Kitobni o'qish: «Алмазная пыль»
Алмазная пыль – атмосферное явление: твёрдые осадки в виде мельчайших ледяных кристаллов, парящих в воздухе. Образуются в морозную погоду при ясном небе, поэтому ее иногда называют также «осадками ясного неба».
©Википедия
Самой страшной казнью на Востоке была чашка кофе с алмазной пылью. Считалось, что это даже делало кофе особенно вкусным. В течение дня почти невесомые алмазы наносили тысячи мельчайших порезов на стенки кишечника и пищевода несчастной жертвы. Через неделю обреченный умирал от внутреннего кровотечения и перитонита.
©Восточная легенда
Глава 1. Доротея
Я сразу поняла, что эта кукла особенная. Дело даже не в том, что у нее настоящие человеческие волосы: в XIX веке часто прошивали кукол именно живыми волосами, и в моей коллекции уже была одна такая. Но эта совершенно на нее не похожа. Наверное, глаза ее меня заворожили: огромные, стеклянные, густо-синего цвета с тончайшими золотыми прожилками на радужке. Они были отлиты с таким поразительным мастерством, что создавалось впечатление, будто кукла смотрела на меня все то время, пока мы с продавцом сговаривались о цене.
Продавец, кстати, мне не понравился. Мы встретились в макдачной на Лиговке, и он с аппетитом уплетал бургер, когда я вошла – а после едва промокнул руки салфеткой, прежде чем поднять куклу девятнадцатого века (!!!) в оригинальном, как он утверждал, аутфите1! Назвался Яковом, и то как-то неуверенно. Имя наверняка выдумал. А уж когда озвучил цену, совершенно мизерную для оригинала – я поняла: мошенник. И кукла его – новодел «под старину».
Но потом я взяла на руки увесистое тряпичное тельце и увидела, как склонилась набок фарфоровая головка – будто живая. И только теперь отметила, что волосы ее почти такого же сумасшедшего медного оттенка, как мои собственные. Эта кукла должна быть моей. Черт с ним, что поддельная, за такую цену переживу.
А Яков этот вообще странный тип: ему будто было наплевать и на куклу, и на сделку, и даже на эсэмэску об оплате, что упала ему на телефон. Жрал свой бургер и нахваливал, как с голодного края сбежал.
Жаль, что это меня не насторожило.
– Марго! – крикнул он вдогонку, когда я, бережно держа куклу, уже вышла на парковку. – Вы не удаляйте пока мой номер. Может, пригодится еще.
– Сдался ты мне сто лет… – буркнула я под нос и даже головы не повернула.
Домой я вернулась к ночи, а весь день моталась по рабочим делам: куклы – это хобби, на которое я трачу все свободные деньги, а на хлеб вообще-то зарабатываю веб-дизайном.
Что касается моей жизни, то вышла она самой обыкновенной, даже внимания заострить не на чем. Родилась двадцать семь лет назад в Магнитогорске, городок такой есть на Урале; была старшей из трех сестер и, сколько себя помню, нянчилась с малышней. С тех пор бегу подальше, едва заслышав детский плач. Привычка. Единственной отдушиной тогда было шитье на кукол – тех самых подделок под «Барби» с дутым телом и волосами-мочалкой, все девчонки 90-х с такими играли. А я не столько играла, сколько рисовала наряды, да после по этим эскизам обшивала своих кукол с головы до ног: мечтала стать модельером, как вырасту. Родители в этом углядели великий талант к рисованию и отдали меня в художественную школу.
В семнадцать, едва получив аттестат, я сбежала из своего Магнитогорска, на бюджет поступила в Санкт-Петербургский вуз. Модельером я, конечно, не стала, но отчасти моя профессия и правда связана с искусством. Мой последний проект – рекламу стеклопакетов – заказчик назвал «офигительным». Это успех. Определенно.
В двадцать три я ненадолго сходила замуж, а сейчас свободна и независима, и вместо сорока кошек у меня сорок кукол. Ну хорошо, не сорок. Семьдесят две ровно. Подавляющее число из них это коллекционные «Барби», «Монстер Хай» и кастомные «Блайз», с десяток «гэдээровских» красавиц 30-60 годов, разномастные авторские куколки и несколько особенно редких экземпляров рубежа XIX-XX веков. У каждой из них есть имя, история, место на полке в застекленных шкафах из Икеи и как минимум четыре сменных аутфита, сшитых мной собственноручно.
