Kitobni o'qish: «Чужие души»

Shrift:

* * *

Пролог

Мужчина постучал по льду, прислушиваясь, где тоньше, и ударил ломом. Подмерзлая земля легко раскололась. Минут через десять среди опавшей листвы образовался стандартный прямоугольник.

– Ну, так и будешь стоять? – Мужчина постарше распрямил затекшую спину и посмотрел на приятеля.

Тот нехотя сплюнул на ладони и взялся за лопату.

– За час справимся, как думаешь?

– Справимся, а то, – мужчина посмотрел на стоящий возле гроба пакет и глубже вогнал в землю лопату.

Спустя час яма была готова. Осталось малость подправить края и можно опускать гроб.

– Может, по чуть-чуть для согрева?

– Прошлый раз уже согрелись. Или забыл?

– Не забыл, – буркнул молодой.

В прошлый раз оборвалась веревка. Гроб ударился о дно, наспех заколоченная крышка немного съехала в сторону, и они разругались. А потом рассудили – никто ж не видит промаха. Так и засыпали гроб землей.

– Это какая у нас по счету могила?

– С тобой – третья и до тебя, кажись, пять. Всего восемь. За полтора года.

– Что-то много трупов для больницы.

– Никакая это не больница. Как-то по-другому называется. Не вспомню.

– Да без разницы. Все равно – часто мрут. И смотри, все как один ничейные. Кроме нас и помянуть-то некому.

На сельском кладбище вырос новый холм с деревянным крестом. Копачи, не чокаясь, выпили. Затем подошли поближе к могиле, прочитали имя усопшей и еще раз выпили за упокой души…

Москва

Мартовская непогода разыгралась под самое утро. Зима, словно опомнившись, в последний момент решила взять реванш.

– Ты чего не ешь? – Стрельников поставил чашку с кофе и сел напротив Саши. – Чего такая кислая с утра?

– Я не кислая, – ей вдруг стало совсем неудобно перед мужем. – Паша, мне несколько дней снится один и тот же сон, а я все никак не могу его до конца понять.

– И что за сон такой? – Стрельников отпил не спеша кофе и приготовился слушать.

– Какая-то женщина постоянно что-то ищет в дедовых бумагах. Я так отчетливо это вижу. Потом протягивает мне конверт и просит помочь. Я каждый раз собираюсь у нее спросить, чем помочь, и не успеваю. Что-то обязательно мне мешает. Вот такой сон.

– Возможно, в больнице кто-то из пациентов нуждается в твоей помощи?

Уверенности Стрельникова Саша не разделяла. В отделении все было спокойно, каких-то особых больных у нее не было. А будь такие больные, она уж точно знала бы, что делать.

– В том-то и дело, что сон не касается моей работы.

Необычными способностями Саша обладала с детства. Это потом уже умение ощущать время во всех его формах определилось в такое понятие, как дар. А тогда ей казалось, что видеть недалекое будущее могут все. Стоит только захотеть. Она внимательно смотрела поверх головы учительницы и спокойно читала вопрос, который прозвучит в классе. И как была удивлена, когда дед сказал, что такое умение дается не всем. С разговора на старой даче она четко запомнила одно – своим необычным умением никогда не надо хвастаться. Одни не поймут и станут смеяться, а другие, наоборот, все поймут и будут ее использовать в своих целях. И то и другое – плохо.

А потом дар сам пропал. Дед очень обрадовался. Откуда ей тогда было знать, что дар – это не только умение считывать вопросы учителей, а большая ответственность, которую нельзя было переложить на чужие плечи, ибо дар – ее личный тяжелый крест, который суждено нести до конца своей жизни.

То ли биохимия ее нервных клеток изменилась, и она стала сверхчувствительной к чужому неумолимому горю, то ли никому не известные электромагнитные волны ударили по древним подкорковым центрам, и они от этого активировались и стали откликаться на чужую беду. Только радости от своих способностей во взрослой жизни она ни разу не испытала.

