Kitobni o'qish: «Через тернии к звёздам»

В этой жизни можно пережить всё, всё кроме смерти

Глава 1. Во власти течения времени

Лондон, туманный и холодный, погрузился глубоко в сон. По мощеным улицам медленно, никуда не спеша, направлялись экипажи, в которых от пасмурной погоды дремали пассажиры. Даже дети в это время казались не такими весёлыми и активными, они сидели у порогов своих домов и что-то обсуждали, поднимая ленивый взгляд в сторону уходящих по улице спокойных лошадей, тянущих за собой тяжёлую повозку. И этим холодным утром резкий ветер ударил в окна Нерис-Хаус, принеся его хозяйке ужасную, болезненную навязчивую мысль. Она смотрела куда-то вдаль, не видя домов за окном, уплыв куда-то в потоке своих раздумий, как резкий страх вдруг сжал её сердце, и она судорожно вдохнула холодный и влажный воздух своего кабинета. Почему-то глаза стали жечь слёзы, и когда она увидела жухлую листву, которая закружилась у самой земли, резко обернулась и попыталась понять, где же она сейчас.

Ей вспомнилась зелёная рваная листва, которая неслась по кладбищу, огибая кресты и семейные склепы. Её отец, бывший владелец особняка Нерис-Хаус, в Гринвиче, Дамион Россер уже давно покинул этот мир и воссоединился со своей женой, с которой даже в семейном склепе расположены рядом. Но как бы давно это не было, для Глэдис казалось, словно его кончина была совершенно недавно. Она до сих пор помнила тот холод, который опустился на их дом, на следующие сорок дней, а такая мрачная погода заставляла её заново это переживать. Завешанные окна, чёрные платья и попытка сдерживать слёзы, чтобы не огорчать дочь. Как хорошо, что маленькая Руни всегда была столь понимающей, что позволила матери выплеснуть боль.

Пытаясь отвлечься от ужасных воспоминаний и неприятных мыслей, Глэдис прошла к тяжёлой деревянной полке и взяла с них каминные спички. Хозяйка особняка не могла никуда убежать от собственных переживаний, но она могла прогнать плохое настроение, поэтому она решила самостоятельно разжечь огонь в камине. Она не стала беспокоить миссис Джонс, и, присев на корточки и испортив две спички, всё же смогла заставить пламя разгореться. Звать экономку ей совершенно не хотелось, так как к ней приехал сын, и это была долгожданная встреча. Ко всему Глэдис решила, что такая женщина как она в силах обойтись без помощи прислуги.

Погрев ладони у набирающего силу огня, Глэдис заметила, что ей становится в некоторой степени, лучше и подошла к своему столу. Окинув взглядом разложенные бумаги, она решила сконцентрировать внимание на работе. Сев в кресло, она взяла в руки вскрытое письмо из налоговой службы и поспешила его изучить, ведь приближается конец года и необходимо точно знать о своих расходах в декабре. Но она совершенно не понимала, что читает. Ей даже пришлось прочитать первый абзац несколько раз, так как его суть, так и не стала ей понятна. А всё потому, что в её мыслях она стояла внизу, на первом этаже и смотрела вверх через пролёт лестницы. Глэдис до сих пор не верит, что это произошло на её глазах – её мать спускалась вниз по лестнице с третьего этажа, когда споткнулась за подол своего платья, и упала вниз. Она даже помнит, что платье её матери было голубым с белой оборкой по подолу, ведь край именно этого платья она увидела, глядя вверх. А затем голос отца и его слёзы. В столь раннем возрасте потерять мать, и быть обречённой на нелёгкую жизнь.

Глэдис сглотнула, она хотела избавиться от навязчивых мыслей в её голове, но они от неё уходить не хотели. Она зажала своё лицо руками и глубоко вдохнула, не веря, что сейчас эмоции достаточно сильные, чтобы взять над ней верх. Сковывающий всё внутри ужас объял Глэдис, он был, сравни панике, которую порой так сложно контролировать. И Глэдис смогла вычленить ту ужасающую мысль, которая бороздила её мозг: «А вдруг со мной что-то случится, и Руни будет расти без матери?».

