Kitobni o'qish: «До утра»

– Ты никогда ничему не научишься, – презрительно выплюнул директор Барни. – Никогда.

Себастьян стыдливо опустил глаза и увидел, что затёртый шнурок на левом ботинке снова развязался. Директор Барни проследил за его взглядом и гадко, очень по-взрослому, усмехнулся.

Себастьян присел и стал завязывать шнурок, но мысли его были далеко, а взгляд блуждал, перескакивая с его непослушных рук на чёрные лакированные туфли директора, на трещины в деревянном полу его кабинета, на прожжённую дыру в дневнике, валяющемся на полу между директорскими туфлями и старыми себастьяновскими ботинками. Потому нормально завязать шнурок не получилось, и невнятный скомканный узел вызвал ещё одну усмешку сверху. Себастьян поднял глаза, и его захлестнула обида. Разве он виноват, что присутствие этого человека так на него действует? Разве он хоть в чём-нибудь виноват?

– Неужели ты думаешь, что ни в чём не виноват? Что ты особенный? – директор Барни схватил Себастьяна за воротник рубашки, как щенка. – Неужели будешь отнекиваться? Да я тебя…

Себастьян сжался, будто приготовившись к удару молнии точно в его сердце, но директор Барни бросил его на стул, поднял с пола дырявый дневник и швырнул ему в лицо. Себастьян остался жив, и это его приободрило.

«Дьявольское отродье, – подумал Себастьян. – Сейчас он скажет это, точно скажет. Мне этого не миновать».

– Ненавижу ложь, – прошипел директор Барни.

Себастьян молчал, считая секунды. Сколько он уже здесь? Он украдкой глянул на старинные часы, висящие на стене. Три минуты или около того. Сейчас начнётся.

– Ненавижу, – повторил директор Барни. – Ты, лживое дьявольское отродье, ты знаешь, куда попадают мальчики вроде тебя?

– Нет, – пересохшими губами прошептал Себастьян, но это было неправдой.

Все знали, куда попадали мальчики. Куда они пропадали.

* * *

Себастьян попал в эту школу полгода назад. Тогда всё и началось.

Полгода в аду.

С виду это была ничем не примечательная школа-приют для мальчиков-сирот и тех, от кого отказались родители, существовавшая и на государственные средства, и на частные пожертвования. Невзрачное здание предъявляло миру такие же невзрачные кабинеты и таких же невзрачных учителей, но скрывало настоящее чистилище. Ни фасад, ни начинка не наталкивали сторонних наблюдателей и случайных посетителей на мысли о чём-то таком, что здесь на самом деле происходило.

«Строгая дисциплина», называл это директор Барни, и это было так, хотя и с большим преуменьшением. С каждым годом эта «строгая дисциплина» становилась всё строже, и не было никого, кто мог бы остановить директора. Немногочисленные учителя сами его боялись, и набраны в эту школу они были неспроста. Никто точно не знал, как они были связаны с директором Барни, но то, что они постоянно находились в диком страхе и при этом не могли уволиться или хотя бы кому-то рассказать об атмосфере в школе, наталкивало на определённые мысли.

С каждым годом становилось всё хуже и хуже – безнаказанность зла только укрепляет его. Директор Барни постепенно стал для мальчиков истинным воплощением Дьявола. В год, когда в школу попал Себастьян, потерявший родителей и волей судьбы направленный именно сюда, уже никто из учеников не пытался сбежать, как и не пытался кому-то что-то рассказать. К этому году директор Барни провёл уже достаточно показательных разговоров с провинившимися, и уже достаточно мальчиков бесследно исчезло из школы. Любой, попытавшийся сбежать или выказать неповиновение, или, боже упаси, попытавшийся хотя бы намекнуть приезжающим раз в четверть представителям комитета, что им здесь не очень нравится, вызывался в кабинет директора Барни, и больше его никто не видел. Никому не удавалось сбежать. Из ада нет дороги. С представителями комитета, заезжающими только для галочки, тоже ничего не выходило. Когда рядом был директор Барни, а он всегда был рядом, ни у кого не хватало духу сказать что-то не то, посмотреть как-то не так. Страх парализовывал. А представители и не вникали в дела школы. И с каждым разом директор Барни ужесточал наказания. Выхода не было. Его действительно не было.

