Kitobni o'qish: «Слишком чужая, слишком своя»
Желтые лучи фар прорезали темноту и разбили ее на мелкие осколки. Сейчас они выйдут из машины, хлопнет дверца, затрещит сухая трава, ломаясь под их яростными шагами. Может, не стоит прятаться? Все равно они меня найдут и… А еще так бешено стучит сердце – они уже слышат. Наверное, будет лучше, если все закончится прямо сейчас. Зачем сопротивляться неизбежному и так изматывать себя? Ведь все может прекратиться прямо сейчас, стоит мне просто… Нет. Нет! Черта с два они меня получат! Вот только немного успокою дыхание. Если затаюсь, они меня не найдут, здесь слишком темно. А после я переплыву эту реку – и все. Хватит с меня.
– Эй, Бенни, она там, стреляй! Да стреляй же, вот она! – Голос такой знакомый. И от этого еще хуже. Нет, ребята, у меня на сегодняшний вечер были другие планы. Как жаль – это мой последний нож. Ты сам этого хотел, Бенни, извини!
– Вы видели – она подрезала Бенни! О господи, да стреляйте же, вы что, ослепли все? – Да я до него даже пальцем не дотронулась, очень надо! Просто мои ножи всегда летят туда, куда я хочу. Но теперь у меня больше нет ножа. А вода такая холодная…
Боже мой, устроить такую пальбу! И этой воде не мешало бы немного потеплеть… Если в меня попадут, я не доплыву. Хорошо еще, что на мне шорты, а не платье или джинсы – я все-таки уступила лету. А оно могло бы уступить мне и подогреть эту проклятую воду в реке. Нужно нырять. Терпеть этого не могу, но парням на берегу патронов не жаль, а это значит, что придется.
Что-то острое и горячее ввинтилось в мое плечо. Умирать в такой холодной воде – черт подери! В грязной, не хлорированной воде…
Что-то отвратительное и темное накрывает меня с головой. Ну, и где, скажите на милость, свет, который должен быть виден в конце туннеля?
1
– …А я ему говорю: «Не стоит дарить мне такую ерунду, разве что хочешь меня обидеть».
– А он тебе что?
– А он тогда вышел и хлопнул дверью. Скоро неделя как не звонит.
– Сама виновата. Разве такое можно говорить мужчине? Правильно сделал, что ушел. Тебе стоит извиниться. А вообще – твое дело. Значит, не нравился он тебе, если ты так себя повела. Теперь нечего жаловаться.
– Ты права, но…
Дверь закрылась, и разговор затих. Женщины пошли дальше. Что это за комната? Я не знаю. Я лежу на узенькой кровати возле стенки, до половины покрашенной в бледно-голубой цвет. Под потолком на шнуре – лампочка. Может, это тюрьма? Но почему я здесь? Напротив, у окна, такая же кровать. Там лежит женщина. Глаза ее закрыты. Какие-то трубки исчезают в ее теле. Слава богу, у меня таких нет. Игла на сгибе локтя и провода, прикрепляющие датчики, – это мелочи. Если это больница, то очень странная. Но почему я так думаю? Разве я видела какую-то другую? Я не знаю. И не помню, как тут оказалась. И кто я вообще. Разве такое может быть? Я не знаю, кто я такая!
Скрипнула дверь. В комнату зашли две женщины и мужчина. Слава богу, хоть кто-нибудь живой! Чего они на меня так уставились? У меня что, в срочном порядке отрасли рога?
– Кто проводил процедуры? – Это мужчина. Лет тридцать, довольно высокий для того, чтобы ходить, не подпрыгивая и не задирая голову. Симпатичный светловолосый человек в белом халате. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять – это врач. Вот и хорошо, хоть что-то я понимаю.
– Медсестра Прохорова, только что сдала смену.
Это женщина. Полновата, но возраст ей уже позволяет.
– И она не заметила, что больная пришла в себя? Почему не сообщила?
– Виталий Петрович, возможно, больная очнулась только что? – предполагает вторая женщина, не столько толстая, сколько обрюзгшая, хотя и моложе той, первой.
