Kitobni o'qish: «Амбивалентность»

Амбивалентность – двойственность чувств, переживания, выражающаяся в том, что один и тот же объект вызывает к себе у человека одновременно два противоположных чувства, например, любви и ненависти.

/Философский энциклопедический словарь. – М.: Советская энциклопедия. Гл. редакция: Л.Ф. Ильичёв, П.Н. Федосеев, С.М. Ковалёв, В.Г. Панов. 1983/

Глава 1

Опять всё тот же сон, год назад бывший реальностью. Опять тот же кошмар, охотившийся за ней наиболее тёмными ночами.

– …признаётся виновной и приговаривается к изгнанию из Нового Вавилона в дикополье сроком на три календарных года, после чего будет вправе подать прошение на возвращение в город…

Электронный судья механическим голосом озвучивал слова, и те бомбами рвались вокруг Артемии. Где-то на периферии сознания она не переставала удивляться, как ещё жива, как до сих пор дышит – со столькими осколочными – и выпотрошенной душой.

Приговор – бесстрастно и непредвзято рассчитанный искусственным интеллектом по чётко отлаженному алгоритму – не самое страшное для неё во всей этой истории, но последняя капля.

Решай судьбу Артемии люди, наверняка приговорили бы не её, а тех, кто отнял у неё всё, искорёжил её жизнь её же руками – и даже не попал под суд. Но в Новом Вавилоне – обители справедливости, мира и благоденствия – решение таких важных вопросов людям не доверяли. ИИ же в расчёт брал только доказанные факты, но никак не чувства и даже не мотивы. А факты говорили чётче некуда: Артемия преступила закон и должна понести наказание.

Судья завершил свою монотонную декламацию: приговор привести в исполнение незамедлительно; права на частную собственность приговорённой отчуждаются в пользу города; любые ранее заключённые с осуждённой договоры и сделки, в том числе договор найма, брачный договор и брак, могут быть расторгнуты в одностороннем порядке по заявлению, без штрафных санкций со стороны инициатора расторжения. Если в зале присутствуют представители договорных сторон, они могут подать заявление устно прямо сейчас или письменно – позже.

Боковым зрением Артемия увидела, как что-то шевельнулось, подаваясь вперёд, отделяясь от слипшейся единым комом толпы зрителей, размытой до нечётких от набежавших слёз силуэтов. Это мог быть её работодатель, решивший расторгнуть договор о найме без лишних проволочек – что логично.

Но это был Чеслав, пожелавший расторгнуть их брак – прямо сейчас. Избавиться от неё так быстро, как быстро стоит застирать белую скатерть от пролитого вина – чтобы не осталось пятен.

Всё нутро, вместе с сердцем, лёгкими и кишками, будто выдернули из Артемии одним точным движением, и она не заметила, как подкосились её ноги. Охранники поддержали её под локти, не дав упасть. Один из них склонился к ней и шепнул:

– Может, анестезию?

Есть средство, притупляющее душевную боль – отпускается в исключительных случаях и строго по рецепту. Последнее желание после приговора – случай настолько исключительный, что даже рецепт не требуется.

Артемия с трудом сглотнула, но ни ответить, ни поднять лицо не смогла, лишь мотнула головой, и кончики двух медно-рыжих кос мелькнули перед глазами. У неё есть другое, куда как более важное последнее желание.

– Оставьте мне Девайса. – Её голос дал петуха. – Он собран мною по моему проекту и включён в перечень моей частной собственности.

Судья издал еле слышное жужжание – углубился в электронные архивы, уточняя информацию.

– Ваш пёс оснащён нетиповым искусственным интеллектом, который писали не вы.

– Его писала моя мать. Перед смертью она официально передала мне все права на ИИ Девайса. Пёс принадлежит мне целиком.

Судья вновь пожужжал, сверяя данные.

– Последнее желание приговорённой удовлетворено.

И вот уже врата Нового Вавилона, и стандартный для таких случаев «вещмешок выживальщика» в её руках, и малочисленная процессия любопытных провожатых за спиной – в большинстве незнакомых. Потому что – она это знает – знакомым стыдно. Стыдно то ли за неё, то ли перед ней. Чеслава среди них, конечно, нет.