Дар вернулся вместе с болью. Болеть начинала душа и болела так упорно, что все краски жизни тускнели. Справиться с ней можно было, только объединив прошлое с настоящим или настоящее и будущее. И хорошо, если бы это все касалась только ее личной жизни, но обычно это касалось чужих людей и чужих судеб. Во сне к ней обращались души тех, кто покинул этот бренный мир, оставив на земле неоконченными свои дела. Она и была, по воле судьбы, тем объединяющим началом времени: прошедшего, настоящего и будущего. Поэтому сон, который снился ей с завидной регулярностью, требовал действия. Только, что делать, она не знала и оттого сегодня утром и сидела, по определению Стрельникова, кислая.

– Давай как-нибудь на выходных съездим на квартиру. Может, ты скучаешь по ней? Вот тебе и сон, – Стрельников прижал ее руку к своей щеке.

Он всегда был сторонником самых прямых путей в решениях любых проблем.

– Может, ты и прав. Я сегодня после работы заеду.

Она обрадовалась такому простому решению. Чего проще – съездить и убедиться, что никакого письма нет и никакой просьбы женщины тоже нет. И приснился ей обычный, ничего не значащий сон, как приснился в эту ночь миллионам людей на планете.

– Павел, когда ты последний раз отправлял письма по почте? – уже сидя в машине, спросила Саша.

– Не помню. Обычно письма отправляет Виолетта.

– Я не о работе.

– Давно. Не помню.

Стрельников выехал на оживленный проспект и замолчал, сосредоточившись на дороге.

– Вот и я не помню. Думаю, никто уже не пишет друг другу писем. Представь, сначала надо написать, потом купить конверт, подписать, затем отнести письмо на почту или опустить в почтовый ящик возле дома. Получается целый алгоритм действий.

– Я не понял, ты получила письмо или хочешь отправить? – Стрельников остановил машину возле больничной проходной. – Мне вечером заехать за тобой?

– Нет. Я сама съезжу на квартиру и сразу домой.

– Боишься, что я узнаю о твоей тайной переписке? – Стрельников улыбнулся, взгляд в золотой оправе остановился на ее глазах, и он нежно поцеловал жену на прощание.

Никакой тайны в старых дедовых бумагах не было и не могло быть. Тревога, прочно поселившаяся в душе, не отпускала Сашу целый день до того момента, пока она не переступила порог своей квартиры. Может, прав Стрельников – она соскучилась по родным стенам. Неторопливо обойдя квартиру, она зажгла свет в комнатах и направилась в кабинет. Она даже осмотрелась так, как это делала женщина в ее сне.

Потом открыла шкафчик дедова рабочего стола. Все бумаги лежали на привычном месте. Сверху на толстой синей папке – стопка квитанций за свет, рядом с ней – за газ. Недолго думая, Саша вытряхнула все содержимое тумбы на пол. Под синей папкой лежало письмо. Именно этот конверт нового образца и вывалился из почтового ящика, когда она забирала газеты. Было это полгода назад – накануне свадьбы.

Она тогда подняла конверт и с интересом повертела в руках, еще раз пробежав глазами по адресу, вдруг почтальон что-то напутал. Но письмо предназначалось действительно ей, Александре Андреевой. Она тогда пыталась угадать, кто же мог ей написать. Все службы обычно ставят штамп, а здесь даже обратного адреса не было. Мать никогда не писала ей никаких писем – звонила. Подруги тоже обходились звонками. Она достала перочинный нож и готова была открыть конверт, как в дверь позвонил Стрельников. Он приехал раньше времени, да еще не один, а с родителями, и ей стало совсем не до письма. Она и не помнила, сама убрала письмо в тумбу или это сделал Стрельников, но о письме она с тех пор не вспоминала.

Саша аккуратно оторвала край конверта и достала письмо.

«Здравствуй, Саша! Пишет тебе твой отец. Прошу тебя: дочитай письмо до конца. Последний раз мы виделись, когда тебе было пять лет. Я был проездом в Москве и заезжал к тебе».

