Kitobni o'qish: «Хунхуз»

(из записок горного инженера Сергея Павловича Верещагина)

Знакомство

Я сошёл на разъезде Уцзими, что в 132 верстах от города Харбин. В конце весны 1906 года у компании «Китайская Восточная Железная Дорога» я взял в аренду на два года угольные копи. Сами копи находились в шести верстах от разъезда, и до них надо было ещё добраться. От разъезда шла железнодорожная ветка, но поезда по ней ходили далеко не по расписанию.

Одноэтажное административное здание в псевдо китайском стиле с загнутыми вверх краями крыши обозначали разъезд Уцзими. Больше разъезд ничего не обозначало: ни платформы, ни что-нибудь ещё не было и в помине. Хотя, если судить по отчётам о строительстве, всё должно было быть. Дорога обошлась очень дорого. Строила её частная компания, но субсидировала казна. Короче – воровали.

Для России, по плану Витте, тогдашнему министру финансов, а до этого он министр путей сообщения, это мирное завоевание Маньчжурии. Китай сейчас слаб. Россия договорилась сначала об уступке земель севернее реки Амура, а потом восточнее реки Уссури. Китай не считал эти земли своей исконной территорией, населёнными дикими племенами, поэтому уступил их без особого сожаления. Земли эти китайцы называли Внешней Маньчжурией, и они только считались китайскими. Никаких попыток их освоить Китай не предпринимал. Но, уступив их России, Китай в её лице приобрёл союзника, который помог остановить экспансию Англии и Франции на южные китайские земли, что было гораздо важней для китайской империи.

Россия договорилась с Китаем о строительстве КВЖД и отчуждении земель вокруг неё в пользу России. При строительстве дороги и после окончания его Маньчжурия стала расцветать, к неудовольствию Японии, которая имела свои виды на эту территорию, что и послужило, видимо, причиной войны. Война проиграна, и о присоединении Маньчжурии, думаю, надо забыть, но земли вокруг железной дороги пока оставались за Россией. И у меня был шанс отбить аренду и поправить своё финансовое положение, несколько пошатнувшееся в ходе Русско-Японской войны.

С горем пополам я добрался до шахтёрского посёлка. Единственным приличным зданием было здание администрации, где находились и мои апартаменты – две небольшие комнатки, одна из которых считалась спальней, а вторая гостиной. Вокруг здания администрации хаотично разбросаны китайские фанзы – хижины, где жили рабочие.

Копи, по плану должны были давать по пять миллионов пудов угля в год, но пока они до этого значения не дотягивали и уголь оказался низкого качества. Это я определил, как горный инженер. Но я горел оптимизмом и с энтузиазмом взялся за работу.

Русских было очень мало, в буквальном смысле капли в необъятном море китайцев. А для общения с местным населением требовался переводчик. И он нашёлся. Его звали Чжан Юншен. Он умел не только говорить по-русски, но, даже, и писать. Как это ни удивительно для европейцев, но китайцы все владели своей грамотой, в том объёме, который был необходим им для жизни.

Говорил и писал Чжан Юншен на том дальневосточном жаргоне, на котором говорили все манзы и он абсолютно не мог выговорить букву «р», как не старался. Манзами русские называют всех, кто носит косу, неважно кто он – маньчжур или китаец. И даже наши казаки, когда общались с манзами, переходили на этот жаргон, считая, что это улучшит взаимопонимание.

Мою фамилию – Верещагин – Юншен даже не пытался произнести, а из имени-отчества – Сергей Павлович, он выбрал только имя (что такое отчество и зачем оно, он так и не понял) и звал меня на свой китайский манер – Се Ляо Гай. «Се» тут же превратилось на китайский манер в фамилию, и я стал называться Се сяньшэн (Се господин), но чаще он называл меня более просто – капитан.

Чжан Юншен оказался незаменимым помощником. Он знал здесь всех и всё и со всеми мог договориться. По опыту моей жизни на Дальнем Востоке, я заметил, что китайцы очень легко обучаются любому ремеслу и за год способны овладеть им в совершенстве.

По моей деятельности, мне надлежало бывать в Харбине достаточно регулярно. Удобный для деловой поездки поезд уходил с разъезда в два часа ночи и прибывал в Харбин утром. Можно было сделать все свои дела и вернуться назад за одни сутки. Но эти шесть вёрст контролировались хунхузами. Они очень сильно опасались нападать на русских, боялись, но всякое могло случиться. Короче, требовалось договориться с хунхузами.

Русские обыкновенно называют хунхузами всех здешних разбойников и громил, но это далеко не так. Хунхузы – это те бандиты, которые достаточно хорошо организованны в шайки или, если хотите, в отряды. В той местности, где я сейчас находился, говорили, что их в окрестных горах насчитывалось до тридцати тысяч. Насколько это точно я, конечно, не знаю.

