Kitobni o'qish: «Сказка о принце. Книга первая»

Часть первая
Золотая молодежь

Королевский дворец стоял на высоком холме, и окружавший его огромный парк спускался зеленым полотном до самой реки. Белые стены отражали солнечные лучи; под роскошными старыми дубами и вязами, у мраморных фонтанов еще царила прохлада, но на широких лужайках уже чувствовалось дыхание жаркого Юга во всем его великолепии начала мая.

Пять девушек с хохотом гнались за высоким золотоволосым юношей в серо-голубом охотничьем костюме. Пышные юбки колыхались от быстрого бега, позволяя видеть стройные ножки в шелковых чулках. Оглянувшись, юноша запнулся – и с воплем свалился в траву. Да так и остался лежать – хорошенькая, совсем юная девушка с голубой лентой в светлых волосах кинулась на него с визгом и придавила к земле:

– Попался, братик!

– Попался, – смеясь, отбивался юноша. – Попался, согласен, сдаюсь. Отпусти, Изабель!

– Так ему, ваше высочество! – закричали подбежавшие девушки. – За то, что гонял нас все утро!

Изабель, смеясь, отпустила брата, вскочила, перевела дух, отряхнула светлое платье. Невысокая, пухленькая, с еще не сложившейся фигуркой и детскими ямочками на щечках, она была хороша в этот момент, как все это свежее майское утро. Брат гибким движением поднялся на ноги и чмокнул ее в щеку.

– Молодец! Орден тебе за храбрость!

С притворно сердитым видом Изабель поправила на нем отделанный кружевом воротник, вынула травинки из светлых волос:

– Патрик, тебе завтра двадцать лет, а ты все как маленький. Посмотри, на кого похож! Наклонись-ка!

Высокий Патрик покорно опустился на одно колено перед маленькой сестрой, и она, вытащив гребень из мешочка у пояса, принялась приглаживать его спутанные золотистые пряди, отряхивать расшитый серебром камзол, хмуря бровки и ворча. Брат сначала терпел – а потом вскочил, подхватил ее на руки и, не обращая внимания на визг, закружил и осторожно уронил в траву. Тут же, хохоча, ухватил в охапку другую девушку – высокую, красивую, черноволосую. Остальные с криками разбежались.

Трое юношей в тени старого дуба, улыбаясь, наблюдали за ними.

– Его высочество сегодня разошелся вовсю, – с легким неодобрением заметил один – плотный, широкоплечий, с темными волосами и хмурыми темными глазами на скуластом лице. – Как бес в него вселился…

– Последний день, – пожал плечами другой – тонкий, изящный синеглазый красавец. – Завтра ему будет не до забав, Ян, вы и сами знаете.

– Можно подумать, Кристиан, совершеннолетие – это что-то вроде отправки на каторгу, – хмыкнул темноглазый Ян.

– Полно вам, – вступился третий – добродушный, круглолицый увалень. – И так весь последний год его высочество работал как…

– Как раб на галерах, – хихикнул красавец Кристиан.

– Уж эти мне ваши сравнения, – поморщился увалень.

– Марк, а почему бы и нет? – заметил Кристиан. – Вспомните, когда в последний раз мы были с ним вместе на охоте?

– Зимой, если мне не изменяет память, – кивнул добродушный Марк.

– Вот именно. А уроки танцев? Принцесса Изабель уже, кажется, ищет себе кавалера на замену. Да и вам ли не знать, виконт, – обратился Кристиан к Яну, – как нагрузил принца Его Величество…

– Да полно, господа, я шучу, – примирительно откликнулся Ян. – Не слишком много забот прибавится у его высочества – он и сейчас работает в полную силу. Авторитетно заявляю, что не так уж много Патрик бездельничает…

– Да, Ян, – Кристиан хлопнул его по плечу, – ведь бездельничаете вы вместе…

– … а трудитесь порознь, – захохотал Марк и увернулся от тычка под ребра.