– Возможно. Как вы себя чувствуете? – Это вопрос ко мне.
Наконец-то ко мне кто-то обратился. Стоят тут, болтают, будто я… Но почему я не могу ответить? Почему-то… Язык, на котором они говорят. Я понимаю его, но только что я думала на каком-то другом языке. И я растерялась. Я что, сошла с ума? Что здесь происходит, хотела бы я знать?
– Вы понимаете, о чем я спрашиваю?
Я утвердительно киваю головой. Я понимаю, но слова почему-то не хотят слетать с языка. Я хочу сказать это как-то не так. Я по-другому думаю. Или не думаю. Или просто я сплю, и мне все это снится. Или я умерла. Нет. Нет!
– Вы не можете говорить?
Да, парень, я пока не могу говорить, но я могу думать. Только… Я не знаю о чем.
– Возможно, мозг поврежден значительно глубже, чем мы предполагали? – говорит первая.
– Лариса Романовна, когда речь идет о повреждениях мозга, предположить можно что угодно. Но вы же видели снимки. А впрочем, переведите ее в восемнадцатую. После обхода я сам ею займусь.
Повреждения мозга? У меня? Как же это?..
Мои терзания, похоже, никого не интересуют. Меня грузят на холодную каталку, как какой-то неодушевленный предмет, и везут по длинному полутемному коридору. С двух сторон двери, двери… Я не хочу это видеть. У меня почему-то тяжело на душе и что-то давит в горле… Нет. Плакать я не буду.
Новая комната – точная копия предыдущей, только кровать напротив пустая. Я тут одна, и это меня вполне устраивает. Не хочу никого видеть. Я должна что-то вспомнить, но что? В голове гудит пустота. Я не знаю, что должна вспомнить, но я же могу, по крайней мере, что-нибудь сказать или нет? Тот симпатичный блондин обращался ко мне, почему я ему не ответила?
– Я понимаю, что вы мне говорите.
Мой голос. Совсем незнакомый. И слова приходится тщательно подбирать. Почему? Я что, сошла с ума? Кстати, а сколько мне лет? Может, я уже старуха? Это было бы отвратительно, потому что давешний доктор – настоящий красавчик. А может, я уродина, каких мало? О, нет! Эй, кто-нибудь! Есть тут зеркальце?
Я ощупываю свое лицо, разглядываю руки. Нет, я не старая. И, судя по всему, блондинка. Зубы все на месте. Надо вставать, нечего тут валяться. Что это все значит?
– Что вы делаете? Вам нельзя! – Я не слышала, как открылась дверь. Эта женщина свалилась мне на голову, как кирпич с крыши…
– Вы испугали ее. Вы закричали! Надежда Сергеевна, вы понимаете, что с такими больными надо соблюдать осторожность? Разве можно так кричать в этом отделении? Я услышал вас даже в ординаторской. Теперь неизвестно, когда она опять придет в себя.
– Но она сидела на кровати и пыталась встать! Я просто хотела ее остановить, я испугалась.
– Вам не хватило самообладания? Очень жаль, но это ничего не меняет.
– Возможно, она просто потеряла сознание? В конце концов, она тут уже второй месяц. Никуда не денется. Я имею в виду то, что если уж она до сих пор не умерла, то…
– Хватит! Я позабочусь, чтобы вы больше не работали в этом отделении. Я не понимаю, как вы, медсестра, женщина, мать, наконец, могли такое сказать! На месте этой девушки могла бы оказаться ваша дочь. Вам лучше поискать другую работу. Это уже не первый случай, когда ваши действия вредили пациентам.
– Вы считаете, что поступаете правильно? Виталий Петрович, я все понимаю: вы учились и работали в Америке, и тут вам все в рот заглядывают, и вы, конечно, можете уволить меня. Но почему вы решили, что за свою мизерную зарплату я еще должна что-то принимать близко к сердцу? Поверьте, со временем и вы не станете этого делать. Не стоит так горячиться.
– Надежда Сергеевна, мне больше нечего вам сказать. Сдайте дежурство и обратитесь в отдел кадров.
