Kitobni o'qish: «Возмездие Коры Блум»

Пролог

Я не могу припомнить, сколько раз я репетировала эту сцену: как я подхожу к его замку, потом захожу в него, направляюсь к нему. Я не помню, сколько раз я прогоняла в мозгу эту сцену, в том самом мозгу, который… Впрочем, об этом потом.

Я столько раз представляла, как приближаюсь к нему, что эта сцена начала существовать сама по себе, как будто уже жила в будущем. Сотню раз я приближалась к нему и говорила: «Вот мы и встретились», – а дальше наступало возмездие. В моем воображении (спасибо, что он оставил мне хоть это) все было именно так. А сейчас, когда я стояла возле этого замка, мои чувства немного притуплены. Если бы кто-то увидел меня со стороны, то вряд ли бы понял, что во мне пылает жажда возмездия, потому что, скорее всего, я выглядела невозмутимой. Мое желание возмездия было спрессовано во мне насколько, что я выглядела как непробиваемая скала, потому что я была обычной молодой женщиной Корой Блум, у которой однажды вероломно украли право управлять своей жизнью…

Первая глава

Я помню тот день так, как будто это было вчера. В тот первый июньский день я закончила работу довольно поздно, потому что выступала с музыкальной группой «Кроффт». Я работала бэк-вокалисткой, нашу музыкальную группу пригласили выступить на небольшой вечеринке в закрытом клубе. Я отработала в этот день с полной отдачей, хотя с трудом переношу шумные вечеринки в ночных клубах, где большое скопление нетрезвых людей.

Изначально я хотела быть сольной певицей, но и работа на бэк-вокале в группе «Кроффт» меня тоже радовала. Попутно я работала над своим новым альбомом как автор и исполнитель, а еще – секретарем на ресепшен, надо же было на что-то жить. Конечно, я выматывалась. Но этот день вымотал меня настолько, что я забыла переодеться и поехала прямо в сценическом платье домой. Оно было длинное, в пол, серебристого цвета с отрытыми плечами и большим разрезом почти до талии.

Я поняла, что не переоделась только в машине по взгляду проходящего мимо мужчины, который со странной ухмылкой посмотрел на меня. Честно, мне было пофиг. Единственное, что смущало, так это то, что я забыла снять крупные серебристые серьги, которые тянули уши. Я подумала, что сейчас доеду до светофора и сниму их.

Этот первый день лета не был жарким, а к вечеру еще сильнее похолодало. Огни города и плавное движение автомобиля обычно успокаивали меня, но в тот вечер мне просто хотелось домой, чтобы упасть на кровать и уйти в сон.  Мне лень было переодеваться, и в какой-то степени я была рада своему одиночеству, потому что дома мне не придется ни с кем разговаривать. Когда я ехала в машине, в моей голове крутилась моя новая песня, написанная на расставание с моим парнем Артемом, которого я когда-то считала любовью всей моей жизни.

Когда я начинала писать эту песню, мы еще встречались, а когда расстались, то я решила, что обязательно допишу ее в знак нашей любви, как прощальный подарок ему и себе тоже. Мысленно я ее дописала, оставалось только записать ее в студии звукозаписи, чтобы считать свершившимся фактом моей биографии.

С Артемом мы последние месяцы почти не общались. Расстались, впрочем, мы из-за моего творчества, точнее моего плотного графика, куда он был выписан не первым номером. Его просто не устраивало, что меня никогда нет рядом. Мы ругались на этой почве, потом искали компромиссы. Я старалась решить эту проблему, но в сутках всего двадцать четыре часа и для Артема не находилось там места ни днем, ни ночью. Я страдала, но, когда он ушел, испытала облегчение. Я чувствовала, что он обижен на меня. В какой-то степени новой песнью я хотела заслужить его прощение.