Доротея стала семьдесят третьей.
Телефон Якова я удалила тем же вечером, пока доедала заказанные на дом роллы; тогда же созвонилась со своим старым проверенным оценщиком, чтобы наверняка выяснить происхождение новой куклы. Договорились на понедельник, а пока что, помыв посуду, почистив зубы, я пристроила Доротею в кресле напротив кровати – а найти для нее место в шкафу решила завтра, после того, как при дневном свете изучу все плюсы и минусы своего приобретения.
Не тут-то было.
Я проснулась оттого, что с меня стаскивали одеяло. За окном клонился к завершению октябрь, и не могу сказать, что в комнате было особенно жарко. Потому замерзла я быстро и с неудовольствием поежилась. Пошарила рукой и нашла край одеяла уже в ногах. Дернула – и сразу поняла, что оно за что-то зацепилось. Дернула второй раз – и услышала грохот, от которого сон улетучился мгновенно, а сама я тотчас оказалась на ногах, минуя все прочие стадии.
На часах светились в ночи красные цифры «03:11».
Даже в темноте я разглядела, что тонкое пестрое одеяло как-то странно намотано на ручку новой куклы… Которая вовсе уже не сидела в кресле, а, упав навзничь, валялась на полу возле моей кровати.
– Чертовщина… – пробормотала я.
А потом сама себя уговорила, что кукла просто упала. Наверное, усадила я ее неустойчиво – вот она и свалилась, да еще и одеяло мое зацепила при этом. Да. Не спрыгнула же она с кресла и не подошла ко мне сама на своих маленьких кукольных ножках?..
Полминуты я себя в этом убеждала и, наконец, убедила. Сделала робкий шаг. Медленно-медленно, готовая ко всему на свете, подняла Доротею с пола. Ничего не произошло. Синие с золотыми искрами глаза невозмутимо смотрели поверх моего плеча. Кукла как кукла. Я осторожно пригладила ее растрепавшиеся рыжие кудри и цокнула языком, отругав сама себя. Головка ведь фарфоровая: запросто могла разбиться! И это стало последней моей здравой мыслью, потому что в следующий миг Доротея скосила свои стеклянные глаза на мое лицо. И тут же вернула их на место.
Самое забавное – я тогда даже не шелохнулась. Тупо смотрела на фарфоровое личико и гадала, сделает ли она глазами так еще раз? Сделала. А потом приоткрыла карминово-красные губки, будто хотела что-то сказать. Только я не услышала.
Дико вскрикнув – так, что, наверное, меня услышала мама в Магнитогорске, – я отбросила куклу в сторону. Опять, минуя промежуточные стадии, оказалась с ногами на кровати. Как щитом отгородилась своим пестрым одеялом и первым делом потянулась к мобильнику. Кого вызывать? Полицию? Скорую? Или сразу психушку? Так и не решив, я попятилась. Хорошо помнила, что входная дверь из съемной квартиры-студии за моей спиной – каких-то десять шагов. Лишь бы дьявольское создание не бросилась на меня прежде.
А она могла… я собственными глазами видела, как кукла перегнулась пополам своим тряпичным тельцем и села на ворсистом ковре. Медленно, будто через силу, так, что в тишине я слышала хруст фарфора, повернула голову. Снова разомкнула карминовые губки:
– Маргарита… – позвала она тоненьким, обманчиво-детским голоском. – Ты должна отнести меня к девочке, Маргарита. И не вздумай больше орать, как дура. Маргарита!
Нарисованные брови хмурились: кукла была мной недовольна.
Наверное, у меня больше не осталось сил, только поэтому я не заорала снова. Лишь швырнула в нее пестрое одеяло, а мобильник, увесистый айфон в корпусе с алюминиевой рамкой, решила оставить, чтоб было чем отбиваться в самом крайнем случае. И в какой-то момент даже подумала, что он не наступит, этот крайний случай – лопатки мои прижались к двери. И я, не медля больше ни секунды, повернула ручку да бочком-бочком выбралась вон…
Захлопнула за собой и снова попятилась, пока не приросла спиной к новой стенке, и только здесь, наконец, перевела дух.