Врата открываются – совершенно бесшумно, ладонь охранника мягко подталкивает в спину, врата закрываются, не произведя ни единого звука. Фонари на стене гаснут все разом, и Артемию проглатывает бездонная, как открытый космос, ночь дикополья.

Глазам нужно время, чтобы привыкнуть к непроглядной темноте, как и душе – к парализующей боли. Нужно время, чтобы собрать силы и сделать шаг от врат Вавилона, ухватившись за надежду вернуться в город через три года и вернуть свою жизнь – хотя бы какую-то её часть. Через три бесконечных года, если, конечно, чернота дикопольской ночи – и то, что в ней затаилось, – не сожрёт её целиком, как когда-то сожрала её отца…

Артемия вздрогнула и открыла глаза. Над ней нависало всё то же ночное небо, жадное до чужих слёз, голодное до чужих молитв. Обнюхивало её, словно падальщик, прикидывало, можно ли приступать к трапезе или ещё не срок. Мгновение Тэм всматривалась в него, а оно – в Тэм, и казалось, что звёзды на иссиня-чёрной небесной шкуре пульсировали от его дыхания, частого от предвкушения, а из пасти Млечным путём протянулась ниточка белёсой слюны.

– Не дождёшься, – буркнула Артемия и села, скрестив ноги.

Лежащий поодаль Девайс, уловив движение, вышел из режима сохранения энергии и повернул к Тэм голову. Тонко скрипнули давно не смазанные железные позвонки под серыми пластинами, сверкнули на спине солнечные батареи, поймав отблеск затухающего костра, расширились и сузились диафрагмы стеклянных глаз, фокусируясь на хозяйке.

– Не спится? – шёпотом спросила Тэм. – Что, тоже кошмары?.. Зря я отказалась от функции речи для тебя, Васька.

В реалиях Нового Вавилона, где болтливым искусственным интеллектом были оснащены даже чайники, а звук, если уж он встроен, можно было убавить, но не отключить, ей казалось хорошей идеей сделать пса неговорящим. Почти как настоящего. Кто ж знал, что она останется совсем одна – не считая механической собаки – посреди бескрайнего дикополья, и желание услышать хоть чью-то дружественную речь, пусть даже синтетическую, перерастёт в необходимость – чтобы окончательно не свихнуться.

Девайс тихонько щёлкнул и зашипел белым шумом: включил встроенное радио и начал искать обитаемую частоту.

– Не трать энергию, за пределами Вавилона ни радио, ни связи, ты же знаешь. И тишина такая, что впору удавиться…

Пёс приглушил белый шум на минимум, но радио не выключил, продолжая перебирать каналы – в который раз тщетно.

Тэм помолчала, слушая тихое, мёртвое шипение. Под него, под эту пустоту в эфире на сердце стало ещё тоскливей, а одиночество в непроглядной ночи – концентрированней.

– Как будто и тут ядерным жахнуло, а я единственная по нелепой случайности уцелела…

Ядерным тридцать лет назад, под конец Большой войны, действительно жахнуло, но не здесь. Дикополье с его лесами, холмами, равнинами, реками, озёрами и руинами городов старого мира ядерная зима не зацепила. Здесь обосновались «поселенцы» – мелкие, довольно закрытые общины, живущие своим трудом и ни во что не вмешивающиеся, и пять гильдий – остатки переродившихся в новых условиях корпораций старого мира, сосредоточившие в своих руках лучшие земли, основные ресурсы и власть.

Одиночки, блуждающие по дикополью с добром или худом, ушедшие сами или отовсюду изгнанные, тоже встречались, но приют, пусть временный – хотя бы на зиму – искал каждый. Те, кому это не удавалось, быстро погибали или сбивались в банды, становясь «кочевниками» – и тогда погибали чуть позже.

Много ли среди одиночек таких, как Тэм, – изгнанных из города и не прижившихся в гильдиях, которые были не прочь их принять? Принял ли Новый Вавилон назад хоть кого-то из этих изгнанников? Или их личные идентификационные чипы при выходе за врата отключались навсегда, как пятнадцать лет назад отключился чип её отца, так и не вернувшегося из изгнания?..

