Kitobni o'qish: «Главное – включи солнце»

Мария Седых
Каллиопа

1

Доктор заглянул в переноску – и не поверил своим глазам. Снял очки, чтобы между ним и увиденным не было преграды. Попытался найти увиденному простое объяснение. Но прошло минуты две, а доктор все еще не верил: ни собственному взгляду, устремленному в темный угол переноски, ни слуху, уловившему тихое бормотание того, кто в ней сидел, ни обонянию – а оно пахло, это создание. Летней степью – такой, где растет и розовый клевер, и голубой иван-чай; карамельным попкорном и кинотеатром, который не ремонтировали лет сорок. И совсем чуть-чуть – конюшней, непременно такой, куда каждый день приходят дети, чтобы посмотреть на пони.

Кабинет больше не казался ему серым. День – тоже. Собственные глаза, взгляни он сейчас в зеркало, не показались бы ему серыми – хотя были такими уже тридцать три года. Доктор заглядывал в переноску, и ему казалось, что свет, заполняющий кабинет, исходит не от светодиодной трубки под потолком, а сквозь витражное окно. Само собой, ни витража, ни даже самого окна в кабинете не было.

Казалось, все, происходившее до этого, не имело значения.

Но так казалось только доктору. Это простительно: он видел создание в переноске впервые. Зато для особы, которая принесла это создание в ветеринарную клинику, – путь сюда имел некоторое значение. Что же было до?

Особа вошла в клинику и оглядела пациентов. Никто не залаял и не зашипел, потому что с собой она принесла только обычную человеческую тревогу, что-то притихшее в переноске – и звуки летнего города, которые исчезли, как только за ней закрылась дверь.

Кошки, спрятанные в переносках, оставались обидной загадкой для собак. Собаки, как всегда, отличались портретным сходством с хозяевами. Каждый из присутствующих был отражением своего спутника – или, по крайней мере, однозначной ассоциацией: береза – подберезовик; осина – подосиновик; пенек – опенок; бухгалтер Регина Ивановна – бульдог Ярик; седой географ Евгений – хаски Алтай; большеглазая Лидочка – чихуа-хуа Долли.

Ната сказала всем: «Привет».

Она всем сердцем любила это место за то, что их здесь спасали. И всей душой боялась этого места – потому что на заднем дворе клиники кремировали тех, кого не удалось спасти.

Ната спросила, кто последний в шестой кабинет. Оказалось – никого. В шестом кабинете принимали экзотических животных, а самым экзотическим созданием среди зримых присутствующих была, похоже, Лидочка. Ната прошла в шестой кабинет.

Ее волосы были выкрашены в такой плоский синий цвет, а челка выстрижена так квадратно, что доктору особа напомнила автобус, въезжающий в депо. Круглые, испуганные глаза подчеркивали это сходство.

Доктора звали Сашей, но чаще – просто «доктором». Вместо того чтобы представиться, он сказал:

– У нас стучаться принято.

Возможно, потому его и звали «доктор», что вот так он и здоровался.

Ната подошла к столу, за которым сидел доктор, и постучала по столешнице три раза. Сказала:

– Здравствуйте.

Особа больше не напоминала автобус. Теперь она, по мнению доктора, походила на синеволосую дуру. Для подростка у нее был слишком самоуверенный рот и слишком много взрослых линий на лице. Для взрослой – очевидно, не хватало ума. Кто в тридцать лет красится в синий? Кто носит челку вместе с первыми морщинами?

Дура.

Доктор указал на переноску, затем – на шейное украшение Наты, похожее на ошейник.

– Кто кого привел? Кого лечим?

Придумывая новые колкости, доктор крутил в пальцах ручку. Ната подумала, что на руках его – не волосы, а шерсть, и руки эти совсем не сочетаются с тонким, нежным, гладко выбритым лицом.

– Я ветеринар, не психиатр. Если, по-вашему, вы чей-то питомец, это, знаете, не ко мне.

Еще, думала Ната, он наверняка считает свои глаза серыми, а ведь они зеленые.

– Меня предупреждали, – ответила Наташа, – что вы хам. И людей не любите – по крайней мере, очень стараетесь. Но все, что в чешуе, в шипах, в броне, в иголках – любите. И лечите отменно.

– Лучше всех в городе. – Доктор блеснул очками, прямо как в рекламе. – И я не хам, – добавил он, спохватившись.

– Тогда спасите его, – попросила Ната.

И открыла переноску.

– Что это?

Доктор посмотрел на Нату – и почувствовал новый оттенок собственных глаз. Ему показалось, что он в Изумрудном городе, что стекла его очков стали нежно-зелеными. Спустя секунды это ощущение прошло, но после – даже спустя годы – возвращалось не раз.

– Кто, – сказала Ната.

– Что?

– Не что, а кто.

– Кто это?

Доктор раздражался. Ему хотелось бы найти для Наты еще гадостей за ее учительский тон, но не мог, по крайней мере пока.

Он стоял на одном колене, как рыцарь, перед открытой переноской. Из него словно бы вычли двадцать лет: счистили броню, шипы, колючки – все, что доктор так старательно растил все эти годы.

Думал – броненосец. Оказалось – ананас.

– Это Каллиопа, – сказала Ната.

– Что она такое?

– Он.

– Каллиопа – женское имя.

– Не всегда. Вас вот как зовут?

– Саша.

– Ну вот видите.

Доктор понял не сразу.

Когда понял, решил не сдаваться:

– Это другое. Каллиопа – вы же слышите, как звучит?

– Ну есть же имя «Степа». Вы же слышите, как звучит? Оно тоже, по-вашему, женское?

Доктор прикрыл глаза левой рукой. Большой палец прижался к левому виску, безымянный – к правому. Пальцы отсчитали четыре удара в висках. Затем доктор уточнил:

– Вам бесполезно что-то объяснять, да?

– Совершенно бесполезно, – подтвердила Ната.

– Хорошо. – Доктор, конечно, думал иначе, но говорить об этом не хотелось. – Все-таки – кто это? И что с ним?

– Не знаю, кто это. Он умирает.

– Вы не знаете, кто это?

Доктор рассердился. По голосу было понятно: темные волоски на его затылке встали дыбом.

– Не знаю, – повторила Ната. – Вы же ветеринар. Вам виднее.

– Это ваше домашнее животное.

– Мое.

– Откуда оно у вас?

– Не помню. Вроде от родителей досталось.

– Кто ваши родители?

– Учителя. А ваши?

– Архите… Какая разница?

– А какая вам разница, кто мои?

Доктору хотелось плакать. Он ощутил себя собачонкой, которая чует кошку, но не может найти.

– Послушайте. – Он подошел к Наташе сбоку, поближе к ее уху – чтобы та действительно его послушала. – Я в жизни ничего подобного не видел. Возможно, никто, кроме вас, такого не видел.

– Вы же видели только что.

– Не перебивайте меня. У вас в переноске редчайшее животное. А вы паясничаете…

Наташа перестала слушать и повернула лицо к доктору. Тот оказался совсем близко: если бы она захотела, то легко укусила бы его за нос.

– Я пришла не выяснять его происхождение, – сказала Ната. – Его надо вылечить. Вы доктор? Или так, зевака?

– Я лучший в городе ветеринар, – оскорбился доктор. – И должен знать, с чем я имею дело.

– Разберетесь.

Доктор открыл было рот – и одернул себя на полуслове.

Ната знала, что это за слово. «Проваливай».

Но любопытство и восторг оказались сильнее этого слова.

Поэтому доктор промолчал. Потом спросил:

– А если оно опасно?

– Не опасно. Видите у меня шрамы? Ожоги? Покусы? Могу раздеться, чтоб вы убедились…

– Вот этого, пожалуйста, не надо, – поморщился доктор. Я же сказал – я не психиатр.

Ната засмеялась.

– Он не опасен. Я тоже. Не бойтесь.

Доктор не боялся – просто хотел ее прогнать. Но не мог.

– Почему вы думаете, что он умирает?

– Чувствую.

– Конкретнее.

Ната задумалась. Доктор снова опустился на колено и заглянул в переноску. Он выглядел растерянным, и Наташе захотелось погладить его по голове.

– Он не летает, – стала перечислять она, – не поет. Не светится. Много спит. Не танцует.

Доктор посветил фонариком в переноску.

– Хотя, – продолжала Ната, – он и раньше не танцевал.

Доктор смерил ее таким взглядом, что на секунду Наташу ослепило.

Миг спустя оказалось, что это всего лишь фонарик: доктор случайно посветил ей в глаза.

– Но, мне кажется, он может танцевать, – прозрев, продолжала Ната. – Может, даже и танцует. Когда никто не видит.

– Давайте работать с фактами, – предложил доктор.

– Давайте работать не здесь, – предложила Ната. – Если вы готовы взяться за лечение.

Она закрыла переноску.

Доктор занервничал.

– Это клиника. Где я еще должен работать?

Ната взяла с его стола ручку и записала на листке для рецепта свой номер телефона.

– Я не лечу на дому, – отрезал доктор.

– Как хотите, – пожала плечами Ната. – Найду кого-нибудь еще.

Она подняла со скамьи переноску.

– Зачем вы вообще пришли? – Судя по голосу доктора, он ненавидел эту особу.

Это было не так; но Наташа уходила, и к тому же уносила с собой самое удивительное, что он когда-либо видел.

– Чтоб показать вам его.

– Нельзя было фото прислать?

– Нельзя. До свидания, господин Айболит, – съехидничала Ната на прощание.

Доктор не успел ничего сказать.

Он остался один.

К нему приходили люди – приносили пациентов. За следующие шесть часов у него побывали геккон, игуана, желтый питон, пара черепах и горностай.

Но весь день он чувствовал, что остался совсем один.

Пока солнце ползло над городом, мысли доктора следовали за светилом: к западу от клиники находился приют для собак и кошек, где доктор бывал дважды в неделю – помогал, чем мог. Лечил приютских бесплатно – и любил их больше, чем экзотических. Это было единственное место, где доктор чувствовал себя по-настоящему полезным. Поэтому мысли все время ползли вслед за солнцем, на запад, и доктору приходилось раз за разом их оттуда возвращать.

А когда они возвращались, доктор снова оставался один – и вспоминал о Каллиопе. Сперва доктор хотел поделиться впечатлениями с друзьями; начал писать сообщение о чудо-звере лучшему другу. Перечитал перед отправкой – и понял, что написанное похоже на пересказ сна.

Что я за дурак, подумал доктор.

И не стал отправлять сообщение.

Когда солнце ненадолго оставило город в краю теней, он добрался до мысли о том, сколько может стоить этот зверь.

Рабочий день закончился, а доктор все не уходил из клиники. У себя в кабинете он думал о том, что бы сделал на его месте взрослый человек. В конце концов он нашел ответ на свой вопрос; правильный ли – сказать трудно, поскольку к тому часу солнце уже оставило город.

Доктор позвонил кому-то. Набрать этот номер он не решался несколько лет. На другом конце провода ему были рады. С ним долго беседовали.

Ну вы же понимаете, сказали ему, что нужно подтверждение.

Что, если все так, как вы говорите, жизнь ваша не будет прежней.

Вы принесете пользу – и себе, и нам.

Но вы же понимаете, что договор, если вы его подпишете, не подлежит расторжению.

Да, сказали ему, мы можем платить по частям. Как только увидим все собственными глазами.

Нет, сказали ему, дальнейшая судьба объекта вас не касается.

Вы же понимаете, что сроки устанавливаем мы.

И вы же понимаете, что теперь нам это очень интересно.

И даже если вы, коллега, передумаете – нам будет очень интересно.

Очень.

Доктор все понял. И позвонил Наташе.

2

Он надавил на черный пятачок звонка, и в глубине квартиры словно ударили в колокол – то ли церковный, то ли корабельный.

Пока доктор размышлял, есть ли колокола в корабельных часовнях и существуют ли на свете храмы в виде кораблей, дверь открыли.

Вначале было слово:

– Привет.

А затем доктор увидел ее глаз: Ната чуть-чуть приоткрыла дверь и, как ребенок, смотрела в щель, разглядывая гостя.

Доктор молчал; и думал, что, вероятно, у нее очень плохое зрение. Иначе зачем так долго рассматривать того, кого ты видела еще вчера?

– Айболит, – напомнил он.

– Ты пришел, – радостно сообщила она и наконец открыла дверь.

Спасибо большое, подумал доктор, а то бы я решил, что заблудился.

– Мы переходили на ты? – уточнил он.

– Нет, – вспомнила Ната – и немного расстроилась. – Проходи-те.

В доме пахло ее диковинным зверем, а еще табаком и блинами.

– У меня нет тапочек, прости-те, – говорила Ната, – зато есть всяческие шляпы.

Ната открыла зеркальный шкаф, порылась в нем и протянула доктору оранжевую бейсболку с зеленым козырьком.

– Это не шляпа, – сказал доктор.

– Как хоти-те.

Доктору показалось, что в высоту квартира больше, чем в ширину. Узкий коридор из прихожей вел в комнату, на которой висела коллекция табличек: «НЕ ВЛЕЗАЙ! УБЬЕТ!», «СТОЙ! ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!», «НЕ ОТКРЫВАТЬ. РАБОТАЮТ ЛЮДИ».

– Здесь уборная, – указала Ната на первую дверь по левую сторону коридора, – дальше налево – кухня и гостиная. Прямо – моя комната, туда входить нельзя. Не входи-те.

– Да, я прочел.

– Направо – спальня.

– Не пригодится, спасибо, – заверил доктор. – А где зверек?

– В спальне, – сказала Ната. – Спит.

Каллиопа спал – негигиенично – на широкой хозяйской кровати; он негромко храпел. Наташа не заправляла постель, и доктор обнаружил зверя раскинувшимся в забытьи на белой простыне. Услышав, что кто-то вошел, Каллиопа открыл глаза и стал похож на зверя с белокаменного Дмитриевского собора во Владимире.

– Почему он спит на кровати? – осведомился доктор.

– Он спит где хочет. Он свободный зверь.

– Так чего же вы его на волю не отпустите?

– Отпускала. Возвращается.

Каллиопа поднял голову; морда у него была сонная, в носу застыл храп, в глазах – вопрос. Доктор подошел к зверю, протянул руку ладонью вниз, и Каллиопа доверчиво потянулся к ней носом.

– Его можно трогать голыми руками? – спохватился доктор, отдергивая руку.

– Я трогаю, – сказала Ната, демонстрируя маленькие розовые ладони.

– И как?

– Мне нравится.

– Ну, хорошо, – сказал доктор.

И трогал Каллиопу целый день.

Он прощупывал невиданного зверя – и выяснил, что у того есть большое сердце, мягкий, как у собаки, живот и странный, как у морского конька, позвоночник. А еще – спрятанные в белой гриве маленькие рога, похожие на речные ракушки, и небольшие крылья, которые Каллиопа смущенно прижал к бокам и отказался демонстрировать.

Каллиопа весил двенадцать кило. Когда радовался, достигал тридцати трех сантиметров в холке. Когда грустил – ограничивался тридцатью. Четырехкамерное сердце качало по его сосудам горячую кровь. Температура тела составляла сорок градусов Цельсия – но, как отметил доктор, с поправкой на переживания.

Подвижный хвост, похожий на кошачий, по сути своей оказался ближе к хвостам ящериц – и, когда Каллиопе стало не по себе, остался в руках у доктора.

Каллиопа, соответственно, остался без хвоста, но стал даже изящнее, в облике его неожиданно проявилось что-то оленье.

С чего Ната взяла, что он мужского пола, доктор так и не понял. Однако назвать Каллиопу самкой он тоже не мог, поэтому на сей счет помалкивал.

Еще зверь слегка менял цвет, оставаясь в рамках очень светлого спектра. Перламутровая чешуя была жесткой на спине и груди, а на морде, животе и лапах структурой больше напоминала перья маленьких птиц. Также, по словам Наташи, иногда Каллиопа светился; но когда заболел – перестал.

– Фосфоресцировал? – уточнил доктор.

– Ваще, – подтвердила Ната. – Но это редко.

Она старалась не оставлять Каллиопу и доктора наедине; покидала их, только чтобы сменить пластинку: в гостиной, у окна, стоял граммофон, и из латунного рупора целый день раздавались старые песни чернокожих американцев.

Помимо граммофона, в гостиной обитало множество другого старья: круглое зеркало с рамой в форме солнца, коллекция фарфоровых фавнов на ореховой этажерке; в трех массивных ящиках – коллекция игральных карт и географических, вперемешку; инкрустированный столик, едва выдерживавший уложенные на него шкатулки; советская остекленная «стенка», битком набитая посудой и коробками; а также часы с маятником, часы, которые шли в обратную сторону, и часы без кукушки – створки ее домика над циферблатом были распахнуты, но сама кукушка, по словам Наташи, улетела.

Пластинка бежала под иглой, стрелки часов падали к цифре шесть – и вновь взбирались к двенадцати, солнце заходило на новый круг, а Каллиопа вертелся в руках доктора и никак не давал себя как следует осмотреть.

– И каково обладать таким сокровищем? – поинтересовался доктор.

– Каким? – встрепенулась Ната.

– Таким, – сказал доктор, указывая на Каллиопу.

– Странный вопрос, – поморщилась Ната.

– Никогда не думали его продать?

Ната рассмеялась.

Доктору от этого смеха стало не по себе.

– Никогда не думали продать почку? – спросила его Ната.

– Думал, – признался доктор.

– А сердце? – поинтересовалась Ната.

Улыбка ее растаяла.

Доктор промолчал.

На следующий день он привез с собой медицинское оборудование.

Доктор направил на Каллиопу портативный рентген-аппарат, и тот почему-то сразу сломался.

Ультразвуковой сканер не сломался, но отказался выдавать ультразвук; вместо этого настроился на какую-то радиоволну и включил доктору прекрасный скрипичный концерт.