– Кстати, господа, – спросил Ян, – видели ли вы ее высочество принцессу Эвелину Залесскую?

– Видели, – оживились юноши. – Ее высочество изволили прибыть еще вчера вечером. Кристиан, не вы ли говорили, что…

– Да вот же она! – воскликнул Кристиан – и склонился в поклоне перед неторопливо сходившей со ступеней дворца ослепительно красивой, черноволосой и белокожей девушкой.

Царственным кивком отвечая на поклоны и реверансы всех присутствующих, принцесса Эвелина прошествовала мимо, шелестя роскошным темно-алым платьем с лиловой отделкой. Ища глазами принца, она несколько раз в нетерпении раскрыла и сложила веер из красного шелка, украшенный страусиными перьями, – и тут Патрик и Изабель, хохоча, вылетели из-за раскидистого дуба прямо на нее и, едва удерживаясь на развороте, чуть не сбили красавицу с ног.

– Ай, – взвизгнула Изабель – и осеклась под строгим взглядом принцессы.

– Ох, ваше высочество, простите, ради Бога, – Патрик, все еще смеясь, подхватил Эвелину под руку, помогая удержаться на ногах. – Мы не хотели, честное слово…

Эвелина нахмурилась было, но внезапно смягчилась. Глаза ее, устремленные на принца, потеплели, хотя извинений маленькой Изабель она словно не заметила.

Во всей этой шумной компании не участвовала в веселье лишь одна – худенькая, невысокая девушка, похожая на лисичку остреньким личиком и угловатой фигуркой. Чинно, как и полагается фрейлине, она сидела на мраморной скамье неподалеку, рассеянно покачивая маленькой ногой в зеленой туфельке и грустно улыбаясь. Зеленовато-карие глаза ее, не отрываясь, следили за принцем и Эвелиной. Задумавшись, девушка не заметила подходящей к ней Изабель и вздрогнула, когда та опустилась на скамью рядом.

– Вы опять грустите, Вета? – шепотом спросила маленькая принцесса.

Девушка исподлобья взглянула на нее, кивнула – и вздохнула прерывисто, как после долгих слез.

– Сказать по совести, – шепотом проговорила Изабель, доверительно наклоняясь к уху собеседницы, – мне эта Эвелина страшно не понравилась. Она вся какая-то…

Тут Изабель скорчила гримасу и высоко вскинула вздернутый носик. И так похожа она вдруг стала на Эвелину, так забавно-узнаваемо проступила маска надменности на ее милом личике, что Вета прыснула в ладони и поспешно отвернулась. Изабель звонко расхохоталась – но тут же потупилась под искоса брошенным на нее укоризненным взглядом брата.

С появлением красавицы Эвелины веселье в парке словно заморозили. Смех и веселые выкрики сменились чинными, учтивыми речами, ленточки в растрепавшихся волосах девушек мгновенно вернулись на свои места, пышные юбки шелестели тихо и неторопливо, как то положено правилами хорошего тона. И только принц словно не замечал, что воротник его костюма все еще сбился набок, а в растрепанных золотых волосах так и остались несколько запутавшихся травинок, – он учтиво предложил руку своей даме и, улыбаясь, повел ее к изящной, белоколонной беседке в глубине сада.

– Да уж, ее высочество возьмет принца в оборот, – добродушно усмехнулся Марк. – У нее не побегаешь…

Внезапный порыв ветра пригнул верхушки деревьев, рванул ленты из причесок девушек, вызвав бурю возмущения, и хлопнул открытой оконной рамой где-то на верхних этажах дворца. В одно из высоких, стрельчатых окон выглянула рыжебородая голова; только сеточка морщин вокруг серых глаз на моложавом лице и начинающаяся лысина выдавали возраст.

Его Величество король Карл Третий Дюваль оглядел веселящуюся молодежь и вздохнул едва слышно. Затем прикрыл створы – и обернулся вглубь.