В этот момент она вновь попыталась взяться за работу. Отложив письмо из налоговой службы, она решила написать письмо в благотворительный фонд, в который передавала средства для детей сирот, и открыла верхний ящик стола. И в этот момент ей пришла в голову совершенно другая идея – написать завещание. Но делать этого Глэдис не стала, она встала из-за стола, вновь прошла к камину и очень сильно пожалела, что рядом нет её любимого мужчины.

Энтин Уанхард был её неофициальным супругом, так как законы Англии запрещали выходить замуж повторно, но это не смущало ни Глэдис, ни самого Энтина. Они нашли опору друг в друге, и этого им обоим было достаточно, ко всему их отношения не осуждал никто из их знакомых. И пусть церковь давно отвернулась от них, а от Глэдис так и подавно из-за самовольного объявления развода с её мужем, они не видели в этом ничего преступного. Мистер Уанхард принял маленькую Руни как родную дочь, между ними быстро завязалась крепкая дружба, и девочка не считала постыдным обращаться к мужчине «отец» или «папа». Глэдис, прошедшей такой долгий и сложный путь, было безразлично, что говорят о ней люди в городе, но и они уже не считали её персоной non grata. Все приняли Глэдис Россер такой, какая она есть, ко всему с возрастом она стала терять прежний жар эмоций и была поглощена супружеской жизнью и воспитанием дочери, что также снизило накал страстей вокруг неё. Возможно, среди граждан Лондона нашлись бы те, кто даже не знал, что когда-то Глэдис Россер была женой преступника из группировки «Квартет» – Уильяма Хорсфорд.

Глэдис смотрела на пламя, и вдруг растянула губы в слабой, вымученной улыбке. Она очень сильно скучала. Дом казался пустым и холодным без её близких, но она успокаивала себя тем, что ждать осталось совсем не долго, ведь её супруг и дочь совсем скоро вернуться из Парижа.

Мистер Уанхард поехал туда по деловому вопросу, но Руни испытывала такой интерес к французскому языку, что Глэдис не смогла заставить её остаться дома. Хотя отчасти она понимала, что девочка интересуется не в меньшей степени и французской модой. Она догадывалась, что её дочь не вернётся в Лондон без пары новых туфель, без новых кружевных перчаток и, конечно же, без шикарной шляпки с лентой. Девочка росла, но практически не менялась – влюблять в себя она не перестала, более того, с каждым годом ей это удаётся всё лучше и лучше.

– Скорее бы Энтин приехал, – Глэдис свела брови, почувствовав, как внутри резануло от тоски, а потом, наведя на себя серьезный вид, словно кто-то мог видеть её мимолётную грусть, продолжила: – его ждёт целых два письма из банка.

– Миссис? – дверь медленно приоткрылась. – Вы звали?

Это был совсем состарившийся Сид, увидев его, Глэдис ощутила, как на неё накатила новая волна ужаса и тоски. Возраст согнул мужчину ещё сильнее, его тело невозможно сильно исхудало. Щёки провалились, а губы и пальцы на руках стали такого неприятного синюшного цвета, казалось, что жизнь вот-вот покинет его.

– Нет, Сид, – ответила женщина, – сегодня мне помощь не нужна, ты можешь идти отдыхать.

– Но как же хозяйка без Сида? Сид пусть и стар, но по-прежнему готов выполнять требования хозяина Нерис-Хаус.

Его голос был таким же сиплым, как и все годы, но сейчас он звучал несколько иначе. Сид был настолько стар, что чтобы он ни сказал, всё казалось мудростью старца.

– Спасибо, Сид! Я очень признательна тебе! На самом деле я со многим бы не справлялась без твоей помощи, но сейчас я отпускаю тебя отдохнуть! – Глэдис пыталась говорить, как можно нежнее и с улыбкой, чтобы не обидеть старого слугу.

– Я буду рядом, миссис Россер-Уанхард, зовите, если вдруг будет что-то необходимо.