Поэтому к тому времени, как здесь оказался Себастьян, все уже смирились с безвыходностью ситуации, и никаких серьёзных происшествий не случалось. Первый месяц прошёл довольно неплохо, и Себастьяну не верилось, что всё, что ему рассказали ученики, было правдой. Да, директор Барни жёсткий и, видимо, жестокий человек, это было видно по нему, и он фанат дисциплины, но в такие невероятные россказни Себастьяну всё же не верилось.

А потом директор Барни показал себя. Ему стало не хватать этих милых сердцу развлечений, этих жестоких наказаний и унижений, к которым он так привык. Стало не хватать, как воздуха. Поганые мальчишки уже довольно долго вели себя идеально, и даже ему не к чему было придраться. Что ж, пусть получат передышку, думал он. Зато потом впечатления будут гораздо ярче.

Затаившаяся змея, выследившая добычу. Затишье перед бурей, не более того. Но мальчики этого не понимали, а если кто и понимал, не хотел об этом думать. Себастьян следовал примеру других и вёл себя безукоризненно, но в итоге этого оказалось мало.

– После урока всем собраться в спортзале, – прогремело в один прекрасный день по внутренней связи, и маленькие мальчишечьи сердца как по сигналу замерли. Кто-то заплакал, кто-то просто очень сильно побледнел, кто-то уронил ручку и тут же до смерти испугался этого. Себастьян беспокойно заерзал на стуле. Он всё ещё не очень верил тому, что ему рассказывали, но реакция мальчиков была показательной. Он видел их страх. Он чувствовал его. И страх этот постепенно передавался и ему.

– Кажется, нам конец, – прошептал Ронни, с которым Себастьян за этот месяц почти подружился и который рассказывал ему про всё происходящее.

– Да не преувеличивай, – покачал головой Себастьян, но голос его прозвучал неуверенно.

– Сам увидишь, – ответил Ронни и отвернулся.

Себастьян глянул на часы – до конца урока оставалось пять минут. Напряжение и страх пропитали весь класс, и даже мел в руках учителя визжал, соприкасаясь с доской, визжал от ужаса.

Себастьян начал прокручивать в голове всё то, что ему рассказывал Ронни и что подтверждали другие мальчики. Директор Барни был сущим монстром. За малейшую провинность тут же следовало наказание. От унизительного мытья унитазов голыми руками до публичного избиения до полусмерти.

«Строгая дисциплина».

Ученики сами поддерживали порядок в школе. Они намывали посуду после еды, вылизывали полы и парты в классах, застирывали постельное бельё и свою форму. Любая крошка, пылинка или пятнышко приводили директора Барни в бешенство и влекли за собой последствия.

– Я даю вам кров, еду, одежду и знания! – гремел он. – А вы, неблагодарные свиньи, устраиваете мне тут хлев! Да кому вы нужны?! Ничтожества, не способные содержать в чистоте даже себя! Всем десять дней!

Наказания, не совершающиеся разом, а длящиеся некоторое время, директор Барни называл по дням. Все отлично знали, что он имел в виду. Не было кого-то, кто бы не знал. Десять дней – это десять дней без крошки еды. Были ещё два дня без возможности прилечь, присесть или даже облокотиться на стену (два дня без отдыха, а ежели у кого-то подкашивались от усталости ноги, то судьба его была предрешена). Три дня без сна (и если кто-то вдруг засыпал, то лучше ему было не просыпаться: да, и в этом случае за нарушение он оказывался в директорском кабинете, откуда, как известно, никто не возвращался). Пять дней без воды (водоснабжение на эти дни перекрывалось, а если кто-то в отчаянной жажде осмеливался пить мочу, это каким-то невиданным образом тут же становилось известно директору Барни, и последствия были обычные). И так далее.

Себастьян мотнул головой, отгоняя мысли. Он не мог не признать – Ронни и другие вряд ли стали бы его запугивать, придумывая такие подробности. Но ему настолько не хотелось верить во всё это, и этот месяц, проведённый в школе, вполне себе спокойный месяц… Но прозвенел звонок, и желудок Себастьяна свернулся в узел, так же, как и у всех остальных. Страх был заразен и распространялся всё быстрее.

Как во сне мальчики побрели в спортзал. Директора Барни там ещё не было, и они начали вставать перед скамейками, попутно машинально проверяя, в порядке ли их форма и вычищены ли ботинки. Всё было идеально. Они и правда очень старались, чтобы этот месяц провести спокойно, но, похоже, спокойствие закончилось.

– Добрый день, директор Барни, – стройным хором прозвучало на весь зал.

– Можете садиться.

Мальчики сели так, что ни один звук не нарушил стоящую в зале тишину.

– Я очень огорчён. Очень, очень огорчён, —начал директор Барни, и ему не нужно было придавать тону зловещности, его голос всегда был пропитан ею. – Я долго закрывал на это глаза, но моему терпению пришёл конец.

Гробовая тишина.

– Тим. – Палец директора указал на пухлого, трясущегося от страха мальчишку.

– Да, директор Барни, – прошелестел несчастный, вскочив со скамьи.

– Ты ведь понимаешь, о чём я тут толкую?

Мальчики зажмурили глаза. Тим пропал, это ясно. На такой вопрос нет правильного ответа.

– Д-д-директор Барни…

– Ну же, Тимми, не бойся, – ласково сказал директор Барни, и эта ласковость прозвучала ужаснее всего, что они слышали.

– Я-я… – Тим громко сглотнул, мечтая только лишь о том, чтобы это всё закончилось. Закончилось для него.

– Понимаешь или нет?

–Н-н-нет…

– Нет? Нет?!

– Простите, дир…

– ЗАТКНИСЬ! ЗАТКНИСЬ И СЯДЬ! – заорал директор Барни, и Тим рухнул на скамейку без чувств. Тело его соскользнуло, завалилось на бок, но никто не пошевелился, чтобы ему помочь. Никто не мог.

– А толкую я вот о чём. Вы, паршивцы, совсем распустились. Посмотрел я ваши дневники. Вы не только непроходимые тупицы, но к тому же и омерзительные лентяи. Только в таком сочетании можно получать столь скверные оценки. Это пренебрежение к учёбе меня БЕСИТ! – Тим вздрогнул и пришёл в себя. Ровно сел на скамейке и уставился в пол. Он не верил, что всё обошлось, но счастлив был неописуемо. Однако у остальных даже не было сил порадоваться за него.

Катастрофа. Одно слово – катастрофа, это знали все. Даже Себастьян.

– Лень непростительна. Пренебрежение – тем более. Я очень, очень разочарован. Вы оскорбляете человеческий род. – Половицы спортзала скрипели под ботинками директора Барни, медленно прохаживающегося перед мальчиками. – Вы оскорбляете эту школу. – Директор Барни остановился, и в зале повеяло холодом. – Вы оскорбляете меня.

Рубашки мальчиков пропитались пóтом. Оскорбить директора Барни было чистой воды самоубийством, и хотя никто никогда не пытался этого сделать, сейчас все поняли, что это страшное преступление стоит наравне с попыткой побега, если не хуже.

«Кажется, нам конец», – всплыли слова Ронни в голове Себастьяна, и сейчас он был с ними согласен.

– Мы поступим так. С этой минуты вы возьмётесь за ум. Если у кого-то будет хоть одна тройка, пеняйте на себя, неблагодарные бездари. Не говоря уже о двойке.

Себастьян похолодел, а вместе с ним и все остальные. Практически у каждого были тройки. У кого-то даже двойки. И справиться с этим было заданием невыполнимым.

– Вы поняли меня?

– Да, директор Барни, – хор, но уже не такой стройный. Страх делает голос неуправляемым.

– Отлично. Надеюсь, это правда.

Директор Барни вытащил из кармана смятый дневник, расправил и раскрыл его.

– Так-так… Хм-м… Письмо – тройка… Физкультура – тройка… Математика – двойка. Двойка! Какой позор! – Мальчики вжали головы в плечи, каждый молясь, чтобы это относилось не к нему. – Какой позор, Тимми…

Тим не поднял глаз. Его спасение было слишком неправдоподобным, можно было догадаться.

– Зайди-ка в мой кабинет, Тимми, – снова эта ласковость, и Тим не выдержал. Пальцы его вцепились в колени. Он поднял голову на директора Барни, и глаза его, полные слёз, молили о пощаде. Директор Барни уже сбился со счёта, сколько раз он видел эту картину. Она доставляла ему не меньшее удовольствие, чем всё остальное. Всё всегда было одинаково. Все они ломались. Рано или поздно.

Остальным было жаль Тима, но они знали, что ему уже не помочь, и каждый был рад, что в этот раз выбрали не его. Себастьян сидел в оцепенении, не в силах оторвать взгляда от директора Барни. Они не врали. Не врали, чёрт побери. Это было очевидно в каждом движении, в каждом звуке, в каждой миллисекунде взгляда директора Барни.

– П-п-пожалуйста…

– Что-что?

– П-п-пожалуйста, простите меня… Я исправлюсь, клянусь, – голос Тима сорвался на шёпот, но в тишине зала был слышен каждый звук.

– О, я не сомневаюсь, – улыбнулся директор Барни. – Не сомневаюсь. Жду тебя в моём кабинете, и третий раз я повторять не буду, Тимми. Остальные – марш на занятия, олухи!

Мальчишек как ветром сдуло. Только Тим остался сидеть на скамье, не в силах подняться.

Счастливчики вбежали в класс, расселись за парты и достали учебники. Все были подавлены. Так всегда бывало после общения с директором Барни, но в этот раз он сообщил им новую и весьма сильную угрозу, и каждый теперь думал, что же ему делать с чтением, письмом, физкультурой, географией или математикой.

– Что с ним будет? – шёпотом спросил Себастьян у Ронни, сидевшего перед ним.

Прозвенел звонок, и ученики встали, приветствуя учителя. Тот кивнул, и все сели на свои места. Учитель стал копаться в столе, пытаясь выудить оттуда географическую карту. Себастьян же никак не мог выбросить из головы Тима, оставшегося в зале.

– Что будет с…

– Забудь про него, – оборвал его Ронни.

Тим не вернулся.

* * *

После спортзала Себастьян с ужасом убедился, что всё, о чём ему говорили, было правдой. Бедный Тим всё никак не выходил из его головы. Себастьян пытался верить в то, что Тима просто выбросили на улицу, что он теперь бродит где-то там под дождём, без крова, голодный, замёрзший, но живой. Однако в глубине души он знал, что это не так. Все знали. Все знали, что тому, кого вызвали в кабинет, уже не суждено было встретить новый день. По крайней мере, не на этом свете. Как это происходило, никто точно не знал, но каждый, закрывая ночью глаза, невольно представлял себе то, чего никогда и не хотел быть узнать. Кто-то ясно видел, как задний двор, на который им категорически запрещалось выходить, заполняется маленькими телами, и травы на дворе постепенно становится совсем не видно. Кто-то видел, как ученики исчезали в подвальной печи, и пеплом директор Барни удобрял цветы в своём кабинете. Кто-то был уверен, что директорский кабинет заставлен чучелами учеников. Как было на самом деле, знал только тот, кто имел несчастье быть вызванным в кабинет директора Барни. Но рассказать об этом он уже не мог.

Потянулись мрачные дни. Директор Барни бушевал по каждому поводу, и ярость его повергала всех в подобие комы. Страх достигал своего максимума, а потом превышал и его. Ко всем обязанностям прибавились ещё эти оценки, и все из кожи вон лезли, чтобы их исправить. Нескольких учеников вызывали, и больше их никто не видел. Страх проник в каждую клеточку мозга каждого, кто имел несчастье находиться в этой школе.

– Надо бежать, – вырвалось у Себастьяна, в очередной раз проснувшегося посреди ночи от кошмара.

– Ты что, совсем тупой? Отсюда не сбежать, сколько раз тебе можно говорить? – Ронни недовольно повернулся на другой бок, изображая из себя разбуженного, но на самом деле он и не засыпал. Его мучили предчувствия, что новую тему по математике он так и не поймёт. А это грозило двойкой. Двойкой, как сказал директор Барни.

– Нет, ну неужели никому так и не удавалось сбежать?

– Нет. Мы тебе уже всё рассказывали.

– А закончить школу?

Ронни повернулся на спину и вздохнул.

– Нам всем здесь от двенадцати лет. Чтобы закончить эту школу, нужно достичь шестнадцати. Нужно было, до прошлого года.

– А теперь?

– А теперь – восемнадцати. Нереально. Нереально дожить здесь до восемнадцати. Если тебе не семнадцать, конечно. А таких среди нас нет.

Себастьян похолодел.

– Но почему…

– В прошлом году двое счастливчиков выпустились. Представляешь, попали сюда в тринадцать и дожили до шестнадцати. Не представляю, как им это удалось. Хорошие были ребята.

– И что, он их просто так отпустил? На самом деле?

– Да. Ему больше ничего не оставалось. По всем документам выходило, что он должен их отпустить.

– И они рассказали, что тут происходит? Пошли в полицию?

Ронни ничего не ответил.

– Хоть что-то сделали?

Кровать скрипнула, и Себастьян увидел спину Ронни. Тот отвернулся к стене, зажмурив глаза и надеясь, что Себастьян не станет продолжать разговор. Слишком горьким он был.

– Ронни?

Тишина.

– Почему ты молчишь?

– Отсюда не сбежать, – зло сказал Ронни. – Даже если ты отсюда вышел, это место никогда тебя не отпустит.

– Что ты имеешь в виду?

– Да, они что-то сделали. Да, они ходили в полицию. Но, как видишь, мы всё ещё здесь, всё продолжается, а эти двое гниют в земле, как и все остальные. Нам всем одна дорога.

– Что ты име…

– Три года. Они продержались три года. Никому это не удавалось. Но за эти три года они изменились. Всё в них изменилось. Такое не проходит бесследно для психики. Вышли отсюда уже не они.

– Но ведь…

– Один из них и правда пошёл в полицию. Но перед дверью в полицейский участок остановился, долго стоял, а потом развернулся и бросился под ближайший автомобиль. Директор Барни нам сказал, размазало его знатно. Он сам себя наказал за свою неблагодарность, сказал он.

– Боже, – вырвалось у Себастьяна.

– Но я-то знаю, в чём дело. Бедняга представил, что ему придётся всё это в подробностях рассказывать, всё это снова переживать, и, наверное, даже снова переступить порог школы, и он понял, что не вынесет этого. Не сможет. Но и жить, зная, что мы тут продолжаем коптиться в аду, а он вроде как свободен, но нас не вытаскивает, жить, ощущая вину, жить, каждую ночь мучаясь кошмарами и воспоминаниями… Разве это жизнь? Из двух зол он не смог выбрать меньшее. Лучше было умереть. Для него в тот момент так было лучше. И я его понимаю. У меня уже крышу начинает сносить, а за три года-то…