Что это было? Я запоздало ущипнула себя за руку и лишний раз убедилась, что не сплю. И еще я успела пожалеть, что хотя бы джинсы не догадалась захватить или тапочки: холодно. Да и глупо стоять на лестничной площадке босиком, в пижамных шортах да майке-тельняшке. Разумеется, как только я это обнаружила – услышала чужие шаги. А через миг на меня едва не налетела незнакомая тетка. Не соседка. Ну точно не соседка – одета она была черте во что: в темно-коричневое глухое платье и нелепый белый фартук с кружевами. А в руках держала подсвечник, самый настоящий, бронзовый, что ли… Что самое забавное, смотрела она на меня так, будто это я сбежала с костюмированной вечеринки, а не она. А потом девица задала вопрос, на который я в самом деле не нашлась, что ответить:
– Ты откуда взялась?
«Это ты откуда взялась?!» – собиралась уж парировать я – но отвлеклась.
Только сейчас я осознала, что помещение это не очень-то похоже на лестничную клетку в нашем доме. Вместо штукатуренных стен с накарябанной надписью «Анжела – дура» – обои в безвкусный цветочек. Вместо яркого электрического освещения – глухая тьма, которую лишь слега разряжал свет от восковой свечки в руках женщины.
На месте же стальной двери моей съемной студии теперь была ярко-белая солидная деревянная дверь с золоченой резьбой и шарообразной ручкой. «KG» было выгравировано на той ручке. Я ни о чем не думала тогда, просто повернула ее и толкнула дверь внутрь.
Это оказалась уже не родная квартира-студия. Это было место, которое я никогда прежде не видела. Здесь даже пахло иначе. И первое, что я сумела выхватить взглядом – дьявольская Доротея, как ни в чем не бывало сидящая на узкой гладко заправленной кровати. Она улыбалась и, чуть наклонив фарфоровую головку, требовательно смотрела мне в глаза.
Все-таки нужно было вызывать психушку. Или еще не поздно? Айфон я по-прежнему крепко прижимала к груди обеими руками.
– Так это же барышнина кукла! – воскликнула за спиной тетка в фартуке. Вбежала внутрь и неделикатно сунула Доротею себе под мышку. – Так вы гувернантка, что ли, новая?! Так и сказали б сразу – а мы куклу эту уж ищем, ищем по всему дому… Идемте! Да накиньте на себя что-нить, а то стыдоба.
– Чего?.. – только и сумела переспросить я.
А женщина всплеснула руками. Принялась ворчать себе под нос и, покрутившись в темноте, нашла какой-то балахон снова в дурацкий цветочек – еще более нелепый наряд, чем ее фартук. Но сил сопротивляться у меня не было, и она через голову накинула это одеяние на меня.
– «Чего»… – передразнила женщина. – Рубашку, говорю, хоть накиньте. Вы нерусская, что ль?
Да я-то русская. А вот она говорила странно, как будто с акцентом. Но слышала я ее словно через слой ваты. И все пыталась решить, что мне делать. Позвонить в полицию? Бежать подальше из этого дурдома? Или все-таки подождать, когда все прояснится хоть чуть-чуть? Еще теплилась у меня надежда, что это все-таки сон. Ну или чей-то дурацкий розыгрыш: мой бывший муж как раз отличался чувством юмора, не имеющим никаких границ. Лишь поэтому я и позволила провести себя через темный ночной коридор к некой барышне.
А барышней оказалась самая настоящая девчонка лет девяти. Худенькая, с огромными голубыми глазищами и копной светлых подвитых волос. Она сжалась в комок на огромной кровати с тюлевым балдахином, обняла себя за колени и, озираясь, хныкала:
– Пусть уйдут… скажите им, пусть уйдут…
Она говорила это не нам.
Девочка как затравленный зверек смотрела в пустые углы своей спальни и велела «им» уйти. Это совсем не было похоже на игру или розыгрыш. Это было похоже на что-то, отчего у меня по позвоночнику пробежал вихрь мурашек – а женщина в фартуке, неловко мявшаяся у порога, начала вдруг размашисто креститься.