А док не только красивый, но и суровый. Мне эта женщина не нравилась. Слишком толстая, не следит за собой. И хотя я ее видела всего ничего и более глубоких впечатлений у меня все равно нет, придется довольствоваться тем, что есть. Женщина мне не понравилась. Хорошо, что я ее больше не увижу. Но почему я лежу с закрытыми глазами? Почему я не сказала, что слышу их разговор? Что-то заставляет меня делать именно так. Я не знаю почему. И это незнание, эта пустота в голове начинают меня раздражать.
– Я вижу, вам уже лучше, – проклятые двери открываются беззвучно. Он садится на стул около моей кровати. – Вы можете отвечать на вопросы?
– Я могу отвечать на вопросы, – слова даются мне с трудом. Так, будто язык, на котором ко мне обращаются, для меня чужой. Я хотела сказать совсем не то. Я спятила?
– Я так и предполагал. Это хорошо. Вы на пути к выздоровлению.
Мне нравится его улыбка, хотя ему больше лет, чем кажется на первый взгляд. Ему где-то тридцать пять. И я хочу задать ему кучу вопросов.
– Почему я здесь?
– На дороге произошла авария. Ваша травма оказалась почти несовместимой с жизнью, поэтому вас привезли сюда. Вы находитесь в институте нейрохирургии. Я здесь главный врач, меня зовут Виталий Петрович. А еще я ваш личный доктор.
Он приветливо улыбается, а я пытаюсь собрать в кучу все, что он мне сказал. Почему-то в памяти появилась темная вода… я вспомнила? Нет. Что-то словно блеснуло и сразу же погасло. Это меня раздражает.
– Что вас беспокоит?
– Что со мной?
– У вас была открытая черепно-мозговая травма. Я сделал вам операцию. После нее вы находились в бессознательном состоянии… довольно много времени. Сегодня вы пришли в себя. Жизненные показатели у вас почти в норме. Слабость скоро пройдет. Нужна еще терапия, но можете быть уверены: еще пара месяцев – и все будет хорошо. Что с вами?
– О чем вы?
– У вас такое выражение лица, словно вы мне не верите. Но я уверяю вас, что вам не о чем волноваться, потому что…
– Док, вы можете мне сказать одну вещь?
– Да, конечно. Мне нечего скрывать от вас.
– Тогда, возможно, вы мне скажете, как меня зовут и кто я такая? И дайте мне, пожалуйста, зеркальце. Я хочу, наконец, с собой познакомиться.
Он смотрит мне в лицо. Я так устала, разговаривая с ним, что мне уже все равно. Наверное, он решил, что я спятила. Я, кстати, тоже склонна так думать. Разве может человек забыть о себе абсолютно все? Не знаю. Мне хочется спать. Я страшно устала говорить и думать. А тут еще мой язык постоянно хочет сказать что-то другое, другими словами. Я не в порядке, что бы он там ни говорил.
– Я вижу, вы устали. Сейчас вам лучше поспать, а разговор мы перенесем на другое время. Мне надо все обдумать и посоветоваться с коллегами.
– Скажите, что со мной? Я сошла с ума?
– Ровно настолько, насколько все мы, человечество в целом. У вас амнезия, такое иногда случается. Принимая во внимание травму, которую вы получили, такое состояние можно считать нормальным. Но уверяю вас, я сделаю все, чтобы помочь. А теперь вам лучше уснуть. Кстати, сейчас принесут еду, поэтому…
Но я уже не слышу, что он там говорит. Темная вода сомкнулась над моей головой. Грязная холодная вода.
2
– Итак, никакого представления о себе вы не имеете?
Парень задает мне этот вопрос уже в сотый раз. Откуда только он взялся на мою голову? Высокий, тощий, почти совсем лысый – таким было мое первое впечатление. Потом уже я отметила спокойные серые глаза за стеклами больших очков – какой анахронизм! – но почему мне так подумалось? Не знаю. Этого человека привел Виталий Петрович, и теперь он надоедает мне какими-то дурацкими вопросами.