Женщина не сдержала улыбку – по документам она не являлась официальной женой Энтина, поэтому не могла называться его фамилией. Но всё её окружение полностью игнорировало эту формальность. Для них она была его женой и ничьей более, поэтому называли её миссис Уанхард, пусть ей она и не являлась.

– Хорошо, спасибо, Сид, – женщина кивнула, и мужчина покинул кабинет.

В этот момент Глэдис вспомнила о госте. В Нерис-Хаус прибыл Джон Джонс – сын и старший ребёнок лакея и экономки семьи Россер. Он чудом выжил после вспышки холеры в церковной школе, в которой он учился, но вот его младшая сестра Марта пережить болезнь не смогла. И Глэдис, вспоминая её, вдруг задумалась, какой она могла бы вырасти. У девочки были свои особенности, Глэдис хорошо помнила, как та боялась прикосновений, не любила одежду и расчёсывания, ко всему она поздно начала говорить. Смогла бы она стать полноценным членом общества? Её же брат Джон очень сильно вырос, он стал даже выше Глэдис, выпрямил спину и стал обладателем достаточно обворожительной улыбки. Всё это заставляло выглядеть его старше своего возраста. Кроме того женщина могла выделить в нём и другие качества: такие качества как – он открыт, честен, образован и приятен в общении. Но при этом он никогда не поднимал тему о религии и Боге, а за столом явно не приветствовал молитву. Отлучённую от церкви Глэдис это не смущало, но миссис Джонс была явно недовольна поведением сына, она не одобряло отдаление от Бога в принципе.

– Ох, Джон, как же так!? – возмутилась однажды миссис Джонс. – Ведь в школе тебя учат уважать Бога.

– Бог Богом, матушка, а я хочу чего-то большего! – он улыбнулся, а его мать схватилась за сердце, приоткрыв от ужаса рот. – Знаете, я принял кое-какое решение.

– Дай Бог, моё старое сердце сможет это выдержать! – возмутилась она.

– После окончания школы я отправлюсь служить на корабле, – ответил юноша, расправив плечи и глянув на миссис Уанхард с большой гордостью во взгляде. Возможно, он считал, что только она из всех сможет понять его бросок в пучину страсти жизни против всех устоев его матери. Но помимо Глэдис его поддержал и мистер Джонс.

Он оказался крайне доволен решением сына, с огромную гостью он подошёл к нему и похлопал по плечу – наивысшее проявление одобрения со стороны мужчины.

– На корабль? Но кем? У тебя нет военной подготовки! И тебя возьмут только кочегаром! – заохала миссис Джонс.

– Ничего страшного, я её пройду, я знаю, что смогу.

Миссис Джонс была категорически против решения сына, она продолжала высказывать свои возражения. Объясняла сыну, как опасно открытое море, говорила о русалках, и об утонувших кораблях. Разве она, потерявшая дочь, может потерять и сына? Но Джон отказывался её слушать, он знал, каким хочет видеть своё будущее, поэтому все попытки переубедить сына оказались тщетными. И в тоге миссис Джонс согласилась, что быть моряком в любом случае лучше, чем быть прислугой или, хуже, нищим.

При этом мистер Джонс был полностью на стороне сына:

– Получишь звание, увидишь мир, будешь получать отличное жалование и купишь себе свой собственный дом. Нужно же нам с твоей матерью где-то свой век доживать.

После слов мужа миссис Джонс окончательно успокоилась, ей хотелось верить, что их сын сможет обеспечить себе безбедное будущее.

– И, если быть с вами до конца честным, я не просто так хочу в море,

– Джон опустил голову, словно желая спрятать лицо от лишних взглядов, – понимаете, есть одна девушка, – и тут его щёки стали такими же розовыми как стены в гостиной, а Глэдис, глядя на него, невольно улыбнулась, – у неё отец моряк, и она им так восхищается!

– Ммм, значит, девушка, – мистер Джонс довольно улыбался, – ну ничего, Джон. Любовь – это прекрасно.

Услышав слова отца, молодой человек вскинул голову и с ужасом посмотрел на него, а его лицо стало настолько красным, почти пунцовым, что голова Джона показалась Глэдис накалившимся докрасна чайником, который вот-вот лопнет. Она уже побоялась, что у него из носа пойдёт кровь, но она вновь опусти голову, когда услышал голос матери.

