Kitobni o'qish: «Алый, чёрный и белый»

Глава 1

– Будущее приносит мне тревогу. Всё слишком быстро меняется.

Камера фокусируется на героине. Глаза широко распахнуты, смотрят в пустоту, в то самое, пугающее грядущее. Губы слегка дрожат, руки теребят смятый платок. А потом она плавно разворачивается, чтобы показать моего агента, Лео.

Для него монолог звучит совсем не так. Он слышит:

– Будущее пхиносит мне тхевоху. Все слишком быстхо меняется.

Теперь камера фокусируется на его поникших плечах, опущенных глазах. Крупный план руки, которая выключает микрофон.

Следующая сцена – снова в комнате звукозаписи. Лео курит в вентиляцию, прямо у таблички «не курить». Я стою напротив, скрестив руки на груди. Главная деталь – микрофон на высокой металлической стойке. Он разрезает сцену пополам, он привлекает всё внимание. Он – мой главный враг.

Лео делает затяжку и говорит:

– Не стоит расстраиваться. Сейчас всё равно снимают много немых фильмов. Устинов планирует свой новый шедевр, я почти договорился насчёт главной роли для тебя.

Лео стоит показать крупным планом. Его полное имя – Леонид Васильев, но мы все знаем его как Лео, лучшего агента для актёров кино. Русые волосы, очки в серебряной оправе, на указательном пальце – серебряное кольцо. Костюмеру пришлось постараться, чтобы найти эту шёлковую сорочку королевского фиолетового цвета.

Лео прячет окурок в портсигар, тоже серебряный. Говорит:

– Не тоскуй, ты же не виновата. Среди немых актрис тебе равных нет.

Я и без него это знаю.

Я училась в театральной академии, и была одной из лучших, пусть и почти не играла на сцене. Зато нашла своё место в кино. Это я появляюсь в главных ролях во «Владычице Ночи» и «Эвридике»; моё лицо сияет на афишах. Меня знают, меня любят, меня ненавидят.

Но – смотрю на микрофон – он может лишить меня всего. В кино больше не ценятся твои актёрские навыки, умение показывать эмоции, жить под прицелом камеры. Теперь нужно красиво болтать – и ты звезда!

Камера могла бы записать, как я бросаюсь на микрофон. Схватившись за железную палку, бью о стену, пока не останутся бесполезные обломки. Вместо этого Лео помогает мне надеть плащ, и мы уходим.

Дальше – натурные съёмки. Камера следует за мной до такси, потом до дома. Устинов однажды сказал, в будущем камера сможет взмывать в небо и снимать с высоты птичьего полёта.

Он вообще любит фантазировать.

Новая сцена: я поднимаюсь домой, пятый этаж, последний. Каблуки стучат по ступеням. Если бы камера правда могла летать, она бы показала сверху меня и тёмный колодец парадной. Ступеньки лестницы выщерблены, перила давно сломаны, я даже рву о них правую перчатку.

У соседей немало пересудов вызывает моя уединённая жизнь. А ещё – знаки внимания поклонников. Сегодня под дверью стоит ярко-розовая коробка, перевязанная лиловым бантом. Это могут быть цветы или конфеты, но, наклонившись, я чувствую вонь.

Кажется, он опять это сделал. Перчатка всё равно порвана, тяну за ленту. От запаха глаза слезятся, зажмуриваюсь, но успеваю увидеть, что под крышкой.

Это распотрошённая рыбина. Пустые глаза смотрят прямо на меня. В коробку попала муха; мерзко жужжа, она садится на шляпку, приходится взмахнуть ладонью, отгоняя.

Раньше он присылал мне увядшие розы. Кусочек поминального пирога. Теперь – мёртвая рыба. Около хвоста лежит карточка; цепляю её двумя пальцами, камера даёт близкий план. Печатные буквы, выведенные уверенной рукой:

«Ты не можешь игнорировать меня. Я покажу тебе!»

Ничего нового.

Бросаю карточку обратно в коробку, носком туфли подталкиваю ту к перилам. Звук шлепка говорит, послание достигло цели.

Поводов для сплетен у соседей множество. Я не замужем – в двадцать семь лет. Постоянно уезжаю куда-то ранним утром или поздним вечером: волосы небрежно собраны в пучок, никакого макияжа, на плечи накинут осенний плащ, а на дворе только конец июля. Сажусь в такси и называю адрес частного дома за городом.

Время ночных съёмок.

Это финальная сцена драмы. Моя героиня должна застрелить своего мужа, изменника. Летние ночи бывают очень холодными, поэтому, пока работает гримёрша, я кутаюсь в плащ. Один из знакомых режиссёра уступил нам сад при своём загородном доме, и теперь тот наполнен людьми, техникой и шумом.

В палатку-гримёрную заглядывает мой партнёр по сьёмкам. Для всех поклонниц кино это – Антуан, известный актёр, Ахилл, Отелло, герой и красавец. Я знаю его как Антошу из театрального, который с трудом мог запомнить два листа монолога. Но боги, как он хорош…

– Нас ждут.

На нём брюки и белая рубашка, распахнутая на груди. Все знают: если показать голый торс Антуана, одинокие дамы купят билеты дважды. На мне ночная сорочка и лёгкий шёлковый халат. По задумке режиссёра я должна быть босиком, поэтому сбрасываю туфли перед площадкой, окружённой софитами. Пальцы сами поджимаются от холода травы.

Камера сначала фокусируется на мне: тёмные волосы растрепал порыв ветра, халат распахнут. Меня обманул человек, которого я любила, которому клялась в верности. Я долго гналась за ним по саду, и теперь грудь тяжело вздымается под сорочкой.

Один из помощников подаёт пистолет с холостыми патронами. Антуан прижимается к живой изгороди, смотрит прямо в камеру с неподдельным страхом в глазах. Больше ему некуда бежать. Смесь злости и обиды на моём лице – она такая искренняя. Это будет лучший кадр!

– А пистолет точно фальшивый?

Магия исчезает. Опускаю руку с оружием; камера поворачивается к нарушителю тишины. Тёмный костюм, до блеска начищенные ботинки, шляпа лихо сдвинута набок. В волосах так много бриллиантина, что они отражают свет. Он улыбается, как мог бы улыбаться Одиссей.

– Кто прервал съёмку?! Плёнка тратится!

Помощники режиссёра, операторы, даже гримёрша, все выгоняют Иварса – надоедливого, пронырливого журналиста. Мы начинаем сцену снова, и я отыгрываю великолепно, режиссёр чуть не падает на колени.

Фальшивый пистолет в моей руке такой тяжёлый.

Точно ли он не заряжен настоящими пулями?

Лео сам отвозит меня домой. В машине пахнет табаком. Кутаясь в плащ, я смотрю на дорогу, и камера снимает моё задумчивое лицо.

– Я сегодня обедал с Устиновым. Результаты проб на роль Елены в его фильме будут уже завтра.

Бросаю на него взгляд, пытаясь найти на лице хоть намёк на победу.

– Думаешь, я прошла?

– Я почти уверен, – Лео улыбается. – А ты сегодня отлично справилась.

– Откуда вообще Иварс узнал о съёмках?

– У него свои секреты. Надеюсь, он тебя не расстроил. Ты же не виновата.

Лео любит повторять, что я не виновата. В своих дефектах речи. В том случае с Даной. Камера выключается, когда я смотрю в зеркальце над лобовым стеклом и вижу её лицо. Всё как в той сцене. Волосы убраны наверх, открывая тонкую шею, губы и глаза ярко накрашены – хотя она прекрасно выглядела и без макияжа.

Она улыбается.

Но я знаю: в груди у неё истекает кровью след выстрела.

Утром я одеваюсь перед разбитым зеркалом. Цепь трещин бежит по лицу; камере трудно сфокусироваться, изображение рябит. Расчёсываюсь, нагреваю щипцы, чтобы завить волосы. Камера останавливается на лице, показывает его в анфас, в профиль, сверху, снизу… Какой ракурс ни выбрать, всё превосходно.

Звонят в дверь, посыльный принёс два письма. Одно от секретаря режиссёра: съёмки перенесли в павильон из-за дождя. И одно от Устинова.

Верчу в руках аккуратную карточку с приглашением на обед. Каллиграфический почерк, писал явно не сам Устинов: я видела его каракули во время съёмок. Обед для главных актёров его нового фильма, уже сегодня вечером! Камера отъезжает в угол, чтобы снять, как я прижимаю карточку к груди и кружусь, кружусь по комнате. Полы платья развеваются, глаза зажмурены. Новая роль! Новая роль у лучшего режиссёра!

Я бы выпила шампанского и даже на съёмки не поехала, но нельзя подводить труппу. Наскоро накрасившись, выбрав шляпку и перчатки, тороплюсь в павильон.

Камера не может передать этот запах: дешёвый кофе, чужой пот и сотня разных сортов сигарет. Камера не может передать и звук: здесь снимают одновременно три фильма. Кто-то кричит, ссорится, смеётся, плачет… Грузчики бегают с мотками проводов. Художники расписывают новые декорации. Миновав их, скрываюсь в коридоре и распахиваю дверь в свою гримёрку.

На столе меня ждёт букет цветов – мёртвых.

Этот навязчивый поклонник, он присылал вещи и похуже, взять хотя бы дохлую рыбу. Бросаю букет в мусорку, снимаю шляпку и перчатки, расчёсываю волосы. Скоро придёт гримёрша; нужно будет облачиться в костюм и выйти под взор камеры.

Тянется обычный день актрисы: мы снимаем три дубля новой сцены, я иду на обед, встречаю нескольких поклонниц, подписываю свои фотографии в журнале. Обновляю грим, репетирую с Антуаном ещё одну сцену. Когда солнце клонится к закату, переодеваюсь в обычную одежду – и в гримёрке появляется Лео.

У него нет офиса, любая комната – его офис. Лео достаточно открыть портфель и достать из него бумаги.

– Держи, – он протягивает мне листы. – Это контракт. Мне удалось выбить вам неплохие гонорары.

Берусь за перо, не вчитываясь в текст. За много лет нашей дружбы Лео ни разу меня не подвёл.

– Кто ещё будет сниматься?

– Устинов решил взять Антона. Он идеально смотрится в амплуа соблазнителей. И ему точно понравится оплата. Ещё будет Полина, ты её не знаешь, но она снималась в одном, – он делает паузу, – звуковом фильме.

О, боги…

– Но она очень изящна, будет играть Афродиту. И – Лидия.

Я замираю, не закончив подпись.

– Она же играет в театре.

– Может, ей нужны деньги?

– Не говори ерунды. Лидии нужны деньги?!

Лео разводит руками.

– Не знаю. Но постараюсь узнать.

Когда все бумаги подписаны и новый контракт отмечен парой глотков из фляжки Лео, мы расходимся. Камера движется за мной, спешащей к выходу, головокружительно резко перемещается от стены к стене, чтобы наконец сфокусироваться на тени, выскочившей из-за угла.

Иварс.

Его снова окружает ореол бриллиантинового сияния. А голос такой скользкий и вкрадчивый:

– Я слышал, Устинов начинает работу над своим новым шедевром. Вас уже пригласили? Кого ещё? Может, хоть один комментарий? – увивается ужом.

Что бы я ни сказала, в своей статейке он переврёт это. А Иварс не отстаёт:

– Странно, что Леонид не женат. Может, вы что-то скажете о его жизни?

– Он женат на работе, – камера показывает, как я презрительно поджимаю губы.

Никогда не видела Лео в объятьях женщины. Но со своим чемоданчиком он каждый день успевает на десятки встреч.

– Быть может, поужинаем вместе?

Камере приходится остановиться – потому что я резко замираю. Это не игра. Иварс не сводит с меня взгляда.

– Сегодня вечером, в «Еловой Тайге». Там прекрасно готовят, я лично знаком с поваром. Десерт вам понравится, без сомнений.

– Я уже приглашена сегодня.

– Какая жалость!

Наверное, он хотел выведать какие-то секреты. Или рассчитывает, раз я актриса, расположения можно добиться обычным ужином. Но – исход один. Когда дверь такси захлопывается, я откидываюсь на спинку сиденья и долго, беззвучно смеюсь.

Это стоит снять крупным планом.

Собираясь на ужин, я не стараюсь слишком сильно. Принимаю ванну с прохладной водой, чтобы кожа выглядела свежей. Едва касаюсь скул пуховкой с румянами, а губ – помадой; собираю волосы в пучок. Никаких украшений, кроме тонкого золотого браслета, простое платье цвета бордо.

Я могла бы обрядиться в шёлк и меха и надеть ожерелье с бриллиантовой россыпью – досталось в наследство от бабушки. Но хочу выглядеть выгодно на фоне Лидии.

Когда метрдотель проводит меня в уединённый кабинет, она уже там. Камера скользит с головы до ног. Светлые волосы, уложенные в замысловатую причёску, яркий макияж, кулон с голубым топазом в декольте, шёлковое синее платье. Все знают, для кого Лидия так наряжается.

Я так увлекаюсь её рассматриванием, не сразу замечаю ещё одну гостью в углу. Но она сама встаёт, протягивает ладонь для рукопожатия – так современно. Камера фокусируется на ней, и тут есть, что показать. Тёмные кудри, большие, выразительные глаза, но – серое платье и скромный жакет. Неудивительно, что она потерялась в смутном пламени свечей.

– Я Полина, – говорит она.

И я понимаю, почему она снималась в фильмах со звуком. Этот голос такой нежный, но сильный. Им можно и признаваться в любви, и призывать к революции.

– Я так рада с вами познакомиться! Я видела все ваши фильмы.

Лидия фыркает. Не успеваю ответить, взглядом или жестом, когда дверь открывается и заходит Антон, а за ним – Устинов. Поцелуи рук, комплименты. Нам приносят вино и закуски. Лидия сжимает нож для рыбы, как кинжал, а я смотрю на Устинова. Каждый раз вспоминаю тот фильм, над которым мы работали вместе. Он, Дана и я.

В отражении в серебряной тарелке – её лицо.

Когда с устрицами и икрой покончено, Устинов откашливается и просит внимания. Мы все замолкаем, Полина, кажется, даже не дышит.

Он невысокий, с невыразительным лицом, короткими русыми волосами, в очках с толстыми стёклами. Но я знаю: за линзами прячется внимательный взгляд художника. В этой голове больше таланта, чем во всех нас, вместе взятых. Каждый раз, когда он говорит о кино, в комнате будто загорается невидимый огонь.

– Я хочу сказать тост, – мы поднимаем бокалы. – Для начала, я рад, что вы согласились принять участие. Никто и никогда такого не делал: сотни актёров массовки, совмещённые съёмки… Это будущее кино! И я хочу сделать ещё один шаг вперёд, поэтому некоторые сцены будут сняты со звуком.

Глава 2

Лео любезно встречает меня после ужина. Камера снимает, как он распахивает дверцу автомобиля, подаёт руку. Но как только мы остаёмся вдвоём, атмосфера моментально меняется.

– Какого чёрта?! С чего вдруг – со звуком?!

«Какохо чёхта? С чехо вдхух со звуком?!» – слышит он.

– Я пытался его переубедить. Ты же знаешь Устинова, – Лео делает вид, что следит за дорогой, лишь бы не смотреть на меня. – Все эти мечты о будущем кинематографа, новаторство – он это любит.

– Это всё из-за той девочки, Полины! У неё такой голос, она точно его околдовала!

О этот голос… Почему нельзя украсть его, как в страшной сказке? Представляя, как я вырываю голос прямо у неё из груди, продолжаю:

– Интересно, кто её агент? Кто подсунул её Устинову?!

Лео всё ещё не отводит глаз от дороги. Не закуривает, не предлагает слова утешения или свою фляжку с коньяком. Будто скрывает, что…

– Это ты, – на моём лице ярость, достойная самого большого экрана. – Ты с ней работаешь!

Он косится на меня и вздыхает:

– Только не злись.

– Как ты мог? Ты же знаешь, что я думаю о звуковом кино!

– Но ты в мире не одна, – он вдавливает педаль газа в пол. – В Америке каждый второй фильм снимают со звуком. Уже строят отдельные театры – только для них.

– Но ты представляешь меня!

– Я – агент. Я представляю разных артистов, это моя работа, – он всё же достаёт сигарету, открывает окно, холодный воздух врывается в машину. – И если кино нужны актёры с божественным голосом, я их найду.

Машина останавливается, но Лео не торопится выйти и открыть мне дверь. Камера снимает, как мы смотрим друг на друга. Это была бы такая пронизывающая сцена: мои губы плотно сжаты, зато глаза широко распахнуты, будто я пытаюсь заглянуть в его душу и найти там совесть.

Будущее, оно такое пугающее.

– Прости, что не предупредил тебя, – наконец говорит он. – Я подумал, пусть лучше Устинов сам скажет.

– Тот ещё сюрприз, – размыкаю губы я.