– Абсолютно никакого. По правде говоря, меня это немного раздражает. Разве такое может быть? И когда мне, наконец, хоть кто-то объяснит…
– Пожалуйста, не надо волноваться, вам это вредно. Мы уже почти закончили. Я сейчас вам кое-что объясню, все остальное скажет Виталий Петрович, – он отсоединяет от моего тела металлические, обтянутые резиной датчики. – Этот аппарат создан по типу детектора лжи, который до сих пор кое-где используется в юридической практике.
– Как долго я была без сознания?
– Сегодня у нас восемнадцатое апреля две тысячи девятого года. Так вот, о чем бишь я… А, вот. Этот аппарат сделан по принципу детектора лжи. Правда, он не только фиксирует степень вашей… откровенности, но и ставит диагноз. В данном случае могу вам сказать: такую глубокую амнезию мне еще ни разу не приходилось наблюдать. Но это уже наши проблемы, мы постараемся вам помочь. А сейчас вы должны…
– Я не спрашиваю у вас, что я должна. Я хочу знать, зачем вся эта комедия с вашим детектором и когда я смогу вспомнить хотя бы цвет своих глаз!
– Не надо сердиться. Я вам все объясню. Видите ли, амнезия – такое состояние, которое довольно легко симулировать, если человек в этом заинтересован. Например, когда вы в чем-то виноваты или просто хотите обратить на себя внимание, ну, и еще есть варианты, неважно. Можете мне поверить, такое случается нередко. Вот тут-то и приходит на помощь наше оборудование – кстати, самое новое. Что же касается непосредственно вас… Видите ли, мозг – наименее изученный орган. Сколько людей, столько же индивидуальных реакций. Мы можем что-то обобщить, но это лишь небольшая часть того, что бы мы хотели знать о человеческом мозге. Поэтому обещать вам что-либо наверняка будет с моей стороны просто шарлатанством. Вы меня понимаете?
– Да, конечно, – я хотела сказать как-то иначе. Как?
– Прекрасно. Теперь вы можете вернуться к себе в палату. Я вижу, вы хотите еще о чем-то спросить?
– Да, хочу. Скажите, здесь где-нибудь есть душ? Мне нужно помыться, иначе я сойду с ума. Это не слишком высокие требования?
– Нет, конечно, нет. Меня только удивляет, почему вы не скажете об этом медсестре. Ничего, сейчас мы это организуем, не волнуйтесь.
– Эта девица принесла мне тазик с теплой водой. Я бы на нее посмотрела, если бы ей дали столько воды для мытья.
Мне хочется хорошенько кого-нибудь стукнуть, но я сдерживаюсь. Этот человек ничего мне не должен. А вот симпатичную медсестру, которая приходила утром, я бы… Господи, откуда такие дикие мысли? Что со мной происходит?
– Не надо так. Вы же понимаете, что эта больница строилась довольно давно, а в те времена… Ну, хорошо, не буду вам докучать. Скоро будет готово новое помещение для нашего Центра, там все сделано по последним требованиям науки. А все палаты оборудованы душевыми кабинками.
Меня везут вдоль того самого коридора, мимо белых дверей с номерами. И опять мне становится так тоскливо, словно я чего-то боюсь. Чего-то страшного, безжалостного и неминуемого. Но мы уже приехали.
– Я сейчас вам помогу, – хорошенькая медсестра наклоняется ко мне. – Вам только надо пересесть в то кресло, и вы сможете принимать душ сидя. Мы сами придумали такое усовершенствование – тут бывает довольно скользко.
– Спасибо, я попробую сама, – голова кружится, но я встаю. – Почему здесь так темно?
– Но здесь не темно… – голос медсестры удивленный и какой-то далекий. – Солнце светит прямо в окно. Ой, это, наверное, у вас в глазах темнеет! Такое случается от слабости. Скоро пройдет.
И правда, скоро стало светлее. Я вижу, как она берет в руки полиэтиленовый пакет и направляется с ним ко мне. Вот то, чего я боялась. Как больно врезаются наручники в запястья, а мое лицо накрывают пленкой и мне нечем дышать, нечем дышать…
– Что с вами? Вам плохо? Скажите что-нибудь, о боже… Матвеевна, идите скорей сюда!.. – Ее испуганный крик заставляет меня очнуться.
