Kitobni o'qish: «Обуза»
Глава первая
10 ноября 2022. Трасса Санкт-Петербург – Псков.
Темное, сумеречное осеннее утро. Серый, хмурый, застывший, словно неживой, мир: тяжелое низкое небо, сливающееся с голым лесом в неясную массу, и тускло поблескивающая легкой наледью серая дорога… На которой лежит девушка, в темной одежде, отчего видно только ее светлые длинные волосы, закрывающие лицо…
Июнь 2020. Санкт-Петербург.
Невский проспект напоминал бы муравейник – так много сновало по нему народу – но… В большинстве своем, публика здесь такая же неспешная, как и во времена Гоголя. Не трудяги-муравьи, упорно и быстро спешащие к своей цели, а лениво прогуливающиеся, с целью себя показать, и других посмотреть, бездельники. Лето – пора отпусков и каникул, и улица заполнена отдыхающими, с жадным восхищенным любопытством разглядывающими то коней на Аничковом мосту, то розовое великолепие дворца Белосельских-Белозерских.
На Невском много девушек, порхающих по проспекту пестрыми шумными стайками, и привлекающих внимание не меньше, чем достопримечательности города. Вот и мы с Наташкой тоже неспешно бредем по улице, поглядывая по сторонам. Капризная питерская погода этим летом не вредничает, и способствует прогулкам, балуя нас – солнце, жара, и легкий ветерок, не позволяющий разлиться влажной духоте.
Мы с подругой кажемся сестрами, настолько похожи – обе симпатичные длинноволосые блондинки, да и одеты почти одинаково. Но только на первый взгляд – я выше и худая, Наташа же, как говорит ее мама "ширококостная", и маленькая.
Мы и раньше бывали в Питере, город знаком, но теперь "это другое" – мы петербурженки! И чувствуем радостное возбуждении: все вокруг – и Невский проспект, и дом-утюг, и даже Чижик-Пыжик – принадлежали нам. А мы принадлежим ГОРОДУ.
– Ну здравствуй, Питер, Питер, прощай… Меня обидел ты невзначай… Зачем, зачем по Невскому я шла, зачем, зачем я встретила тебя? – поем мы с Наташкой. Поем громко, фальшиво (я, у подруги есть и слух и голос), и нам все равно, что подумают невольные слушатели. Как, впрочем, все равно всем на всех, в этой пестрой сутолоке на Невском. Разве что, только мужчины выцепляют зоркими одобрительными взглядами красивых девушек, а те, улавливая эти пылкие взоры, делают вид, что их не замечают. Достаются такие взгляды, а иногда и одобрительные возгласы горячих мигрантов и нам, но мы слишком заняты своими ощущениями и ГОРОДОМ, что бы обращать внимание на подобные знаки внимания.
Мы не очень хорошо знаем историю города, и совсем не имеем понятия об археографии памятников и красот, мимо которых идем. Однако, кое-что помним со школьной программы.
– Прикинь, здесь Пушкин ходил! – произношу я, представляя, что шагаю по следам поэта – в прямом смысле.
– Здеся много кто ходил! – высказывается Наташа.
– Главное, Пушкин! – важно машу я указательным пальцем.
… Мы залипаем у витрины модного бутика, где красуются нарядные манекены.
– Эх, были б у нас деньги … – вздыхает Наташа.
– …Жили б мы богато! – заканчиваю я фразу, и тащу подружку дальше. Недалеко, через дорогу, в одну из многочисленных кафешек.
…– Здеся мы еще не были! – замечает Наташа, облизывая палец, испачканный соусом.
– Если будешь говорить «здеся» и все такое, будут ржать. Отвыкай! – произношу я, поглащая гамбургер. Вкуснота!
– Кто? – пожимает плечами подруга – Всем на всех пофиг!
– Как знать, как знать! – не соглашаюсь я. И откусываю огромный кусок. Если кто и смотрит на нас – по барабану.
… Белая ночь не такая уж белая, а похожа на сумерки. Набережная Невы заполнена народом, пришедшем смотреть развод мостов, вернее, в этом месте одного, Дворцового. Река, широкая, величественная и неспешная, совершенно темная, освещенная рыжеватыми отблесками кораблей и корабликов, выстроившимися в очередь, и ожидающими возможности следовать дальше, тоже словно застыла в предвкушении.
Мы стоим чуть в сторонке от других, завороженно наблюдая за медленно поднимающимися к ночному небу, похожими на крылья гигантской птицы, половинами моста… Эта картина кажется грандиозной и мистической.