– Я пойду, мне там надо… а вы уж сами управитесь… – проблеяла она и неловко сунула куклу мне прежде чем сбежать.
– Доротея! – Тут же воскликнула девчонка и так неподдельно обрадовалась, что мне ничего не оставалась, как отдать ей эту куклу. – Доротея, милая моя, как же я рада, что ты нашлась!
Хотя бы про «них» она как будто забыла.
Я жадно оглянулась на порог, но женщины в фартуке уже и след простыл.
Девочка обнимала мою куклу крепко, жалась к ней, как к единственной защите – а плечи мелко дрожали. Она обнимала ее и продолжала плакать. Как-то совершенно не по-детски плакать. Я всегда только морщилась при виде капризничающих детей и торопилась уйти подальше, а тут… это ведь не просто капризы. Не какая-то некупленная игрушка, и не запрет на сладости. Что же за горе такое случилось у этой розовощекой красивой девочки, одетой в шелк и кружева?
– Не плач, – неловко попросила я и села к ней на кровать. – Ну хочешь, я оставлю Доротею тебе. Хочешь?
Девочка еще раз всхлипнула и впервые подняла заплаканное личико на меня. Глаза у нее были такие же как и слезы – не детские. Вместо ответа она мелко закивала, а вслух громким шепотом произнесла:
– Они здесь. Они смотрят на меня. Прогоните их… пожалуйста, прогоните…
И, ахнув, подняла глаза точно поверх моей головы.
– Они… здесь? – сглотнув, переспросила я. – За моей спиной?
Она медленно кивнула, не опуская взгляда.
Моей спины тогда и правда коснулось что-то холодное – я не видела, но готова была в этом поклясться. А волосы у висков шелохнулись от ледяного дыхания…
Не знаю, где я набралась смелости, но все-таки обернулась.
Никого.
Прошлась взглядом по ночным стенам, затянутым розовым переливчатым шелком. Ощупала глазами огромное золоченое бра на стене с пятью торчащими из него свечами. Нет, все-таки не свечами – светильниками, стилизованными под свечи. Хотя, где-то в конце XIX века, если мне не изменяет память, как раз уже начали пользоваться светильниками – газовыми, а то и электрическими, не помню.
Было здесь много всего, но одного не было точно. Никаких загадочных «их», которые якобы дышали мне в затылок. Даже в самых темных углах пусто.
– Здесь нет никого, – с сомнением сказала я тогда.
А девочка по-взрослому упрямо качнула головой:
– Они здесь. И они смотрят.
– И пускай смотрят, – вдруг нашлась я. – Тронуть тебя они все равно не посмеют. А если и посмеют, то я их прогоню.
Она снова качнула головой:
– Ты не сможешь. Никто не сможет. Даже когда батюшка Гавриил приходил, то они ушли лишь ненадолго – а потом вернулись.
– Я сказала смогу – значит, смогу!
Вообще-то у меня кровь стыла от таких разговоров, но я изо всех сил старалась, чтобы голос не дрожал.
Чтобы девочка поверила, я даже поближе подтащила кресло, оказавшееся невероятно удобным, и забралась в него с ногами в полной готовности защищаться от неведомых «них». Я смирилась. Решила, что дождусь, пока девчонка уснет, найду кого-нибудь и выясню, что за чертовщина здесь творится.
Не вышло. Кресло было слишком удобным: не знаю, как девочка, но я пригрелась и уснула очень быстро.
А проснулась оттого, что утреннее солнце загородила от меня чья-то тень. Я поморщилась во сне. Тень угрожающе кашлянула, и пришлось открыть глаза. Нет, все-таки это был не сон. А если розыгрыш, то он порядком уже затянулся и начал меня утомлять.
– Новая гувернантка, я полагаю? – спросила «тень» низким женским голосом. – Кто вас нанял? Господин фон Гирс?
Дальше я уже не слышала.
– Хватит! – рявкнула я, поднявшись во весь свой рост. – Это вас кто нанял? Прекратите этот цирк! Хоть бы ребенка постыдились втягивать!