Хунхузы занимаются любым делом, как легальным, так и не легальным. Обычно это сбор дани с местных манз, грабёж, похищение китайских персон и важных людей с целью выкупа. Русских, как я уже говорил, хунхузы не трогают, но часто уводят китайских рабочих с русских предприятий и отпускают их только за определённое вознаграждение. Описание «подвигов» хунхузов можно прочитать в любой дальневосточной газете.

Чжан Юншен взялся всё устроить наилучшим образом. Он куда-то исчез и появился через некоторое время весьма довольный.

– Се сяньшэн, – сказал он, – моя хунхуз ходи, моя всё скажи, моя всё делай. Твоя собилай шесть часов. Пловодник и лошади наша жди есть.

Он назвал цену, цена меня устроила. Где-то в половине шестого вечера к нам явился высокий китаец. Рожа у него была действительно бандитская, хотя, возможно, мне так просто показалось. Он сообщил, что лошади готовы и ждут нас в овраге, сюда они их не приведут, что бы не было лишних досужих разговоров.

На дне оврага нас действительно ждали четыре лошади. Их держал в поводу молодой хунхуз. Первый хунхуз надел на себя две ленты с патронами, взял винтовку, стоявшую у ствола дерева, вскинул её за плечи, вскочил в седло, и мы тронулись вперёд.

Еле заметной пологой тропинкой мы поднялись из оврага, тропинка шла сначала по-над оврагом, затем углубилась в таинственный маньчжурский лес. С двух сторон нас окружали гигантские кедры, маньчжурский орех, с листьями похожими на пальмовые, могучие вязы и берёзы, здесь вполне можно встретить ель обвитую диким виноградом. Едва заметная тропинка вилась между стволами в девственном лесу, и мне казалось, что я попал в иллюстрации к книжке Фенимора Купера «Приключения на берегах Онтарио», только вот в благородстве моих «индейцев» я сильно сомневался.

Лес кончился, мы вышли на большую поляну, послышался гудок паровоза, впереди виднелся разъезд Уцзими. Чжан Юншен сказал:

– Наша дальше ходи нету. Наша тебя здесь жди.

За лето, я ещё несколько раз пользовался услугами хунхузов для поездок в Харбин.

В конце августа прошёл слух, что хунхузы отправились куда-то в свой очередной пиратский рейд. Вернулись они через неделю.

Дня через два после возвращения хунхузов ко мне в комнату зашёл Чжан Юншен, прикрыл плотно за собой дверь и таинственным голосом сообщил:

– Капитана, шибко совсем худо есть. Хунхуза ходи туда. Много-много китайски солдата ходи, шибко многа стлеляй. Солдата многа убита, хунхуза многа убита. Хунхуза люди больной сюда сопка плиноси.

Я понял, что где-то произошёл большой бой между хунхузами и китайскими войсками. Что меня несколько удивило. Мне в войну пришлось как-то командовать отрядом хунхузов, и я знаю, что как бойцы они слабые. Хунхузы храбро нападают если десять на одного, но в обороне не стойкие, если что, то сразу убегают и заставить их сражаться, это надо обладать недюжинным характером.

– И зачем твоя говори? – спросил я.

– Даланьба Лю лаоши, – сказал Юншен и тут же поправился, – старшина Лю Веймин шибко худой, нога ломай есть. Совсем больной фанза лежи.

Я знал, что такое «даланьба», в переводе, это «большой держащий», главарь, другими словами. Но почему Юншен называет его «лаоши» – учитель?

– Так что от меня надо?

– Надо лечи мало-мало. Твоя фельшиль скажи.

Я подумал, что заручиться поддержкой главы местных хунхузов было бы не так уж и плохо. Я оплатил местному фельдшеру лечение хунхузов и ещё добавил за беспокойство и риск. Фельдшер уехал в горы с Чжан Юншеном. Утром они вернулись.

– Перевязал я всех ваших раненых хунхузов, – сообщил мне фельдшер, – у главаря их кость задета, но ничего страшного, через месяц ходить будет.

Прошло меньше месяца, и Чжан Юншин передал мне поклон от Лю Веймина. Даланьба желал лично посетить нас и принести благодарность за оказанную помощь. Я, естественно, согласился.

На следующий день, вечером, под раскидистым маньчжурским орехом был накрыт стол, поставлен самовар и расставлены тарелочки с разными сладостями.

Чжан Юншен, облачённый в шёлковый золотистый халат и синие шаровары, появился под деревом и торжественно и благоговейно провозгласил:

– Идёт.

Появилась процессия. Впереди в широкополой соломенной шляпе, опираясь на палку, шёл высокий китаец, окружённый десятком хунхузов, вооружённых русскими винтовками. Это свидетельствовало о высоком положении банды. Русская трёхлинейка ценилась высоко и стоила дорого, порядка ста рублей. Конечно, после войны их появилось много, где сворованы со складов, где взяты с поля боя, и стоили, наверно, уже дешевле, но, всё равно, они считались лучшими по сравнению с японскими винтовками или с американскими «винчестерами». Последние уж совсем для нищих.