Мы знаем, мосты разводят по вполне обыденной причине – что бы корабли могли пройти дальше. Однако, каждая из нас воспринимает действо по своему: у меня взмывающие вверх половины величественного сооружения, словно разломанного пополам, вызывает тревогу, даже страх, и я, схватив подругу под руку, пытаюсь увести ее подальше от реки; Наташе же думается, что это волшебный, колдовской ритуал приветствия для нас провинциалок, ставших частью ГОРОДА… Она буквально задыхается от восторга: впереди новая, прекрасная жизнь, со своими замутками и трудностями, но несомненно счастливая и светлая… Конец церемонии мы не увидели – я, охваченная паникой, настаиваю на своем, и, уцепившись за подругу, увожу ее прочь.
…Красоты города, музеи, бутики, магазины и кафешки… Потом, через несколько дней или недель, был клуб, вернее, один из множества, где мы успели побывать. Но именно в этом Наташка познакомились с Ромкой.
…Алисе алкоголь не заходит, она быстро напивается, и творит всякую хрень… Сейчас – пока – все нормально: подруга дергается в толпе танцующих, подняв руки, тряса белокурой головой, и громко подпевая звучащему треку. "Громко" в клубе понятие относительное – Наташа видит, как девушка открывает рот, и только, хотя находится рядом, тоже извиваясь под музыку. Она может выпить гораздо больше Алисы, и совершенно не запьянеть.
– " Надеюсь, сегодня обойдется! Может, фруктовое пиво не снесет Алиске крышу, и мы не опозоримся?" – думает Наташа, и замечает парня, глазеющего на них. Блондин хорош – высокий, подкаченный, одетый в подчеркивающую рельефные мускулы рубашку. "Какой!"– ахает девушка, и улыбается красавчику. Но он скользит равнодушным взглядом, и опять таращится на Алису. Как обычно…
Блондин пробирается среди танцующих и зависает напротив подруги.
– Привет! Тебя как зовут? – стараясь перекричать музыку орет он.
Что отвечает Алиса, Наташа не услышала. Возможно, и блондин тоже.
– Меня Роман! – кричит он – Пойдем, угощу!
Алиса кивает, хватает Наташу за руку, и ведет ее, пробираясь среди танцующих, вслед за Романом .
… Алиске хватила одного шота, после которого ей стало плохо. Так что, толком пообщаться с Ромкой не получилось, о чем Наташа жалеет – парень ей нравится. И хотя Роман явно клеился к подруге, Наташа не теряла надежды привлечь его внимание. Однако, клубная ночь заканчивается туалетом.
…Наташа, стоя возле закрытой кабинки, барабанит в нее, и повторяет:
– Алис, открой! Алиса!
Из кабинки слышны звуки рвоты.
– Открой, ты волосы облюешь! Я подержу волосы!
Дверь распахивается, выходит Алиса, и сообщает:
– Уже облевала!
Наташа ведет подругу к раковине, и моет, морщась, концы ее волос.
– Пошли домой! – произносит Алиса, и тоже морщится – Фу! Волосы воняют! Как жить?
И плачет.
Наташа не обращает на рыдания внимания – обычное дело для пьяной подруги – и ведет ее к выходу из клуба. Девушка и сама напиталась халявным алкоголем, и теперь ее покачивает, как матроса в шторм. Еще и каблуки, не придающие устойчивости. Наташа предпочитает кроссовки, или что-нибудь другое на плоской подошве, но Алиса решила, что сегодня они будут на каблуках, и всучила подруге свои туфли. Наташа бы и не одела, в этой ситуации, обычную обувь – тогда было бы особенно заметна разница подруг в росте и комплекции. Девушка не хотела выглядеть, по сравнению со стройной высокой подругой, куриным окорочком…
Пошатываясь, и держась за руки, подруги пробираются среди веселящихся clubbers. Наташа вертит головой, пытаясь увидеть Романа – они с Алисой свалили, когда той стало плохо, но обещали вернутся. Парень, наверное, сидит и ждет.
– "Надо бы сказать, что мы уходим! – думает девушка – Но, важнее увести отсюда Алиску!" Наташе кажется, что высокая широкоплечая фигура Ромки мелькает в толпе. Девушка бросила подругу и рванула в ту сторону… Видимо, обозналась….
Алиса, оставшись без поддержки, шатается, и, что бы не упасть, хватается за рубашку какого-то парня. Тот недовольно и брезгливо смотрит на нее, и дернувшись, освобождает одежду.
– Отвали! – визгливо кричит ему Алиса, но тут возвращается Наташа, и тащит подругу к выходу.
На улице, вопреки ожиданиям, Алиске лучше не становится, и подруге приходится прислонить ее к стене.
– Блин, я не помню, где метро! – бормочет Наташа, смотря по сторонам.
– Девчонки!