Женщина была примерно моих лет: высокая фигуристая шатенка с гладко зачесанными волосами и в черном строгом платье, отлично, надо сказать, стилизованном под начало XX века. Пожалуй даже, что это настоящий шелк. Да и актрисой она оказалась отменной, профессионалка, наверное. И все же после того как я приперла ее к стенке, продолжать было бессмысленно, и с полминуты женщина не знала, что и сказать. Глупо хватала ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Вот-вот она должна была сдаться: жалко улыбнуться и сказать «Сюрприз!». Ну или что-то в этом роде.
Только она этого не сделала.
Лицо незнакомки вдруг исказилось злобной гримасой, а по щекам пошли красные пятна. Руки она сжала в кулачки и аж затряслась, перед тем как рявкнуть так, что ее голос эхом вознесся к расписному потолку:
– Вон! Немедленно убирайтесь вон!
– Дурдом какой-то… – прокомментировала я.
С жалостью поглядела на свою куклу, которую прижимала к себе давно проснувшаяся девочка. Но не отбирать же у ребенка? Я отчаянно махнула рукой и, как была, босиком и в дурацкой ночной рубашке, больше похожей на парашют, бросилась к дверям.
Была я тогда уже в нешуточной панике: блестящий отполированный паркет, мрамор как во дворце, колонны, изящная музейная мебель, какой можно лишь любоваться, но не пользоваться. Я озиралась, придерживала свою рубашку, чтобы не споткнуться, и все бежала из комнаты в комнату, не зная, есть ли выход из этого ада…
А потом увидела лестницу. Огромную, с двумя поворотами, тоже мраморную, покрытую пушистым ковром. Внизу – просторный вестибюль, со сводчатыми, украшенными росписью и лепниной потолками. Здесь я порядком растерялась, поскольку укрытая ковром дорожка расходилась аж на три стороны. Бросилась, было, туда, где по логике вещей должен быть выход – но дорогу мне перегородил седенький благообразный господин в черном костюме-тройке. Я шарахнулась от него, как от чумного, и свернула в левый проход. Толкнула ближайшую дверь – заперто. Просочилась меж кадками с зелеными пальмами и – о, слава всем богам, увидела стеклянную дверь, выводящую, наконец, наружу.
Я вышла и оказалась в осеннем, пестрящим золотом и багрянцем парке…
Парков-то в Питере сотня – но такого я еще не видела. Ни собачников, ни студентов, ни окурков, ни семечной кожуры под ногами. Только голуби прогуливались по мощеным коричневым камнем дорожкам да… ох ты ж, ё-оперный театр… павлин. Настоящий павлин с огромным павлиньим хвостом шел мне навстречу и укоризненным взглядом требовал уступить дорогу. Я уступила и долго еще смотрела ему вслед, пока он не скрылся в зеленой оранжерее. Потом я закрыла рот и кое-как добралась до фонтанчика – брызнула себе на лицо холодной водой. И почти не удивилась уже, увидав, что все три чаши фонтана, из которых одна в другую перетекала водопадом вода, инкрустированы голубыми и розовыми камнями. Хотя композиция из камней (надеюсь, это просто хрусталь), что была на верхушке фонтана, меня все же заставила полюбопытствовать. Несколько крупных ярко-розовых кристаллов, сверкающих на солнце, были собраны в цветок, наподобие розы, и обрамлены тончайшими металлическими с перламутровым отливом листками. Более того, когда я коснулась металлических листьев – оказалось, что они свободно, с тихими щелчками вращаются вокруг «розы» и пускают в воду фонтана изумрудно-зеленые отсветы.
Я снова попятилась, еще пытаясь восстановить дыхание после бега.
Одна радость, все когда-нибудь кончается: вот и парковая дорожка уперлась в кованые ворота с уже знакомым вензелем «KG», а за ними… Господи, я никогда не думала, что так обрадуюсь серым обшарпанным стенам питерских домов и шумной, пропахшей бензином улице. Кажется, я даже прослезилась. Бегом преодолела оставшиеся десять метров, выбралась за калитку на улицу и… от ужаса чуть не села наземь.
Мимом меня пронесся, едва не задев, старинный музейный автомобиль.
А ему наперерез – коляска, запряженная самой настоящей лошадью.