Саша медленно прочитала несколько раз письмо, пока окончательно не поняла, что ее отец, пусть даже биологический, живущий в другой стране, может умереть. Странным было и другое – слово «отец» непривычно каталось на языке. Саша прикрыла глаза, пытаясь представить образ этого «отца». Она не помнила ни его лица, ни голоса. Она никогда его не узнает не только в толпе, но даже встретившись лицом к лицу.

Все эти сомнения она и высказала за ужином Стрельникову и умоляюще смотрела на мужа в надежде, что тот начнет отговаривать ее от поездки в Киев. Ей так хотелось, чтобы он наконец-то оторвался от тарелки с греческим салатом и твердо сказал, что все это глупость. Еще неизвестно, кто написал письмо и почему на все звонки оператор упорно отвечает «номер временно не обслуживается». Конечно, он еще мог бы сказать, что ему будет плохо без нее, что он будет скучать по ней, что не хочет расставаться или что-то другое, но в том же духе.

– Я поеду с тобой, – безапелляционно заявил Стрельников. – Как только заведующий подпишет тебе отпуск за свой счет, сразу и поедем. А может, вообще давай поедем на выходные. А в понедельник утром вернемся. Тогда и отпуска не надо брать. А можно вообще самолетом.

– Ты и самолет? Нет, мне не нужны такие жертвы.

Саша улыбнулась впервые за весь вечер, вспомнив, как они летели после свадьбы в гости к родителям в Севастополь. Стрельников побледнел еще до того, как подали трап. В самолете сидел напряженно и только пил воду. Она старалась с ним говорить на отвлеченные темы и, только когда Стрельников начал невпопад отвечать на вопросы, сунула ему в руки прихваченную в дорогу книгу.

– Паш, ты только не сердись, но я должна поехать одна. Понимаешь…

– Хорошо, – легко согласился Стрельников, – езжай одна. Но, если ты в понедельник не вернешься, – я сам за тобой приеду, и тогда ты узнаешь, что такое домострой и на себе ощутишь мою патриархальную суровость, – засмеялся Стрельников.

– Конечно, вернусь. Что мне там дольше делать? Позвоню, встречусь с отцом и сразу обратно. Я в дедовых записях нашла номер городского телефона отца. Так что в любом случае свяжусь с ним, даже если он мне не ответит на мобильный.

Она не только нашла телефон и адрес Ивана Савицкого, но еще успела залезть в Интернет и заказать билет до Киева. Кроме того, она нашла информацию о гостиницах в районе железнодорожного вокзала. Их было с десяток. Она с интересом просмотрела фотографии предлагаемых номеров, по привычке сравнила цены, и когда окончательный выбор пал на мини-отель «Богданов Яр», забронировала себе одноместный стандарт. И уже под конец, немного волнуясь, нашла на карте города Владимирскую улицу и дом, в котором жил или живет ее отец.

К концу вечера Саша почувствовала, как навалившаяся с утра тревога и усталость отступили. Ночь она спала без сновидений.

Роман Лагунов к больнице подъехал к концу рабочего дня. И чтобы не пропустить Татьяну, зашел внутрь больничного двора и стал медленно прохаживаться вдоль терапевтического корпуса, то и дело посматривая на окно палаты, в которой сам пробыл почти месяц.

Он был решительно против любой больницы. Никакое лекарство ему не могло помочь – никто в мире не знал, какими средствами можно вылечить вину. И на лечение в этой обычной, как говорила мать, «не статусной» городской больнице он согласился только из уважения к отцу.

Кто-то посоветовал Андрею Степановичу обратиться к Андреевой и, невзирая на колкие замечания жены по поводу обычной городской больницы, он стал уговаривать сына использовать последний шанс. «Ну, как здесь откажешь, если это – последний шанс, – посмеялся в душе Роман».

Насколько он сам был виноват в том ДТП, когда под колесами его машины погибла женщина? Этот вопрос Лагунов задавал себе тысячу раз, и каждый раз степень его вины напрямую зависела от того, чьи интересы он отстаивал, как адвокат. А когда все аргументы исчерпались и он устал себя защищать, тогда и понял, что смерть может быть лучше жизни.