В большой, изящно и строго обставленной комнате негромко переговаривались несколько человек, разных по возрасту и по сложению, отличающихся пышностью одежд. Общим было одно – серебряная нашивка на рукаве, означавшая должность учителей их наследных высочеств. Комната именовалась Малой Залой – в ней нередко проходили рабочие заседания Государственного Совета, в отличие от торжественных, предполагавших большую пышность. Сегодняшний совет, несмотря на свою скромность, тоже имел статус государственного, хотя впрямую никто не объявлял об этом.

Королю Карлу Третьему Дювалю недавно исполнилось сорок девять лет. Высокий и когда-то стройный, а теперь изрядно погрузневший, он, тем не менее, казался моложе своих лет – отчасти из-за сияния золотисто-рыжей бороды и шевелюры (когда-то пышной, а теперь прореженной временем), отчасти из-за размашистых, стремительных движений, которые, впрочем, уже не всегда бывали стремительными. Эту порывистость унаследовали все его дети. Правда, в последнее время король больше предпочитал сидеть, чем стоять, и на коня уже не взлетал, хотя и не вползал, как многие из его вельмож. Как сам он любил про себя говаривать, «есть еще стрелы в нашем колчане», но в последние месяцы в глухие часы предрассветной бессонницы частыми гостями в его покоях стали дворцовые лекари.

Карл, как ни странно, был из тех королей, про кого говорят «от добра добра не ищут». В меру жестокий, но не тиран, в меру добрый но не святой, в меру справедливый, но не обожаемый народом, а так – середина на половину. За годы его правления на страну не свалилось ни одного большого народного бунта, неурожаи были в меру, и урожаи давали запасов тоже в меру. Соседи порой грозились – но до открытой войны дело все-таки не дошло, а потому и финансы не претерпели серьезных потерь. Равно открывались и закрывались театры и тюрьмы, налоги не обрекали народ на голодный вой на пустом подворье, но кормили многочисленных чиновников. Чиновники имели возможность подворовывать – но не чрезмерно. При короле не было сделано ни одного сколько-нибудь серьезного научного или географического открытия, но университет, открытый его предшественником, Его Величеством Карлом Вторым, не закрылся, а продолжал существовать, исправно поставляя свою долю беззаботных голодных студентов в столичный котел… Род Дювалей правил страной почти пять сотен лет, и право их на власть ни разу не было оспорено.

Ветерок, влетавший в полуоткрытое окно, шевелил кремовые с розовым занавеси, пускал солнечные зайчики по стенам, начищенным изящным подсвечникам, цветам, в изобилии украшавшим большую и строгую комнату. Цветы были страстью «маленькой принцессы» Изабель; дворцовая оранжерея, зимний сад, комнаты – все цвело и благоухало круглый год. Несмотря на недовольство королевы – не по чину, мол, занятие. Строгие, с изящными резными спинками стулья были отодвинуты от большого стола с мраморной столешницей, но пустовали. Присутствующие послушно и невозмутимо ждали, пока Его Величество изволит уже насмотреться в окно и почтить их своим вниманием. Его Величество нетерпеливо барабанил пальцами по широкому подоконнику.

Наконец, Карл обвел взглядом собравшихся и сел.

– Что ж, господа, – сказал он, – не будем тянуть время. Вы знаете, зачем я вас собрал…

Все закивали, усаживаясь.

– Не в первый раз, – улыбаясь, заметил лорд Лестин.

– И надеюсь, не в последний, – согласился король. – Завтра у нас праздник, а пока…

Гул голосов мгновенно смолк.

– Начнем. Итак, я хотел бы знать, господа, что сейчас представляет собой мой сын. Наследный, – он подчеркнул это слово, – принц.

На мгновение в комнате стало совсем тихо.

– Кто начнет? – спросил король. – Нет, Лестин, вас я попрошу высказаться последним, вы наставник, кому же лучше знать его высочество, как не вам… Мессир Сьерди?