А потом меня облаяла собачонка, которую выгуливала старушенция, одетая еще похлестче, чем нагрубившая мне дамочка. Дурдом продолжался.
Я по дуге обошла собачонку. Хотела было обернуться на ужасно раздражающий длинный гудок за своей спиной – но тут меня с огромной силой что-то толкнуло в бок, и я полетела на мостовую.
Попасть в прошлое, чтобы через пару часов помереть там под колесами автомобиля. Это, пожалуй, могло приключиться лишь с такой неудачницей, как я.
Глава 2. Брат и сестра
– Она умрет? Умрет? Гришечка, пожалуйста, скажи, что она не умрет! Ох, Господи, я этого не вынесу…
– Она не умрет.
Вслед за слухом, проснулось мое обоняние, и от резкого запаха прямо под носом (видимо, нашатырь) я тотчас открыла глаза. Голова раскалывалась на части, и я долго не могла сфокусировать зрение на лицах, склоненных ко мне.
Их было двое. Блондинка лет двадцати пяти, хорошенькая, с аккуратным вздернутым носиком и заплаканными небесно-голубыми глазами. Второй – мужчина постарше. На его лице – резком, грубом, с изломанной линией носа и тяжелым небритым подбородком – я не нашла и намека на мягкие, привлекательные черты девушки. И все-таки, пока они горячо спорили над моей головой, прежде всего подумала: брат и сестра.
Слишком светлые, прозрачно-голубые глаза мужчины смотрели на меня хмуро и выжидающие. Что-то мне подсказывало, что заботит его вовсе не мое здоровье. А жаль: красавцем мужчина не был, но что-то заставляло меня возвращаться взглядом к его лицу снова и снова.
– Это вы на меня наехали? – хрипло спросила я у него. Больше желая проверить, могу ли еще говорить, чем услышать ответ.
Но он и не ответил, а дамочка-блондинка, всхлипнув еще раз, пискнула:
– Это я… Простите. Ради бога простите, я уже поклялась Грише, что в жизни больше не сяду за руль авто.
– Ты уже пять раз клялась, Кики, – отмахнулся ее брат.
– Вы переехали пятерых?
– Нет-нет, вы первая! Раньше я сбивала только цветочные клумбы…
Я откашлялась, прогоняя хрипоту, и попыталась сесть, чтобы получше осмотреться в комнате. Увы, мне и удар головой о мостовую не помог: это по-прежнему была не комната, а зала с обитой парчой мебелью и шелковыми стенами. Правда… то ли мне вспомнилась дорога, по которой меня везли в бессознательном состоянии, то ли шестое чувство проснулось, но я вдруг явственно поняла: это не тот дом, где я была прежде.
– Куда вы меня увезли? – почему-то испугалась я. – Зачем вы меня увезли?!
Брат с сестрой переглянулись, и на этот раз заговорил мужчина:
– Успокойтесь. – Голос у него был под стать лицу: резкий, грубоватый – но неожиданно приятный уху. – Вы у меня дома, и вам ничего не грозит. Позвольте, как я могу к вам обращаться?
– Марго.
– Так вот, Марго, мне показалось, вы не хотели оставаться в особняке фон Гирса, – он подозрительно прищурился. – Вы были босиком и, простите, в ночной рубашке, когда выбежали из ворот. И торопились так, словно за вами черт гонится.
– Ну да… – признала я нехотя.
А мужчина будто этого и ждал – навис надо мной, опершись на спинку софы, и еще крепче вперился в меня взглядом:
– Он силой вас удерживал?! Похитил и не давал уйти? Его здесь нет – мне вы можете сказать правду! Я журналист и помогу вам, если скажете правду!
– К-какую правду?..
– Ох, Гриша, ты совсем запугал бедную девушку! – вступилась блондинка. – И, право, какие глупости ты говоришь: будто Георг кого-то похищал. Я даже слушать этого не стану!
– Меня никто не похищал, – вынуждена была признать я.
Ответ мужчине не понравился, и он, резко перестав играть в благородство, гаркнул:
– Тогда почему вы оказались на улице в таком виде?! Зачем вы его покрываете? В следующий раз он просто убьет вас – этого добиваетесь?!