И не случись в его жизни Александры Андреевой, он бы давно умер. Но, видать, не зря ее посоветовали отцу. Андреева оказалась единственным врачом, кто не стал его обнадеживать и призывать бороться за жизнь. Она назвала его безответственным трусом и вышла из палаты. Трусом, да еще безответственным, умирать было стыдно.

Он был хорошим адвокатом, старался быть хорошим сыном, умел находить компромиссы, умел договариваться и убеждать, умел вести дела так, чтобы потом не презирать себя.

Андреева была права лишь отчасти. Надо было вызвать «Скорую» и дождаться приезда полиции, а он струсил и дал уговорить себя уехать. И если бы Андреева назвала его только трусом – он бы смирился и умер.

Но безответственным он никогда не был. И он начал Александре доказывать обратное, словно та была высший суд. А чтобы доказать свою правоту – надо было жить.

А потом появился профессор Степанков. Поначалу тот вообще показался ему чудаковатым. Юрий Николаевич часами размышлял о жизни так, словно ему и поговорить было не с кем, кроме как с пациентом пятой палаты.

И тогда он понял простую истину, не написанную ни в одном руководстве по юриспруденции: принимать себя таким, какой ты есть, понимать и прощать других и брать на себя ответственность за них – это умение, которому надо учиться. Профессионально он делал только последнее – брал ответственность.

Научиться принимать себя таким, какой ты есть, не подстраиваясь под мнения других, на самом деле оказалось довольно сложно. И ответственность за Татьяну Ярославскую он взял на себя в доказательство того, что он на самом деле такой, как есть. И его решение никоим образом не зависит от мнения других.

Все это, вместе взятое, и заставило адвоката Романа Андреевича Лагунова остаться жить на этом свете.

Он отвлекся, занятый своими мыслями, и пропустил бы Татьяну, если бы та первой не окликнула его. Встрече девушка обрадовалась. Он пожал тоненькую холодную руку и немного дольше положенного задержал ее в своей руке. И тут же отпустил, увидев ее смущение.

– Ты свободна или еще в институт?

– На сегодня все. Завтра последний зачет, а через две недели – защита дипломной работы. И учеба окончена.

– Давай тогда поужинаем.

– Я бы с удовольствием, но у меня зачет. Надо подготовиться. Я эту неделю на подмене была. Работы в отделении столько, что некогда было и учебник открыть.

– Таня, я нашел тебе покупателя. Одна крупная строительная компания хочет заниматься параллельно и дизайном квартир. Покупатель – мой давний друг, поэтому при продаже никаких рисков. Ты с ответом не спеши, подумай, все взвесь.

– Да что здесь думать, – вздохнула Татьяна. – У меня нет другого выхода. Вы же сами знаете, какие долги в компании. Спасибо вам, Роман Андреевич.

– Таня, давай договоримся, что ты не будешь меня так часто благодарить. Это еще неизвестно, кто кого должен благодарить, – сам себе сказал Лагунов.

Лагунов помог Татьяне сесть в машину и последних слов она не услышала.

– Таня, я понимаю, что ты хотела бы сохранить компанию, но, поверь, пока это лучший выход. Денег хватит, чтобы погасить все долги и еще немного останется.

Он хотел добавить «если не потратишь», но вовремя спохватился и замолчал. Не станет она тратить деньги зря. В людях Лагунов разбирался профессионально.

– Вы правы. Сейчас – главное рассчитаться с долгами.

– Окончишь институт, устроишься на работу, наберешься опыта и откроешь собственное дизайнерское бюро. Ты умная, трудолюбивая девочка, у тебя все получится, – уверенно сказал Лагунов.

– Эта компания – единственная память об отце, – вздохнула Татьяна.

– Согласен. Только память – это воспоминание о прошлом, а жить тебе надо сегодня.

В Лагунове заговорил адвокат. Говорил он разумно, назидательно и от этой невозмутимой правильности Татьяне хотелось плакать.

– Я, собственно, и заехал, чтобы об этом поговорить с тобой, – Лагунов расставил все точки над «и». – Как окончательно решишь, сразу позвони мне.