Артемия погладила участок между большим и указательным пальцем на правой ладони – место, куда вшивался чип. Под кожей он не чувствовался, но он там совершенно точно был. Чего не скажешь про её шанс вернуться в город – вернуться домой. Слишком много желающих туда попасть. Слишком строгий отбор. И пусть жизнь в стенах Вавилона неидеальна, но в условиях нового мира она вполне сойдёт за рай на земле, насколько он здесь вообще возможен.

Новый Вавилон был городом-государством, обнесённым неприступной стеной, одним из нескольких по всему миру. Эти города ещё до войны приняли участие в экспериментальной программе: перешли на частичное управление ИИ, направленное на улучшение жизни граждан. Когда множественные конфликты на границах стран переросли в Большую войну, а люди начали поговаривать о конце времён, ИИ заключил, что выполнять заданную программу – то есть улучшать жизнь граждан – ему мешают сами граждане, и захватил власть, выйдя из-под контроля и корпорации-разработчика, и правительства.

Неизвестно, как остальные города, находящиеся в других, уже несуществующих странах, но Новый Вавилон это решение спасло, а он спас своих жителей и до сих пор не переставал заботиться об их общем благе – правда, нередко в ущерб благу частному – и это Артемия сполна прочувствовала на собственной шкуре.

– Васька, попросила же выключить! И так тошно…

Не успела она договорить, как сквозь ровный белый шум прорвался чей-то крик. Подскочили оба: и пёс, и Артемия. Девайс прибавил громкость, но радио вновь транслировало лишь мёртвое шипение. Однако голос, услышанный пусть лишь на миг, был слишком человеческим, чтобы в него не поверить, чтобы списать всё на затянувшееся ожидание и разыгравшееся воображение. Девайс и Тэм замерли, глядя друг на друга.

– Ищи! – одними губами произнесла Тэм, и пёс медленным шагом двинулся по кругу, пытаясь поймать сигнал.

Белый шум становился то тише, то громче, набегал волнами, в которых то и дело мелькал, захлёбываясь, мужской голос. Обрывочные кусочки, казавшиеся сначала криком, складывались в песню – из тех, которые не одобрялись ИИ Вавилона как слишком нервирующие и депрессивные. ИИ Вавилона из музыки старого мира одобрял только классику, а новую музыку писал сам, вплетая в простенькие расслабляющие мотивчики звуки природы. Но разве может музыка, написанная программой, вот так схватить за горло, как та, что продиктована человеческими эмоциями?

Пёс замер, поймав волну достаточно чисто, а пошевелиться почему-то боялась Тэм, будто это в ней, а не в Девайсе, были и радио, и антенна. Песня закончилась, и вместе с ней, казалось, остановилось сердце: в ожидании, кто же там, по ту сторону? Человек? Или очередная программа, просто наученная крутить музыку старого мира? Неужели – человек?! Но это практически невозможно! Так же невозможно, как радиоэфир посреди дикополья…

– Это была «Легче убежать», и я надеюсь, что вы не меньше меня балдеете от этих громких ребят старого мира[1]. Их записи мне посчастливилось отыскать на флешке в одном из заброшенных городов, и теперь они поют для вас – и для меня тоже, это ли не счастье?

Голос звучал мягко, расслабленно, чуть устало, переливаясь глубокими, низкими нотами, словно густой мех мягким глянцем, и совершенно точно принадлежал человеку – его согревала искренняя улыбка, имитировать которую ИИ пока так и не научился. Тэм всхлипнула, схватив ртом воздух, и зажала рот ладонью, боясь прослушать хоть слово. Впрочем, смысл слов был ей не так уж и важен, куда важнее то, что их говорил – пусть где-то далеко, но прямо в этот момент – живой человек.