– Гриша, Гриша… – оттащила его сестра. – Что такое ты говоришь, прекрати! Георг никого не убивал и не собирается убивать! Но правда… – она повернулась ко мне, – отчего вы оказались на улице в таком виде? И кто вы? Я никогда прежде не видела вас у Георга.
И снова они оба смотрели на меня и молчаливо требовали ответа. А что я могла им сказать? Я бы и сама не отказалась узнать, что за чертовщина здесь творится – и где я, и как я здесь оказалась.
А еще у меня невыносимо болела голова…
Я поерзала на месте, удивляясь, до чего же удобная мебель в этом странном мире, облизнула пересохшие губы – и решилась сказать правду. Будь что будет!
– В общем… – начала я.
И меня прервал неторопливый стук в дверь.
– Простите ради бога, Григорий Николаевич, – в комнату сунулась голова девицы в чепце, – там в передней господин. Вас спрашивает.
– Какой еще господин? – наорал Григорий Николаевич на горничную. – Гони его к черту, некогда.
– Да я бы и прогнала, но он говорит, что, ежели не впустите, то он в полицию пойдет жаловаться. Говорит, барышне, что вы нынче в свои апартаменты привели, – она многозначительно скосила глаза на меня, лежащую на софе в одной ночной рубашке, – приходится родным братом.
– Чего?! – не сдержалась я.
В Магнитогорске остались две моих младших сестры – но братьев у меня нет даже двоюродных.
Новых знакомцев факт наличия брата у «барышни» в неглиже тоже немало удивил. Григорий Николаевич нахмурился еще суровей, прошелся вокруг моей софы, заложив в карманы брюк крепкие жилистые руки, и велел, наконец.
– Зови сюда. Поглядим, что там за брат.
– Да, поглядим, – согласилась я и перед встречей с родственником даже натянула сорочку на порядком оголившиеся ноги.
А когда «брат» вошел, стремительно распахнув дверь, я и вовсе лишилась дара речи. Я сошла с ума. Я точно сошла с ума: говорила мне мама, не сидеть столько времени за компьютером. Господи, что же будет со всеми моими куклами, когда меня сдадут в психушку?..
– Ну слава богу, Маргарита, ты жива – я все больницы в округе оббежал! Я же говорил, милая, ты больна еще, и не следует тебе пока выходить на улицу. Напугала всех до смерти!
Этот Яков, парень с бургером, который продал мне Доротею, теперь был одет как какой-нибудь доктор Ватсон из советского фильма – и вел себя так, будто мы знакомы сто лет.
Нависнув над софой, он по-отечески погладил меня по голове, а потом скорее снял пиджак, чтобы прикрыть мои плечи.
– Я бесконечно признателен вам, господа, что позаботились о Маргарите. Как я могу вас отблагодарить?
Спасители мои (или похитители – пока не разобралась) смотрели на Якова почти так же подозрительно, как я. Кики с затаенным в глазах страхом; Григорий Николаевич – свысока, надменно скрестив на груди жилистые руки. К слову, он на английского джентльмена не походил совсем: рукава мятой рубашке закатаны по локоть, сюртука вообще нет, соломенного цвета волосы взлохмачены, на лице щетина.
Да и манеры оставляли желать лучшего.
– Драгомиров. Журналист, – наконец, представился он и качнул головой в сторону блондинки. – Екатерина Николаевна Вишнякова, моя сестра. А вы… с кем имею честь?..
Названый братец понимающе поклонился:
– Я не представился, простите… Лазарев Яков Иванович, врач. Моя бедная сестра была сильно простужена, а едва пошла на поправку – как видите, снова ей сделалось дурно.
Я все еще не могла вымолвить ни слова, только глупо крутила головой от одного мужчины к другому. Григорий же Николаевич был полон скепсиса.
– Я видел, что ваша сестра выбежала из ворот особняка фон Гирса, – с обычным своим подозрительным прищуром сообщил он.
– Разумеется, – быстро нашелся «братец», – ведь Маргарита – новая гувернантка дочери господина фон Гирса. Господин фон Гирс был так любезен, что позволил Маргарите остаться, покуда она больна.
Драгомиров-журналист вопросительно оглянулся на сестру:
– Это правда, Кики? Она гувернантка?