Остальную дорогу они молчали, каждый думал о своем.

«Хорошо, что нашелся покупатель. Будь у меня деньги, я бы никогда не продала компанию. Отец, если ты только слышишь, прости меня. Ты ведь тоже с чего-то начинал. И у меня обязательно получится, вот только с долгами рассчитаюсь. Если б Нелли не вывела все активы, может, все было бы по-другому. Прав Роман, надо думать о сегодняшнем дне», – Татьяна незаметно вытерла набежавшие слезы.

– То, что нас не убивает, – делает нас сильнее, – грустно сказала Татьяна.

– Ницше прав, но я тебе желаю поменьше личного горького опыта, – пожелал Лагунов.

– Роман Андреевич, – спохватилась Татьяна, – бабушка приглашает вас в гости на выходных. Я думаю, она сама хочет поблагодарить вас за помощь. Вы столько сделали для нас.

– Обязательно зайду. Я люблю ходить в гости, – Лагунов улыбнулся девушке. – Бабушке спасибо за приглашение. Только в ближайшее время – никак. Сама понимаешь, работа руководит нами.

Приглашения он испугался. Как он будет смотреть в глаза пожилой женщине? Умом он понимал, что нельзя постоянно, как чемодан, таскать за собой чувство вины. «Если жизнь вообще имеет смысл, то имеет смысл и страдание. Это надо принять как должное и перестать себя жалеть и жить дальше», – Лагунов вспомнил наставление профессора психологии. Все это верно. Но, стоило ему увидеть Татьяну, и чувство вины бесконтрольно просыпалось в нем и мешало жить дальше.

– Конечно, работа есть работа, – голос Татьяны на секунду дрогнул.

Отказ Лагунова она расценила по-своему. Кто такой Лагунов, она знала и к кому в гости ходит, – догадывалась.

Свою помощь Лагунов ей предложил сразу, как только пошел на поправку. Всерьез она, конечно, его предложение не восприняла и даже усомнилась, что он вообще может быть адвокатом. Роман показался ей тогда слишком добрым и открытым, совсем не похожим на тех адвокатов, с которыми ей приходилось сталкиваться раньше. Чтобы окончательно убедиться в своей правоте, она не поленилась и зашла в Интернет. И потом удивилась, как по-разному может выглядеть один и тот же человек. Только Лагунов из пятой палаты ей нравился несравненно больше, чем лощено-рекламный адвокат с нагловатым и уверенным взглядом на сайте.

Отзывы о нем были тоже разные. Одни писали, что, имея такого влиятельного отца и такой семейный капитал, легко быть успешным, кто-то, наоборот, говорил, что если человек профессионал, то успехи родителей здесь ни при чем. Дальше шли уже откровенные сплетни, их Татьяна читать не стала. Из всего прочитанного она сделала вывод: Лагунов – отличный адвокат. А остальное – неважно. И только узнав, сколько стоят услуги адвоката такого уровня, Татьяна закрыла ноутбук.

Но Лагунов, смеясь, сказал, что работа ему прописана Андреевой, как метод трудотерапии, и если Татьяна откажется от его помощи, то все старания Александры Ивановны пойдут насмарку. Она легко согласилась, считая данное обещание помощью понарошку. Чего не наобещает идущий на поправку пациент. Но Лагунов к ее проблеме с наследством отнесся со всей серьезностью. Пришлось принести все бумаги, ранее собранные для предыдущих адвокатов. Потом она обжаловала наследство, и Лагунов успешно выиграл суд. Правда, любовница отца постаралась за несколько лет пустить все по ветру, и от наследства осталась только архитектурно-дизайнерская компания, да и та с непогашенными долгами.

Но все это не было бы такой катастрофой, если бы она не влюбилась в Лагунова.

– Ну, тогда до встречи. В гости я обязательно зайду, так и передай бабушке. И если что – звони мне в любое время.

Он проводил Татьяну до подъезда, подождал, пока за ней закроется дверь, и направился обратно к машине.