– Что ты такое говоришь!? – возмутилась миссис Джонс. – Любовь? Ему 17!

– Ну, так, дура старая, это ж самый возраст для любви, себя-то ты уже не помнишь, – ответил ей супруг, цокая языком, а потом обратился к сыну, – ты уж прости нас с матерью, но ты сам понимаешь, нам теперь любопытно, что это за девушка такая. И когда же ты успел с ней познакомиться?

– Беттани, – неуверенно произнёс молодой человек, – её зовут Беттани.

– Уже хорошо, – мужчина кивнул.

– Она из небольшого города рядом с нашей школой, – Джон смог поднять голову и посмотрел на отца, – я сбежать пытался…

– Ох, Святые небеса! – воскликнула миссис Джонс, и уже хотела что-то сказать, но её руку взяла уверенная и сильная рука Тома, который не собирался прерываться на возмущения супруги. Он перевёл на неё строгий взгляд, и та попыталась взять под контроль свои эмоции.

– И почему же? Про школу ты ничего дурного обычно не рассказываешь? – Том Джонс покачал головой, не совсем понимая причину такого поведения сына.

Джон пожал плечами и увёл взгляд:

– Да высекли меня, да это и не важно. Тогда я и решил бежать. Ночью.

Молодой человек вновь перевёл взгляд на отца, и тот одобрительно кивнул, чтобы он продолжил свой рассказ, и, уже несколько осмелев, Джон заговорил:

– Я смог перелезть через забор, когда спрыгивал с него, даже ноги не подвернул! – он улыбнулся, явно гордясь собой, но вот только его родители этой гордости не разделяли, особенно миссис Джонс, которая из всех сил старалась не начать делиться возмущениями. – Вот только я не знал, куда мне идти. Не по дороге же – найду тогда, догонят, я же пешком, а они – на лошадях. Я пошёл через лес, вот только вступил в чей-то капкан. Благо он оказался не на медведя, небольшой. Я сначала закричал, но попытался…

– Без подробностей, Джон, – попросил мистер Джонс, – пожалей сердце матери.

Та сидела, зажав рот своим платком и не в силах отвести глаза от сына. Ей было страшно поверить в то, что она могла потерять единственного ныне живого ребёнка где-то в лесах возле его церковной школы. На её глазах были готовы навернуться слёзы, и это уже случилось бы, если бы мистер Джонс не держал её за руку.

– Да не переживайте, матушка, – Джон улыбнулся, – я же целёхонький, жив, как видите. Я из леса вышел, и сил хватило дойти до небольшого городка. Я пить хотел, да и нога болела. Как-то дохромал до их колонки, уже хотел воды напиться, и замечаю девушку. А утро раннее, ещё не все проснулись, а она уже стоит с двумя полными ведрами.

– Какая хозяйственная, – миссис Джонс одобрительно кивнула, и Глэдис обрадовалась, что хоть что-то хорошее она нашла в этой истории.

– Она дала мне попить, а я так хотел воды, что выпил целое ведро, – Джон опять улыбнулся, – но она его вновь наполнила – это оказалось не проблемой.

– А нога-то твоя что? – мистер Джонс усмехнулся. – Или увидел её, да она болеть сразу перестала?

Джон опять порозовел и увёл взгляд:

– Не, – он слегка качнул головой, – нога болела. Я спросил её, почему она так добра ко мне, и она сказала, что такова воля Божья и привела меня к себе в конюшню, чтобы меня её родители не увидели. Её бы наказали, но она хотела мне помочь. Она мне ногу чем-то перемотала, а потом помогла к лесу вернуться, чтобы я вновь в школу попал. Меня там, конечно, высекли, но я всё равно иногда сбегаю, чтобы Бет увидеть.

– Очень трогательная история, – сказала Глэдис, при этом видя, как миссис Джонс готова начать кричать от негодования. Всё её лицо покрылось глубокими морщинами, а щёки покраснели. Подобное поведение сына настолько сильно её разочаровало, что она никак не могла совладать с чувствами.

