?

– Это более чем за тысячу километров от столицы.

Он подошел к висевшей на стене карте и указал то место, где коричневая гряда Уральских гор постепенно расплывалась, тускнела, уступая место желто-зеленой равнине.

– Отсюда в Москву в выходной день не съездите. Правда, учебные поля, как видите, завидные.

– Да, развернуться есть где, – согласился Мельников. – Надеюсь, дадите подумать?

– До завтра думайте, – сказал майор, так и не поняв собеседника.

Они распрощались.

Вечером, приехав домой, Мельников сбросил шинель и долго ходил по комнате, потирая виски. Мысли, будто волны в штормовую погоду, то набегали друг на друга, то отступали, чтобы с новой силой ринуться на приступ. Когда он думал о подмосковном батальоне охраны, взор его устремлялся на зеленые тетради. Что же делать с рукописью? Бросить в ящик стола, пусть покрывается пылью? Нет, это невозможно. Но как продолжать, если вокруг будут одни разводы караулов, посты и больше ничего… Но когда мысли переносились из Подмосковья в приуральскую степь, он явственно слышал голос жены: «Смотри, Сережа… только в Москву».