Девушка оглядывается, и ее губы растягиваются в глупой улыбке – их окликает Ромка, тоже вышедший из клуба. Но парня замечает и Алиса. Она отлипла от стены, оттолкнула Наташу, стоящую на ее пути, рванула к Роману, уткнулась лицом ему в грудь, и разрыдалась.
– О-о-о! – протягивает парень – Понятно!
– Ром, в какой стороне метро? – спрашивает его Наташа
– Метро закрыто! Такси возьмем!– произносит Ромка.
Квартира, где живут подруги довольно далеко от центра, и такси туда обошлось бы дорого. Но раз Ромка предложил – пусть он и платит, решает Наташа. Они загружают Алису на заднее сиденье, где она утыкается в плечо подруги, и вырубается. Рома садится на переднее пассажирское, и Наташа всю дорогу любуется его затылком, и его профилем, если он поворачивает голову.
…Алиса так и не просыпается, и Ромке приходится нести ее до квартиры. Вернее, до кровати в этой самой квартире.
– Пить не умеете? – спрашивает парень, скинув недвижную Алискину тушку на постель. Не смотря на подкаченные мускулы и занятия спортом, Ромка устал, неся девушку на второй этаж. Хрупкая блондинка оказалась тяжеловатой, и от этого парень немного злится.
Наташа не отвечает.
Пока она снимает с подруги туфли, и укрывает ее одеялом, парень осматривается. Комната как комната, обычная девчачья, ничем не примечательная, кроме множества рисунков на стенах, на листах разного размера, и исполненная в разной технике – и карандаш, и акварель, и масло.
– Кто из вас рисует? – снова спрашивает он.
– Обе! – отвечает Наташа, и предлагает – Пошли на кухню, у нас бухло еще осталось.
И выходит из комнаты, слегка притормозив у порога, что бы щелкнуть выключателем. Роману ничего не остается, как пойти за девушкой.
Он останавливается у двери в кухню, смотря с вялым интересом на Наташу, которая достает из холодильника начатую бутылку вина. Ромка заметил интерес девушки к своей особе, и размышляет – стоит с ней замутить? Симпатичная, и сиськи большие… Наташа не оставляет парню выбора – поставив вино на стол, она подходит к Ромке, обхватывает его за шею, и целует.
Глава вторая
Ноябрь 2022, Сланцы
Сланцы – тихий чистый городок, летом утопающий в зелени. Сейчас, в ноябре, он, как и все в этом месяце, сонный и серый. Массивное сталинское здание городской больницы, больше похожее на Дом культуры, чем на лечебное учреждение, расположено на центральной улице, состоящей из двух и трех-этажных «сталинских» домов. За ними, на следующей улице, уже пятиэтажки, построенные позднее, в брежневкие имена, но называемые, почему-то, хрущовками.
В больнице, у двери с табличкой «Отделение интенсивной терапии» стояли невысокая пухленькая блондинка с заплаканным лицом, лет сорока, и неприметный худой мужичок в кепке, с обеспокоенным, и немного испуганным, видом. Дверь открылась, вышел доктор, красивый мужчина лет тридцати в голубой медицинской форме. Он был высок, поэтому смотрел на пару сверху вниз. При виде врача женщина заплакала.
– Доченька моя! – пробормотала она сквозь рыдания – Дмитрий Иванович, можно мне ее увидеть?
– Нет! В реанимацию посторонним нельзя! – спокойно и равнодушно ответил доктор. Блондинку его тон шокировал – как можно быть таким бессердечным?
– Я не посторонняя! Я мать! – укоризненно вскрикнула она. Доктор попытался пройти дальше, но женщина застыла на его пути, как незыблемая скала.
– Кать, успокойся, ну…! – бубнил ее спутник – Она жива, и слава Богу! Увидишь еще! Нельзя в реанимацию, ну! Ты больных беспокоишь, кричишь!
– Объясните, нормально объясните, что с моим ребенком? – продолжала наседать на доктора Катя.
– Так машина сбила… – растерянно произнес мужчина в кепке – он не понимал, почему Катя спрашивает то, о чем и так знает. Доктор же вопрос женщины понял, и повторил то, что ей, наверняка, уже объясняли.
– Она в коме! – сухо произнес он, стараясь на Катю не смотреть – Травма головы. Состояние тяжелое, без динамики. Прогноз пока делать рано.Идите домой, можете звонить, или завтра приходите!
Дмитрий Иванович вовсе не был равнодушным сухарем, и переживал за Катину дочку, возможно, не меньше самой Кати. Потому, что еще не оброс цинизмом, и сочувствовал свои пациентам. Потому, что в их маленьком городке аварии с тяжелыми последствии редкость, а пациенты впадают в кому еще реже. Потому, что и Катю, и ее дочку он хорошо знал – жили в одном доме. Потому, что…
Но, доктор знал, что с родственниками больных так и надо разговаривать – твердо и равнодушно. И поспешил ретироваться, что бы не продолжать неприятный разговор. Катя осталась стоять у двери в реанимацию.