– Я прошу прощения… все в порядке.
Я пытаюсь что-то вспомнить, но напрасно.
– Что вы сказали? Я не поняла…
Зато я поняла. Я перестала контролировать свой язык, и он сказал все не так. Или, наоборот, так, как надо?
– Я в порядке. Мне жаль, что я напугала вас. Что это у вас?
– Это? – Она удивленно смотрит на меня. – Это просто полиэтиленовая шапочка, чтобы прикрыть повязку у вас на голове. Доктор меня предупредил, чтобы я проследила. Такие шапочки продаются в магазинах, мы держим несколько штук – для таких случаев. Вы уверены, что с вами все в порядке? Может быть, мне лучше остаться и помочь вам?
– Нет, спасибо. Я попробую сама, – не хватало еще предстать перед ней в таком виде. – Скажите, а здесь где-нибудь есть зеркало?
– Конечно, есть, мы мимо него проехали, вы не заметили? Хотя… ну, хорошо. Я буду тут, рядом.
Она выходит, а я сижу и думаю. Я пытаюсь ухватить кончик своего воспоминания об… О чем? Не помню. Ускользает. Вот будто бы сию секунду должна что-то вспомнить, что-то важное… Только не знаю, что. Ну ладно, имей в виду! Если ты у меня в голове, значит, никуда тебе не деться. Вот выйду отсюда, тогда уж… А куда я пойду? Куда я денусь, когда выйду отсюда? Наверное, это знает красавчик доктор. Он должен мне сегодня что-то рассказать, так сказал человек-детектор. Поэтому я сейчас здесь. Мне нужно привести в порядок свои мысли и впечатления. И сделать это я должна до разговора. Почему? Не знаю. Может, у меня паранойя, кто знает? Я открываю кран. Ужасно ценная штука – теплый душ.
Итак, что мы имеем? После аварии – какой, где, как? – меня привезли сюда, наверное, в качестве подопытного материала. Решили, видимо, что мне уже все равно. А может, и нет. Возможно, решили, что только здесь у меня есть шанс. Обе версии имеют право на существование, до тех пор пока я не узнаю, что же произошло на самом деле. Это первое. Я находилась здесь больше месяца в бессознательном состоянии после операции. Откуда это мне известно? Из разговора, который мне удалось подслушать. Но я вовсе не уверена, что услышанное не было спектаклем для одного зрителя – или слушателя в данном случае. Также может статься, что в моей голове ковырялись с другой целью и не было никакой аварии. Это во-вторых.
А в-третьих – это я сама. Почему я чувствую себя здесь… чужой? Нет, конечно, тут все вокруг чужое и незнакомое, но не ТАК. Мне чуждо здесь все: язык, на котором я говорю, а думаю на другом; разговоры между людьми, их стиль общения. Только тот доктор не кажется мне настолько чужим. Это не потому, что я положила на него глаз, нет. Что-то в нем есть… Не знаю, что-то… И почему меня вообще посещают такие мысли? Почему я сижу тут и накручиваю себя? Почему не может быть все так, как мне говорят? Я не знаю. Со мной происходит что-то странное. А может, я шпионка или преступница? Но тогда это было бы известно кому следует. А с чего я взяла, что им не известно? И кому это – им? Нет, я просто спятила. Все, хватит. Надо послушать то, что скажет мне док. Если ему есть что мне сказать.
– С вами все в порядке? – Сквозь льющуюся воду я вижу медсестру. – Вы так долго здесь сидите, что я забеспокоилась. Напрасно вы отказались от моей помощи!
– Я чувствовала себя такой грязной, что просто нервы не выдерживали. Поэтому решила немного посидеть и отмокнуть как следует.
– Напрасно вы так считаете. Пока вы были без сознания, вас мыли ежедневно – и очень тщательно.
Она улыбается, но мне неприятно слышать ее слова. Или как-то… Мысль о том, что кто-то касался меня, когда я не могла этого контролировать, для меня просто невыносима.