Киев

Мартовская непогода, шумевшая за окном, вывела главврача из задумчивости. Елена Евгеньевна, слушавшая вполуха доклад медсестры, обвела тяжелым взглядом притихшую утреннюю смену. Не заметив ничего крамольного на лицах персонала, она снова погрузилась в свои мысли.

Остро отточенный карандаш выводил в еженедельнике асимметричные причудливые лепестки неизвестных цветов. Со стороны могло показаться, что, рисуя фантастические цветы, она даже не услышала о смерти Кузиной. Не отрываясь от рисунка, Елена Евгеньевна побарабанила пальцами по столу, призывая к порядку.

О смерти пациентки она узнала среди ночи. Невзирая на позднее время, дежурная, как и положено в таких случаях, звонила ей сразу, не дожидаясь утра.

Ничего удивительного или необычного в смерти Кузиной не было. Смерть как смерть. Можно сказать, от старости. Как ни крути, без малого восемьдесят лет. Всем бы еще столько прожить.

И если бы не статья в газете, беспокоиться было бы не о чем. Всю стопку газет она забрала со стола дежурной и теперь они лежали в шкафу. Только толку с этого никакого. Газету читали все, а если кто и не читал, то все равно был в курсе. Выйдут из кабинета и начнут судачить.

Елена Евгеньевна еще раз внимательно посмотрела на собравшуюся смену. Как все не вовремя: и газета, и Кузина. Все одно к одному.

«Надо еще раз просмотреть историю болезни, – Елена Евгеньевна сделала пометку на полях, – и срочно внести поправки. Анализы можно оставить. Электрокардиограмму – заменить. С такой работой сердца Кузину хоть в космос отправляй, а она взяла и умерла. Запись кардиолога об ухудшении состояния пациентки – тоже не помешает».

– Елена Евгеньевна, тело опустим в подвал, пока Сергей Николаевич подготовит выписку. Палату обработаем.

– Лариса, этапы своей работы можете не озвучивать. Если вопросов нет, я больше никого не задерживаю.

Вопросов не было. Кабинет ожил. Первыми направились к выходу, как всегда, санитарки. Работы с утра полно. Это после обеда, когда наступит «тихий час», они сядут в столовой, чтобы обсудить все, что подлежит обсуждению. Сегодня будут говорить о Кузиной. А вечером, невзирая на строжайшие запреты главврача, выпьют за упокой души усопшей. Может, и правильно. Ведь, кроме них, ее и помянуть-то больше некому.

Толкаясь у двери, кабинет покинули присмиревшие медсестры с первого этажа. Смерть, хоть на каком этаже, веселья не добавляет.

Задержалась только Лариса. И теперь она стояла у двери, ожидая, когда Сергей Николаевич оторвется от газеты и пойдет на обход и она сможет получить лекарство для своих подопечных.

– Елена Евгеньевна, я зайду позже, – Лариса кивнула в сторону сидящего Крапивина.

– Хорошо. Я освобожусь и сама тебе позвоню.

Давать лекарство в присутствии Крапивина Елена Евгеньевна не стала. Никаких секретов от него давно не было, но без посторонних ей было все же спокойнее.

«Темпы такой работы надо срочно снижать, – Елена Евгеньевна сосредоточилась на цветах, – и на время отменить все назначения. Смерти идут чередой, как по графику. Придется как-то убедить Задонского. А если тот и слышать ничего не захочет? Какое ему дело до ее проблем? Ох, как не вовремя эта статья в газете. При случае надо поговорить о повышении зарплаты».

Еще одна галочка замерла на полях еженедельника. Конечно, на саму зарплату грех было жаловаться. Когда Антон предложил ей работу и озвучил оклад, ни в какое сравнение не шедший с ее нищенской пенсией, сумма Елене Евгеньевне тогда показалась заоблачной.

О риске она догадалась сразу. Никакой главврач, будь он хоть семи пядей во лбу, таких денег не стоил. Задонский платил исключительно за риск. И кому теперь жаловаться? Елена Евгеньевна на минуту прикинула в уме, сколько она заработала за это время денег Антону Игоревичу. Количество нулей было внушительным. А что стоит за этими деньгами…

Елена Евгеньевна зябко повела плечами и закрыла еженедельник с черно-белым букетом цветов.

