Kitobni o'qish: «Прокурор»

Shrift:

* * *

Колхозный рынок в Зорянске находился в нескольких минутах ходьбы от дома, в котором жил городской прокурор Захар Петрович Измайлов. Раз или два в неделю Захар Петрович брал в руки хозяйственную сумку и ранехонько, к самому открытию, отправлялся за свежими овощами и фруктами. Об этой его традиции знали сослуживцы и знакомые. И в последнее время подтрунивали над ним, что эти походы скоро кончатся – пойдут свои овощи в садовом товариществе, где Измайлов получил участок два года назад. Однако огородом он обзаводиться не собирался. У жены Галины Еремеевны и сына Володи не лежала душа копаться в земле. Сам же Захар Петрович не имел времени, если бы даже и захотел. Вот и решили на семейном совете развести только сад. А что и в каком количестве сажать, было предоставлено главе семейства.

Сад был заложен прошлой весной. Осталось ждать и ходить пока все-таки на рынок.

Измайлов любил летние базары. Не барахолки, которые волей-неволей ворошили в душе гнетущие детские воспоминания военного и послевоенного времени, когда многим приходилось менять одно несчастье на другое… Захар Петрович любил рынки, где красовались плоды земли, труды человеческих рук. Может быть, потому, что это было воспоминание крестьянского детства. А может быть, оттого, что в каждом человеке сидит извечный инстинкт к торжищу, этому древнему как мир способу общения людей. Бывая и в других городах, он непременно заглядывал на тамошний зеленый базар.

Измайлов прошел через ворота. До торговых рядов тянулись по обеим сторонам магазинчики с большими висячими замками – хозяйственный, скобяной, продовольственный и промтоварный. Тут же разместились сапожная мастерская и мастерская по ремонту радиотехники. В девять часов распахивались ее стеклянные двери, и над рынком до самого вечера, видимо для рекламы мастерской, раздавалась веселая эстрадная музыка, создавая какую-то ярмарочную праздничность.

В воздухе стоял пряный запах укропа, петрушки, киндзы, на дощатых прилавках рдела молодая редиска, топорщились упругие стрелы лука. Но особенно ароматна была клубника. Ее привезли из южных областей, и она пахла лучами летнего жаркого солнца.

«Все-таки надо посадить на участке клубнику», – подумал Захар Петрович.

На одном из прилавков Измайлов увидел ревень. Толстые сочные стебли с чуть красноватой ворсистой кожицей так и просились в рот. Захар Петрович удивился: в этом году на рынке ревеня еще не было. И вообще редко кто сажал его. А зря. Отличная штука. Сдерешь кожицу, обмакнешь в соль…

– Сколько просите? – спросил он, указывая на ревень, у старушки, пригоршней брызгавшей воду из тазика на пучки петрушки.

– У хозяина спросите, – ответила та.

– А где он?

– Да только что был тут…

Старушка удивленно оглянулась, даже зачем-то посмотрела под прилавок.

Захар Петрович постоял, но, так и не дождавшись владельца ревеня, пошел по рынку. Потом еще несколько раз возвращался, однако продавец словно в воду канул.

И, уже покидая базар, закупив, что было задумано, Измайлов оглянулся. Ревень, оказывается, продавал один из членов их садового кооператива.

«Странно, – удивился Захар Петрович. – Неужели от меня прятался? И чего тут стесняться? Ведь сам растил, честно трудился…»

Он попытался припомнить его фамилию, да так и не вспомнил. Но вернуться и купить ревень не решился.

А у ворот базара уже стояло несколько личностей, род занятий которых не вызывал сомнений, – мелкие спекулянты. Две женщины и патлатый паренек. Они предлагали спешащим на рынок косметику, кожаные ремни с вычурными бляхами и «оренбургские» платки.

Эта троица у большинства прохожих, очевидно, не вызывала особой реакции. Ну, стоят, ну, продают…

Однако каждый человек видит мир по-своему. Сапожник обращает внимание, какие на людях туфли, портной – во что они одеты. Измайлов видел теперь только их – спекулянтов. И его поразило, что они действуют совершенно открыто, не прячась.