Лю Веймин церемонно поклонился по китайскому обычаю, дотронувшись левой рукой до земли, потом подал правую руку, поздоровавшись по-европейски. Его свита тоже поклонилась, я пригласил всех к столу. Лю Веймин жестом разрешил сесть только трём из свиты, остальные остались стоять.

Я с интересом разглядывал предводителя банды хунхузов. Передо мной сидел высокий худой жилистый уже не молодой человек, в его косе виднелись седые пряди волос. Во всём его облике чувствовалась сила и несгибаемая воля. Чёрные глаза грустные и задумчивые сильно контрастировали с его властным лицом. Видно, что это действительно вождь сильный и умный, а не кровожадный головорез. Он силой духа может держать в железной дисциплине своих людей, и они, не задумываясь, пойдут за ним в огонь и воду.

Я спросил о его здоровье. Он улыбнулся и произнёс довольно-таки правильно по-русски:

– Капитан, ты доброе дело сделал для меня. Тебя благодарят и мои солдаты. Я это должен помнить. Что ты хочешь, что бы я для тебя сделал?

– Мне ничего не надо, – ответил я. – Послать к вам фельдшера для меня труда не составило.

Лю Веймин рассыпался в благодарностях, просил считать себя моим другом и посетить его бедное жилище, «пролить луч света», как он выразился. Я с радостью согласился, договорились завтра в полдень.

Лю Веймин оказался прекрасным собеседником, и я осмелился спросить его, как он стал хунхузом. Он задумался на короткое время, а потом стал рассказывать, речь его лилась плавно и неторопливо.

– Я был учителем в школе на юге Китая. Без обиды тебе будет сказано, капитан, но мы китайцы называем вас белых «рыжими чертями».

– Я знаю.

– Китай во все времена называли Срединной державой. В последние время, пользуясь нашей слабостью, европейские страны и Япония, как собаки разрывают на куски тело нашей великой страны. Разве нам, её жителям, не больно это видеть? Китай для китайцев. Мы объединились в тайные общества и стали давать вооружённый отпор всем «рыжим чертям» и японцам. Наше правительство сначала было за нас, потом продалось иностранцам. Мой отряд был разбит, я бежал сюда в Маньчжурию. А последние отряды повстанцев здесь в Маньчжурии разбили вы, русские.

Мне нечего было на это возразить на этот упрёк, так как я сам участвовал в подавлении восстания так называемых «боксёров». Сказать моему собеседнику, что, помимо всего прочего, восставшие грабили местное население, я посчитал глупым, потому что именно этим он и занимается до сих пор.

– Но европейцы несут цивилизацию в Китай.

– И разорение простым людям, – возразил мне Лю Веймин.

– Но они не умерли с голоду, а, например, работают у меня на шахте.

– А они хотели этого, капитан? Нет. И я нанялся строить железную дорогу вдоль реки Уссури. Ты знаешь, какие там условия? Работа тяжёлая, грязь, сырость и подрядчик может не заплатить. Однажды китайские войска поймали нескольких хунхузов, которые похищали не только китайцев, но и русских казаков. Их главаря Янь Сунлиня китайский полковник решил казнить публично. На берегу Уссури собрались китайцы и русские, привели Янь Сунлиня. Сначала его хорошо и вкусно накормили, дали выпить ханьшин (китайская водка из ячменя), разрешили выкурить трубку. Янь Сунлинь разговорился. Он сказал, что ему 28 лет, что он убил 70 человек и сейчас умрёт сам. Да, ему сейчас не повезло, но десять лет он жил очень хорошо: денег не считал, когда играл в карты – не боялся проиграть, хорошо одевался, вкусно ел, ханьшин пил, сколько хотел, опиум курил, и женщин тоже имел, сколько хотел и когда хотел. Закончив свою речь, Янь Сунлинь поклонился китайскому полковнику и встал на колени. Помощник палача встал перед ним, взял его за косу и потянул вперёд, осуждённый вытянул шею, палач взмахнул мечом и срубил голову Янь Сунлиню одним ударом. Тело его уткнулось в землю, и песок впитал его кровь. Тело Янь Сунлиня закапали тут же на берегу, а голову повесили на сук для устрашения всех хунхузов. И я подумал: как хорошо живётся хунхузам. И они борются с войсками нашего продажного правительства. И я решил стать одним из них. Казнь была осенью, а весной под моим началом было пятнадцать человек, а сейчас семь сотен и за мою голову назначено пять тысяч лан. Я – даланьба, я сам создал свой отряд. А тех, кого выбирают в предводители, у нас называют даньцзя ды – «глава дома».