Если бы проект «Решение внутренних проблем посредством искусства» немного доработать: внести яркие сочные краски плюс денежное вливание в раскрутку, то с Елены Евгеньевны Куриленко получился бы модный арт-терапевт, так же быстро, как она стала главврачом частного реабилитационного центра. А потом крутить рекламный ролик с интервью исцеленных, да по всем каналам, до зубного скрежета, – можно заработать немалые деньги. Только мысли главврача в это утро были далеки от любого искусства.

– Газету видела? – Сергей Николаевич подписал рецепт и внимательно посмотрел на Елену Евгеньевну.

– Газету? Что опять не так?

Удивление получилось слишком наигранным. Статью Елена успела прочитать.

– Все не так. И это, как ты говоришь, «не так» лезет наружу, – Крапивин дотянулся до стола и положил прочитанную во время пятиминутки газету. – Я только одного не пойму: ты действительно ничего не боишься?

– Что значит – не боюсь? А чего мне бояться? Документация в полном порядке. В отделении – порядок. Никто не жалуется. Чего, собственно, я должна бояться? Если ты имеешь в виду Кузину, то для начала посмотри на дату ее рождения. Эликсира молодости у нас нет, – Елена невольно процитировала удачное выражение Савицкой. – Продлить жизнь мы не можем.

Последняя фраза из уст главврача реабилитационного центра прозвучала цинично.

– Это точно. Об этом, кстати, и пишут в газете.

– Как состояние Дроздовской? – говорить о статье Елена Евгеньевна упорно не хотела.

Знал бы кто, как не вовремя эта статья! Газеты Людмила привезла вчера вечером и положила в холле на столе. И теперь неважно, сколько их взял персонал, главное – все уже в курсе.

Но здесь она сама виновата. Надо было сразу журналиста, будь он не ладен, вести к себе в кабинет, а не красоваться с ним в коридоре. Что говорить и как говорить, а главное – о чем молчать, она знала, как никто другой. И не появись тогда Людмила в центре, все так бы и было.

Людмилу Савицкую, жену владельца реабилитационного центра и работодателя, Елена Евгеньевна в глубине души презирала, считая безмозглой курицей, удачно заполучившей богатого мужа. Но только в душе. Для всех они были уж если не закадычные подруги, то приятельницы точно.

Изредка Елена жалела Савицкую. Скоро сороковник стукнет, а что та видела в своей золотой клетке? Ни детей, ни работы, ни увлечений, ни семьи. Семья, конечно, официально у Людмилы была, но без общих интересов и любви. Ну, какие общие интересы могут быть со стареющим Иваном? Уж она заметила бы. Разница в двадцать лет – не шутка. Любовника и того толком завести не смогла. Разве Антона Задонского можно назвать любовником? Нет. Одни цифры в голове. Да и разница в возрасте не в пользу Людмилы. Получалось, что, кроме денег, у Людмилы Савицкой ничего и не было. Жаль, что от количества денег, мерила ценностей и собственной значимости, не зависит чисто женское счастье.

Только не будь у Людмилы этого центра, Задонский нашел бы себе другую женщину, и неважно какую, тому главное не женщина, а центр. Истинную цель его отношений Куриленко знала, как никто другой. А Людмила? Не будь этого центра, в ее сторону он даже не посмотрел бы, как не смотрит в сторону персонала. А что такое персонал? Те же люди, только без денег.

Порой Савицкая ее раздражала своей неприспособленностью к жизни и слащавой правильностью. Только откуда взяться этой правильности? Одна видимость. Уж она-то в курсе всей ее «правильности». Разве это скроешь.

Елена Евгеньевна перевела взгляд с газеты, которую положил Крапивин, на свои руки. Мелкая бриллиантовая россыпь, окружавшая небольшой бриллиант, блеснула на свету. Удачно потраченные премиальные немного успокоили главврача.

– Как состояние Дроздовской? – напомнила свой вопрос Елена.