– Пойдем, Кать, пойдем… – уговаривал ее спутник – Что тут стоять? Все равно помочь не можем. ПозвОним, чуток подождем, и позвОним. А завтра опять придем.
– Доченька! Наташа! – горестно произнесла женщина, и позволила себя увести.
А в палате реанимации осталась лежать девушка, обритая на лысо, и с закрытыми глазами. От ее руки отходит тонкая трубка капельницы, стоящей у койки. И в ее горле тоже трубочка, тянущаяся к аппарату ИВЛ, стоящему рядом.
– Наташа…Наташа…Наташа… – бьется эхом в ее голове мамин голос.
И, как вспышка, возникает яркая картинка. Очень,через чур, болезненно яркая.
…Маленькая четырехлетняя Наташа стоит у новогодней елки и смотрит на игрушку-звезду.
От звезды отходят лучи, сияющие и острые, как свет фар… Наташе больно на нее смотреть, она морщиться и зажмуривается.
– Наташа!
Девочка оборачивается. Катя, Наташина мама, молодая хоршенькая блондинка, стоит у двери, и загадочно улыбается.
– Дочушь, посмотри, кто к нам пришел! Дед Мороз!
Катя отступает и пропускает человека, одетого в красную куртку, с красной шапкой на голове, и с ватной бородой.
– Папа! – вскрикивает девочка, добавляет:
– Мамочка, это не Дед Мороз, а папа!
И заливисто хохоча, бежит к отцу.
– Ну вот, спалила! – произносит Дед Мороз, поднимает дочку на руки, и чмокает в щеку, а она обнимает его за шею. Отец, одной рукой держа Наташу, прижав ее к груди, второй обнимает Катю. Все трое смеются. Они счастливы.
…Отец сидит на диване, играет на гитаре, Наташа и Катя сидят рядом.
– Он капитан, и родина его Марсель… – поет папа хриплым голосом, подражая Высоцкому.
Катя подпевает, и их голоса сливаются:
– Он обожает споры, шум и драки…
Наташа тоже подпевает, отрывками слов, и теперь все трое поют хором:
– Он курит трубку, пьет крепчайший эль, и любит девушку из Нагасаки!
Родители молодые, совсем юные, и очень красивые: мама голубоглазая блондинка, со вздернутым носиком и пухлыми губами, которую не портит некоторая полнота; отец статный цыганистый красавец. Наташа похожа сразу и на маму, и на папу – темноволосая, но голубоглазая, пухленькая, как колобок… Глаза родителей затуманены любовью и нежностью… Наташа знает, что они очень любят друг друга. И ее Наташу, тоже любят.
…Заплаканная Катя, в в расстегнутой куртке, торопливо одевает сонную пятилетнюю Наташу … Ее руки трясутся, курточка дочки не застегивается.
– Я спать хочу! – хнычет девочка.
– У тети Веры поспишь! Мы сейчас к ним пойдем, к Алиске и тете Вере! – отвечает мама.
В квартире слышен грохот, будто упало, что-то тяжелое, и звон падающей и разбивающейся посуды. Катя берет Наташу за руку, они выбегают из квартиры – в не застегнутых куртках, а Катя и без обуви, в одних носках.
Мама берет Наташу на руки и быстро выбегает из подъезда на улицу.
…Наташа, ей сейчас шесть, и Алиса, худенькая бледная светловолосая девочка, сидят на полу у кукольного домика.
Входит, пошатываясь, Наташин папа, и обведя злым взглядом комнату, орет:
– Су-ука! Куда деньги спрятала? Я знаю, ты всегда заначки прячешь, натура у тебя такая, гнилая!
Отец, не обращая внимания на девочек, открывает шкаф, и скидывает на пол вещи с полок. Струсившая Алиса дергает Наташу за рукав, и говорит шепотом:
– Наташ, пошли гулять!
Наташа отрицательно качает головой, не сводя серьезного настороженного взгляда с отца. В комнату входит Катя, испуганная, но старающаяся быть смелой.
– Что ты делаешь? Не трогай вещи, нет там ничего! Ты уже все пропил! – кричит она.
– Врешь, тварь! – злобится отец.
– Для чего тебе деньги? – продолжает дрожащим голосом мама – Друзей своих поить, что они так и продолжили твоим талантом восхищаться? Не станешь, наливать, так и разбегутся все твои фанаты! Или на ЭТУ потратишь?
Катя подбегает к окну, смотрит на улицу сквозь щель неплотно прикрытых занавесок, и злорадно, почти торжествующе кричит:
