Kitobni o'qish: «Танаис»
Хороший человек
Павлик считал себя хорошим человеком. Не пил и не курил добровольно, без врачебных на то предписаний, тягал по вечерам гантельки в сумме на двадцать килограмм. Умел готовить плов, борщ по-украински с пампушками, и не ленился по утрам варить кофе в турке. К жене обращался не иначе как Наталья, в разговорах с посторонними называл «супружницей своей». Сам укладывал дочку спать, умел придумать сказку, рассказать ее разными голосами. Погасив светильник, шел любить жену старательно, но однообразно.
В тот злополучный вечер он так и сказал Натальи:
– Я хороший человек!
– Паш! Ты мне изменил!
– Но я не хотел. Я же раскаиваюсь.
Павлик ходил за супругою по квартире, пока та собирала его вещи.
– Она по сути все сделала сама. Я почти ничего не делал…
– Паш, лучше заткнись.
Наверное, Павлик и впрямь был хорошим человеком. Он ничем не обидел ту женщину, с которой изменил своей Натальи. По окончанию рандеву сделал комплемент и оставил упаковку глазированных сырков, которые нес домой к ужину. И теперь Катерина позволила ему войти, поставить у порога огромную клетчатую сумку.
После двух чашек чая Павлик решил излить душу.
– Хорошей женщиной быть легко! Просто люби детей. И своих и чужих. Всех детей!
– А мужа?
– Мужа – можно. Но не обязательно. А я всего лишь один раз оступился. Я ведь даже не знаю, зачем я это сделал. С Натальей у нас все хорошо… Мы друг друга удовлетворяем вполне. Тебя-то понять можно, ты женщина одинокая…
– Паш, лучше заткнись.
На ночь Катерина его не оставила.
– Ты конечно парень хороший, но я не настолько «одинокая женщина».
Павлик привык, что после «Но» начинается самая суть.
– «Паш, ты очень хороший, НО нам лучше быть просто друзьями», – говорила одноклассница Вика.
– «Паша, ты хороший работник, НО я вынужден сократить штат», – говорил начальник автосервиса, где работал Павлик после школы, чтобы накопить себе на учебу в университете.
– «Паш, ты парнишка неплохой, НО хороший человек это ведь не профессия», – умничал отчим, намекая, чтобы он уже шел учиться хоть куда-нибудь. Но Павлик не мог хоть куда-нибудь. Он копил.
В пятиэтажном здании грозной советской постройки Павлика ждал Александр Македонский и тезка его Суворов, адмиралы Нахимов и Ушаков, красавицы Клеопатра и Жозефина, и еще многие и многие жаждущие поведать Павлику о себе, раскрыть все свои тайны. Павлик мечтал стать историком. Всего одного бала ему не хватило, чтобы поступить на бюджетное место на ист факе. И он решил, во что бы то ни стало, поступить на следующий год. Для этого нужно было копить деньги и учить, учить, учить…
А летом он встретил свою Наталью. Он писал ей стихи и угощал мороженым, дарил цветы и водил в пиццерию. Павлик ничего не учил. И ничего не скопил. Он впервые почувствовал счастье.
Павлик мечтал стать историком, чтобы копать глубь. Чтобы сидеть в архивах, трясущимися от волнения пальцами перебирать берестяные грамоты, ночами напролет вглядываться в Тэртерийские таблички, ездить на раскопки, писать монографии, снова и снова перечитывать «Повесть временных лет». И он поступил на исторический факультет, НО педагогического института. Теперь ему предстояло учить методику преподавания, педагогику и смериться с тем, что главной его задачей станет пересказ детям написанного в учебнике. Написанного до него, без него…
– Мне завтра на работу, Антош, пусти переночевать. Меня Наталья выгнала…
– Паш, ты же знаешь, я тебя очень люблю, ты хороший парень, НО у меня женщина.
Разрушитель
– Ой, Аля, давай без этого! У нас сегодня еще статья…
Впервые Аля обнаружила, что говорит с собой вслух стоя у стеллажа с вином в супермаркете.