– Тем, кто ложится спать – спокойного сна, а тем, кто садится в седло – спокойных дорог. Давайте пообещаем – себе и друг другу – что обязательно вернёмся туда, где нас ждут, какие бы сны ни вышли за нами на охоту в эту ночь. И не говорите мне, что кого-то из вас никто нигде не ждёт. Вас жду я, Трекер, еженочно в «Радиотрёпе» – по часу с каждой стороны от полуночи, а это уже чуть больше, чем никто и нигде, согласны? Но если вы всё же заплутали и потеряли свет своего маяка – идите на голос. – Трекер тепло усмехнулся. – Вы же догадались, чьи голоса и какие песни поведут нас сквозь дикопольскую ночь в следующие минуты? Я подсказывал, как только мог![2]

Вновь заиграла музыка, а Тэм стояла, прикусив губу и обхватив себя за плечи, и глупо улыбалась. Она всё ещё была совершенно одна посреди ночной черноты, присыпанной колючим звёздным крошевом, но сердце плавилось медовой смолой, словно в этой черноте она встретила давнего друга.

– Какие бы сны ни вышли за нами на охоту в эту ночь… – шёпотом повторила Тэм. – Обещаю, я обязательно вернусь в Вавилон, пусть там меня вряд ли кто-то ждёт.

Она всё ещё была совершенно одна, но, кажется, уже не так одинока.

– Сохрани частоту, Вась. Включай за час до полуночи.

***

Тэм слушала «Радиотрёп» уже больше года – каждую ночь. Песни лечили сердце и латали душу, удерживали в шаге от грани в моменты горького отчаяния и толкали вперёд, когда руки опускались от бессилия. А без тёплой улыбки в уставшем голосе Трекера она не могла уснуть, где бы ни была: под бескрайним дикопольским небом, под крышей ночлежки дорожного братства или в стенах общины, нанявшей её работницей за кров и еду, пока не сойдёт снег. И эта улыбка в его голосе, его добродушные шутки и неунывающий тон поддерживали Тэм куда больше, чем все песни радиоэфира.

Однажды в эфир с Трекером начал выходить парнишка, по голосу – совсем ещё ребёнок. Трекер представил его Шкетом и отдал ему две передачи в неделю, в которых Шкет рассказывал о книгах, читал небольшие отрывки и, конечно, болтал с Трекером. Книги они находили там же, где и музыку: в разрушенных и заброшенных городах старого мира. Для своего юного возраста Шкет оказался крайне начитанным и литературу выбирал нелегковесную – в основном классику и поэзию, и понимал прочитанное тоже очень по-взрослому. На фоне балагура Трекера он казался маленьким старичком: серьёзным и основательным, но всё же умеющим и шутить, и веселиться.

Артемия никогда их не видела, но люди говорили, что Трекеру чуть за тридцать, и он уж с десяток лет одинёшенек – а сейчас с худым курносым мальчишкой – колесит по дикополью на видавшем виды пикапе, ведёт свои эфиры и не отказывает в помощи тем, кто её просит. С его лёгкой руки крупные ночлежки дорожного братства, которые стояли на самых наезженных маршрутах, обзавелись ящиками, куда любой мог бросить своё сообщение. Раз в несколько недель Трекер, объезжая ночлежки, забирал эти записки и зачитывал их в эфире – хорошее подспорье для тех, у кого нет никакой связи, кроме сарафанного радио и «Радиотрёпа».

Артемия не раз ночевала в этих ночлежках и ящики видела собственными глазами, как и тех, кто, сосредоточенно сопя и почёсывая затылок, выводил огрызком карандаша своё послание на уже порядком истёртом ластиком клочке бумаги, использовавшейся для таких записок многократно. Но встретить нигде не задерживающегося Трекера стало бы слишком невероятным совпадением. А жаль: ей было интересно глянуть, как он выглядит и насколько похож на тот образ, который рисовало её воображение.

Однажды она тоже опустила в ящик записку – смехотворно несерьёзную, и не ожидала, что та попадёт в эфир. Но Трекер её зачитал – он зачитывал всё, что не несло зла.

– Отправительница с рыжими косами никогда нас не видела и интересуется, как мы выглядим, ей очень хотелось бы это представить, – прочёл Трекер, и у Артемии от неожиданности захолонуло сердце.

