Kitobni o'qish: «Уттаракханд»

email: maximovanastya2003@gmail.com

Путевые заметки. Зима 2023 года

Индия.

Пестроцветие.

Смог и горная хрустальность дали.

Пение. Праздник. Фонарики в Ганге.

Чай. Чапаи.

Гималаи. Вслушайтесь, скажите вот сейчас в голос – Гималаи… Музыка.

В небо – изо всех сил – прорваться. Золочёной крышей, точно зажжённой ладонью, тянуться-тянуться-тянуться – вверх.

Холод. Деревья. Облака, пожирающие деревни. Тигры, пожирающие коров.

Улыбки. Сложенные руки у лба.

Колокольчики.

Детство, спрятанное на изнанке души.

Тут все как дети.

13.01

Дели. Фантасмагория смога. Трущобы еле-еле проступают из ночи. Люди перепуганными призраками мелькают. Здесь сложился хаотический характер вождения: основной ориентир – сигналка, разметка игнорируются, светофоры… Вроде гирлянды – мигают, и ладно. Мне было бы страшно, наверно, и один раз мне почти стало страшно – нас чуть не сбивают на перекрётске – но я ощущаю себя в тяжёлом затянувшемся сне. Он похож на реальность, но реальность как-то иначе сшита – и не поймёшь, где найти те потайные швы, которые это докажут. Одно понятно: воздух другой. Из другой материи соткан. Пряный, чудной и чумной, зеленоватый, дикий.

Водитель такси похож на злого богомола. Глаза выручил, сгорбился, руки-палочки, пальцы такие большие и длинные, что, кажется, несколько раз обмотали руль.

Марево белёсо и жутковато. В нём может скрываться нечто – вот такое особенное нечто, которое не опишешь словами. Это то нечто, которое живёт в подкованной темноте. Но я хочу с ним познакомиться.

Вот только дышать тяжело, это тревожит. Жгут траву. И домны вышвыривают небо дымную грязь, хоть я этого ещё не знаю.

Такси сумасбродничает…

Сейчас ещё утро? Сейчас уже ночь?

.

Я просыпаюсь. Смог прорезает белое солнце. Мимо несутся тростниковые поля. За ним – деревеньки. На скорости их не рассмотреть толком.

Водитель тормозит у уличного кафе и исчезает, бросив, что у нас остановка минут на пятнадцать.

Ни ветерка. Через дорогу, притихший, глазеет на нас тростник. Высокий, изящный, как на китайском свитке. В белом тумане душно. Мне грустно: я чувствую, что это хорошее место, которому стало плохо.

За метровой каменной перегородкой, отделяющей кухню от места трапезы, возвышается штабель огромных кастрюль. Печальные пластмассовые столы и стулья. Весёлые, искристо ухмыляющиеся люди.

Папа заказывает чай. Сейчас я понимаю, как важно было для него снова выпить этого чая. Это как в первый раз за долгое время обняться с дорогим человеком. Чай особенный: с молоком, имбирём и специями. Подают его обычно в глиняном стаканчике.

Преодолеваю в себе любопытство попробовать. Мне хватает нежного костяного цвета, дымка-завитка и запаха.

Эта поездка будет для меня своего рода испытанием: аллергик в стране тысячи специй. Зато вегетарианство в тему пришлось.

.

В Ришикеше воздух чистый. В звоне неба – звон храмового пения, пёстрого и праздничного. И над крышами горы.

Мимо меня проходит старик в рыжей тоге, высохший, бурый, с бородой-мочалкой. Он улыбается мне, как ребёнок.

.

Ганг живой, щедрый и добрый. Думаю, это сердце города. Каждый вечер в него пускают плавучие букеты со свечами и поют.

И небо мягкое, ласкающее, как вода в Ганге.

14.01

Мир начинается с перестука по крыше. Дождик.

Встаю посмотреть: тепло одеяла и сна, холод пола. Свежесть заоконья. Предгорья синеют и уходят в прозрачность.

Небо вырисовывает кромку крон: ни один голый сучок, ни один выбившийся зелёный вихор не пропускает. Мир веснушчат пятнами солнца.

Домики по берегу лесного океана совсем крошечные.

Стремительно, и всё же неторопливо катит свой свою сине-зелень река.

.

Я смотрю, как ветер играет с красно-золотым флагом, и вспоминаю вчерашние цветистые песни на закате. В его золоте – золото людских глаз.

.

Коровы изящны. У них мелодичный изгиб спины и добрые-предобрые, тёплые глаза.

.

Есть тут такая штука, называется тук-тук. Представьте автомобильный корпус с пустыми дверными проёмами, да с одним колесом вместо двух впереди. Сидишь на обтянутой тканью скамье и подпрыгиваешь на каждой яме. Чтоб пассажиры не выпадали, дверные проёмы огорожены деревянными перилами. Мотор старый, и поэтому едет так: «тук-тук-тук-тук-тук…» Незамысловатая этимология.

Очень интересно с переднего сиденья охотиться за кадрами. Красивы даже зеркало заднего вида и глаз водителя, который в нём отражается. А есть же кроме него ещё столько людей вокруг!

.

Люди напротив статуи Шивы спускаются в Ганг. Держатся за цепочки, чтоб не снесло течение.

Вот человек идёт. Вот ложится на воду. Его обволакивает маслянисто-мягкий голубоватый поток. Человек исчезает – и возвращается.

Это дарят миру часть своего света – так мне чувствуется.