– Что мне теперь надевать? Нет, я ничего не имею против больничного белья, но можно хотя бы что-то чистое, только что из прачечной?
– Я как раз собиралась вам все дать, это ваши собственные вещи. Их принесли еще вчера вечером, но я не стала вас беспокоить, вы спали. Вот, пожалуйста, только давайте пройдем в раздевалку.
Обернув вокруг себя простыню, я медленно иду в соседнее помещение. Старый кафель чисто вымыт, скамейки под стеной и крючки на стенах. Это раздевалка, пахнет хлоркой. Около входа большое зеркало. Прекрасно.
– Я могу одеться сама.
– Конечно, если вы хорошо себя чувствуете.
У нее красивые карие глаза и маленький носик, а когда она улыбается, белоснежно блестят ровные зубки. Маленькая приветливая куколка. Но я хочу остаться одна. Она стесняет меня, сама не знаю почему. А еще мне очень хочется заглянуть в зеркало. И я ни с кем не хочу делить этот миг.
– Мне кажется, вы меня стесняетесь. Должна сказать, абсолютно напрасно. Я работаю здесь уже несколько лет, больные у нас в основном тяжелые, всякое бывало. Но с вами теперь все будет в порядке, вот увидите.
– Спасибо, я постараюсь учесть это. Кстати, а как вас зовут?
– Меня зовут Марина, а моего напарника – Марк.
– Я его не видела.
– Его очередь проводить процедуры. Ну, ладно, одевайтесь, и вернемся в палату, вам следует отдохнуть.
Да, я устала. Но сейчас я должна еще кое-что сделать. Хорошо, что она оставила меня одну. Я открываю пакет с одеждой. Она сказала, что его принесли вчера. Кто принес? И это мои собственные вещи… Шелковая пижама золотистого цвета, темно-синий атласный халатик, украшенный вышивкой, такого же цвета тапки. Косметичка. Странно. Все эти вещи стоят совсем недешево, даже я это понимаю. Кто принес их для меня?
Я медленно одеваюсь. Шелк приятно холодит тело. И так красиво смотрится. Значит, я люблю красивые вещи и могу их себе покупать. Я с удовольствием разглаживаю ткань, хотя она выглядит безукоризненно. А я? Как выгляжу я? Что я там увижу? Там, в темном стекле? Я медленно подхожу к зеркалу, опустив глаза. Еще минуту, еще… Но я изнемогаю от любопытства и поднимаю взгляд. Сразу. О дьявол! Только не это!
На меня смотрит бледное, слегка удлиненное лицо. Темные круги под глазами. Нос, на мой вкус, слишком длинный. На чей угодно вкус. Глаза какого-то непонятного серо-голубого оттенка, ресниц и бровей нет. Вернее, они-то есть, но такие короткие и светлые, что могли бы не трудиться произрастать – все равно незаметно… А главное то, что это лицо мне совсем незнакомо. Господи, какой кошмар! Неужели это я? Теперь я понимаю, почему куколка Маринка так улыбалась. Отчего бы и не улыбнуться такой красотке, глядя на уродину? И как мне самой смотреть на себя? Ко всему прочему, еще и голова забинтована. Волосы наверняка сбрили – кто там церемонился… Почему они не дали мне умереть? Неужели я должна теперь жить – в таком виде? А еще вырядилась в роскошную пижаму… Больничного тряпья с избытком хватит для такой уродины.
Ладно, поехали дальше. Я довольно высокая, но нескладная фигура какая-то. Ужасно. Бедра слишком толстые, ноги недостаточно длинные, даже неплохая форма их не спасает. Нет. Я не хочу. Это какой-то кошмар. Где мой халат? А еще лучше – какой-нибудь мешок, накрыться им с ног до головы, чтобы не чувствовать такой горькой обиды. Неужели я могла спокойно жить с этим? Наверное. А может, и нет. Все равно не помню.
– Вы уже закончили? Садитесь, пожалуйста, в кресло, пора возвращаться в палату.