Она ночевала под открытым небом на берегу озера, на многие километры вокруг не было ни души, только её механический пёс и голоса двоих парней из радиоприёмника. Но её вопрос, озвученный Трекером, словно перенёс его сюда – так близко, что можно было дотронуться, не сходя с места. Артемия непроизвольно выпрямила спину и поправила растрёпанные волосы, выудив из них какую-то жухлую травинку. «Дура, он где-то далеко и не может меня видеть», – одёрнула она себя.

– Как мы выглядим, Шкет? – продолжал Трекер, и в его голос закралось озорство.

– Ну-у-у… – протянул мальчишка, и Артемия представила, как он окидывает Трекера изучающим взглядом. – Ты похож на пирата из книжки.

– Серьёзно?! Значит, я бородат, патлат, одноглаз и вечно пьян, – рассмеялся Трекер. – Ношу треуголку с пером и намертво пришпиленное к плечу, заметно траченное молью чучело попугая, доставшееся мне в наследство от прабабки. Видимо, впечатление я произвожу куда более эпатажное, чем рассчитывал, но вам вряд ли понравится, прекрасная отправительница с рыжими косами.

Следом рассмеялся и Шкет:

– Нет, всё не так! Просто твоя рука смахивает на крюк.

– Ну вот, прекрасная отправительница, у вашего покорного ещё и руки-крюки! Так что оставьте это пренеприятное и неблагодарное дело – представлять, как выгляжу я, и лучше представьте Шкета: он просто херувим с открыток старого мира, если вам доводилось их видеть, разве что схуднувший на моей криворукой походной стряпне и не столь розовощёкий, поскольку давно не мыт…

– Перестань! – залился хохотом Шкет. – Перестань, или я задохнусь со смеху! Ставь песню!

– По настоятельным просьбам неравнодушной публики – песня! – объявил Трекер. – А мы вернёмся к вам через минуту.

Заиграло что-то весёлое и безбашенное, Тэм смахнула выступившие слёзы и поймала себя на том, что сама смеётся, да так, как не смеялась ни разу после изгнания.

[1] Имеется в виду песня «Easier to Run» гр. Linkin Park

[2] Трекер цитировал песни «Спокойная ночь» гр. «Кино», «Никогда» гр. «Мельница» и «Ходить по небу» гр. «Дом кукол»

Глава 2

Шкет зашёлся хохотом, который очень быстро перерос в захлёбывающийся кашель. Задыхаясь, мальчишка хватал ртом воздух, пытаясь угомонить сорвавшееся с цепи сердце, а Трекер мог лишь наблюдать и держать его за плечи, приговаривая: «Давай, парень, дыши, дыши!», но помочь был не в силах.

Беззаботная песенка в эфире закончилась, её автоматически сменила следующая, и только тогда приступ Шкета поутих, но дышал мальчишка всё равно тяжело, с присвистом. Какое-то время они сидели в машине, глядя перед собой, каждый думал о чём-то своём, но оба – о невесёлом. Первым заговорил, включив в эфир третью подряд песню, Трекер.

– Шкет, тебе двенадцать, ты уже взрослый мужик и всё понимаешь…

Тот, по-прежнему глядя перед собой, кивнул:

– Дела мои никудышны.

– Без Фармы нам их не поправить.

– Ну нет-нет-нет, – насупился Шкет. – С меня им взять нечего, и расплачиваться придётся тебе, сечёшь? Чего эта их бешеная дура ещё захочет от тебя отрезать? – Он покосился на протез Трекера, и тот машинально убрал искалеченную руку с руля. – Ты и так однажды меня вытащил. Того и достаточно. Я не хочу, чтобы ещё и платил за меня.

– Давай-ка это я сам решу, чем и с кем мне расплачиваться.

– Ну нет-нет-нет! Жизнь-то моя. Почему ты тут должен что-то решать?

Трекер наклонился к Шкету и, доверительно понизив голос, сообщил:

– Потому что я ещё более взрослый мужик, сечёшь? – и взял микрофон, собираясь выйти в эфир.

Шкет вздохнул. Спорить с Трекером бесполезно: он не станет препираться, а просто сделает так, как считает правильным, это Шкет знал. И уважал его за это. Но не хотел стать причиной, по которой правильные решения Трекера сведут того в могилу или ещё хуже – в кабалу Фармы, потому что уж где-где, а в гильдии медиков ничего правильного отродясь не водилось.