«Обнаглели!» – возмущенно подумал он, хотя предпринять сейчас тут, на месте, ничего не мог. Не дело его, прокурора города, хватать каждого спекулянта и тащить в милицию… Измайлов решил, что сегодня же, как только придет на работу, позвонит майору Никулину, начальнику горотдела внутренних дел. Тем более вчера в местной газете было опубликовано письмо о том, что подозрительные типы продают различные дефицитные товары из-под полы возле универмага и на железнодорожном вокзале. Надо обратить на это внимание работников ОБХСС…

Возле их нового пятиэтажного дома, куда Измайловы переехали совсем недавно, загружал багажник своего «запорожца» сосед Захара Петровича Борис Матвеевич Межерицкий. Они, как говорится, дружили семьями. И очень давно.

Межерицкий работал главврачом психоневрологического диспансера. Крупный, полный, с изрядной плешью, окруженной, как нимбом, редкими соломенного цвета волосами, толстогубый, со светлыми ласковыми глазами, Борис Матвеевич походил на какого-то доброго прирученного зверя.

Сейчас он был в невесть откуда раздобытом рабочем комбинезоне с большим карманом на груди и широченными штанами, заправленными в резиновые сапоги.

– Привет, законник! – весело приветствовал Измайлова сосед, захлопывая крышку багажника.

– Здорово, Боря, – протянул ему руку Захар Петрович.

Есть люди, встреча с которыми всегда создает хорошее настроение. Хоть и видишься с ними чуть ли не каждый день. Таков был Межерицкий.

– В Матрешки? – спросил Измайлов.

– А куда еще… Считай, добровольная трудовая повинность…

Матрешки – название деревни, возле которой отвели место для садового кооператива. Участок Измайлова соседствовал с участком Межерицкого. В шутку они называли себя дважды соседями. Вступить в садовый кооператив уговорил Захара Петровича Межерицкий.

– К морю когда? – поинтересовался Измайлов, зная, что сосед в отпуске и собирался махнуть на Черное море, где под Сочи у него жили родственники.

– Дай бог в следующую пятилетку, – усмехнулся Борис Матвеевич. – Надо строиться…

Он заглянул в сумку Захара Петровича, вынул пучок редиски, зеленого лука, почмокал своими полными губами.

– Товар красный!

– Верно, – кивнул Измайлов.

– А цены? Кусаются? Говорил тебе: сажай сам. У меня огурчики и помидорчики так пошли в рост – ой-е-ей! – Межерицкий вдруг вздохнул: – Боюсь, Захар, скоро приду к тебе в прокуратуру с повинной… Сколько дают за покупку левых материалов?

– Что ты купил?

– В том-то и дело, что не купил. Понимаешь, мне цемент сейчас позарез нужен. Неделю хожу в магазин, ну, на Алтайской улице, где торгуют стройматериалами… Нет, и неизвестно, когда будет. А вчера подошел один добрый человек с соседней стройки и предложил мешочек… Так есть надежда получить срок?

Межерицкий усмехнулся, открыл дверцу «запорожца» и опустился на сиденье. Машина изрядно осела.

– Не согласен я на палатку, Захар. Хочу ездить в Матрешки и зимой. Понимаешь, люблю тепло, уют…

Про палатку Межерицкий упомянул неспроста. До постройки домика он соорудил на участке времянку. А Измайловы поставили у себя туристскую палатку. И к строительству пока не приступали. Хлопоты изрядные. Добудешь кирпич, с лесом туго. А там заботы о шифере, дверных и оконных рамах, краске…

Лучше не вспоминать.

Правда, кое-кто в городе, узнав, что прокурор приобрел участок, предлагал свои услуги. Автотранспорт, строительные материалы. Не прямо, конечно, намеками. Однако Измайлов пресекал попытки таких доброхотов в корне.

– Вот землю дают людям – хорошо, – продолжал Межерицкий. – Отдыхай на природе, ковыряйся в своих грядках. Как врач – я за! Обеими руками. Более того, свои овощи и фрукты выращиваю. На шее государства станет меньше нахлебников. Верно?