Я не могу смотреть на нее. Я не хочу видеть ее улыбку: она смеется надо мной.
– Что случилось? Вы чем-то расстроены?
– Я в порядке. Просто немного устала.
На этот раз я не замечаю ничего вокруг. А в палате падаю на кровать, и мне хочется только одного: чтобы все оставили меня в покое. Не надо было мне смотреть в зеркало. Я бы и дальше представляла себя спящей красавицей. У меня даже мыслей не возникло, что может быть по-другому. Идиотка! Наверное, самый большой враг – это тот, кто лишает иллюзий. У меня теперь нет ни одной, даже самой завалящей. Проклятый кусок стекла!
– Вам сейчас принесут еду.
А, красотка еще здесь? Шла бы ты, девочка, куда подальше. Вместе со своим хорошеньким личиком. Нет, я не то чтобы завидую, но так и кажется, что она издевается надо мной.
– Я не голодна.
– Вам необходимо есть, чтобы набираться сил. Иначе процесс лечения затянется.
Маленькая шантажистка! Мне ничего не остается, как только согласиться. Вкуса еды я все равно не ощутила. Я просто молча проглотила все, что она принесла, и отвернулась к стенке. Я до крайности устала, да и нервы на пределе. Черт подери, что мне теперь делать? И где шляется мой «персональный врач»? Я хочу услышать историю моей жизни, если ему есть что сказать по этому поводу. Мне-то уж точно нечего. Вот только если бы можно было говорить с ним, отвернувшись к стене! Но уж нет. Ни у кого не должно даже тени подозрения возникнуть о причине моего дурного настроения, потому что это просто смешно. Я представляю, как они будут ухохатываться, обсуждая это между собой. Поэтому я должна вести себя так, как вчера. Только теперь это будет довольно трудно.
Я беру со столика косметичку. Бархатный мешочек с завязочками. Что у нас здесь? Тушь для ресниц – ну конечно же! Два карандаша – серый и розовый, несколько неинтересных помад… Неужели это моя косметика? Абсолютно не вдохновляет. Какие-то скучные цвета. Но ведь и внешность у меня – не блеск, должна признать. Все законно. Разве можно такую кошмарную вывеску разукрашивать яркими красками? Все правильно, так и надо. Но почему я должна смириться с этим? С другой стороны, что я могу поделать? Нет вариантов. Черт подери!
– Доброе утро! – Его голос заставил меня вздрогнуть. Проклятая дверь даже не скрипнула. Чем же это утро такое доброе, а, парень? Хотя это, конечно, для кого как!
– Доброе утро.
– Как вы себя чувствуете?
«Сказала бы я тебе!»
– Довольно сносно.
– Вот и отлично. Анализы у вас в норме, скоро снимем повязку. Я говорил о вас с Николаем Петровичем. – «С кем ты говорил? А-а, человек-детектор!» – Что поделаешь, иногда такое случается, но чаще всего ненадолго. Хотя бывали случаи, когда… Ну, об этом после. Я пришел поговорить о вас. Собственно говоря, я должен сейчас рассказать вашу биографию. Я тут принес несколько фотографий из вашего альбома. Возможно, это нам как-то поможет. Впрочем, не будем терять время…
– Ну, так не теряйте, док. Что вы там прячете в рукаве? Я вся внимание.
– Итак, начнем. Вас зовут Ясинская Юлия Павловна. Родились седьмого июля тысяча девятьсот семьдесят девятого года в Смоленске. Вот ваш паспорт, кстати. Вам скоро исполнится тридцать лет – прекрасный возраст для женщины!
Он еще издевается! Все впереди… Как же! Фотография в паспорте довольно удачная. Значит, при помощи косметики я могу быть даже человекообразной. Слабое утешение. Ну и черт с ним!
– Мне это имя незнакомо.
– Конечно. У вас слишком глубоко повреждена память. Но это – ваше собственное имя.
– Чем я занимаюсь?
– Вы – владелица и ведущий модельер дома моды «Эрика», шестьдесят процентов акций этого предприятия – ваша собственность.