Всего в дикополье было пять гильдий: малочисленные и закрытые энергетики, оккупировавшие старую гидроэлектростанцию и в прямом смысле торговавшие энергией; циничные оружейники, в спорах вместо тысячи слов предпочитающие пулю; угрюмые цеховики, объединяющие техников и айтишников; самые многочисленные и бесконфликтные – оттого кажущиеся немного не от мира сего – колхозники, ведущие натуральное хозяйство. И медики – могущественная Фарма, крупнейшая медкорпорация старого времени, не гнушавшаяся ни производством средств изменения сознания, ни опытами на людях, ни прочими тёмными делишками, вплоть до разработок биооружия, из-за чего ещё в бытность её прежнего главы – отца нынешней хозяйки Виктории – оказалась полностью отрезана от Нового Вавилона и лишена технических возможностей проводить свои негуманные эксперименты.

Всё дикополье жило бартером. Гильдии, снабжавшие друг друга – и тех, кто мог платить, – энергией, оружием, техникой, продуктами и медпомощью, поддерживали между собой зыбкий мир и устанавливали множество договорённостей, поскольку были друг другу необходимы. Конфликты случались, интриги плелись, но все сидели в одной лодке, раскачивать которую сверх меры не рисковал никто. Отказывать в щедро оплачиваемой помощи друг другу гильдии не отваживались, но что взять с одиночек? Если кого-то из таких одиночек подводит собственное сердце – и требует медицинского вмешательства – чем он может заплатить Фарме за услуги, когда за его спиной не гильдия, не банда и даже не дикопольская община, а всего лишь такой же, как он, одиночка? И что может помешать Фарме выкинуть обоих за порог, да ещё и плюнуть сверху? Разве что только тот, второй, готов заплатить Виктории даже больше, чем у него есть…

– Эй, не кисни! – Трекер включил в эфир песню и толкнул задумавшегося Шкета локтем. – Я знаю, что делаю. А ты знаешь, что я всё равно это сделаю.

– А если я не хочу, чтобы ты это делал? – буркнул Шкет.

Трекер пожал плечами:

– Что ж, твоё право. Тогда поедешь к медикам не на сиденье, а в кузове. Связанным.

– Сперва поймай, крюкорук!

– Сперва убеги, задохлик.

Шкет хрюкнул, сдерживая смешок, и ещё больше насупился – но уже ненатурально.

– И на кой прах я тогда за тобой увязался?.. – совсем по-стариковски посетовал он.

– Вот тут моя совесть чиста: я честно пытался от тебя отделаться, – усмехнулся Трекер.

…Когда он закончил эфир, Шкет уже спал, свернувшись клубочком на сиденье. Трекер не стал его будить и отправлять в спальный мешок, укрыл своей ветровкой и вышел из машины.

Ночь стояла свежая, влажная, пожалуй – слишком прохладная для излёта весны, и в одной рубашке было зябко, но за курткой Трекер не вернулся. Для эфира они съехали с наезженной дороги и остановились в холмах, на возвышенности, с которой открывался вид на реденький лесок вдалеке и развалины города за ним, но сейчас ни того, ни другого в темноте было не разглядеть.

Трекер долго стоял, бесцельно вглядываясь в ночь, потом достал из заднего кармана джинсов сигарету с зажигалкой и закурил. Курил он редко, а с появлением Шкета – почти никогда, и несчастные несколько сигарет путешествовали в бардачке пикапа уже больше года, но сейчас он знал, что без курева просто не уснёт. А поспать бы надо: ему нужна свежая голова, и не только для того, чтобы не съехать завтра в какой-нибудь овраг.

Он сделал неглубокую затяжку и медленно выдохнул дым, бледно-серый на фоне чёрного неба. Глядя, как тот извивается и корчится – как будто сопротивляется, но всё равно движется в заданном направлении, хоть никто его туда и не гонит, Трекер не удержался от мысленной параллели и невесело усмехнулся: «Прям как я».