Последнее, что я помню из той дороги, а точнее – той моей жизни, это как я остановилась на светофоре, потом сняла серьги. Рядом на соседнем сиденье лежала моя большая ярко-красная сумка, и я потянулась к ней, чтобы закинуть серьги туда. Я думала, что я отвлеклась от дороги на секунду, и ее хватило, чтобы разделить мою жизнь на до и после. Больше я ничего не помнила.

Мне потом в больнице рассказывали, что было несколько скорых и полицейских машин. Моя машина была всмятку, потому что в нее на полном ходу врезался черный джип. Я не помнила ни этого джипа, ни этого водителя, который был за рулем. Когда я открыла глаза на больничной койке, в моей голове играла эта мелодия, эта новая песня, которую я написала для своего бывшего, но я не знала, что вместе с этой мелодией попрощаюсь не только с любимым мужчиной, но и со всей своей прошлой жизнью.

В больнице мне сказали, что я осталась чудом жива, что при таком столкновении не выживают. Мне рассказывали, что когда приехала полиция, то, глядя на мою машину, сжатую в гармошку, полицейские спросили: «Где труп?» Трупом должна была быть я. Каким-то чудесным образом в этот день в моей машине сработали все подушки безопасности, поэтому я осталась жива. Мне сказали, что водитель черного джипа скончался на месте от травм.

В больнице мне постоянно твердили, что мне очень повезло и что я должна радоваться, что осталась жива. Но я никак не реагировала на эти слова. Если раньше у меня были стимул и мотивация жить на всю катушку, у меня были амбиции, то после аварии я поняла, что пришло в негодность не только мое тело, но и моя жизнь. Я не чувствовала свою правую руку, она просто болталась сбоку. Я не понимала, как можно выступать и играть на гитаре, подбирать музыку без правой руки. Я не хотела, чтобы на сцене меня жалели, это было слишком унизительно для меня. Это был конец, все мои планы обрушились в момент столкновения. В больнице я просто лежала и смотрела в потолок, я не могла пошевелиться, подняться с постели, у меня не было сил. Речь у меня была замедлена – то ли из-за лекарств, что мне давали, то ли из-за черепно-мозговой травмы, моя голова была забинтована.

Меня никто не навещал, навещать было просто некому. С парнем я рассталась, с семьей я и раньше отношения не поддерживала. О том, что меня будут искать на работе, я и думать не хотела, отчасти виня их в случившемся, потому что слишком много работала на них. Этот бешеный рабочий график сводил меня с ума, хотя я сама на него подписалась.

Теперь у меня не было работы, и возвращаться мне было некуда, потому что моя съемная квартира вряд ли бы пустовала так долго. Хозяйка квартиры и раньше была недовольна, что в ее квартире по ночам звучит музыка, на которую ей жаловались соседи. Так что наверняка она испытала облегчение, что я не вернулась, и теперь квартиру можно сдавать более дисциплинированным людям, которые не будут петь по ночам и играть на гитаре. В больнице, где я лежала, зеркал не было, телефона у меня не было, его забрали. Весь персонал был в зеленоватой одежде, хотя мне раньше казалось, что врачи ходят исключительно в белом. Из коридора я слышала, что одна из медсестер, разговаривая по телефону, сказала, что она скоро вернется домой. Это последнее слово прострелило меня насквозь, оно доделало то, что не доделал протаранивший мою машину джип. Слово «домой» просто убило меня морально, потому что теперь мне некуда было возвращаться. Спасало только то, что, пытаясь вспоминать события из своей прошлой жизни, я понимала, что многого не помню. В тот момент мне казалось, что это к лучшему.

Периодически я думала, что вообще не хочу видеть людей. Поэтому я даже не спрашивала, когда меня выпишут из этой больницы и выпишут ли вообще. На случай моего отчаяния – на окнах были решетки. Но это была избыточная мера, потому что у меня не было сил подойти даже к окну. Я не знала, как я выгляжу, не чувствовала времени и отчасти была рада, что никто из прежней жизни не напоминает о себе, как будто ее и вообще не было, а значит, я ничего не потеряла.