Обычное дело перекинуться парой слов с призывно свистящим чайником или пустым холодильником, но с собой и на людях – это перебор. «Одичание» – поставила себе диагноз Аля, пока это не сделал кто-нибудь другой. И прописала две капли общения на стакан пива за тридцать минут до еды.
– Привет, мама, сеструча и все остальные.
Остальными были многочисленные Алины племянники, за ненадобностью свезенные к бабушке на выходные.
Дети гурьбой бросились к Але. Дергали за руки, висли на шее, обнимали за бедра, утыкаясь лицом в живот. Кто-то даже успел расстегнуть рюкзак, прежде чем Аля разогнала детей:
– Кыш, кыш, сиротский приют.
Самая младшая из детей Вероничка единственная, кто не побежал к тете. Она стояла в стороне и обсасывала пальцы. Аля подхватила племянницу и вместе с ней села за стол, накрытый прямо во дворе.
Мама поинтересовалась, как у Али дела. Та отмахнулась, и достала из сумки самое ценное, что только смогла там найти – тяжелую металлическую авторучку с копкой. Протянула ее девочке.
– Работаешь? – спросила мама.
Вероничка с интересом разглядывала ручку. Перекладывала ее из ладошки в ладошку.
– Не-а.
Мама всегда хотела, чтобы Аля преподала. Она помнила, какая возбужденная ее дочь приходила после университета. Размахивая руками, то опровергала нормандскую теорию, то оспаривала формационный подход к изучению истории. Мама смотрела на нее с восхищением, ничего не понимала из сказанного и прочила дочери большую светлую аудиторию. И как будто бы угадала.
Аудитория у Али была. Безлицые люди, с быстрыми пальцами, немодными умами. Аля развлекала себя мыслью, что это в основном мужчины в очках с толстенными стеклами, видевшие женскую грудь только на мониторах своего компьютера. Каждую свою статью Аля начинала с посвящения «Моим милым ботанам». А дальше шел разнос. Конечно, предварительно Аля находила жертву. Жертва должна была быть обязательно ныне живущей, и обязательно с амбицией, претензией на новизну и свежесть своего взгляда на какой-либо исторический вопрос. Потом начиналось чтение, дни и ночи напролет. Интернет, библиотеки, реже архивы. Написание статьи обычно много времени не занимало. Писала Аля с холодной головой и трясущимися пальцами. Статью выкладывала в ночь. Спала беспокойно, вставала несколько раз за ночь, чтобы поесть, но к компьютеру себя не подпускала. Утром минутка мазохизма – медленно пила кофе, безразлично пялилась в окно. И вот на ватных ногах она крадется к рабочему месту. Чем ближе, тем громче сердце, мокрее ладони. Открывает. Комментарии. Ее ругают, ей аплодируют, желают скорой смерти и долгих лет жизни. И все это ее любимые очкарики. Ее аудитория.
– Пиво есть?
Мама отрицательно помотала головой и придвинула к Але тарелку с персиками.
Вероничка, накрыв ладонью авторучку, катала ее по столу. Впиваясь зубами в персик, свободной рукой Аля продемонстрировала малышке главный фокус – несколько раз быстро нажала на кнопку авторучки.
– Ты одна?
Алена сестра, мать какой-то части бегавших здесь детей, говорила, о чем умела.
– Как видишь.
– Да нет. Я вообще…
Аля давно была одна. Вообще одна. И как будто другого состояния не знала. После окончания университета она с нетерпением ждала, когда начнется жизнь. Прилежно посещала свадьбы сестер и подруг, потом ходила на крестины их детей. И когда крестины вышли на второй круг, Аля поняла, что нужно начинать жить «одной». Купила кактус, кошку, поступила в магистратуру. С кошкой не сошлись характерами, кактус пал жертвой Аленой истерики после горячего спора с преподавателем. Жертвой этого же инцидента стала ее учеба в магистратуре. Можно подумать, что тут такого прав ли был Леви-Стросс, говоря о тождественности мышления первобытного человека с сегодняшним? Но Аля была принципиальна в своих воззрениях. Преподаватель снисходителен и насмешлив. Однажды выходя из аудитории, Аля сильнее, чем следует, хлопнула дверью. Извиниться за это она не смогла.
– Мы же посудомойку купили! Вообще не заменимая вещь! Не знаю, как я раньше без нее справлялась!
Алена сестра говорила, о чем умела.
Мама суетилась у стола, дети бегали по траве, ловили друг друга. Маленькая Вероничка потеряв всякий интерес, выкинула ручку под скамейку.
Дольмены
Павлик и Аля с первого взгляда узнали друг друга, но оба предпочли сделать вид, что это не так.
Павлик с небольшой группкой школьников сидели в передней части автобуса, что вез в пригород Новороссийска. Дети ели чипсы, смотрели в телефоны, и иногда в окно, когда об этом просил Павел Владимирович. Он то и дело вскакивал со своего места, вставал между рядами и свистящим шепотом рассказывал детям о чем-то находящемся то справа, то слева от них за окном. Выговорившись Павлик возвращался на свое сидение и какое-то время ехал молча, пока очередная памятная табличка или часовенка не заставляла его снова вскакивать, и снова говорить.
Большую часть автобуса занимала экскурсионная группа. Туристы были похожи между собой как родные братья (и сестры, конечно). На них были панамы, светлые шорты, они, то и дело, извиняясь перед друг другом, неуклюже лазили в свои рюкзаки, складированные над головами. У них был свой экскурсовод, говорил он уныло, будто читал с листа.
Сегодня утром Аля уговаривала себя поесть яичницу, потому что идти в магазин за йогуртом ей было лень. После некоторого диспута, уступила себе. Съела глазунью, выпила кофе, и попыталась вспомнить какое сегодня число. Память не поддавалась, и на помощь пришел телефон. Аля спросила, он ответил. Оказалось: число – как число, месяц – напоминал, что начинается осень, а год – если посчитать, изобличал Алены двадцать шесть лет. Пару часов спустя Аля увидела эту же дату на автобусном билете, и почувствовала, что ее связь с реальностью крепчает.
– Ребята, давайте отсюда начнем. Подсоберитесь все. И так. Мы находимся в долине реки Жане, известной скоплением дольменов. Дольмены – это древние гробницы, которые относятся к культуре конца раннего и среднего бронзового века. Обратите внимание на их строение. Обычно дольмен – это такая каменная коробка, сложенная из плит, с круглым отверстием на боку, которое затыкалось каменной пробкой…
Павлик оттирал пот со лба, дети фотографировали каменные сооружения, толкались, смешили друг друга.
– Дольмены – это культовые сооружения. Их использовали для погребения людей. Археологами были обнаружены внутри строений останки людей и домашних животных, а также фрагменты керамики, топоров, украшений. То есть, считалось, что после смерти, в загробном мире человеку могут понадобиться предметы обихода…
Аля заметила, что несколько туристов примкнули к школьникам. Воодушевленный Павлик им нравился больше, своего гнусавого экскурсовода.
– Давайте посмотрим здесь. Это так называемый дольмен с двориком. То есть это говорит о том, что возле погребения совершались религиозные обряды, ритуалы или церемонии…
Аля ни столько смотрела на дольмены, с ними ей все было ясно, сколько старалась не попадаться Павлику на глаза. Всю экскурсию она находилась за его спиной, слушала, усмехалась.
Павлика засыпали вопросами. А правда по ночам здесь бродят привидения? Правда, что здесь совершались жертвоприношения? А кошек и собак специально убивали, чтобы похоронить вместе с хозяином? Павлик умело отшучивался от детей, деловито отвечал на вопросы туристов.
С позволения учителя дети разбрелись по территории, трогали камни руками, заглядывали в отверстия каменных домиков.
– Ты не рассказал детишкам, что пробки для отверстий имеют форму фаллоса, а дырка символизирует вход в утробу матери – соответственно сам дольмен.
Аля сама не знала, зачем ей это. Просто он выбесил.
Павлик огляделся вокруг, с облегчением отметил, что поблизости нет детей.