– Что ж! – мистер Джонс выпустил воздух сквозь сжатые губы. – А её родители хоть знают, что вы испытываете интерес друг к другу?

– Нет, отец. Я боюсь, что нас осудят. Не могу я к ним прийти свататься пока моряком не стану.

– Она – недостижимая цель, сын, – заговорила миссис Джонс, убирая платок и хмурясь. Она уже немного успокоилась, но до сих эмоции одолевали её.

Не совсем понимая жену, миссис Джонс обратился к Глэдис:

– Подскажите, миссис Уанхард, неужели нет шансов?

Но Глэдис не успела начать отвечать, как заговорила миссис Джонс:

– Ох, милый, – она обращалась к сыну, – у них есть конюшня, и она точно не учится среди детей прислуг. Её отец моряк, но вероятно у него есть хорошее образование. Они люди по сословию несколько выше, чем мы, и я думаю, что её отец серьёзно относится к выбору жениха.

– Мы не узнаем этого, Джон, пока ты не попробуешь с ними познакомиться и не попросишь её руки, – Глэдис пожала плечами, – что касаемо приданного, если им это настолько важно, скажи, что в будущем ты будешь владельцем небольшого дома в Лондоне и иметь доход почти 3 тысячи фунтов в месяц. Если же ему важно, что здесь и сейчас, ради нежных чувств я смогу пожертвовать некоторой суммой.

– Ох, мисс Глэдис, Вы к нам очень добры, как и всегда. Я знаю, что Вы любите нас как часть своей семьи, но Джон должен сам справиться со своей любовью и понять, что она ему недоступна! – заговорила миссис Джонс.

– Да, простите, миссис Уанхард, я думаю, что никогда не смогу взять у Вас эти деньги, – ответил Джон, – да и теперь понимаю, её отец не будет рад нашей паре.

– Я могу понять твои чувства, – коротко ответила Глэдис.

В честь приезда Джона был проведён совместный ужин. В отличие от многих жителей Лондона Глэдис не чуралась садиться за один стол с прислугой, и сегодня все вместе они ели шикарные блюда, приготовленные специально для этого вечера. Джон, не привыкший к хорошей еде в церковной школе, с огромным удовольствием ел всё, что ставили на стол перед ним. В какой-то момент Глэдис даже испугалась, что ему может стать плохо от переедания, но он лишь сказал, что вся эта еда нужна его растущему организму. За столом также были мисс Ниву, которая взяла на себя ответственность за составление гардероба маленькой модницы Руни.

– Когда же из Франции возвращается мистер Уанхард? – спросила миссис Джонс. – Думаю, Вы, миссис Уанхард, очень скучаете.

– Они обещали, что их поездка не затянется надолго, – ответила Глэдис, – но Руни там настолько нравится, что они могут и задержаться в Париже.

– Париж, – мечтательно протянул Джон, – наверное, это очень красивый город.

– Я не стану лгать – я ни разу там не была. Возможно, ты прав Джон, думаю, там действительно очень красиво. Ко всему Руни тянется к изучению французского языка, так что ей даже полезны поездки в Париж.

– Думаю, уровень её французского языка стал выше, – согласилась мисс Нидвуд.

– Я на это надеюсь.