Именно в таком состоянии я познакомилась с ним. Я помню этот день, когда я его увидела. Это был обычный, ничем не примечательный день, сливавшийся с предыдущими днями, проведенными в больнице. Если бы мне сказали, что я провела в больнице год, то я бы без труда поверила в это, но на самом деле на тот момент я провела там почти две недели. Я не знала, какое было время суток, вечер или утро, какой день недели, мне это было безразлично, но он вошел в палату – и как будто все изменилось. Я запомнила его странный взгляд.

– Добрый день, Кора, – кивнул он весело мне. – Я ваш новый лечащий врач, – он подошел ко мне и поставил на тумбу, которая стояла возле моей кровати, что-то вроде маленького портативного компьютера. – Меня зовут Арнольд Торн-Коннор, и вы по всем вопросам можете обращаться ко мне. Это моя клиника. Клиника доктора Коннора.

Я внимательно посмотрела на него, зависнув в своих мыслях.

– У вас все будет прекрасно, – присел он на стул. – Я вам обещаю. Я посмотрел ваши снимки, МРТ головного мозга, и поверьте, у вас все будет хорошо, просто нужна небольшая операция и последующая реабилитация.

Из вежливости я кивнула и попыталась улыбнуться, хотя не особо чувствовала левую часть лица.

Потом он приходил еще несколько раз за день, и мы общались с ним. Он говорил мне утешительные речи, подготавливая меня к операции. Мне нужно было сдать все необходимые анализы. На следующий день одна из медсестер подошла ко мне и, протянув мне авторучку, попросила подписать документы, а потом очень резко смутилась. Я вначале не поняла почему, но вдруг вспомнила, что я ничего не могу подписать правой рукой, к которой она поднесла авторучку. Пришлось подписывать левой.

– Это согласие на хирургическое вмешательство, я оставлю вам прочитать, а потом вы сможете поговорить с лечащим врачом.

Я кивнула, хотя я не собиралась читать. Мне вообще было все равно что подписывать, какая разница. Ведь даже если бы операция закончилась очень плачевно, то оплакивать меня все равно было некому.

***

В день операции я не волновалась вообще. Мне даже хотелось, чтобы мне поскорее дали наркоз и я отошла от реальности. Арнольда я не видела. Мне дали наркоз. Мне сказали, что операция будет длиться около часа, но этот час прошел для меня за одну секунду, в которую я ничего не заполнила, как будто закрыла, а потом открыла глаза.  Я чувствовала жжение в висках и сильное головокружение. После операции в палату ко мне подошел Арнольд и, взяв меня за руку, сказал, что все прошло идеально, а теперь мне надо немного поспать, чтобы побыстрее восстановиться. Когда Арнольд ушел, то медсестра, ставя мне капельницу, сказала, что мне очень повезло, что сам Арнольд Торн-Коннор делал мне операцию. Она говорила о нем с придыханием. Впрочем, я не придала этой информации большого значения, потому что для меня на тот момент было намного важнее поскорее провалиться в сон, чтобы как можно меньше думать о том, кто я теперь и что меня дальше ждет.

Реабилитация была болезненной, я очень тяжело отходила. И все это время со мной был Арнольд, он поддерживал меня, говоря, что скоро все будет совсем хорошо. Единственное сомнение у него вызывала моя правая рука, она почти не двигалась. Я ни с кем не хотела говорить о своей прошлой жизни, даже с самой собой. Поэтому, когда Арнольд зашел и спросил меня, готова ли посмотреть на себя в зеркало, я согласно кинула. Я не понимала, почему они так тщательно берегут меня от зеркал, ведь мне действительно было все равно. Я уже потеряла руку, какая разница, как я выгляжу, если я не смогу выйти на сцену, которая была для меня всем.

Когда я согласилась, Арнольд подошел ко мне и повел за собой.

– Пойдем со мной, – сказал он, и в его голосе я почувствовала уверенную твердость.

