Kitobni o'qish: «Сихиртя с мёртвого судна»

1. Оледеневшая кочмара

– Матерь божья! – Савва, перекинув ногу через покосившийся борт, замер, словно бы не решаясь спрыгнуть на палубу.

Его рука смахнула снежок с побочины¹, и тот заискрил в воздухе мелкой морозной пылью.

Яков Осипович Бекетов, кормщик² стоящей на якоре на окраине небольшого залива ладьи³, стряхнул с головы снег и накинул на голову капюшон малицы⁴.

Савва, все так же не решаясь ступить внутрь, несколько раз истово перекрестился.

– Упокой, Господь, души рабов твоих! – донесся его сдавленный голос.

Бекетов взглянул на стоявшего рядом старого охотника-самоеда⁵. Тот понимающе покачал головой. Ещё не увидев того, что открылось глазам самого молодого из их маленькой группы, он знал ответ.

Савва спрыгнул на палубу, и его стало не видно снизу.

Бекетов вздохнул. Он догадывался, что они подоспели на место чужой трагедии слишком поздно. Скорее всего, судно, лежащее набекрень между почти сросшихся между собой льдин недалеко от берега, давно пусто и необитаемо.

На что он надеялся, когда, уже готовясь к отплытию на материк, приказал отправиться на обыск потерпевшей крушение кочмары⁶? На то, что воды близ Новой Земли⁷ в середине сентября менее суровы, чем в любое другое время года? Может, поверил, что трагедия произошла совсем недавно и кто-то выжил?

Его надежды могли оправдаться. Кочмара – хорошее судно, которое бороздит неласковые волны Северного Морского пути. Её корпус специально сделан в форме яйца, чтобы его не сжимало дрейфующими льдинами, а выдавливало на их поверхность. Даже голландцы и норвежцы признавали мудрость поморских корабелов, что создавали свои суда, сполна изведав суровые нравы местных вод.

Кочмара, обледеневшая на ветру в последний шторм, выглядела безжизненной. Её единственная мачта была сломлена, а на палубе не видно было ни души…

– Поднимайтесь! – Савва перегнулся через борт, чтобы подать руку следующему, кто попытается забраться.

Бекетов кивнул самоеду. Старый охотник был легче, поэтому ему с Саввой проще было втащить на борт могучую фигуру кормчего.

– Илко, я тебя подсажу, а вы уж меня вдвоём подтяните, – сказал он.

– Как скажешь, Яков Осипович.

В команде ладьи было принято кликать друг друга по прозвищам да именам, но Бекетова звали почтительно, по имени-отчеству. Он был человеком учёным, закончил кемскую школу шкиперов, а потому авторитет его был даже выше, чем у владельца ладьи, артельного старосты Кречета. Тот был против схода на берег, считая за дурную примету соваться в навью⁸ кочмару.

С третьей попытки Якова Осиповича втянули на борт. Палуба была покрыта тоненьким слоем заиндевелого инея. Под ним оказался голимый лёд.

Кормчий, не ожидавший этого, поскользнулся, упал на колени и громко чертыхнулся. Когда он поднял глаза, увидел перед собой чьи-то припорошенные снежком бахилы⁹. Подняв голову, Бекетов почти уткнулся взглядом в лицо сидевшего перед ним незнакомого человека, чьи борода, брови и ярко-розовое, почти красное лицо были покрыты сосульками. Пустые, замёрзшие глаза смотрели прямо на непрошенного гостя.

Яков Осипович замер, чувствуя, как где-то внутри, по мышцам растекается холодом смерти суеверный ужас, от которого даже тронутые сединой волосы зашевелились. Слишком неожиданным оказалось увидеть рядом покойника.

Замерзший сидел, скрючившись, у самого борта. Его малица была покрыта равномерным слоем льда и инея, и примёрзла к обшивке.

– Ох ты ж! Чур меня! – выдохнул кормчий.

Облачко морозного пара отлетело из его рта в сторону красного лица мертвеца.

Бекетов быстро отпрянул, резко поднялся, отряхнулся, окинув взглядом палубу кочмары.

…Их было трое… Это были полностью оледеневшие фигуры. Судя по одежде, да по бородатым лицам – это были русские промышленники¹⁰. Каждый был обвязан верёвкой за пояс, а концом её была обмотана мачта. Необходимая предосторожность в шторм, чтобы людей не смывало за борт во время качки. Те, кто пренебрегал этой простой мерой безопасности, часто заканчивали жизнь в тёмных, холодных волнах.

Видимо, эти трое боролись до конца, но их убили промокшая насквозь одежда, ледяной ветер и шторм… Больше на палубе не было никого…

– Батюшка-Море взяло своё, – Савва, почёсывая куцую, жидкую бородёнку на молодом лице, тихо подошёл к Бекетову и встал за его спиной.

Яков Осипович, словно очнувшись от жуткого зрелища, перекрестился, глядя в светлое небо.

– Никола Морской за них заступится перед Богом.