Мисс Нидвуд всегда отличалась от жителей дома своим болезненным видом, и даже в темноте её можно было узнать по особенности осанки. С годами её и до этого желтушная кожа приобрела глубокий оранжевый цвет и совсем иссохла, она трескалась и покрывалась мелкими морщинками, из-за чего мисс Нидвуд не всегда могла сжать руку в кулак. Стоило ей приложить усилия, как на костяшках появлялись мелкие разрывы кожи, из которых сочилась кровь. Идя по коридору второго этажа в свете настенных ламп, она казалась мертвецом, восставшим из могилы. Она шла медленно, делая небольшие шаги и иногда придерживаясь за стену, но при этом в ней чувствовалась странная внутренняя сила, не позволяющая ей жалеть себя. Даже когда ей было невыносимо плохо, она не стонала, не стискивала зубы и не просила помощи. По глазам женщины было видно, что она серьезно больна – казалось, что даже радужка глаз теперь жёлтая, а если отодвинуть нижнее веко, то и кровь женщины казалась такого же цвета. В уголках её губ появились не проходящие болезненные заеды, поэтому во время еды она нередко останавливалась, отворачивалась и промакивала губы, чтобы никто не видел, как она сморщилась от боли. Когда мисс Нидвуд стала кашлять кровью, Глэдис пригласила в дом врача, но он, осмотрев женщину, был не многословен и лишь выдал рецепт на лекарства. Женщина не стала отчаиваться, и дом посетило несколько специалистов, но все они разводили руками и лишь советовали лекарства, которые, по их мнению, способны облегчить состояние мисс Нидвуд, но не вылечить её. И тогда Глэдис поняла, что её прислуга умирает от какой-то неизлечимой болезни.

– Я так рада, что наша маленькая принцесса так легко нашла общий язык с мистером Уанхард, – говорила миссис Джонс.

– И меня это очень радует, – ответила Глэдис, – Энтин замечательный отец.

– Ко всему никто не поспорит, что Руни с каждым годом всё прекраснее, и прекраснее. А если учитывать, какие шикарные туалеты покупает ей мистер Уанхард – соперниц в Лондоне у неё нет!

Глэдис улыбнулась, соглашаясь с экономкой, ведь любой мог подтвердить, что Руни действительно стала ещё более прекрасной, чем в свои младенческие годы. К своим десяти годам она даже успела обзавестись несколькими воздыхателями, которые жили по соседству. Шикарные тёмные волосы девочки извивались в мягких волнах, а глаза глубокого шоколадного цвета нельзя было найти во всей Англии. Именно поэтому многие голубоглазые мальчики испытывали к Руни удивительный магнетизм, и она никогда не оставалась без внимания. Внешне она была очень схожа со своей матерью Глэдис, но миссис Уанхард глядя на дочь, всегда узнавала в ней свою старшую сестру. Она столь же эмоциональна, определённо знала, чего хочет, настойчива, а когда понимала, что получить желаемое будет в некоторой степени сложно, улыбалась своей самой обаятельной улыбкой. Маленькая ведьмочка – так называла её мать. При этом глядя на Руни, она отказывалась верить, что та могла унаследовать хоть что-то от своего отца Уильяма Хорсфорд.

– В Нерис-Хаус слишком тихо без них! – заметила мисс Нидвуд.

– Не переживайте, вы не останетесь без работы, – Глэдис улыбнулась, – я думаю, на следующей неделе они уже будут в Лондоне. По крайней мере, в последнем письме Энтин сообщал, что у них ещё остались кое-какие дела. Надеюсь, мы скоро их увидим.

– К их возвращению я хотела бы испечь пирог, – заговорила миссис Джонс.

– Да, это было бы замечательно, – согласилась Глэдис, – можно устроить званый ужин в честь их возвращения в Англию.

– Да, пригласить друзей Руни, – согласилась миссис Джонс.

– И друзей Энтина, разумеется, – добавила Глэдис, – некоторых он не видел достаточно давно.

– Хорошо, мисс Глэдис, всё будет устроено.

– И шампанское, – вспомнила Глэдис, – достаньте что-нибудь из запасов Энтина.

– Мистер Уанхард хвалил нам один урожай, – миссис Джонс кивнула.

– Замечательно.

Лондон рос и развивался, шумел и расцветал точно также, как и все эти годы до этого. Кирпичные дома преображались красивыми фронтонами, узорами и колоннадами, но Нерис-Хаус продолжал выглядеть как нечто между небом и землей, и пусть теперь район Гринвич перестал быть скромной окраиной города, а практически стал одним из богатейших районов, дом Глэдис продолжал быть чем-то отдалённым и неясным. Вокруг него выросли скверы, парки, огромные дома со шпилями и шикарными окнами. Нерис-Хаус в какой-то степени терялся в этой роскошности, но при этом выглядел как нечто, способное связать два разных времени в одном месте – Нерис-Хаус совершенно не менялся со второй половины XIX века, в то время, когда в стране уже полным ходом начал своё течение XX век. Лондон стал промышленной столицей: активно работали заводы, котельные, разрабатывались и строились огромные корабли. И Глэдис с упоением наслаждалась ростом своего родного города. Она никогда не чувствовала себя маленькой и незначительной в огромной английской столице, она чувствовала себя сильной, частью этого грандиозного развивающегося мира.