– Извольте, сир, – заворочался в широком кресле маленький и юркий, как колобок, мессир Сьерди. – Языки, литература, искусство. Сразу скажу – у меня претензий к его высочеству нет. Более того, я очень им доволен. Ваше Величество, да вы и сами могли видеть в последний раз, когда у нас гостил король Залесский – им не требовался переводчик… А вообще – пять языков, притом с неплохим произношением, притом практически свободно, с хорошим словарным запасом. Какой-то лучше, какой-то хуже, разумеется, но в целом… Да, и еще – сир, вы, надеюсь, в курсе, что переводы любовной лирики мессира Альгарри, которые ходят по столице, принадлежат перу принца?

– Не слышал, но весьма рад этому обстоятельству, – сказал король. – Что ж, ясно. Дальше. Бовэ?

– Да, Ваше Величество, – привстал смуглый, черноволосый мессир Бовэ. – Астрономия, математика, основы естественных наук. Я бы не стал выражаться так восторженно, сир, как мессир Сьерди, но серьезных оснований для недовольства у меня нет. Принц, скажем так, имеет некоторые познания в моей области. Но… но душу он не вкладывает в мою науку, увы. Это не его склонность, совершенно очевидно. При любом удобном случае его высочество променяет мои занятия…

– … на охоту или фехтовальный зал, – усмехнулся король. – Знаю. Знакомо.

По комнате раскатился смех. Король, улыбаясь, погладил бороду. В свои двадцать лет он намного охотнее удирал на охоту, нежели проводил время в библиотеке, и это весьма тревожило его матушку, ныне покойную королеву Эльзу.

– Дозволено ли будет мне вставить свое слово? – спросил статный красавец Эжер. Король кивнул. – Лучшего ученика я не желал бы, Ваше Величество. Да вы и сами знаете – на осеннем турнире меч победителя достался его высочеству. При том, что бойцы выходили на арену инкогнито, дабы не проигрывать друг другу по соображениям этикета. С уверенностью могу утверждать, что сейчас принц является первым клинком если не всего королевства, то уж Западного Предела – с гарантией. Кстати, второй клинок – тоже наш, – задумчиво сказал он, – это сын графа Дейка, но не суть важно… О чем я, собственно. Да, и не менее искусен принц в верховой езде и стрельбе. Танцует великолепно, вы сами видели, сэр Гэлон и наши дамы, – Эжер улыбнулся, – его высочеством очень довольны. Ну, про охоту говорить не стану, вы сами все знаете, сир…

– Хорошо, – довольным голосом сказал король. – Дальше. Марч?

– Охотно, Ваше Величество, – гулко пробасил из угла лорд Марч, грузный, седой толстяк. – История, генеалогия, дипломатия, военное дело. В принципе, я очень доволен принцем в изучении истории и генеалогии. Но вот дипломатия… и ведь что самое обидное, – воскликнул он, – его высочество прекрасно разбирается в, так сказать, предмете. Но почему же он на практике свои знания не применяет? Ведь совершенно же не желает ни управлять людьми, ни подчинять их себе…

– Поддерживаю полностью и безмерно огорчен, – буркнул лорд Лестин. Воспитатель наследного принца, он имел право вступать в разговор с королем. – Ваше Величество, я…

– Погодите, Лестин, – остановил его король. – Погодите, вам говорить последним. Продолжайте, Марч…

– Да, собственно, продолжать-то и нечего. Такое впечатление, что принц вырос не на земле грешной, а в каком-то раю, что ли… где все идеально, все по справедливости. А так ведь не бывает. И невозможно срубить дерева, чтобы щепки не полетели, и нельзя лужу перейти, сапог не испачкав. А он… – Марч помрачнел, – его высочество то есть… то ли не понимает, то ли не хочет понимать…

– Ясно, – буркнул Карл. – Дальше.