Я не сопротивлялась. Мы шли по больничным коридорам, точнее даже не шли, он вел меня, но не потому, что было идти тяжело, а потому, что я была ведомой. Меня как будто бы не было, все было в тумане.

Он завел меня в большой зал. Наверное, там собирались консилиумы и шли конференции, он подвел меня к стене, на которой было огромное зеркало от пола до потолка. Я увидела себя сразу всю, это было неожиданно. С удивлением я посмотрела на свою голову, из которой смешно вырастали волосы, торчащие в разные стороны.

– Прикольно, – сказала я. – Если б рука двигалась, то было бы совсем норм, – с усмешкой добавила я.

На самом деле мое отражение в зеркале меня не пугало, хоть оно было жалким. Было видно, как сильно я изменилась, ведь последний раз я себя помнила в сценическом платье – здоровую и молодую. Я бы непременно расплакалась, если бы хотела испытывать чувства. Но я не хотела. Я просто смотрела на себя как на другого человека. Мой лицо стало худым и бледным, оно сильно осунулось, обнажив мимические морщины, которых я раньше не замечала, мои тонкие руки стали еще тоньше, а вот шрамов было не видно. Только легкая повязка на голове свидетельствовала о том, что была операция.

– Ну что, ты готова начать новую жизнь? – жизнеутверждающе спросил он.

И я почему-то ответила:

– Да, готова.

Хотя, на самом деле, это было неважно.

Вторая глава

Арнольд опекал меня как мог, когда реабилитация отнимала у меня все силы. Со мной занималось много специалистов, но они почти не разговаривали со мной, не спрашивали, что я чувствую. Друзей у меня тут не было, хотя я точно знала, что кроме меня тут еще были пациенты, иногда я видела их из окна, покрытого решетками, опять же, для моей безопасности. Мне объяснили, что все пациенты здесь тяжелые, поэтому разделены по блокам и изолированы друг от друга. Единственным, кто общался со мной, был Арнольд. В какой-то момент я поняла, что жду, когда он придет, потому что изоляция мне явно шла не на пользу.

Сейчас, вспоминая то свое состояние, я могу сказать, что действовала как будто под гипнозом. Мне странно вспоминать, как Арнольд вошел в мою палату и спросил, что я собираюсь делать дальше. Он имел в виду мое будущее. Я не знала, что ответить ему, потому просто растерянно посмотрела на него. Тогда он сказал:

– А почему бы тебе не перебраться ко мне?

– К вам? – переспросила я, даже не поняв, что он уже перешел на «ты».

На самом деле я бы в том моем состоянии согласилась на все что угодно.

– Хорошо, – кивнула я, даже не спросив, куда он предлагает мне перебраться и что я там буду делать.

Для меня, когда-то свободолюбивой женщины, такое поведение было нехарактерно, но я не задумывалась об этом. В моей голове почему-то было пусто, а если и возникали мысли, то они были скорее о музыке, потому что все чаще и чаще в моей голове играла та песня, которую я хотела записать. Я, правда, не знала зачем, ведь все равно ее уже никто, кроме меня, не услышит.

***

Ночью я спала плохо, периодически открывала глаза и смотрела на время. А на моем ноутбуке высвечивались цифры времени, эти странные цифры времени. Его мне принесла медсестра, на нем было расписание моих занятий и компьютерные игры, выхода в интернет не было. Чаще всего я смотрела на ноутбуке время. С каждым взглядом на ноутбук время взрослело в цифрах, а потом все обнулялось и начиналось заново, бег по кругу. Дни, недели и месяцы. В одну из ночей, пятого августа, когда я посмотрела на время и увидела 1:45, ко мне зашел Арнольд.

Я очень удивилась, ведь он никогда не заходил ко мне в столь поздний час.

– Поехали со мной в ресторан, – сказал он настолько просто, как будто это было обычным делом.

– В ресторан? – удивилась я.

– Да, – подтвердил он.