Савва тоже осенил себя крестным знамением. Илко, хоть и был крещёным, так и остался стоять, из под прищуренных раскосых глаз глядя на заледеневшие фигуры.

Было тихо, если не считать шума ветра и шелеста успокоившегося после бури моря. Оно ударялось о льдины, от этого они слегка поскрипывали. Эти звуки вызывали тоскливое, безнадёжное чувство бессилия перед стихией и трагедией, которая, должно быть, произошла совсем недавно. Может быть, это было даже вчера, когда господствовал северный ветер.

Ладья пережила тот шторм в уютной бухте. Как только море успокоилось, и задул поветерь¹¹, решено было сниматься, чтобы наступающие холода не заставили зимовать на Новой Земле.

– Яков Осипович… Идёмте отсюда. Некому тут помогать. – Савва мотнул головой в сторону берега, стараясь не смотреть на оледеневшие тела. – Если трюм и богат добычей, грех у нави¹² отбирать… сами знаете… Батюшка-Море не простит.

Бекетов кивнул. Ему самому не хотелось находиться на мёртвом судне. Он был не робкого десятка, но одного взгляда опытного морехода хватило, чтобы понять: смерть первой ступила на палубу отважного кочмары. Искать живых – бессмысленно.

– Погоди… Товар не тронем. Лоцию же забрать надо, – сказал он сурово и припомнил известную поговорку: – И опосля нас помор¹³ на промысел пойдёт, как же след для него после себя не оставить?

Савва согласно кивнул. Поморские лоции – это святое. Издавна мореходы сурового Севера подробно описывали в них опасные места, безопасные подходы к укромным бухтам, где можно было спрятаться от волн и бушующих ветров. Там же были данные о приливах и отливах, о скорости морских течений, и судоходности рек в период паводка и засухи.

Такие записи помор дома за божницей хранит, а на судне кормчий, спать ложась, под подушку их кладёт. Эти книги из поколения в поколение передаются, как самое ценное наследие.

Дурной приметой было брать из трюмов рыбу, нерпу и моржовую кость, которую добыли погибшие промышленники. Батюшка-Море, забрав их с собой, имел право и на их добычу. Взять лоцию, молитвенник и иконки, коли на судне они были, не возбранялось всякому доброму христианину.

– Вы на нос загляните. Может, там, у печи, кто-то живой ещё есть. Да в трюме проверьте… Я в казёнку¹⁴ загляну.

Кочмара – судно небольшое, но имеющее свои отсеки. На носу выкладывали печь, там готовили, и там же располагался кубрик. В средней части, в трюме, перевозили товары, рыбу, птицу, нерпу, моржовую кость. На корме располагалась каюта кормчего.

Туда Яков Осипович и направился, предоставив спутникам право обследовать нос и трюм. Вход оказался заперт, как этого и следовало ожидать. В шторм закрывали всё, что можно, чтобы вода не попадала во внутренние помещения. Ко всему прочему низ у двери оледенел. Чертыхнувшись второй раз, Бекетов достал поясной нож, и стал отбивать наледь от порога.

Он работал, чувствуя спиной неприятное ощущение сверлящего взгляда закоченевшего трупа.

– Нет там живых, – Илко поднялся из трюма и подошёл к Бекетову. – Не доброе тут место… Уходить надо…

– Подсоби-ка мне с дверью, – не слушая его, приказал Бекетов. – Лоцию возьму, иконки поищу. Креста на берегу не оставить, так глядень¹⁵ из камней сложим под скалами, куда вода в прилив не достанет. Иконку меж камней оставим за помин души рабов Божьих… Вот и будет им часовенка…

Илко подошёл к нему. Порывом налетевшего ветра сбило ему капюшон на спину.

– Сменный ветер… – сказал самоед. – От берега он… плохо это… Сейчас тут край лохты¹⁶ зарупасило¹⁷, а может и всё зарупасить.

– Про ветер сам понимаю… Ничего… Мы сейчас быстро управимся… Да и не оторвёт льдины так быстро… Тут наторосило хорошо, да морозцем прихватило. Я больше за ладью беспокоюсь… Не шибко удачно мы встали… Как бы её с якоря не сорвало…

Бекетов поднялся и резко потянул дверь на себя. Самоед не шевелился, глядя на небо.

– Туча идёт, – узкие глаза старика стали совсем тонкими полосками, когда он взглянул на выползающую из-за скал свинцово-синюю громаду облака. – Низко она… Буря будет…

Бекетов заглянул внутрь казёнки.

Так повелось, что на малых судах часто кормчие были главными лицами, выполняя функцию капитанов и командуя артелью. Настоящие владельцы судов, в частности купцы, оставались на берегу, сдавая свои суда промышленникам в аренду. Следовало забрать все имеющиеся на борту бумаги, чтобы позже предоставить их в Архангельское адмиралтейство.

Оставив двери открытыми, чтобы дневной свет проникал в помещение, Бекетов бегло осмотрел нехитрое убранство казёнки. Оно было простым: кровать с наваленными на неё шкурами, что использовались вместо одеял, рундук¹⁸, да письменный стол. В его ящике лежала старая лоция, пара каких-то писем, да кошель с тремя рублями с полтиной.

Яков Осипович сначала положил кошелёк на место, но потом не удержался и потянул его в карман.

– Вы уж не обессудьте… Деньги вам не к чему, а я вам, мужички, на те деньги лучше панихиду закажу, – пробормотал Яков Осипович неизвестно кому.

Тут ему показалось, что в темноте что-то шевельнулось…

Он резко обернулся, но никого не увидел.

– Илко, ты, что ли шумишь? – спросил он в двери, зная, что самоед остался снаружи.

Не дожидаясь ответа, Бекетов, сунув бумаги за пазуху и крепко подтянув пояс, чтобы они не выпали, подошёл к красному углу, где висела икона Николы Морского¹⁹ – самого почитаемого среди мореходов святого. Сняв её и спрятав на груди, Яков Осипович вышел наружу.

– Уходим, – сказал он, взглянув на край тучи, выползающий из-за скал.

Резкий порыв ветра заставил его отвернуть лицо в сторону ладьи, что ожидала их у другой оконечности мыса, там, где льда совсем не было.

– Матерь божья! Только бури нам не хватало, – крикнул Савва, который уже маячил у борта, готовясь покинуть кочмару.

– Тихо! – Бекетов сделал знак рукой и остановился, с удивлением прислушиваясь.

– Ты что, Яков Осипович?

– Показалось… будто плачет кто… Тоненько так… – кормчий, откинул капюшон и недоумённо обернулся.

Все трое замерли, словно бы среди завывания ветра и шума волн можно было различить в этом навьем царстве какой-то живой, посторонний голос.

– Нет тут никого. Я и на носу смотрел, и в трюм спускался, – сказал Савва недоумённо.

Бекетов обернулся… Тут, и правда, живых не было. Только скрючившийся у борта труп смотрел на них пустыми заледеневшими глазами.

– Яков Осипович, уходим, – жалобно протянул молодой. – Нам ещё до берега добраться надо, а оттуда на лодке – до ладьи… – он первым, зацепив верёвку за багор, спустился вниз, на льдину. Прыгать он опасался, чтобы сбитые затором и недавним морозом льдины не разошлись под его ногами.

Бекетов сделал шаг в сторону борта снова замер.

Да что же это за звук, такой, что сердце рвёт? Не птица же кричит… Да и какие сейчас птицы, если на дворе – самый канун праздника Воздвижения²⁰, когда считается, что на зиму поворот пошёл. Все крылатые уже в тёплые края улетели…

Бекетов обернулся в сторону казёнки, откуда отчетливо слышались сквозь все посторонние шумы чьи-то всхлипывания. От этого звука мороз шёл по коже.

Откуда тут этот тоненький, жалобный, такой настоящий плач?

– Яков Осипович! Буря идёт! Уходить надо! – Савва нетерпеливо замахал руками.

Илко тоже прислушался. Он сделал несколько шагов в сторону каюты кормчего, словно бы тоже чего-то услышал.

Тишина…

Ветер воет, да море сильнее шумит, разбиваясь о льдины затора.

В эти звуки внезапно ворвалось сплетённое из непонятных слов причитание с ноющими всхлипами.

Бекетов и Илко переглянулись. Не послышалось ли им обоим? Старик-самоед поднял руку, указывая пальцем на дверь в казёнки. Звуки шли оттуда.

Яков Осипович, пытаясь сдержать суеверный ужас, взглянул туда, куда указывал самоед.

С их места была видна лишь часть кровати с наваленными на неё шкурами. Кажется, в том углу и было неясное шевеление.

– Ох ты ж! Там же… никого, – Бекетов готов был поклясться, что в каюте, когда он в неё заходил, было пусто. – Спрятаться негде… Может, это ветер… или… собака?

– Уходить надо, – быстро сказал Илко, откинув назад седые волосы, заплетённые в две косы. – Недобро тут…

Он направился к борту.

– Яков Осипович! – донёсся нетерпеливый голос Саввы – Мы идём? Ветер крепчает… Что же вы!

Бекетов, как завороженный, смотрел внутрь казёнки. Он ясно видел шевелящиеся шкуры, и точно понимал, что это не ветер приводит их в движение.

Его взгляд скользнул по телам замерзших людей. Может, зря он дважды чертыхнулся тут, на палубе? Нельзя при нави поминать нечистого.

Бекетов был не робкого десятка, но нутром чувствовал, как цепкий, липкий страх морозными иголочками покалывает откуда-то изнутри…

Яков Осипович медленно сосчитал про себя до трех и резко шагнул внутрь каюты.

Шкуры шевелились.

Там, под ними, что-то было… Оттуда, изнутри, донесся не то всхлип, не то тоненький плач.

Кормчий взял за край кусок меха и потянул его на себя.