И она была рада видеть, что такой же восторг перед новыми технологиями и успехами Великобритании испытывает её дочь. Руни, несмотря на свой юный возраст, интересовалась всем, что видела вокруг. Ей были интересны столбы дыма из котельных, рабочие, идущие с пристани, она всегда стремилась узнать: «А как? А почему?». Глэдис не могла найти ответы на все её вопросы, но Энтин всегда с радостью посвящал её о промышленных успехах империи. Юная, но очень любопытная Руни не давала покоя и миссис Джонс с мисс Нидвуд, пытаясь познать особенности их работы. Как работает кухня, как приготовить омлет, откуда поленья в камине, чем занимается мистер Джонс, как подковать лошадь. Любопытство Руни не знало границ, она хотела знать и уметь всё и сразу, а особый интерес к лошадям Глэдис пыталась не связывать с Уильямом Хорсфорд.

Дом за все это время действительно ничем не изменился, только белоснежные стены из-за промышленной деятельности в городе потеряли свою блестящую белизну, а также Глэдис все же повесила табличку: «Нерис-Хаус», чтобы все знали истинное название этого дома. Гостиная на первом этаже, выполненная в оттенках розового цвета, уже перестала кого-либо смущать. Друзья мистера Уанхард так часто были в доме Глэдис, что в обществе уже с теплом воспринимали классический женский дом, выполненный в нежных тонах.

Глэдис очень любила свой дом, и с каждым годом любила всё больше. Здесь были не только личные детские воспоминания, но и каждый шаг, каждое слово и каждая каприза её дочери. Розовые стены теперь значили для неё ещё больше, и пусть нежный запах аргонового масла уже практически выветрился, Глэдис знала, что для Руни эти стены пахнут маслом розы. Пахнут её мамой. Поэтому оказавшись на подъездной аллее, девочка, раскинув руки, бежала в объятия матери, по которой невозможно сильно соскучилась. А сама Глэдис, боясь оставить свою дочь, никогда не поднималась на третий этаж. Она до сих пор в страшных снах видела край маминого платья и слышала крик отца, стискивающего свою жену в объятьях. Шея сломалась так легко и быстро, наверное, миссис Россер не успела даже испытать боль, но дикие страдания испытали все, кто любил её, именно поэтому Глэдис обходила лестницу на третий этаж стороной. Она не могла позволить себе умереть прежде, чем у её дочери появятся свои дети.

Своими страхами она ни с кем не делилась, но о них догадывалась миссис Джонс. Ведь если нужно было что-то проверить или сделать на верхнем этаже, Глэдис посылала наверх именно её. Миссис Джонс относилась к этому с пониманием и медленно поднималась наверх, уверенно ступая своими широкими ногами.

Глэдис не была похожа на свою мать, но и до своего отца ей было далеко. Она не могла устроить идеальный бал или встречу, но при этом не пряталась внутри себя. Все вечера в Нерис-Хаус проходили шумно и весело, но за это стоило бы благодарить Руни. Она пыталась увлечь каждого. Играла на фортепиано и пела, и делала это так легко, словно она всю жизнь занималась именно этим. Несмотря на то, что уэльский язык не являлся её основным языком, песни на нём она пела без затруднений и без явного акцента. Глядя на неё, Глэдис порой задумывалась, а не существует ли реинкарнация, и это её матушка переродилась в новом теле. Руни могла легко и по-детски шутить, собирая вокруг себя поклонников различных возрастов. А Энтин и Глэдис лишь любовались ей со стороны. Она была примером благовоспитанной молодой леди, но при этом маленькие чёртики семьи Россер давали о себе знать, когда она становилась слишком эгоцентричной и требовала внимания только к себе. Но весь мир любил маленькую Руни, с ней танцевали, разговаривали, смеялись, и даже мисс Эванс, была в полном восторге от своей крёстной дочери, проводя с ней практически всё свободное время.