– Нет, я не готова, настороженно ответила я.

– Это частный ресторан, там никого не будет, кроме меня и тебя. Он принадлежит мне и моему другу Гарри, мы с ним знакомы со студенческой скамьи.

Когда он сказал про студенческие годы, то невероятное чувство ностальгии захватило меня, и мне захотелось увидеть огни Москвы. Мне захотелось снова узнать, как там на воле. Поэтому я согласилась.

***

После того как согласилась, я поняла, что мне нечего надеть, в прямом смысле нечего надеть. У меня есть только то платье, в котором я попала в аварию, и его бы я не решилась надеть больше никогда в жизни, а все остальное – это больничная одежда. Я с недоумением посмотрела на Арнольда. Он улыбнулся, как будто знал, о чем я подумала.

– У меня для тебя сюрприз, – сказал он, взяв меня за руку. – Пойдем.

Мы пошли с ним в его кабинет, в котором не было ничего лишнего и, наверное, личного. Кабинет был очень строгим и функциональным, здесь буквально все было разложено по полочкам, поэтому от него веял холодок, как будто ты находишься в операционной.

Арнольд одним движением руки открыл шкаф, встроенный в стену, и вытащил оттуда платье, которое висело в прозрачном чехле.

– Можешь надеть его, – очень деликатно сказал он. – Тебе подойдет.

Я внимательно посмотрела на платье, оно действительно бы мне подошло: небесно-голубой цвет, свободный фасон, струящийся шелк. Пока я рассматривала его, Арнольд взял пульт со своего стола и при помощи него открыл еще один ящик. Оттуда он достал изумрудные туфли, украшенные по краю маленькими голубыми хрусталиками. Я не разбиралась в марках и фирмах, но я видела, что туфли дорогие. Потом он присел к моим ногам и помог мне обуться. Туфли и вправду были очень удобные, я почти их не чувствовала на своих ногах.

– Они подойдут к этому платью, – сказал он с улыбкой. – Я попросил медсестру купить тебе что-то.

Я беспомощно улыбнулась, мне было неловко, но ничего не сказала, даже «спасибо».

У меня еще вообще не отрасли волосы на голове после операции, поэтому мне было смешно ехать в этом дорогом платье и этих туфлях, но все равно это было лучше, чем оставаться здесь.

***

По пути я смотрела на дорогу. Клиника была расположена за городом, мы ехали ровно полчаса до того момента, как показались огни родного города, утопающего в августовской ночи. Мне было обидно, что я больше никогда не сяду за руль, не узнаю, каково это управлять транспортным средством, но, может, это было и к лучшему, учитывая к какому результату это привело. В машине с Арнольдом мы были не одни, за рулем сидел молчаливый, лысый мужчина средних лет, он не проронил ни слова за время поездки, как и мы с Арнольдом. Арнольд сидел со мной на заднем сиденье своего авто, похожего на «Роллс-ройс», но точную марку я не знала. Мы ехали легко, бесшумно, как будто летели по воздуху. Это было удивительное ощущение, я поймала себя на мысли, что не хочу, чтобы эта дорога кончалась.

Вскоре мы добрались до ресторана, я увидела его название «Тамилла». Мы с Арнольдом вышли из машины, а водитель остался сидеть на месте.

В ресторане было уютно, хороший, «негромкий» интерьер в стиле сдержанной роскоши с примесью хай-тека. У меня было ощущение, что я здесь уже когда-то была, потому что здесь была сцена. А когда мы вошли, включился свет и заиграла негромкая музыка. Мы сели за столик, мне было приятно, что здесь нет людей и никто не смотрит на меня. Я положила левую руку на стол, а правая рука так и осталась неподвижно свисать с плеча. Я посмотрела на нее, как смотрят на вещь, и в этот момент мне стало грустно.

– Хочешь сделать заказ? – спросил Арнольд, вырвав меня из моего кокона переживаний.