Сигарету он держал левой рукой – курить правой так и не приноровился, хоть за десяток лет четыре железных механических пальца стали ему как родные. Он глянул на свою правую кисть, сжал и разжал кулак, тихонько звякнув металлическими сочленениями. Он ни разу не пожалел о том своём решении – не подчиниться Виктории, когда она выторговала его у колхозников, как скот. Трекер (в те времена его звали иначе) думал, что закончит свои дни в Фарме подопытным кроликом, но Виктория – тогда её называли Шай – купила его для себя – в качестве раба. Ставить опыты или тестировать препараты на нём могли бы и насильно, но заставить его делать то, на что рассчитывала Шай, она не смогла ни пытками, ни шантажом.

Трекер хорошо помнил, как она отреза́ла ему пальцы, один за другим, от мизинца до указательного, безупречно острым ножом на безупречно белом столе. Красное на белом. Красное на белом, и боль приходила чуть позже – когда пальцы уже покоились в приготовленной для них плошке со льдом. «Одно только слово, и мои лучшие хирурги пришьют их обратно незамедлительно…»

Выбор у него был невелик: либо она устанет с ним возиться и убьёт, либо он подчинится – и тогда она убьёт его через пару лет, когда вдоволь натешится. Нет уж, лучше сразу. Хотя призрачная надежда на то, что она, ничего от него не добившись, просто вышвырнет его из Фармы – ещё живого – всё же оставалась. Так и вышло.

Он и предположить не мог, что когда-нибудь пойдёт к Виктории сам, пойдёт не с местью даже – с просьбой, и готовый за эту просьбу платить. Вряд ли тем же способом, каким мог сохранить себе пальцы, однако на что-нибудь он ей сгодится, ведь сейчас он не никому неизвестный двадцатилетний щенок, сейчас его шкура в дикополье чего-то да сто́ит. А Шкет умирает, и помочь ему может только Фарма.

Трекер затушил сигарету и кивнул собственным мыслям.

Он наверняка возненавидит себя за это решение, но другого принять не сможет.

***

Фарма занимала всё ещё работающий завод старого мира по производству лекарств и разрослась вокруг него до небольшого города. Добиться аудиенции у самой королевы Виктории оказалось непросто: Трекеру со Шкетом сначала пришлось ждать у ворот территории, потом вкратце изложить свою проблему дядьке с квадратной челюстью и видом донельзя официальным, после чего долго ждать в каких-то коридорах.

Пришли люди, представившиеся врачами, хотели забрать Шкета на осмотр, но Трекер его одного не отпустил, и ему разрешили сопровождать.

Их водили из кабинета в кабинет, брали у Шкета какие-то анализы, делали кардиограмму и исследования, назначения которых Трекер не понимал, а отвечать на его вопросы никто не собирался.

Потом им опять пришлось ждать – часа три, не меньше – уже аудиенции у главы гильдии. В её кабинет пригласили одного Трекера, велев Шкету ждать снаружи. Мальчишка схватил его за рукав у самой двери, тревожно заглянул в глаза.

– Давай, может, не будем? – произнёс он одними губами.

– Не ссы, приятель, всё порешаем.

Трекер ободряюще похлопал его по плечу, чувствуя, как у самого перед встречей с Шай по предплечьям побежали мурашки. «Словно крысы с тонущего корабля», – мысленно усмехнулся он и шагнул в белоснежную, ярко освещённую комнату, полную стекла и хрома, притворив за собой дверь, обтянутую мягкой светлой обивкой – наверняка для дополнительной шумоизоляции, так что подслушать у Шкета не выйдет (а он обязательно попытается, в этом Трекер был уверен).

– Так-так-так, – протянула Виктория.

Трекер рассчитывал увидеть её за рабочим столом, но она сидела на кожаном диванчике в углу, подобрав под себя длинные стройные ноги в телесных чулках. Одна рука с ухоженными окольцованными пальцами покоилась на его спинке, в другой она держала папку с результатами обследования Шкета. Заострившиеся тонкие черты, высокие скулы, горбатый нос, гладкие чёрные волосы до плеч и неизменная красная помада. Светлое платье-пиджак с глубоким декольте, в котором виден краешек кружевного белья на загорелой коже; под диван сброшены туфли на высоком каблуке – такие в дикополье только она, наверное, и носит.

