Kitobni o'qish: «323 убийства»

Глава 1 Убийство, оно настоящее

После смертельного ранения надо чем-то себя занять.

Кровь растекается по ткани платья, обивке кресла, доскам пола. Я полусижу, терпя неудобную позу и зуд в носу. Обивка пахнет хлоркой. Понятное дело, её очищают от фальшивой крови три раза в неделю.

Знаете, как это делается? У актёра в руке пистолет, заряженный холостыми патронами. У меня – булавка, спрятанная в ладони. В нужный момент раздаётся громкий хлопок. Хватаюсь за грудь, где скрыт пакет с фальшивой кровью. Алое пятно расплывается по платью. Зрители ахают, я падаю в кресло и направляю взгляд в пустоту. Смерть воцаряется на сцене, в который раз.

Но здесь мы её не боимся.

Самое сложное – не моргать: глаза быстро пересыхают. Подстраиваю моргание под реплики и перемещения других актёров, когда зрители скорее посмотрят на них, чем на меня. Дышать надо неглубоко и медленно, чтобы грудь почти не двигалась. И, конечно, терпеть боль в спине, желание чихнуть и остальные телесные неудобства.

Такая у меня работа.

Мой убийца, его зовут Петя. Слишком безобидно для того, кто пару раз в неделю стреляет в беззащитных девушек, да? Он – один из худших актёров, которых я встречала. Как-то на вечеринке знакомая шепнула, Петя вылетел из трёх театральных школ. Но пьесу режиссирует его сестра, поэтому «большой талант» не сидит без работы.

Он выбросил пистолет за кулисы и произносит монолог. Фальшивая кровь добралась до кожи; вспоминаю, остался ли дома пятновыводитель. Это помогает не скучать, пока я изображаю труп.

Крови должно быть не так много – при одном выстреле прямо в сердце. Но Вера, наша специалистка по спецэффектам, – фанатка багровых рек. Будь её воля, под платьем оказалось бы в три раза больше крови, а Петя не стрелял, но набросился на меня с ножом.

Представляю, как он смеётся, танцуя в потоках фальшивой крови, когда монолог заканчивается и падает занавес. Можно встать, размяться и, самое главное, нормально моргать!

Сегодня меня убили в триста двадцать третий раз. Это случалось на сцене, и перед объективом камеры, и даже на корабле, когда я играла в труппе на круизном лайнере. Стоит выйти на подмостки – меня зарезают, душат и травят. Несколько десятков раз я скончалась от болезни, но это было не так увлекательно.

Остаток спектакля досматриваю из-за кулис. Персонажи расследуют мою смерть, разоблачают Петра, и в конце Игорь, играющий тайного агента полиции, надевает на него наручники. Мы выходим на поклон – я в окровавленном платье, намертво присохшем к груди. Ольга просит его не снимать, чтобы удивить зрителей – и получить яркие фотографии для рекламы.

Жидкие аплодисменты. Поклон, ещё один. Занавес.

Когда последний зритель покидает зал, а капельдинер закрывает двери, все снова собираются на сцене. Кто-то наступил в лужу фальшивой крови и оставил десяток алых отпечатков на досках. У уборщицы есть немало причин нас ненавидеть.

Ольга, как всегда, начинает с криков:

– Петя, монолог в начале был ужасен! Ни капли мастерства, ни единой капли. Алсу, ещё один такой проход, и я тебя уволю! Поедешь назад в свою деревню играть Анну Каренину. – Она переводит взгляд на меня. – Лана, у тебя всё прекрасно.

Улыбаюсь, принимая похвалу. Никто не изображает трупы настолько хорошо. Правда, никто и не в курсе, как я играю другие роли.

Единственная моя цель на сцене – умереть, творчески и красиво. Создать иллюзию, которая будет прекрасной и безопасной, совсем не похожей на реальность.

Ольга продолжает распекать остальных; Алсу ловит мой взгляд и закатывает глаза. Она постоянно переигрывает, но кто в таком маленьком, дышащем на ладан театре выступает хорошо?

Все знают ответ: Игорь.

Игорь единственный из нас, кого ангел поцеловал в лоб, одарив талантом. Он может взять любую роль и оживить её. У меня это получается только с мёртвыми, простите за каламбур.

– Один Игорь нормально справлялся! Так, куда он делся?