– А здесь есть официанты? – спросила я.

– Есть, – сказал он. – Нужно только нажать на эту маленькую кнопочку, – показал он на сером столе маленькую, встроенную в центр стола красную кнопку.

– Здорово, – улыбнулась я для приличия.

Моя левая рука потянулась к кнопке на столе, я посмотрела на лицо Арнольда и увидела тонкую улыбку. Через минуту приплыл официант, и это был… робот. Он как будто выплыл из другого зала и бесшумно подъехал ко мне, маленький, около полутора метра высотой. Он остановился прямо возле меня. До последнего момента я надеялась, что мне это кажется, пока он не произнес:

– Что будете заказывать? – сказал он металлическим голосом.

Я кинула опасливый взгляд на Арнольда, который заулыбался еще больше.

– Ты можешь попросить все, что захочешь, – сказал Арнольд. – Можешь заказать все, что ты пожелаешь.

– А можно шампанское? – спросила я, потому что мне ужасно захотелось выпить.

– Как лечащий врач я разрешаю, – заулыбался он.

– Шампанское, – сказала я роботу.

– Какое желаете шампанское? – переспросил он своим металлическим голосом. – Шампанское Krug Clos du Mesnil, шампанское Dom Perignon, шампанское Clos d’Ambonnay, – начал перечислять он и, наверное, перечислял бы еще долго, если бы я не сделала выбор.

– Шампанское Dom Perignon, – сказала я.

– Что-нибудь еще? – спросил робот-официант.

– И к шампанскому еще два бокала, – добавил Арнольд.

Робот-официант принял заказ и уехал. Я смотрела, как он смешно поехал в другой зал, и у меня мелькнула мысль, что мы могли бы с ним подружиться. Наверное, на тот момент мое одиночество уже достигло такого предела, что и бездушный робот начинал казаться мне человеком, готовым в случае чего подставить дружеское плечо или хотя бы принять заказ.

Я посмотрела на сцену, а потом на маленький фонтанчик, который стоял возле сцены как часть интерьера, в нем красиво переливалась струйками сиреневая вода. У меня было устойчивое ощущение дежавю, словно когда-то я уже это видела. Я ведь много видела ресторанов, когда выступала с концертами.

– Я могла здесь быть когда-нибудь раньше? – почему-то вдруг спросила я вслух.

– Вряд ли, – ответил Арнольд. – Этот ресторан мы с моим приятелем Гарри открыли совсем недавно, еще даже не было презентации. Но скоро она будет.

Шампанское ударило в голову почти сразу, мы с Арнольдом выпили, чокнувшись бокалами за мое скорейшее выздоровление. Пить за это было паршиво, потому что моя правая рука отказывалась работать, и я думала, что не заработает уже никогда.

– А ты знаешь, – сказала я, посмотрев в его светло-серые, как хмурое небо глаза, – я ведь когда-то пела.

Он кивнул. Я вначале удивилась, а потом поняла, что, наверное, в бреду или под наркозом я это ему рассказывала. Одна из медсестер мне сказала, что когда я отходила от наркоза, то пела. Петь – это для меня было привычное дело, почти как дышать, и еще очень хотелось, чтобы меня услышали. Я и сама не знала, как сейчас звучит мой голос. И услышать его было страшно, вдруг я потеряла не только правую руку, но еще и голос, и слух.

– А может быть, ты и сейчас споешь? – спросил Арнольд, показав взглядом на сцену. – Там, – показал он взглядом на сцену, – можно выбрать любое музыкальное сопровождение.

– Нет, спасибо, – резко ответила я. – Не сегодня.

Но на самом деле мысленно – в своем воображении – я выходила на сцену, стояла там в красивом мерцающем, как ночная вода, платье, рука моя правая двигалась, я держала ею микрофон и пела, и пела. Я думаю, что Арнольд понимал, о чем я думаю и что представляю, поглядывая на сцену, поэтому не мешал мне мечтать, мы сидели молча.