– Ах боже мой, я не знаю, Гриша… – всплеснула она руками. – Что прислуга, что гувернантки меняются у Георга чаще, чем мода на фасоны шляпок! Марго, милая… – Кики присела на край софы и заботливо взяла меня за руки, – скажите, дорогуша, вы и правда новая гувернантка Наденьки?
Ну вот – теперь внимание всех троих было обращено на меня, и молчать дальше было б совсем уж глупо. Чего доброго, и правда примут за умалишенную. Но что же мне сказать?! Правду – что я не знаю никакой Наденьки и работаю веб-дизайнером, а не гувернанткой?
Этот Яков, самозваный братец, стоял за спинами у всех, и, даже не встречаясь с ним глазами, я знала – сожрет меня на месте как тот бургер, если я скажу свою чертову правду.
Ужасно – но в этом диком мире он единственный мой союзник. Значит, надо подтвердить его ложь…
И я кивнула.
– Да. Я новая гувернантка Наденьки. Видимо, от лекарств мне стало дурно… я плохо помню, что произошло, и как я оказалась на улице.
Яков шумно перевел дыхание. Выходит, и правда переживал о том, что я скажу. Зачем я ему понадобилась, интересно?
– И этот господин действительно ваш брат? – спросил на сей раз грозный Григорий Николаевич.
Маленькая ложь всегда тащит за собой среднюю, средняя – большую, и так до бесконечности. Пока не окажется, что ты завралась настолько, что сама уже начинаешь верить в вымысел.
– Да, – удивительно легко ответила я. – Этот господин – мой брат, я зову его Яшей. А сама я – Маргарита Ивановна. Да. И всю свою жизнь я мечтала стать гувернанткой у Наденьки, так что теперь безмерно счастлива. А теперь можно мы с Яшей уйдем? Кажется, мне пора принимать мои лекарства…
Удерживать нас не стали. Кики любезно подарила мне пару тесноватых ботинок, потому как на улице осень, а я босиком; и Яков, крепко держа меня под руку, поскорее увел. Я даже не сопротивлялась, когда он усадил меня в закрытый конный экипаж. И сама не понимала, почему так спокойна. А потом совершенно некстати усмехнулась:
– Маргарита Ивановна? Серьезно?
Яков пожал плечами:
– Я сказал первое, что на ум пришло – ситуация экстренная, не было времени подготовиться. Напрасно вы, Марго, удалили мой телефонный номер, я ведь предупреждал.
– Как будто здесь есть мобильная связь… Или, может, антенна «Теле-2» притаилась вон там, на крыше той трехэтажной высотки?
– Здесь нет мобильной связи, но, поверьте, я бы с вами связался.
Спорить смысла не было: если уж ему удалось перенести меня сюда из XXI века, то что говорить о связи.
– Где я нахожусь, хотя бы?
– Санкт-Петербург. 1913 год, ноябрь. В марте Романовы отпраздновали трехсотлетие своего дома, в апреле вышел первый номер марксистской газеты «Правда», а Малевич недавно начал работу над своим «Черным квадратом». Кстати, вам несказанно повезло, Марго, нынче вечером премьера кинематографической комедии «Домик в Коломне» – по Пушкину. Совершенно очаровательная вещь.
– По Пушкину… – Вот тут-то терпение мое и достигло предела. Я покусала губу в последней попытке себя сдержать – а потом плюнула на все и гаркнула: – Что за чертовщина здесь происходит?!
Яков поморщился. Поднялся, чтобы плотнее закрыть окошко кучера, потом сел напротив и долго с осуждением смотрел мне в глаза. Напрасно: я чувствовала только злость, а не стыд за истерику.
– Вы уже виделись с девочкой, Марго.
– Странная девчонка, которая видит монстров?
– Да, она. Ей нужна помощь, Марго. Ваша помощь.
– Почему моя?
По минутному замешательству Якова я догадалась, что он и сам этого не знает толком. Однако нашелся быстро:
– Потому что у вас есть дар.
– Какой? – я скептически изогнула бровь.
– Подробностей я не знаю: моей задачей было лишь найти вас и доставить к девочке. Они сказали мне, что вы сами все знаете. Или поймете очень скоро.