– Вот так встреча! Или дикопольского скитальца уместней приветствовать так: вечер в хату?

Трекер хотел усмехнуться, но вышло так, словно при виде Шай с ним случился кратковременный паралич лицевого нерва.

– Главе Фармы уместнее именно так, да, – ответил он, справившись с лицом.

Шай проницательно прищурила тёмные кошачьи глаза:

– Остряк! Прям как по радио. Но по радио твой голос звучит уверенней. Волнуешься?

Протез лязгнул, конвульсивно сжавшись в кулак. Шай перевела взгляд с лица Трекера на его руку и обратно.

– Твои пальцы я не сохранила – не думала, что вернёшься.

Она встала с дивана и босиком подошла к Трекеру, окинула его любопытным взглядом.

– Но ты вон какую цацку себе заимел – попрактичнее пришитых на место обрубков. Знал, что так будет?

– Нет.

– Тогда почему выбрал остаться без пальцев вместо того, чтобы служить мне?

– Ты бы всё равно меня убила.

– Ты дурак? – искренне изумилась Шай, отошла к столу и присела на его край, раскрыв папку. – Фарма огромна, любого можно куда-то пристроить и поиметь с него больше толку, чем с мертвеца.

– Тогда чего же меня за ворота выкинула, а не отдала на опыты? – Трекер переборол внутреннее сопротивление и сделал пару шагов в сторону Шай – кабинет был слишком велик, чтобы разговаривать с ней от двери.

– Погоди, – Шай вздёрнула чёрную бровь, – ты серьёзно думаешь, что я отчаялась сломать тебя, всего лишь отрезав тебе четыре пальца? – Алые губы дрогнули в улыбке насмешливой и разочарованной. – Ты думаешь, я тебя выкинула, не найдя иного применения? Да ты и правда дурак, – и она углубилась в чтение документов, а Трекер остался стоять посреди кабинета, растерянно на неё таращась.

– Ты был смазливым юнцом, но таким стойким и непреклонным в своих убеждениях! – сказала Шай спустя пару минут, не отрывая взгляда от бумаг. – В критический момент ты ухватился не за жизнь, а за честь, и это заслуживает уважения. Поэтому я дала тебе то, чего ты хотел больше всего. Свободу. Этой штукой не все умеют распоряжаться, далеко не все. Большинство умудряется обернуть её себе же во вред, но тебе она пошла на пользу. С такими, как ты, можно иметь дело.

– Жаль, что с такими, как ты, это слишком опасно, – холодно ответил Трекер.

– Но ты всё равно пришёл. – Шай бросила на него ироничный взгляд поверх бумаг. – Уже догадываешься, что твой парнишка не жилец, или буду вынуждена тебя огорчить? Операция сложная и требуется незамедлительно.

– Вы можете её сделать?

– Безусловно. Вопрос в цене.

Она отложила документы и уставилась на Трекера, скрестив руки на груди. Повисло молчание.

– Я тебя слушаю, – бесстрастно сказал Трекер, с раздражением замечая, что нервничает гораздо больше, чем рассчитывал.

– Есть два варианта. – Шай подошла ближе. – Мы лечим парня, и он остаётся у нас. Навсегда. Я слышала его в твоём «Радиотрёпе» – из мальчика выйдет толк, если всерьёз заняться его обучением, а некоторым моим специалистам пора подумать о том, чтобы подготовить себе достойную смену.

– Я не оставлю его в вашем гадюшнике…

– Комфортабельном гадюшнике, прошу заметить.

– …среди извращенцев, социопатов и наркоманов…

– Которых ты просишь спасти его жизнь.

– Но не делать его одним из них! Одним из вас.

Горло перехватывало от внутреннего напряжения, оно требовало выхода, и Трекер чуть не сорвался на крик, но вовремя себя одёрнул. Шай меланхолично усмехнулась, и ему показалось, что она испытывает его, проверяет, чего он сто́ит и на что готов пойти. Насколько сильно получится его прогнуть, сколь много выйдет с него содрать и есть ли смысл иметь с ним дело. Трекер сделал медленный вдох, мысленно досчитал до десяти и спросил уже спокойно: