Hajm 627 sahifalar
Воспоминания торговцев картинами
Kitob haqida
Впервые под одной обложкой публикуются воспоминания двух знаменитых парижских маршанов, торговцев произведениями искусства. Поль Дюран-Рюэль (1831–922), унаследовавший дело отца, первым начал активно скупать работы импрессионистов, рекламировать и продавать их, а Амбруаз Воллар (1866–939) стал, пожалуй, первым широко известным и процветающим арт-дилером XX столетия.
Этих людей, очень разных, объединяют их главные профессиональные качества: преданность искусству и деловое чутье, способность рисковать, что и позволило им обоим, каждому по-своему, оказать влияние на развитие искусства и сделать состояние на покупках и продажах «нового искусства» в ту пору, когда это лишь начинало превращаться в большой интернациональный бизнес.
В книгу вошли также предисловие доктора искусствоведения М. Ю. Германа и аннотированный именной указатель.
I. Лирическое вступление Подвох пришел, откуда не ждали; вступительная статья умудрилась стать лихой смесью уныния и пафоса. Автор её проводит параллели между одними из самых известных торговцев картинами, Полем Дюран-Рюэлем и Амбруазом Волларом, отмечая сходства и различия. Может, для кого-то такое и выглядит своеобразным аперитивом, но фактически толку никакого; разница между Д.-Р. и В. видна после прочтения первых же страниц их воспоминаний, а некие забавные моменты их карьеры читатель и так обнаружит — сомнительное удовольствие через четыреста страниц от начала читать дословно то же, что тебе зачем-то запихнули ещё до знакомства с торговцем. Сюда же заявления в духе
Воллар в своих воспоминаниях упоминает о Дюране бесстрастно, информативно и всего пятнадцать раз. Дюран-Рюэль о Волларе не говорит ни разу.
Извините? За страстью вам в другой жанр. ВСЕГО пятнадцать раз? Воллар о Ван Гоге столько же говорил, если не меньше. Дюран-Рюэль не упоминает? Ну, а) он старше на 30 лет, б) он не то чтобы тусовщик, в) а мы тут не ради художников собрались, нет?
Зачем мсье Михаил Герман постоянно уточняет, как то или иное слово/обозначение/выражение выглядит на французском или английском, я как переводчица не вдупляю. Ах, лавочка у нас une petit boutique! В радостном настроении cheerful, а в дурном cheerless! Единственный раз, когда это реально имело смысл — пояснение, что «Подвальчик» Воллара, a.k.a эдакой художественный салончик буквально в подвале, в оригинале la cave. Остальное… сомнительно.
Жму руку дочитавшим до этого места моего, кхм, обзора, даже лучше, я вам клянусь.
II. Хроники Дюран-Рюэля Должна сказать, Д.-Р. вызвал симпатию, когда написал, что уже половину выставок и показов забыл и всё пришлось восстанавливать по документам. Прелесть же! Подход очень прагматичен, строг, приводятся списки картин, точные суммы, имена коллекционеров и названия галерей. Тот момент, когда неровность повествования нравится; Д.-Р. выдает бухгалтерские выкладки, а затем вспоминает знакомство с конкретным художником, снова видит перед собой заинтересовавшую картину — и его уносит на волнах интереса и запала, когда хочется бежать, делать, работать, рассказать каждой собаке на улицах Парижа о школе 1930-х, об импрессионистах, о новом в искусстве.
Прожив всю жизнь среди честных людей, я был доверчив и не мог даже предположить, что такой богатый человек захочет обманывать и эксплуатировать меня.
Трогательно на самом деле. Я лично верю, что он действительно переживал, когда не мог продать картину нуждавшегося художника. Он, как только появлялась возможность, сразу отправлял друзьям деньги, чтобы хоть как-то помочь.
Вернемся на мгновение к автору вступительной статьи: он задаётся вопросом, а любил ли Д.-Р. искусство, не было ли это простой коммерцией? И коммерцией оно, конечно, было, но любви это не противоречит.
Мое страстное увлечение творениями наших великих художников совершенно ослепило меня, я забыл, что я коммерсант и что целый ряд обстоятельств не позволяет мне предаваться столь дорогостоящим затеям.
Конечно, неоднократно Д.-Р. рассказывает истории с различными художниками — Милле, Руссо, Делакруа, Курбе, Мане, Моне, Боннар… О них я распространяться не буду, дабы сохранить интригу, но было очень интересно. Есть что-то особенно завораживающее в том, как привыкаешь о ком-то думать С Восхищением, мол, это же Сам (!) Боннар, а упомянутый Боннар в воспоминаниях Дюран-Рюэля молча рисует угольком на изнанке холста человечка и убегает, предположительно с хихиканьем.
III. Жизнеописание Воллара Очаровательное:
Вспоминается один вечер, когда я сопровождал Дега и Ренуара, возвращавшихся к себе домой. Ренуар, страсть которого к красному цвету известна, показал Дега на ослепительно-белую луну в небе и воскликнул: «Какая там внутри краснота!»
Дега: ? Воллар: ? Луна: ?
Поскольку Воллар значительно общительнее, если не сказать болтливее, своего предшественника, его мемуары значительно солиднее по объему и общему содержанию (в моей читалке для Д.-Р. еле наскреблось двести страниц, у В. же под тысячу). Он гораздо меньше пускается в уточнения ценообразования и сравнения исходной и финальной цены на картины, отдавая куда больше внимания множеству анекдотов и характеристик. Он постоянно куда-то бежал, с кем-то знакомился, у кого-то добывал гравюры, акварели, наброски, холсты. Воспоминания цепляются одно за другое, поэтому периодически становится сложно ориентироваться в хронологии; впрочем, в некоторых главах В. прилежно и последовательно рассказывал то об одном, то о другом художнике, будто составлял реестр своих знакомых.
Наконец, после ста пятнадцати сеансов, Сезанн с удовлетворением сообщил мне: «Я не могу сказать, что недоволен передом рубашки…»
В наблюдательности ему не откажешь. В энергичности тоже; залез и в книгопечатание, и в написание книг, и в путешествия заодно помчался (и это уже, надо сказать, утомляет читать; безусловно, автор мемуаров имеет право писать то, что хочет, тем более основную тему частично продолжает затрагивать, но небоскребы Нью-Йорка были бы интересны в книге про архитектуру).
Художник может сказать все, рисуя одни фрукты, цветы или облака.
Думаю, куда приятнее читать неторопливо и размеренно. С таким количеством баек и событий возникает ощущение, что тебя заперли в тесном помещении с неутомимым экстравертом, и это надо как-то выдержать и не сойти с ума. Много информации, замечаний, прибауток, множество картин, множество имен, галерей, улиц, Дега, Ренуар, Руо, Сезанн, ПикассоШефферВизевагогендомьестейнленморенматисс… Хочется порой попросить немного успокоиться.
К счастью, в конце книги приведен именной указатель, что в данном случае гениально.
Засим резюмирую: книжка хорошая, добыла в бумаге себе в la bibliothèque. Ни в коей мере не руководство по миру искусства Франции, но приличное знакомство с теми, кого можно считать мэтрами. Даже если кто-то из них при жизни от звания мэтра бесился.
Я устроил выставку Сезанна, где фигурировало полотно, написанное на пленэре и изображающее обнаженных женщин рядом с персонажем, своим одеянием напоминающим пастыря. Холст был помещен в раму, с которой забыли снять старую табличку, гласившую: «Диана и Актеон». В газетных отчетах картину описывали таким образом, словно речь действительно шла о купании Дианы. Один художественный критик превозносил даже благородство позы богини и целомудренный вид окружавших ее дев. В частности, он восхищался жестом служанки, которая у входа на поляну простерла руку, будто хотела сказать: «Поди прочь!» «В этом движении узнаешь раздраженный жест оскорбленной невинности», – добавлял критик. Картина очень понравилась одному из моих клиентов: – Если бы у меня уже не было выдающегося полотна Тассера «Купание Дианы», я обязательно приобрел бы эту картину. Через некоторое время ко мне обратились с просьбой дать для какой-то выставки «Искушение святого Антония» Сезанна. Я пообещал послать этот холст, но, поскольку его вскоре купили, я отправил вместо него так называемую «Диану и Актеона»; на сей раз на раме не было никаких подписей. Но так как все ждали «Искушение святого Антония», картина была включена в каталог именно под этим названием. Поэтому на страницах одного журнала произведение описывалось таким образом, словно речь шла об «Искушении святого Антония». Там, где раньше восхвалялось благородство Дианы, художественный критик обнаружил колдовскую и в то же время коварную улыбку дочери Сатаны. Негодующий жест служанки превратился в бесстыдный жест обольщения. Лже-Актеон стал исполненным пафоса святым Антонием. В последний день выставки пришел любитель, отвергнувший картину раньше, когда она называлась «Диана и Актеон». Он держал в руках упомянутый мной журнал и с торжествующим видом говорил: – Я только что купил «Искушение». Какой потрясающий реализм! Увидевшись в очередной раз с Сезанном, я рассказал ему о превратностях, случившихся с его картиной. – Да там ведь нет сюжета. Я всего лишь попытался передать определенные
Sharhlar, 1 sharh1