.

Бродим с папой по тесным улочкам. Ходим мимо развалов чаем, жареной картошкой и умопомрачительными фруктами, похожими на инопланетян.

Местные иногда гладят коров – с нежностью, с уважением. Я влюбляюсь кривые рога, в мягкость большущих глаз.

Обезьяны выделывают умопомрачительные пируэты, падают с веток на скутер, припаркованный под деревом, дерутся и ласкаются.

.

Мы в заброшенном ашраме, где когда-то практиковал медитацию Джон Леннон. Это не просто тихое место – это место, с которым хорошо помолчать. Тут вековые деревья выросли позже домов. Яйцеподобные кельи. И свет в них какой-то древний. Двери облупленные; потеки краски, ржавчина на вывернутых решетках. Граффити на стенах тут сами выросли. Как мох.

.

Я нахожу три мордочки на деревьях.

.

Сегодня снова поют у Ганга. Туман, густой, голубой, хмурый, прячет реку и нагоняет холод.

На другом берегу дома разноцветно мигают окнами. И будто каждый выбирает себе цвет под настроение.

15.01

Индийцы – народ неторопливый. Но иногда их блаженный пофигизм очень некстати.

Мы с папой четыре часа после заранее оговоренного времени ждём мотоцикл в прокате. Наивно и мило, как провинившиеся дети, нам говорят, что ну вот ещё чуть-чуть подождать, что вот уже почти всё… И, может, мы голодны, или хотим выпить чаю?

Наконец – великий и могучий Old Enfield в нашем распоряжении. Выезд переносится на завтра. А сегодня едем приноравливаться.

.

За городом горы прячутся в бело-голубой туман и кудрявятся деревьями. По обочине сидят стайки обезьян с детенышами, играют, оборачиваются на нас и провожают взглядом, задумываются о своем.

Встречаются ослики в цветных уздечках. И горцы – в ярких одеждах и вязаных носках, с цветистыми улыбками.

.

Чем выше, тем холоднее. В белом живом небе появляется крошечное солнце, и все взлетает.

Все становится фантастически красивым и важным. Хотя всё такое же.

Я ощущаю скорость как полёт, мир – как книгу или сказку.

.

Сегодня я впервые попадаю в индуистский храм.

При входе надо разуться. Когда холод проникает внутрь через стопы, понимаешь, что всё это здесь, на высокой горе, происходит искренне. Людям было тяжело создавать здесь красоту, но они создавали, потому что так им что-то внутри велело.

Архитектура проста. Камень стар. Краски так ярки, точно в них подмешали солнце.

Я иду по воде из розовых листьев, которой омывают статую лежащей коровы. Внутри храма, такое же древнее, как он сам, растёт дерево. На корни надо повязать ниточку. Я не знаю, зачем это нужно; я вообще не люблю обряды… Но почему-то вяжу ниточку.

16.01

Белая дымка рождает утро, город, мир. Нежно-зелёная, облитая светом, стремительно уносит время и надувные лодки река.

В свежем воздухе шастает весна. Шестнадцатое января.

Собаки проносятся по улицам; продавцы овощей толкают тележки с гигантскими морковками, ежеподобными огурцами и ещё бог весть с чем. Коровы бродят по своим загадочным коровьим делишкам.

Вещи собраны.

.

Запоздало представлю нас, путешественников.

Нас пятеро.

Двое – это люди, я и мой папа.

Третья – моя тряпичная мышь по имени Тиу. Достояние дней минувших – во-первых, потому что игрушка детства, во-вторых, потому что из ИКЕА. Талисман.

Четвёртый – Энфилд, наш верный друг и немного конь.

А пятый – безымянный, но не менее важный, имеющий для нас ценность выше, чем меч для рыцаря. Фотоаппарат.

Я в Индии впервые, папа – в четвёртый раз. Он везёт меня по местам, которые когда-то его озарили и чуть-чуть перевернули мир. Я уже чувствую, как переворачивается мой. Зачем мы едем? Что мы хотим понять? Думаю, мы поймём, что мы хотим понять, уже по пути. Или поймём, что главное в пути – это путь, а всё остальное и так понятно. И что путь нужен, чтоб идти, а не чтобы дойти.

.

Волчком верчусь между папой и вещевыми сумками: фотографирую. Дома и бельё, развешенное на крышах. Скутера, груженые ворохом пледов, или хворостом, или стопкой пластиковых стульев. На одном вот везут дверь. Магазинчики-кафе с дымящими чанами. Ослики, коровы, играющие у дороги мартышки. Люди, пойманные среди повседневности.

Мне тоскливо. Я вижу грязь, об уборке которой некому позаботиться. Дома, которые некому подлатать и в которых некому прибраться. Из машин плюют прямо на дорогу. Мусор в лесу и на обочине; иногда его пытаются есть звери. Это не просто безразличие. Это бедность. Уже девятнадцать лет живу на свете, а ощутила это слово только теперь.

Мы проезжаем мимо загаженной реки. От реки осталась одна тамличка с названием, обросшая мусорными пакетами.

.

Тоска отпускает, когда приходит лес.

Солнце сквозь листья пляшет, как по морскому дну. Стволы тянутся. Ветки – кружевом. Тут прячутся незнакомые странные существа, не то звери, не то демоны. Предупреждающие знаки говорят о слонах и тиграх, а на обочину то и дело выходят мартышки.

Хочу услышать, как дышит этот зелёный мир. Хочу попасть в такт.