А как только доктор подошел к пациенту с иглой и пробиркой, чтобы взять кровь на анализ, Каллиопа исчез.

– Он и так умеет? – осведомился доктор, стараясь сохранять спокойствие.

Его невозмутимый вид должен был обозначить, что с такими пустяками он сталкивается каждый день. Все-таки специалист по экзотическим животным.

– И так, – подтвердила Ната, – но очень редко. Боли боится.

– То есть его невозможно травмировать?

– Можно, почему. Если неожиданно напасть. Но вы же, я надеюсь, на него не нападе-те.

– Не нападу. И уже, пожалуйста, можно на ты?

– Пожалуй-те.

На седьмой день обследований ему так и не удалось установить, из чего состоит и что представляет собой Каллиопа.

Сказать себе, из чего состоит и что представляет собой Ната, доктор тоже не брался. Но все чаще смотрел на нее.

Она курила. Дымила, как паровоз «Сортавала – Рускеала», ругалась, как подмастерье сапожника, и радовалась, как ребенок, когда доктор приходил изучать Каллиопу.

Каждый раз Ната предлагала ему вместо тапочек «всяческие шляпы», и каждый раз доктор отказывался.

Часто Наташа закрывалась в своей комнате и работала; кем, над чем – доктор не знал. Когда он спросил ее об этом, Ната заявила, что она монтажер. Доктор в этом сомневался.

На то были причины: несколько раз в день к Наташе приходили разные люди – как правило, испуганные и грустные; а несколько часов спустя уходили – как правило, спокойные и счастливые. Мужчины и женщины, старые и молодые, они всегда приходили поодиночке.

Доктор решил, что Наташа – психолог-самоучка.

– Вам повезло, – сказала как-то доктору одна из ее посетительниц, словоохотливая пожилая женщина, – она настоящая волшебница.

Женщина обувалась в прихожей и сияла от радости. Видно, решила, что доктор – мужчина Наташи.

Он открыл рот, чтобы сообщить, что это не так, но Ната его опередила:

– Я монтажер, – сказала она, выглядывая из кухни.

Волосы ее немного отросли за те недели, что провел с ней доктор; он заметил золотисто-русую линию у корней на проборе – и умилился: такие волосы обычно бывают только у детей, потом темнеют.

Вслух доктор сказал:

– А я-то думал, ты седая.

Ей было смешно, а не обидно. Доктору это нравилось.

На шее, кроме своего дурацкого ошейника, Наташа носила деревянный крест и серебряный ключ размером с ноготок. Слева от ключа на ее коже темнела родинка в форме замочной скважины.

Ее голос подстраивался под тон собеседника; на третью неделю общения доктор обнаружил в ее лексиконе свои любимые фразы и слова-паразиты. Все отчетливее он слышал в ней себя.

Иногда доктор приходил после обеда, а Наташа еще спала; она в этом не признавалась, но ее выдавали помятые ресницы: расчесать волосы по пути из спальни она успевала, ресницы – нет. К вечеру они распрямлялись сами, и Наташа становилась необычайно хороша.

Она тоже все чаще смотрела на доктора.

Ей нравилось, как он ворчал. Ей нравилось, как он молчал. И как нарочно не смотрел на Наташу, когда та сидела, уставившись на него особо нагло.

Доктор возился с Каллиопой, а Ната пялилась на него, почти не моргая, и знала, что он видит это краем глаза; что раздражается.

– Что я, телевизор, что ли? – спросил доктор однажды, не выдержав очередных наблюдений.

– Скорее, зоопарк, – ответила Ната.

Он попросил ее покинуть помещение. Она долго смеялась.

Чем дальше, тем больше Ната старалась не мешать доктору, а помогать. Когда она не принимала посетителей, эти двое работали вместе: таскали туда-сюда тонны оборудования, обреченного на скорую гибель; по десять раз на дню выманивали Каллиопу из-под кровати и снимали со шкафа; искали в советских, российских и зарубежных ветеринарных журналах хоть какие-то статьи, которые могли бы помочь в поисках.

Ни в журналах, ни в сети не находилось ничего полезного. Зато доктор обнаружил, что у Наты сильные руки и доброе сердце.

В один из вечеров она даже помогла взять на анализ кровь Каллиопы. Доктор поместил образец в анализатор, и тот рванул. Доктор разозлился, Каллиопа испугался, а Ната обрадовалась фейерверку.

Они поругались, прибрались и сели пить черный чай: Ната и доктор – из чашек, Каллиопа – из блюдечка.

– Он любит пить из блюдечка, – пояснила Ната.

Так проходили дни.