– Вернее не скажешь, – улыбнулся Измайлов, оглядывая могучую фигуру соседа. – Особенно если учесть твои габариты. Такого держать на шее…

– Смейся, смейся, – несколько обиделся Межерицкий. – Я серьезно. С одной стороны, отличное дело, а с другой – такие трудности… Стройматериалы, удобрения, транспорт… Все – проблема! Вот ты, один из столпов города, можешь объяснить, почему место под сады выделили возле Матрешек? У черта на куличках! Хорошо, у меня свой транспорт. А другие? До Матрешек автобусом час, да еще от остановки столько же пешочком. А если с сумками, с инструментом? Какой это отдых получается? Одна дорога чего стоит. Вся радость улетучивается…

Межерицкий нахлобучил на голову соломенную шляпу с широченными полями и включил мотор.

Захар Петрович не мог подавить улыбку: до чего комичный стал вид у его приятеля.

От дома Измайлова до прокуратуры было двадцать минут ходу. Этот путь на работу и с работы Захар Петрович, как правило, проделывал пешком.

Зорянск в центральной части своей сохранил в основном облик старого городишки, с кружевом улочек и переулков, заросших липами, тополем и ясенем. Самым большим строением был трехглавый собор, построенный в конце прошлого века на высоком месте. Он считался одним из крупнейших храмов в средней полосе России после «Исаакия» и московских церквей. Собор являлся памятником архитектуры, уже несколько лет он стоял в строительных лесах, на которых, однако, не очень живо шла работа реставраторов.

Прокуратура находилась неподалеку от главной улицы, в старом кирпичном особняке. Это было добротное строение с палисадником.

Гладиолусы в каплях росы упруго высились над усыпанной крупной галькой дорожкой, ведущей к подъезду. Сам подъезд – пристройка к старомодному двухэтажному зданию – был плотно увит лианами дикого винограда. И если бы не официальная вывеска, уж никак нельзя было бы предположить, что вход этот ведет в столь не романтическое учреждение.

И гладиолусы, и дикий виноград, и скамейка, и даже сама дорожка из гальки, заменившая прежний асфальт, появились всего два года назад. Прежде всего к вящему неудовольствию шофера Измайлова, который носил редкое имя Май.

До этого «москвич» прокурора стоял прямо у подъезда. Как это водилось еще до Измайлова и было естественным при нем. Преимущества налицо: в дождь и снег можно было нырнуть в автомобиль прямо с крыльца. Да и всем заинтересованным лицам служило условным знаком, на месте ли прокурор.

Раньше секретарь прокурора могла, выглянув в окно, кликнуть Мая или передать ему распоряжение не выходя на улицу. С появлением цветов и декоративной дорожки «москвич» выдворили за угол. Правда, Май публично Глаголева не осуждал, однако его отрицательное отношение к этому ни для кого не было секретом.

Когда Измайлов подошел к прокуратуре, первым из своих подчиненных он увидел Глаголева, того самого следователя, который и произвел «революцию» в оформлении здания и дворика прокуратуры.

Глаголев приводил в порядок кусты шиповника, ловко орудуя секатором, и ничего не замечал вокруг.

– Здравствуйте, Евгений Родионович, – поздоровался с ним Измайлов.

– А, это вы! – выпрямился тот. – Добрый день.

В темном, перепачканном землей халате, надвинутом на лоб до самых очков с сильными линзами берете, он совершенно не походил на следователя, которого обычно видят в служебном кабинете.

– Как ваше хозяйство? – поинтересовался Измайлов.

– Придется обработать ядохимикатами, – серьезно сказал Глаголев. – Долгоносик появился…

Они обсудили, что лучше применить в данном случае, новейшие препараты – тиофос, хлорофос – или же воспользоваться старым средством купоросом. После этого Захар Петрович зашел в здание.

Вероника Савельевна, секретарь прокуратуры, благоухая скромными духами, деловито суетилась в приемной. После приветствия она коротко доложила:

– Звонил Май. Задержится. Полетел… – Она заглянула в бумажку: – Компрессор. Как только починит, приедет.

– Хорошо, – кивнул прокурор, проходя в свой кабинет.

Обстановка здесь осталась такой же, какой была при предшественнике Захара Петровича. Не модная. Современные столы и стулья совершенно не гармонировали бы с комнатой, которая была в этом старинном особняке, скорее всего, гостиной. Большие венские окна, изразцовая печь, оставленная, видимо, из-за красоты плиток, на которых пламенели фантастические кони. Печь бездействовала: здание давно обогревалось батареями центрального отопления.

Глаголев долго ломал голову над тем, как бы улучшить интерьер прокурорского кабинета, но так ничего пока и не придумал: тут был свой стиль. И даже чернильница, мраморная, с медными украшениями, находилась на своем месте.

Первым делом Измайлов просмотрел почту – привычка, выработанная за годы службы. Отложив письма, на которые решил ответить сам, остальные с резолюциями сложил в папку для своего помощника, Ольги Павловны Ракитовой.

Затем Захар Петрович посмотрел записи в перекидном календаре. Одна из них гласила: «Нач. ГОВДа. Объяснение».

Начальник горотдела внутренних дел Никулин был приглашен, чтобы доложить, какие меры приняты по жалобе, направленной ему Измайловым.

«Кстати, поговорю и о спекулянтах», – вспомнил Захар Петрович свой поход на рынок.

Майор Никулин явился в точно указанное время.

– Ну, что решили? – спросил Измайлов, имея в виду жалобу, ради которой он пригласил майора.

Никулин вынул из кожаной папки объяснительную записку и протянул прокурору.

– Попляшет он теперь, – сурово произнес Егор Данилович.

Речь шла о курсанте Высшей школы милиции, который проходил практику в ГАИ Зорянска. На него жаловался шофер-любитель, остановленный якобы за нарушение правил дорожного движения. Водителем оказался рабочий местного машиностроительного завода, передовик производства. Он возмущенно писал, как грубо вел себя тот самый практикант.

– В его комсомольскую организацию написали, – продолжал Никулин. – Пусть разберут на собрании. Поступок курсанта обсужден и на совещании в отделе милиции.

– Ну, он-то пока только практикант, – заметил Измайлов. – Вся беда, Егор Данилович, что и кое-кто из ваших старых работников хамит водителям. – Увидя протестующий жест Никулина, Захар Петрович жестко сказал: – Есть такие сведения. Вот не у них ли научился этот курсант?

Никулин помрачнел.

Измайлов решил больше к этой теме не возвращаться. Он отлично узнал майора за те пять лет, которые тот возглавлял городскую милицию. Такому не надо повторять два раза.

Перешли к вопросу о том, что делается в отношении спекулянтов, которых в последнее время все чаще можно увидеть на улицах Зорянска.

– Это гастролеры в основном нам показатели портят, – сказал Никулин. – Я как раз вчера проводил у себя совещание. Чистим город. Привлекаем дружинников. Постараемся, Захар Петрович…

– Давно пора, – кивнул прокурор, как бы давая понять, что все нужные вопросы они обговорили.

Майор ушел. Захару Петровичу было видно в окно, как он сел в поджидавший его милицейский газик. Как только машина тронулась, к прокуратуре подъехали красного цвета «жигули». Измайлов обратил внимание, номерной знак другой области, да и цифры запоминающиеся – четыре семерки.

Из автомобиля поспешно вылез Май, и скоро его шаги раздались в коридоре.

Еще раз глянув в окно, Захар Петрович подумал, что эту машину и водителя он уже где-то видел. Мужчине лет сорок, баки почти до подбородка, монгольские скулы и глаза…

– Разрешите? – заглянул в комнату Май.

– Заходи, – кивнул Измайлов. – Здравствуй.

– Здравствуйте.

Шофер был чем-то огорчен, это прокурор понял с первого взгляда.

– Ну, как компрессор?

– Менять надо, Захар Петрович… А лучше бы… – Он вздохнул. – Всю машину…

Май, пожалуй, впервые прямо говорил об этом Измайлову. Раньше только намекал. Действительно, прокурорский «москвич» давно пора списывать. В последнее время шофер не вылезал из-под него.

Не успел Май закрыть за собой дверь, как раздался телефонный звонок. Звонил Павел Иванович Ляпунов, начальник отдела общего надзора областной прокуратуры.

– Готовишься к конференции? – спросил он Измайлова после обмена приветствиями.

– А что готовиться, я, как пионер, всегда готов…

В Рдянске, их областном центре, должна была проходить зональная конференция работников прокуратуры. Захар Петрович уже имел официальное приглашение.

– Это хорошо, – сказал Ляпунов. – Вот что, товарищ пионер… у меня, значит, такое поручение от руководства… Будешь делать доклад на конференции.

– Как? – невольно вырвалось у Измайлова. Он прикинул: осталось десять дней. Успеет ли подготовиться?

– Минут на пятнадцать. Деловито, так сказать, и конкретно. Указание Степана Герасимовича – говорить без всяких шпаргалок.

Прокурор области Степан Герасимович Зарубин не любил, когда выступающие шпарили по написанному. Но в устах Ляпунова подобное звучало довольно забавно: сам-то он без бумажки чувствовал себя очень неуверенно.

– Без шпаргалок даже лучше, – сказал Захар Петрович.

– Но текст выступления отпечатай, – продолжал Ляпунов. – Было бы неплохо получить его нам заранее…

– Зачем? – спросил Измайлов.

– Как зачем? – удивился Павел Иванович. – Я проверю, чтобы ты лишнего не наговорил. Ведь прокурор республики обещал присутствовать на конференции…

После этого разговора в душе остался нехороший осадок. Захара Петровича больно кольнуло это недоверие. Оно обижало. И еще. От всего этого пахло показухой. С одной стороны, ты выступаешь вроде бы открыто, свободно, выкладываешь, как говорится, все, что на сердце наболело, а с другой стороны – он проверит! Чтобы, не дай бог, не сказал такого, что в глазах высокого начальства представило бы дела в области в невыгодном свете.

Измайлов нажал кнопку звонка и держал на ней палец дольше обычного. Вошла Вероника Савельевна, секретарь.

– Ракитову, – коротко попросил Измайлов.

– Она же на мелькомбинате, с проверкой, – удивилась та.

– Да-да, – спохватился Захар Петрович, вспомнив, что сам вчера дал своему помощнику задание по проверке на мелькомбинате, где, по сообщению одного из рабочих, транспорт систематически используется не по назначению. – Когда вернется, пусть зайдет.

Вероника Савельевна вышла, но тут же возвратилась:

– Захар Петрович, к вам тут на прием…

– Кто?

– Говорят, народные контролеры… Вот с таким чемоданом! – Она широко расставила руки.

– С чемоданом? – удивился прокурор. – Что же, пригласите их.

Через минуту в кабинет уже входила целая процессия: пожилой мужчина в шляпе, которую тут же поспешно снял, парень лет двадцати пяти и совсем молоденькая девушка в легком крепдешиновом платье.

– Вот, товарищ прокурор, – сказал парень, ставя огромнейший чемодан на стол и открывая крышку. – Явная спекуляция…

В глазах Измайлова зарябило от цветных узоров на целлофановых сумках, лежащих в чемодане.

– Прошу, садитесь, – сказал Захар Петрович. – Разберемся по порядку… Во-первых, давайте познакомимся…

– Сидоров, – чуть приподнялся самый старший, держа на коленях шляпу. – Николай Ефимович.

– Рита Волошина, – представилась девушка.

– Григорий Бровман, – назвал себя парень.

– Где вы работаете?

– В типографии… Являемся народными контролерами. Сегодня у нас рейд по плану, – сказал Сидоров. – Проверяли учреждения бытового обслуживания…

– Как оформляются заказы, нет ли претензий у заказчиков, – пояснила Волошина. – Понимаете, на этом фронте у нас в городе много узких мест. Помните, даже в газете «Знамя Зорянска» недавно писали…

– А чемодан откуда? – спросил Измайлов.

– Ой, товарищ прокурор! – воскликнула девушка. – Когда я увидела, что лежит в чемодане, то сразу поняла: дело нечисто! Откуда столько джинсов? Это только спекулянты! Мой брат говорит, у них в техникуме прямо на переменах предлагали во дворе. За двести рублей!..

Сидоров почувствовал, что девушку может занести от главного, и перебил ее:

– Постой, Маргарита… Значит так. Зашли мы в мастерскую, где работает Боярский…

– Какой Боярский? – засмеялся Бровман. – Зубцов его фамилия.

– Точно, Зубцов, – согласился Сидоров и пояснил, что Боярский – это прозвище радиомастера, которое дали ему потому, что внешне он действительно чем-то напоминал известного актера и вообще питал особое пристрастие к его таланту. В мастерской Зубцова то и дело слышалась бодрая песенка д’Артаньяна, исполняемая Михаилом Боярским. – Что касается претензий к мастерской, то их нет, – продолжал Сидоров. – Все в ажуре. Журнал учета заказов – как в аптеке. Мы опросили заказчиков, бывших в мастерской, они довольны…

– В Книге жалоб и предложений – только благодарности, – вставила Волошина. – И вообще, этот Боярский, простите, Зубцов очень культурный и вежливый. Там даже вымпел висит – «Предприятие образцового обслуживания»… – Она замолчала.

– Осмотрели мы и подсобку, – снова заговорил Сидоров. – Там у него детали разные, корпуса для магнитофонов, приемников. Короче, запчасти… Глядим, мешок с редиской и вот этот чемодан, – показал он на стол.

– Мне они сразу бросились в глаза, честное слово! – не удержалась девушка.

– Спрашиваем, – невозмутимо продолжал рассказ Сидоров, – чьи это вещи? Зубцов говорит: приезжие оставили. Ну, кто на рынок приехал торговать… Знакомые, что ли? Нет, говорит, просто попросили, пусть постоят вещи…

– Мешок и чемодан принадлежат одному человеку? – уточнил Измайлов.

– Разным, – ответил Сидоров. – Редиску женщина оставила, а чемодан какой-то мужчина.

– За мешком эта женщина при нас пришла, – опять вставила Волошина. – Забрала и стала торговать на рынке…

– А за чемоданом никто не пришел, – сказал Сидоров. – Мы целый час ждали… Попросили Зубцова открыть…

– Я как чувствовала! – взволнованно воскликнула девушка. – Открываем, а там!.. Нет, вы только посмотрите, товарищ прокурор!

Она вскочила, сгребла целлофановые сумки, которые пользуются у женщин таким успехом (удобно, конечно, в сложенном виде занимают мало места, и вид у них приятный), отложила в сторону. Под сумками аккуратной стопкой лежали новенькие джинсы.

– Импорт, – комментировал Сидоров.

– Самые модные! Вы только посмотрите, какие фирмы! – показывала этикетки Волошина. – «Супер Райфл», «Вранглер», «Ли», «Монтана»… Целых пятьдесят штук! Если даже по сто пятьдесят – семь с половиной тысяч рублей!

– Но это не все, – сказал Сидоров, помогая девушке выложить джинсы на стол.

Под ними были еще майки. Белые, с короткими рукавами. По таким буквально сходили с ума мальчишки и девчонки: на груди красовалось каре из четырех голов (две женские и две мужские). Поверх рисунка алели буквы АББА.

– Маек – ровно сто штук, как одна. – Волошина посмотрела на прокурора, ожидая слов одобрения.

– Вот акт! – поспешно протянул ему бумагу Сидоров.

Захар Петрович прочел акт. Там говорилось, что настоящий документ составлен «по факту обнаружения чемодана, содержащего сто целлофановых сумок, пятьдесят новых джинсов иностранного производства и сто маек с рисунком, принадлежащих неизвестному лицу…».

Акт был подписан тремя народными контролерами, а также Зубцовым.

– Знаете, товарищ прокурор, – еще больше волнуясь, начала Волошина, – этот Зубцов никак не хотел подписывать акт, мол: «Я тут при чем?» Тогда предложили ему вместе с нами пойти в милицию… А он, услышав про милицию, распсиховался, стал кричать: «Вы хотите меня, честного человека, опозорить на весь город, ни в какую милицию не пойду. И все. Хоть убейте». А потом, потом стал угрожать даже…

– Угрожать? Кому и за что? – решил уточнить Измайлов.

Но Волошина не спешила с ответом. Она стала крутить головой то направо – в сторону Сидорова, то налево, где находился Бровман, желая, но не решаясь что-то спросить у них.

– Говори все, как было, – рубанул рукой по воздуху Сидоров.

И Волошина, облегченно выдохнув, начала:

– Понимаете, товарищ Измайлов, этот самый Зубцов сказал, что он дружит с вашим сыном и вас лично хорошо знает, поэтому…

– Что? – не удержался Измайлов, но тут же, погасив свою эмоциональную вспышку, попросил рассказывать дальше.

– Так вот, этот Зубцов заявил, что если мы потянем его в милицию за этот чемодан, то он найдет на нас управу у прокурора и мы еще пожалеем… Вот мы и решили сами прийти к вам, показать чемодан и этот акт, все выяснить, а не ждать, когда он на нас наклепает бог знает что.

– Значит, испугались? – едва улыбнувшись, сказал прокурор. – А еще народные контролеры…

Маргарита Волошина, почувствовав поддержку Измайлова, набросилась на Бровмана:

– Я же говорила, что нечего с ним цацкаться, надо было его за шкирку и в милицию, мало ли чего он не хочет… Правильно я думаю, Захар Петрович?

– К сожалению, не совсем. Если Зубцов не хотел с вами идти в горотдел для выяснения всех обстоятельств, то насильно «тащить» его, тем более «за шкирку», как вы тут выражались, нельзя. Не имеете права.

Народные контролеры многозначительно переглянулись. Заметив это, Измайлов продолжил:

– Да, не имеете права, независимо от того, в каких отношениях он с прокурором, его женой или сыном…

– Про жену Зубцов не говорил, – уточнила Волошина.

– И на том спасибо, – усмехнулся Измайлов. – А если говорить всерьез, то про Боярского я действительно от сына, Володьки, что-то слышал – он раза два магнитофон свой чинить в мастерскую носил, а вот, как говорят, в списках моих знакомых не значатся ни Боярский, ни Зубцов. Да и какое это имеет значение? – Прокурор пристально посмотрел на Волошину и на других контролеров, а затем, встав из-за стола, открыл настежь окно и продолжил: – Не кажется ли вам, дорогие товарищи, что часто, слишком часто мы принимаем те или иные решения в зависимости от того, кто он, что он, чей сын, брат или сват?..

Не ожидая ответа, Захар Петрович сел на свое место, набрал номер телефона начальника горотдела внутренних дел. Никулин был у себя.

– Слушай, Егор Данилович, – сказал Измайлов, – срочно пришли ко мне кого-нибудь из ОБХСС…

Буквально через пятнадцать минут в прокуратуру приехал старший инспектор ОБХСС Юрий Александрович Коршунов. Измайлов передал ему, как говорится, с рук на руки народных контролеров. Были предприняты все необходимые меры к поиску и задержанию владельца чемодана.

В конце рабочего дня старший лейтенант Коршунов снова приехал к Захару Петровичу. Был он раздраженный, взвинченный.

– Недаром говорят: если баба встрянет – пиши пропало! – сокрушенно произнес он. – Ну и дошлая же эта девица!

– Контролерша, что ли? – спросил Измайлов.

– Ну да! Риточка-Маргариточка! У парней-то мозги сразу заработали. Хотели из мастерской позвонить нам. А там, как назло, телефон испортился. Этот паренек, Бровман, побежал к автомату. Автомат тоже не работал. Девчонка и уговорила забрать чемодан… Надо же было сморозить такую глупость! – кипел старший лейтенант. – Ведь вот, казалось бы, доброе дело сделали эти контролеры. Хорошо, засекли! И дали бы знать нам, не поднимая шума! Мы того голубчика постарались бы тепленьким взять.

– А что говорит Зубцов?

– Что говорит? Мол, какой-то человек попросил, чтобы чемодан постоял у него с полчаса. Приезжий, говорит. Дескать, куплю кое-что на рынке и заберу чемодан…

– Зубцов описал его внешность?

– В коричневом костюме. Высокий. Глаза серые… Никаких особых примет. В общем, мы составили подробное описание.

– Кто-нибудь еще видел этого человека?

– Других свидетелей не нашли.

– А та женщина, что мешок с редиской оставляла?

– Тоже не видела. По словам Зубцова, мужчина, оставивший чемодан, заходил позже ее.

– Кто эта женщина?

– Пенсионерка. Бывшая колхозница. Из деревни Желудево.

– Понятно… И что вы думаете обо всей этой истории? – спросил Захар Петрович.

Коршунов помолчал, подумал.

– Если все так, как рассказывает этот радиомастер…

– Других-то свидетелей вы не нашли, так?

– Так, Захар Петрович, – вздохнул Коршунов. – Я думаю, скорее всего, можно предположить, что владельца чемодана спугнули контролеры. В таком случае – положение швах! Ищи-свищи…

– А джинсы, майки, сумочки? Тут пахнет большими деньгами…

– Так ведь своя шкура дороже… Судя по количеству товара, спекулянт с размахом. Мелочиться не будет…

– Как по-вашему, Зубцов действительно непричастен?

– Не знаю, Захар Петрович. Поработаем – увидим…

– А контролерам он действительно угрожал? – спросил Измайлов.

– Судя по всему, было дело. Скорее всего, от испуга. За всю жизнь ни разу в милиции не был даже в качестве свидетеля, а тут вдруг такое… Кстати, Захар Петрович, кто будет вести следствие? Мы? Или у себя материалы оставите?

– Обсудим с Егором Даниловичем, – подумав, ответил Измайлов.

На следующий день он позвонил майору Никулину. Тот взмолился и попросил поручить расследование кому-нибудь из следователей прокуратуры. В милиции была запарка: один из следователей вышел на пенсию, другой был в отпуске…

По факту обнаружения чемодана было возбуждено уголовное дело. Измайлов поручил его Глаголеву.

Евгений Родионович Глаголев стал следователем зорянской прокуратуры при обстоятельствах, не совсем обычных. А вернее, совсем необычных.

Когда он появился первый раз, Гранская, проработавшая следователем вот уже больше десяти лет, в шутку назвала Глаголева Бертильоном, о котором только что прочитала интересную статью в журнале. В ответ на это он загадочно усмехнулся. О шутке Гранской вспомнили довольно скоро. И вот почему.

Как известно тем, кто увлекается криминалистикой, история Альфонса Бертильона – одна из самых ярких в анналах науки о преступлениях. Весной 1879 года в полицейской префектуре Парижа, известной под названием Сюрте, появился болезненный молодой человек, замкнутый и недоверчивый. До этого он пробовал себя в разных жизненных предприятиях, но безуспешно. Место писаря в Сюрте могло устроить разве что отчаявшегося неудачника. Тем более отец Бертильона был уважаемым врачом, вице-президентом Антропологического общества Парижа.

Короче, Альфонс Бертильон прозябал в углу одного из больших залов префектуры, внося в карточки описание личностей преступников. В то время еще не существовало такого универсального метода идентификации, каким стала позднее дактилоскопия. В картотеку заносились словесные приметы наподобие: «высокий», «низкий», «среднего роста», «особых примет нет», прилагались фотографии. Но это все мало облегчало работу полиции по установлению личности преступников.

Спустя четыре месяца после прихода Бертильона в Сюрте он сделал открытие, обессмертившее его имя. Духота, приступы мигрени и носовые кровотечения, мучившие Бертильона, не мешали ему, однако, находиться «во власти идеи». Он сравнивал фотографии арестантов, форму и размер носов, ушей. И, к общему смеху работников полиции, вдруг попросил разрешения обмеривать регистрируемых заключенных. Ему разрешили. До начала работы он стал посещать тюрьму, где производил свои измерения.

Не обращая внимания на недоверие и насмешки окружающих, Бертильон продолжал свое дело. Открытие его состояло вот в чем.

Если сделать 16 измерений, например, роста, объема головы, ушной раковины, длины ступни, тела до пояса и так далее и зафиксировать их в карточке уголовника, то подобрать другого такого с такими же данными было практически невозможно. И, когда идентифицировали по этому методу первого преступника, пришел день триумфа невзрачного писаря. Имя Бертильона прогремело. Бертильонаж – так назвали этот метод – победно зашагал по Европе. Правда, вскоре его повсеместно заменила дактилоскопия, но факт остается фактом…