Несколько минут назад точно стоял здесь, мрачно слушая Ольгу. Она вертит головой: русые волосы горят золотым в свете софитов, кончик носа сильно вздёрнут вверх – у Пети тоже, но не так заметно. Наконец она говорит:

– Так, ладно. Но если он не придёт завтра на репетицию – уволю!

Она часто грозит кого-то уволить, можно пропустить мимо ушей. Платье прилипло к груди, кажется, отдирать придётся с кожей. Спешу в душ, надеясь, что ради экономии Ольга не выключила горячую воду – снова.

Сегодня у меня другая проблема. Внутри горит свет, дверь приоткрыта, а на пороге – алые следы. Уборщица превратит нас в трупы, самые настоящие! Как можно разнести кровь по всему театру?!

Я играла трупы столько раз, могла бы и догадаться. Но не чувствую ни зова интуиции, ни самого маленького подозрения. Просто хочу взглянуть, кто вляпался в кровь. Следы ведут к дальней кабинке, вода внутри не шумит, и я не испытываю смущения, отдёргивая шторку.

На полу сидит Игорь.

Голова откинута, ладони сложены на животе. У него вид человека, который задремал на пару минут – если не считать крови.

Красные следы, красные пятна на кафеле, красная рана в груди, из которой торчит рукоять ножа. Первая мысль: долго же он будет это отстирывать. Ещё секунда – и до меня доходит: это не бутафорская кровь. Не рукоять ножа с отпиленным лезвием.

Его рана, она настоящая. Убийство, оно настоящее.

Оставляя алые следы на полу, я бросаюсь наверх.

Через несколько минут в душевой собираются все: Алсу, которая сняла парик и распустила длинные чёрные волосы, Ольга с чашкой вечернего чая и Петя. Они чуть не сталкиваются в дверях, торопясь увидеть тело. Но, когда я подвожу труппу к дальней кабинке, там никого нет.

Это смахивает на шутку. Недавно здесь лежал труп. А теперь я смотрю на пол, капли воды на стенках, слив и не вижу ничего: ни тела, ни лужи крови. Смерть исчезла, как в очередном спектакле.

Открываю рот, чтобы спросить: «Какого чёрта?», но понимаю: все смотрят на меня. Кто-то с любопытством, кто-то мрачно, а кто-то с непониманием.

– Это что, шутка? – наконец рявкает Ольга. – Сегодня не первое апреля!

– Да я… Я видела его. Он был здесь! – звучит так неубедительно, будто я играю по ужасному сценарию.

– О боги, – она закатывает глаза.

– Но вот же, на полу… – Я осекаюсь.

Кто-то из нас натащил фальшивой крови со сцены, и весь пол, вся лестница теперь в алых следах. Если настоящая кровь Игоря и была среди них – она давно затерялась.

Глупо приоткрываю рот, глотая воздух, когда тёплая рука обнимает за талию:

– Боже, кажется, кто-то перегрелся. Или перепил, – Алсу хихикает. – Пойдём домой.

– Но он был здесь! Мёртвый!

– Видишь тело? Мы нет, – говорит Петя с такой доброй улыбкой, бесит!

– Так, а ну пошли вон из душевой! – наконец рявкает Ольга.

Стучат каблуки, Алсу тащит меня к двери. Створка захлопывается, разделяя нас и место убийства. Я не уверена, что смогу остаться в театре одна, поэтому набрасываю куртку прямо на окровавленное платье. Все три квартала до нашего дома Алсу болтает:

– Тебе надо хорошенько выспаться! И, это, будь осторожнее, ведь актёры часто с ума сходят. Слышала о Нижинском? Невероятный талант, но шизофрения…

– Это не галлюцинация! – перебиваю я.

– Да ладно, ты сама видела, никого там не было. И, боже, кому нужно убивать Игоря? Актёр он хороший, верно. – Она достаёт из сумки ключи. – Но когда за это начали перерезать глотки?

Пока мы поднимаемся по лестнице, Алсу продолжает говорить и говорить:

– Ты слишком много думаешь о мёртвых и слишком часто их играешь. Тебе надо расслабиться. Хочешь, сходим вместе по магазинам?

– Посмотрим.

Останавливаюсь у своей двери. Квартира, которую снимает Алсу, – этажом выше. Не успеваю достать ключи, она перехватывает руку:

– Лана, ты точно в порядке? Посидеть с тобой?

– Нет, – мотаю головой.

Может, она права, и я перегрелась в тяжёлом платье под светом софитов. Или фальшивая кровь оказалась токсичной, вызвав галлюцинации. Но мир вокруг кажется реальным.

Она не могла вырваться со сцены, правда?

Пообещав Алсу, что всё будет нормально, закрываюсь в квартире. Избавляюсь от окровавленного платья и наконец снимаю грим. Стоит выспаться перед завтрашней репетицией, но, упав в кровать, я не могу сомкнуть глаз.

Как увлекательно тикают часы.

Как завораживающе стучит моё сердце.

Сколько интересных мыслей в голове.

Щёлкаю выключателем и тянусь за телефоном.

У меня, оказывается, есть номер Игоря. Нажимаю на «Вызов» и не меньше нескольких минут слушаю гудки. Спит ли он? Или не берёт трубку по другой причине?

Об этом я думаю, пока наконец не забываюсь сном.

На работу утром добираюсь одна: Алсу убежала на очередное прослушивание. Захватив капучино из кафе через дорогу, распахиваю дверь для сотрудников. Налево, налево, а потом направо.

Наш театр похож на лабиринт. Я работала в разных местах, но в таком – никогда. Ольга говорила, его построил лет пятьдесят назад один эксцентричный богач, любитель искусства. Он скорее хотел развлечься, чем создать место для работы. «А владельцу теперь плати за ремонт этого всего», – вздыхает она.

Наконец добираюсь до сцены. Проскальзываю в неприметную боковую дверь, поднимаю голову и – замираю на месте.

В первом ряду сидит Игорь с кружкой кофе в одной руке и томом Достоевского в другой. У нас происходит диалог, которого я не слышала ни в одной пьесе:

– Ты умер!

– Я не умер.

Пауза. Пытаюсь понять хоть что-то. И быстро, пока он не успел спохватиться, подхожу вплотную, тыкая Игоря пальцем в грудь.

Туда, где вчера была рана.

Ойкнув, он проливает кофе, роняет книгу, лезет в карман за платком. Помочь бы ему, но замираю, гадая, не сошла ли я с ума. Может, триста двадцать третий труп стал фатальным для психики?

– Теперь все подумают, я напился и пролил что-то на себя! А сегодня первая репетиция. Что я скажу Ольге?

– Что ты не умер, – выдаю я.

Не знаю, чего во мне больше: непонимания или облегчения, что Игорь жив. Что она осталась на сцене, где ей и место. Мне бы посидеть в тишине, успокоиться, но в зале появляется Ольга.

Сегодня мы начинаем разбирать новую пьесу. Алсу выходит из-за кулис, Петя чуть не опаздывает, но успевает в последнюю минуту. Ролей больше, чем постоянного состава, и Ольга смогла выбить у владельца средства ещё на одну актрису. Кажется, мы работали вместе – Надя? Наташа?

– Я Настя, – говорит она, опускаясь на соседний стул.

Почти угадала.

Ольга раздаёт копии пьесы, отпечатанные на старых черновиках. Я появляюсь в первом акте, чтобы быстренько умереть, а потом мелькаю в виде безмолвного призрака. Всё, как я люблю.

Обычно репетиции с чтением текста проходят гладко. Я откидываюсь на спинку стула, смотрю, как Петя перебирает листы, Игорь делает пометки, а Алсу качает головой в такт чтению. Слушаю голоса, которые на разные лады рассказывают историю, и иногда, очень редко, присоединяюсь к ним.

Моё дело – смерть.

Но не сегодня. Сегодня я смотрю на Игоря. Прикрываясь листами с пьесой, щипаю себя за бедро – не сплю ли? Я видела его мёртвое – мёртвое ли? – тело. Почему я не проверила пульс? Не прикоснулась к холодной руке?

– Лана, тут будет твой выход, – Ольга заглядывает в опустевшую кружку чая. – Давайте сделаем перерыв.

На лицах актёров тут же появляются новые эмоции, будто духи, которыми те были одержимы, покинули их. Алсу и Настя тянут на кухню, чтобы выпить кофе, но я качаю головой. С губ срывается оправдание о туалете.

Куда я, конечно, не иду.

Я крадусь к душевой по полутёмным коридорам театра. Для экономии свет сильно приглушён, погасшие лампочки редко меняют. Дверь, наверное, заперта, но я дёргаю за ручку, и она отворяется.

Внутри тоже темно, кафель поблёскивает в луче, падающем из двери. Петя бы точно сказал, что здесь водятся призраки. Но я не притворялась бы мёртвой несколько раз в неделю, если бы верила в потустороннюю чушь.

Поэтому я щёлкаю выключателем и иду к последней кабинке. Дёргаю за шторку, мотаю головой, избавляясь от образа окровавленного Игоря. Может, на полу остались пятна?

Дверь хлопает за спиной. Оборачиваюсь, вспоминая каждую пьесу про маньяков, каждое убийство в закрытой комнате. Кто это: вампир в самом белом гриме, который найдётся в гримёрке? Человек с бутафорским ножом?

Всего лишь уборщик.

Несколько секунд я разглядываю серую толстовку, ведро с водой и швабру в руке. Выглядит как реквизит – но в нашей постановке нет роли уборщика.

– Вы кто?

– Никто, – он с шумом опускает швабру в ведро. – То есть новый уборщик.

Не знала, что могу удивиться ещё сильнее.

– А как же?

Не могу назвать её имя, потому что оно вызывает страх. Эта женщина, она ведёт себя так, словно здание принадлежит ей, нападает на всех, кто посмел оставить хоть одно пятнышко, даже ссорится со зрителями. Я со своими реками крови стала её любимой жертвой. Из-за одной уборщицы я не хотела продлевать контракт в труппе Ольги. Но вот она…

– Уволилась, – говорит он. – Теперь я буду подтирать за вами кровь.

Надеюсь, в его голосе сарказм, а не злость.

– Вчера тут наследили, да? – подхватываю я.

– Да, жутко. Я сначала подумал, вы на самом деле кого-то убили.

Эта фраза моментально заставляет напрячься. Будто сейчас – кульминация третьего акта, и надо отыграть лучшую смерть, которая может случиться. Стараясь держать голос естественным, спрашиваю:

– Вы о чём?

Оставляя швабру, он подходит к кабинке. Теперь мы можем рассмотреть друг друга: он – мои волосы, отпущенные чуть ниже плеч – так легче носить парики, – и сухую от вечного использования грима кожу. Я – его тёмные кудри, мешки под глазами и царапины от неаккуратного бритья. Вытянув руку, уборщик показывает на красные пятна в щелях между плиткой, едва заметные.

– Я так и не понял, настоящая или фальшивая.

Никогда не думала, что буду радоваться каплям крови. Губы расползаются в улыбку: я не сумасшедшая! Это не галлюцинации! Не знаю, что сказать, а он смотрит на меня без эмоций на лице. И вдруг выдаёт:

– Есть ещё кое-что.

Пора назад на репетицию, но мою героиню уже убили, остальные и сами справятся. Поэтому я иду за уборщиком наверх по лестнице, через тёмные коридоры театра, к маленькой двери в кладовку.

– Смотри, – он распахивает створку и показывает на одну из полок. – Ольга Валерьевна выдала документы, я сегодня всё пересчитал. Тут должно быть три бутылки с фальшивой кровью, а их две. Бумаги и освежителей воздуха не хватает. Хлорки меньше, чем нужно. Кто-то пробрался сюда и украл их.

Украл, чтобы очистить место розыгрыша. Даже избавился от запаха фальшивой крови в воздухе.

Мы с уборщиком переглядываемся, когда раздаётся звонок. Кто-то, я знаю, кто, нетерпеливо давит пальцем на кнопку. По коридорам разносится голос Ольги:

– Все на сцену! Быстро!

Наверное, чай заварился. Торопясь к занавесу, оборачиваюсь на ходу и кричу:

– Спасибо! – Я больше не считаю себя ненормальной. – Кстати, меня зовут Лана.

– А я Иосиф, – откликается он.

Глава 2 Убийство перед объективом

Вторую половину читки я не щипаю себя, но постоянно поглядываю на Игоря. Устроил розыгрыш, заставил меня усомниться в своей нормальности, снова. А ещё ведущий актёр называется. И пусть он читает текст так, что мы переносимся в действие, пусть с первых минут он чувствует суть персонажа – я злюсь.

Кстати, он такой не один. Я помалкиваю, Алсу и Петя переигрывают, зато Надя неплохо справляется. Голос, поза, выражение лица – я вижу не молодую актрису, а героиню пьесы, дамочку с трудным характером. Хотела бы я однажды сыграть такую. Если она умрёт на сцене, конечно.

Когда читка заканчивается, Ольга устраивает разнос всем, кроме меня, Насти и Игоря. Остальные подхватывают вещи, расходятся в разные стороны, а я – молча следую за ним.

Куда Игорь идёт? В роскошную личную гримёрку? Нет, он свернул не туда. На кухню? Тогда тут надо налево, а он пошёл направо. Кажется, он просто бродит по коридорам, опустив голову, высматривая что-то. Кроссовки на мягкой подошве позволяют красться бесшумно, словно тень. Но сломанная доска всё портит.

Я спотыкаюсь, вскрикиваю, пытаюсь схватиться за стену – и, конечно, сталкиваюсь взглядами с Игорем. Вопрос он задаёт вполне логичный:

– Что тебе нужно?

Игорь всегда отлично выражал эмоции – по его лицу можно читать, как по открытой книге. Но сейчас я не могу разобрать написанное.

Он нервничает?

Ему страшно?

– Слушай, – неуверенно начинаю я. – Знаю, ты меня разыграл с этим трупом в душевой. Я поверила, получилось хорошо. Не хуже, чем у Хичкока. Но тебе нужно было сразу признаться, потому что я… Ты меня напугал. Я подумала, что с ума схожу.

Такой себе вышел монолог. Игорь и в коридоре за сценой показывает все грани таланта: страх на лице сменяется непониманием, злостью и возвращается, выливаясь в крик:

– Что ты ко мне пристала? Я ничего не делал! Пришёл домой и лёг спать.

Кажется, стены обрушатся на наши головы. Не успеваю ответить, Игорь разворачивается и уходит. Занавес.

Ни в одном спектакле не видела его таким.

Пожав плечами – самый подходящий жест, – иду к выходу. Так странно. Так тихо. Обычно меня с собой тащит Алсу, болтая об актёрах, кастингах и вечеринках, на которых она была или которые собирается устроить. Кстати, мысли сбываются, потому что Алсу появляется со стороны кабинета Ольги. Не успеваю сказать: «А я как раз о тебе думала», рука ложится на плечо, и она щебечет.

– А я ведь гадала, куда ты делась. Знаешь, первую репетицию нужно отпраздновать! Я пригласила Антона, позвонила Лизе и Филиппу…

Знакомые актёры, режиссёры, авторы пьес – в общем, вся театральная тусовка, в которой Алсу себя чувствует как рыба в воде. Я знаю: если соглашусь, мы не ляжем спать часов до двух. Возможно, именно это мне и нужно, но в голове всплывает образ Ольги.

– Подожди, у нас же репетиция завтра в десять.

– Но я уже всех позвала! А ты не пей много. – Хватка неожиданно ослабевает. – Если не хочешь, можешь не приходить! Обещаю, мы не будем громко включать музыку.

Я даже шаг сбавляю: впервые Алсу предложила мне пропустить вечеринку. Это так неожиданно, что я начинаю оправдываться:

– Да нет, я зайду. Может, правда, ненадолго.

– Буду ждать! – она копается в сумочке. – Чёрт, где ключи? Откроешь, пожалуйста!

Распахиваю перед ней все двери: у меня есть запасной ключ от квартиры Алсу. Делать это приходится не так уж редко, учитывая бардак в её сумке. Листы с текстом, книга, протеиновый батончик, пудреница, наушники – и это то, что я вижу сверху. Здесь можно топор потерять, не только связку ключей.

Чувствуя себя измотанной, падаю на диван, листаю копию пьесы. Это история об актрисе, которая решила пробиться на большой экран очень экстравагантным способом – убивая конкуренток. Она застрелила главную соперницу, то есть меня, прямо на съёмочной площадке. Хорошая сцена. Не терпится в ней сыграть.

Отложив пьесу, откидываюсь на подушки. Что же произошло с Игорем? У нас в театральном, когда я ещё играла живых, было много розыгрышей. Туфли, вымазанные клеем, пауки, спрятанные в косметичках. Нет, не хочу об этом думать. До сих пор пауков боюсь. Но все хвастались своей ловкостью, ссорились и шумно мирились, смеялись вместе. «Наверное, Игорь не с той ноги встал», – думаю я, закрывая глаза. Нужно сосредоточиться на пьесе.

Будит меня бешеный стук в дверь. Солнце клонится к закату. Волосы растрёпаны, в голове шумит, но Алсу, которая стоит на пороге, видела меня и в худшем состоянии.

Хотя она спрашивает:

– Боже, ты в порядке?

– Я задремала слегка.

– Точно? Может, тебе лучше отдохнуть?

Будь мы на сцене, я бы сказала, она переигрывает. Но ни занавеса, ни рампы рядом нет, так что мотаю головой.

– Нет, я приду.

– Ну если хочешь, – тон тут же меняется. – Тогда сбегай в магазин, пожалуйста. Докупи пару бутылок вина, сок и текилу.

Она протягивает карточку. Пытаюсь пригладить волосы, зеваю – и до меня доходит.

– Ого, текила?! Ты же помнишь, что завтра утром репетиция?

– Это не для меня, – улыбается Алсу и бежит вверх по лестнице.

Её квартира выглядит более обжитой, чем моя. На стенах репродукции Мухи и Бердслея, книги об истории театра на полках, десяток разноцветных подушек на диване. Я падаю среди них, но сразу встаю: помочь достать бокалы и открыть бутылки. Пока мы возимся на кухне, подтягиваются гости. Я одновременно хочу и нет, чтобы Игорь был среди них, но он не появляется. Вообще никто из труппы не приходит, кроме новой девочки, которая играет третью женскую роль в пьесе. Наташа – так, кажется.

Мы едва успеваем поздороваться – Алсу тащит меня знакомиться с кем-то. Тут и актёры озвучки, с которыми она подрабатывает, и театральный критик, и режиссёр независимого кино. Он пожимает мне руку – татуировки тянутся от костяшек пальцев, исчезают под рубашкой и снова появляются на шее – и спрашивает:

– Это вы играли в «Трупном окоченении»?

– Да, у меня там было две роли сразу.

Обе… ну вы понимаете.

– Мне особенно понравился момент, когда он достаёт ваше тело из могилы, а все конечности как деревянные, – он хихикает. – Вы очень хорошо сыграли! Слишком хорошо для такого дерьма.

Да, фильм провалился с грохотом. Но на съёмках собрались, должно быть, самые увлечённые люди в мире. Режиссёр сам рисовал на мне трупные пятна, не доверял ни одной гримёрше. Мы по два часа сидели перед съёмками, а потом я столько же отмывала краску. А между этим изображала мёртвую натурщицу, последнюю музу безумного художника.

– Кстати, он же хотел работать над новым фильмом. Что-то про зимний культ и жертвы, – вспоминаю я. – Но ничего не слышно. Меня не позвали?

– Нет, он ищет вдохновение.

– Где?

Я представляю берег моря, домик в горах или чердак с романтичным видом, но собеседник щёлкает по бокалу:

– На дне бутылок.

Очень жаль.

– Надеюсь, он с этим справится.

– Не он один!

К нам присоединяется театральный критик – который видел пару моих смертей, – и мы обсуждаем предстоящую пьесу. Люди всё приходят, будто квартира резиновая. Иногда я замечаю Алсу с бокалом вина в руках или Настю с шотом текилы. Очень смело, – думаю я. Или глупо.

К счастью, несколько бокалов белого полусладкого не влияют на сон. Утром у Алсу круги под глазами, в театре она достаёт из бездонной сумочки консилер и быстро их замазывает. Ольга появляется ровно в десять с чашкой чая в руке. Все стулья заняты, кроме одного.

В голове вспыхивает образ девочки с текилой. Ольга сурово сдвигает брови.

– Где наша Лидия? – она называет её именем персонажки из пьесы. – Прослушала, что я думаю об опозданиях? Так вот, – Ольга обводит нас суровым взглядом, – я не люблю опозданий.

Алсу опускает глаза, я тоже. Нельзя сдавать своих. Должно быть, она немного не рассчитала с алкоголем и появится в дверях слегка запыхавшись, вот-вот…

Никого нет.

Выругавшись, Ольга уходит в кабинет, позвонить Наташе. Мы переглядываемся, Алсу шепчет:

– Перебрала вчера.

– Сколько она выпила?

– Поверь, достаточно.

Игорь морщится и утыкается в пьесу. Ольга возвращается ещё злее, видимо, на звонки Надя не отвечает.

– Лана, прочитаешь её роль, пожалуйста. Сегодня работаем со всеми вчерашними замечаниями. Поехали!

Давно у меня не было так много реплик. Можно не стараться, но я не хочу подводить остальных и вспоминаю всё, чему училась в театральном, помимо умирания. Лидия – актриса, которая пробует себя в кино, главная соперница героини Алсу. Я жду, когда же она умрёт, но до конца пьесы этого не происходит.

И как в таких условиях я должна проявлять свой талант?

В конце первого акта Ольга кивает в такт моим словам. Заглядывает в пустую кружку – и говорит:

– Перерыв на пять минут, после повторим пару сцен. Ещё надо обсудить с Верой костюмы.

Как всегда, во время перерыва она удаляется за чаем. Петя поворачивается ко мне и выдаёт реплику, которой я точно не ожидала:

– А ты хорошо играешь!

Я теряюсь. Все хвалят, как реалистично я падаю на сцену или издаю предсмертный стон. Похвала моей «живой» игре? Это что-то новенькое.

– Эм, спасибо.

– Я и не знал, что ты умеешь играть не трупы.

– Но тебе ведь нравится играть именно трупы? – вмешивается Алсу, прежде чем я могу ответить.

Открываю рот, но слова не находятся. Нужной реплики нет в сценарии. Казалось бы, ответ такой простой: да, мне нравится играть трупы. Но это всё – на поверхности.

Я не могу рассказать им об иллюзии. О власти, которую получаю каждый раз, когда умираю на сцене. Всё в моих руках, жестах, умении задерживать дыхание. Я её контролирую.

К счастью, Игорь врывается в разговор, перехватывая внимание:

– Куда она делась? – рявкает он. – Можно было десять кружек выпить.

Кошусь на экран телефона. Пять минут прошло, а Ольга никогда не опаздывает. Все знают, что она думает об опозданиях.

В повисшей тишине Петя вскидывает голову.

– Вы слышали?

Чей-то вскрик? Всхлип? Звуки легко теряются в этих запутанных коридорах. Может, старое здание стонет и разваливается?

Но Петя говорит с интонациями сестры:

– Пошли проверим.

Мы так привыкли подчиняться её голосу, что послушно тянемся следом – даже Игорь поднимается со стула. Гуськом пробираемся в сторону кабинета Ольги, и с каждым шагом я убеждаюсь: это не звуки старого здания. Кто-то стонет? Нет, скорее плачет.

Это невозможно. Ольга, наверное, и не умеет.

Но вот мы у приоткрытой двери кабинета. На пороге блестят осколки кружки; пол покрыт ковром, странно, в мой прошлый визит его не было. Такой коричневый, вонючий, больше похож на…

– Это же чай! – выдыхает Петя.

А Ольга, ужасная Ольга, Ольга-самый-жестокий-критик, сидит на полу, закрыв ладонями лицо, и рыдает.

Мы толпимся в дверях, Алсу охает за спиной. Вперёд снова выходит Петя. Обнимает сестру за плечи, помогает подняться, тянет к креслу, прямо по рассыпанному чаю. Не зная, куда деть глаза, осматриваю комнату.

Любимый аксессуар Ольги – кружка чая. У неё есть целая полка коллекционных сортов: зелёный, красный, китайский, ещё какой-то. Точнее, была целая полка.

Чай ровным слоем рассыпан по полу. То тут, то там вижу разорванные упаковки. Да, это всего лишь чай, но, судя по тому, как она плачет, здесь произошло массовое убийство.

– Ну Оль, ну не надо. – Петя поднимает взгляд на нас. – Ребят, можно мы побудем одни?

Алсу тянет меня за собой, Игорь закрывает дверь. Мы переглядываемся:

– Кто мог это сделать? – шепчу я.

– Боже, да кто угодно! – Алсу пожимает плечами. – Может, актёр из тех, кого она уволила с волчьим билетом? Или кого раскритиковала жёстко.

– Тогда любой из нас. Ну кроме неё, – Игорь кивает в мою сторону.

– Меня она вчера назвала провинциальной бездарностью, – Алсу косится на дверь, из-за которой раздаются всхлипы, и понижает голос. – Всё равно, это очень жестоко. Нельзя ведь так с человеком.

Не успеваем мы согласиться – створка распахивается. На Ольге чёрные очки; губы дрожат. Петя обнимает её за плечи. Голос неожиданно уверенный и спокойный:

– Мы поедем домой, Оле нужно успокоиться. Увидимся завтра, – он ведёт сестру к выходу. – Я вызвал такси.

Следуем за ними, не знаю, зачем. Я вот волнуюсь за Ольгу. Петя хорошо ориентируется в лабиринте – мы быстро добираемся до выхода, ёжимся под каплями дождя. Такси подъезжает, и сцена вот-вот закончится.

Но кто-то бросается нам наперерез.

Это Лидия, то есть та девочка, которая должна играть Лидию. Настя, точно! На ней тоже чёрные очки, а тяжёлый похмельный запах я чувствую, когда она говорит:

– Вы куда? А репетиция?

Алсу за моей спиной громко охает. Игорь фыркает; Ольга сжимает губы так, что они превращаются в тонкую белую линию. Петя говорит:

– Закончилась.

– Как закончилась? Через пять минут начнётся!

– Мы начали в десять, – шепчу я. – Потом поговорим.

Но она явно не понимает намёков.

– Почему в десять? В двенадцать! Вот она мне сказала, – и Настя тычет в Ольгу пальцем.

Сразу видно, на сцене она недавно. Режиссёры, они как дикие звери или стихийные бедствия: обращаться нужно с осторожностью. Потому что Ольга будто ждала момента, когда можно перестать плакать и переключиться совсем на другую роль. Сдёрнув очки, она кричит:

– Я тебе говорила? Репетиция началась два часа назад! Ты что, валялась пьяная в подворотне?!

Единственные удивлённые люди тут – Настя и таксист. Мы и не к такому привыкли. Петя тянет сестру в машину, а она кричит:

– Ты уволена! Никогда не будешь работать в моём театре! И ни в каком другом тоже! Никогда, слышишь?!

Такси увозит кричащую Ольгу. Если бы это случилось на сцене, я бы рассмеялась. Но мы не играем, и больше-не-наша-Лидия, опустив глаза, шепчет:

– Но мне правда вчера позвонили с её мобильного, сказали приходить в полдень.

– О господи, что за дурдом?! – закатывает глаза Игорь.

И я с ним согласна.

Быстрее всех приходит в себя Алсу. Говорит, раз репетиция сорвана, можно сходить в спортзал, и убегает из театра. Зовёт меня с собой, но я мотаю головой и иду к Ольге.

Нужно кое-что проверить.

Дверь в кабинет брошена незапертой; прикрываю её за собой. Прислушиваюсь к тишине театра. Никого.

Шкафчик открыт. Вряд ли полиция будет расследовать убийство нескольких пакетов с чаем. На цыпочках иду по листьям, тянусь к пустой полке – и оно у меня в руках.

Это белая карточка из плотного картона, похожая на открытку. Но на ней не вид города или милый котёнок, а цитата:

«Ради искусства»

Слова знакомые, я слышала их несколько раз – от Алсу. Рядом на большом столе, за которым ещё первый директор театра сидел, лежит Ольгина копия пьесы. Листаю страницы, нахожу эту реплику.

Я играла жертву в стольких спектаклях, что могу подражать Шерлоку Холмсу или любому другому детективу. У жертвы есть преимущества: обычно она знает, кто убийца, и понимает скрытые мотивы. Дайте слово жертве – и она утрёт нос многим сыщикам

Итак, когда Ольга уходила звонить той уволенной девочке, всё было в порядке, она не кричала. Значит, и чай оставался на месте. Мы устраивали ещё один короткий перерыв: я заходила на кухню за кофе, Ольга была в туалете, Алсу поправляла линзы в гримёрке, Игорь курил, а Петя сидел на сцене и читал пьесу.

Каждый оставался один. Каждый мог это сделать.

Бездумно продолжаю листать текст с пометками Ольги. «Синий свет», «Неубедительно», «Сократить?». Некоторые сцены отмечены надписями: «Слишком по-книжному».

Я и не знала, что пьеса основана на книге. Ольга не говорила.

С мысли сбивает звонок; опустившись на колени, нахожу Ольгин телефон под столом. Здание старое, розеток мало, и они в неудобных местах. Неудивительно, что зарядка до столешницы не дотягивается.

Отключаю телефон и прячу в рюкзак: не стоит Ольге бросать его вот так. Мало ли, кто зайдёт в открытый кабинет. Подтверждая мои мысли, распахивается дверь. Выглядываю из-под стола – и встречаюсь взглядом с уборщиком.

То есть Иосифом, да.

– Если ты решила почистить мусорную корзину, за это уже платят мне, – говорит он.

С пылесосом он протискивается в маленький кабинет, начинает собирать чайные листья. Забираюсь на стол и заглядываю в мусорную корзину. Там лежат обрывки бумаги. Ольга разорвала что-то на кусочки в очередном приступе злости?