Единственное, что изменилось и не в лучшую сторону – сама Глэдис. Она больше не любила проходить мимо зеркала. Оттуда на неё смотрела состоявшаяся тридцатилетняя женщина, в глазах которой исчез блеск молодой души. Она была точно так же привлекательна, её кожа сияла, несмотря на некоторые морщинки у глаз и на лбу, но она не могла назвать себя такой же красивой как в годы юности. Черные волосы стали не такими послушными, а однажды она нашла седой волос, который поспешила вырвать прежде, чем его успеет увидеть спящий Энтин. Но мужчины все равно смотрели на неё и восхищались, потому что несмотря ни на что, Глэдис продолжала излучать странный магнетизм. Её улыбка, взгляд и голос заставляли даже женатых мужчин сходить с ума, трепетать и приходить в восторг. Игнорируя своих жён, они смотрели только на неё, когда она видела только одного – своего мужа Энтина Уанхард.

Просыпаясь с ним в одной постели по утрам, она не могла поверить, что любовь, пронесённая через время и испытания, сохранилась, укрепилась и привела к счастливому сожительству. Энтин также изменился за прошедшие годы, но Глэдис не замечала этого. Для неё он был всё тем же обаятельным молодым человеком среди кустов цветущих роз. Но годы берут свое: морщинки украсили его лоб и уголки глаз, седые волоски появились на висках, и сам он перестал быть столько же привлекательным и обаятельным. Семейная жизнь превратила его в домашнего довольного кота, пусть лишнего веса у мужчины не появилось. А Глэдис видела его точно таким же прекрасным. Она тонула в его лазурных глазах и сияла как ночная звезда каждый раз, когда он ей улыбался.

И когда Энтин по какой-либо причине покидал Лондон или даже старушку Англию, Глэдис испытывала самую настоящую тоску. Её любимый мужчина стал центром её вселенной, одаривая её любовью, заботой и нежностью, из-за этого она регулярно писала ему письма и сгорала в ожидании ответа. Каждый раз, когда она читала их, она представляла, как это говорит Энтин, представляла в голове его голос и интонацию, и улыбалась.

«Милая дорогая наша жена и матушка,

Мы до сих пор в Париже. Юной Руни здесь очень нравится, она быстро нашла общий язык с моей знакомой мадам Ришар. Они разговаривают только на французском языке, и я плохо их понимаю, из-за чего приходится просить Руни перейти обратно на английский. Ей очень понравился немецкий шоколад, который здесь продают. Приходится покупать каждый день по плитке, иначе она начинает болтать с продавцом, и он всё равно отдаёт ей шоколад, так как перед её глазами нельзя устоять. Верно ведь, Руни, никто не может устоять перед твоими карими глазами?

Мамочка, в Париже мне очень нравится. Здесь красиво, ко всему у меня появились новые друзья. Пекарь мистер Пети говорит, что я очень красива и нежна, словно роза, готовая распуститься. Мы с отцом часто заходим к нему купить багет – это французский хлеб, и каждый раз он дарит мне шоколадную конфету. Матушка, здесь меня все очень любят! А тебе спасибо большое, что я родилась такой же красивой, как и ты. Люблю тебя и очень скучаю! Скорее бы вернуться в Лондон! Передавай привет мистеру Джону Джонс!

15.08.1905».

Глэдис каждый раз перечитывала письма, ей казалось, что, если она прочтёт их более чем три раза, маленькая Руни окажется рядом, и женщина сможет взять её маленькую ручку в свою. Она очень сильно скучала и мечтала вновь прижать головку своей дочери к своей груди. Ко всему она жаждала увидеть и Энтина, которого ей, безусловно, не хватало.

В день их приезда, дом был украшен, был накрыт стол и устроен званый ужин. Были все друзья Энтина, успевшие подружиться и с Глэдис, а маленькая Руни была главным героем пиршества.