Это значит, что у меня есть на что жить. Это хорошо. Но… Как быть теперь? Смогу ли я и в дальнейшем этим заниматься? Я не чувствую в себе ни малейшей склонности к таким занятиям. Правда, к чему я сейчас чувствую склонность? Ни к чему. В моей голове пусто и гулко. Закрыли тему.
– Юля, вы устали?
Я вздрагиваю. Он назвал меня по имени, но я ждала какого-то другого. Это не мое имя. Оно красивое, хорошо звучит, но чужое. Меня зовут как-то по-другому. Не знаю. Возможно, я просто спятила, а никто этого пока не заметил. Нет. Мне чужды это лицо, это имя, мне все здесь чуждо. Почему? И некому сказать… Не у кого спросить.
– У меня есть родственники, друзья? Кто-то… Кто-то близкий?
– К сожалению, ваши родители погибли, когда вам не было и полугода, вас вырастила бабушка. Но четыре года назад она умерла. Все необходимые документы я принес, потом, позже просмотрите.
– Кто принес мне вещи?
– Ваша подруга Светлана. У нее есть ключи от вашей квартиры. Там у вас кот и много цветов. Она ухаживает за ними. Вот она, на этой фотографии.
Со снимка улыбается кругленькая смуглая девушка. Наверное, услыхала что-то смешное, потому что смеются ее небольшие карие глаза, курносенький носик и ямочки на щечках. Она стоит, обнимая за плечи бледную светловолосую девушку с большими грустными глазами. А тебе не весело, блондиночка? Не очень, по всему видать. Потому что это… я?
– Что вас беспокоит?
«Нет, видели вы такое? Он еще спрашивает!»
– Скажите мне… только скажите правду… Когда это пройдет?
Он посерьезнел. Небольшая вертикальная морщинка прорезает его лоб, глаза потемнели. Господи, ну о чем я думаю? Как же, такой красавчик именно для такой уродины, как я! Но меня привлекает его лицо… Нет. Это просто нелепо и смешно.
– Юлечка, видите ли, дело вот в чем… А, черт! Ну, хорошо. Скажу как есть. Я не знаю. Правда, не знаю. В каком-то другом случае я попробовал бы определенную методику, но после такой тяжелой травмы – нет. Поэтому скажу прямо: возможно, память к вам вернется со временем. Возможно, вследствие какого-то внешнего толчка. А возможно, вам придется принять такое положение вещей и начать жить сначала. Поверьте, на свете есть достаточно людей, которые с удовольствием поменялись бы с вами местами, лишь бы забыть некоторые вещи.
– А мне есть что забывать? Что еще есть такое, что мне необходимо знать?
– Вы не замужем и у вас нет приятеля. Хотя, конечно, может, и есть, но вы не делились этим с подругой. Света говорит, что вы во многом были откровенны с ней, но что касается вашей личной жизни, то она ничего об этом не знает. Что само по себе уже довольно странно, вы не находите? Вообще, здесь много непонятного.
– Что вы имеете в виду?
– Вас характеризуют как человека жесткого и немногословного. Я могу ошибаться, но… Вы совсем такой не кажетесь. Возможно, из-за травмы… некоторая перемена в темпераменте… И тоже нет. А впрочем, об этом еще рано говорить. Если позволите, я хотел бы наблюдать вас и дальше, после выписки из больницы.
– Как за подопытным материалом?
– Именно так.
Это хорошо, что он не рядит правду в розово-сладенькие одежды приличий. Мы отлично поняли друг друга. Он сказал то, что и должен был сказать, что имел в виду. И меня это не раздражает нисколько.
– Вас не шокировала моя откровенность?
– Нет. Так и должно быть.
– Я почему-то сразу так и решил, что вы не потерпите словоблудия.
– Вы правы. Когда я могу отсюда уйти?
– Через пару дней. Снимем повязку, проведем несколько тестов, и вы сможете возвратиться домой. Хотя, конечно же, некоторое время вы не сможете приступить к работе. Но, уверен, все будет в порядке, самое страшное уже позади.
Все будет в порядке? Блажен, кто верует…