– Смотря что ты имеешь в виду? – Сергей Николаевич задумался. – Если не считать, что она постоянно видит смерть в коридоре, то нормально. Дроздовской нужна психиатрическая помощь. Или родственники этого не понимают? Сиганет у нас со второго этажа и попрощаться не успеем. – Сергей Николаевич суеверно постучал о край деревянного стола. – И что тогда? Я бы на твоем месте договорился о ее переводе в психбольницу.

– Сергей, ты не на моем месте, – быстро прервала подчиненного Елена Евгеньевна.

Умник сыскался. Дроздовская была ее личной головной болью. Как она дала себя уговорить невестке Дроздовской? Надо было сразу выпроводить ту из кабинета, но интеллигентная Юлиана Дроздовская не только рассказала все ужасы проживания с полоумной свекровью, но и, смущаясь содеянного, протянула увесистый конверт. Оплата значительно превышала цену прейскуранта. Пришлось согласиться. Теперь нечего сетовать. Осталось ждать два месяца и молиться, чтобы Дроздовская, не дай бог, не сиганула с балкона.

– Елена Евгеньевна, я, хотя и не на твоем месте, – Сергей Николаевич вернул словесный пас обратно, – но поостерегся бы. Я говорю не о Дроздовской. Хотя балконную дверь надо в ее палате наглухо закрыть. Нечего ей сидеть на балконе. Пусть лучше на улице гуляет.

– Вот и займись Дроздовской. А вообще, Сергей, знаешь чего тебе не хватает?

Елена Евгеньевна легкой походкой подошла к сидящему Сергею Николаевичу настолько близко, что он уловил терпкий запах ее духов. Рука, опущенная на его плечо, плавно переместилась на спину, ближе к лопаткам. От этого внезапного прикосновения у Крапивина даже дух перехватило. И он только вопросительно кивнул, мол, чего же все-таки не хватает?

– Отдыха. Замотался ты здесь один за всех. Бери отпуск на неделю. Съезди к сыну, внука повидай. В конце концов, съезди на дачу, сходи на рыбалку. Просто – отдохни.

Будь ее воля – она бы весь персонал отправила бы в отпуск. Ведь статью будут обсуждать, и найдутся умники: начнут перебирать, считать, сколько умерло стариков в центре. Ни к чему такие разговоры. Как же не вовремя и статья, и смерть Кузиной. Даже Сергей, которого, кроме бутылки, особо ничего не волнует, и тот туда же. «Все у нас не так». А деньги, спрашивается, на выпивку за что получаешь?

– Елена, за отпуск, конечно, спасибо. А как с ночными дежурствами? Кто в отделении останется?

– Не волнуйся. Неделю продержимся. Договорюсь с районным терапевтом. Подежурит. Справимся.

Елена снова, блеснув бриллиантовой россыпью кольца, доверительно похлопала его по плечу. Сергею Николаевичу даже неудобно стало за разговор. Далась ему эта статья. Пусть пишут что хотят. У каждого свой хлеб. О своем хлебе он старался не думать.

– И вот еще… – замялся Крапивин, – Вероника Ивановна из восьмой палаты в последнее время стала какая-то вялая. – Сергей Николаевич многозначительно посмотрел на Елену. – Ты же мне обещала отменить лечение.

– Уже отменила.

– Но ведь Вероника Ивановна говорила, что Лариса утром ей снова приносила капли.

– Послушай, Сергей, в таком приличном возрасте, как у твоей Вероники Ивановны, померещится и не то. Может, кто-то из медсестер валерьянку приносил. Так что теперь?

Во двор, нарушая привычную тишину, а заодно и разговор, заехали машины. Елена Евгеньевна убрала руку с плеча Крапивина и направилась к окну.

За машинами автоматически закрывались ворота. Задонский приехал не один. В спутнице Антона Игоревича Елена без труда узнала нотариуса и с облегчением вздохнула. Задонский приехал к Веронике Ивановне. Выходит, созрела бабушка для душевного разговора. В такие приезды Задонский обычно долго в центре не задерживался. Забежит еще к Людмиле на полчаса и сразу уедет.