– Моя очередь, – вздохнул совершенно лысый мессир Теодор, вертя в руках перо. – Законы, право, экономика, государственное устройство. Сир, я даже не знаю, что сказать. С одной стороны, как и говорил лорд Марч, – поклон в сторону, – его высочество в предмете разбирается. С другой – я уже устал от него отбиваться. И то ему не так, и это не этак. Принц прекрасно осведомлен, какой сложной у нас является государственная машина, и при всем при том горит желанием – не побоюсь этого выражения – изменить все во благо государства. А то, что благо это каждый понимает по-своему, и уж тем более, насколько все завязано… ох. Ей-Богу, у меня иногда возникает ощущение, что передо мной не наследный принц, а… не знаю, – он замялся, – студент какой-то… вольнодумный.

– Да молод еще, – проворчал Марч. – Молод, вот и горит стремлением мир изменить. Что мы, все в этом возрасте были…

– Все или не все, – возразил ему Теодор, – но его высочество не имеет права на такие заблуждения. Ошибки правителей слишком дорого обходятся государству…

– Да-а-а-а, – протянул король. – Что ж, ладно. Ну, Лестин, теперь вы. С вами Патрик более откровенен и открыт, чем с остальными, вы проводите с ним больше времени. Что вы скажете о принце?

– Я могу сказать, сир, – медленно, взвешивая слова, заговорил коренастый, седобородый лорд Лестин, – что мой воспитанник прежде всего человек, со всеми человеческими слабостями и недостатками. И нельзя об этом забывать. Более того, принц еще действительно очень молод, и большинство его заблуждений свойственны юности, это, так сказать, проходящее…

– Надеюсь, – обронил словно про себя Марч.

– Я в этом уверен. Если говорить объективно, как воспитателю, как наставнику наследного принца, то, разумеется, многие претензии, высказанные здесь, не лишены оснований. Его высочество действительно несдержан, пылок… вспыльчив, я бы сказал, скор в речах и поступках, мечтает переделать мир и превратить его в идеальный, – Лестин усмехнулся. – Не принимает полутонов – либо белое, либо черное, и никакой середины. Презирает ложь, предательство и подлость… но я не скажу, что это плохо, вот в чем дело.

– Не забывайте, что принципы короля и обывателя совершенно различны, – заметил кто-то.

– Да, – согласился Лестин. – Но, положа руку на сердце, разве честь и порядочность уже являются мусором, который валяется на дороге? Разве короли не должны держать слово? А все это Патрик умеет, будьте уверены. Он никогда – никогда, подчеркиваю! – не оставит своих обещаний невыполненными. Он держит слово, кому бы его ни дал. Он презирает лжецов… и, насколько я помню, сам во лжи замечен не был, даже в убыток себе. Он умеет дружить, сир, поглядите на нашу молодежь, они же за него в огонь и в воду пойдут… и не только дамы, – улыбнулся он. – И, как я понимаю, принц умеет любить…

– Вот только не надо про любовь к фрейлинам, – поморщился король. – Или, тем более, к…

– Сир, но вы же понимаете, что это всего лишь физиология? – улыбнулся Лестин. – Его высочество – нормальный, здоровый молодой мужчина, уже не мальчик, со всеми следующими отсюда… в конце концов, это была не моя идея, – тактично напомнил он. – А в Эвелину Залесскую Патрик, по всему, влюблен, и посмотрите – с каким достоинством он…

– Хватит, хватит петь дифирамбы, – усмехнулся король.

– Да я еще не начинал, Ваше Величество! Я забыл сказать, что наследный принц еще и добрый, ко всему, и открытый, и смелый… Честное слово, если бы это был мой сын, я гордился бы тем, что воспитал его – таким… – закончил он.

Король задумчиво побарабанил пальцами по столу и попросил:

– Лестин, переверните медаль…

– Извольте, сир. Оборотная сторона такова, – он вздохнул. – Вспыльчив. Несдержан в поступках и речах. Дерзок, и не только с теми, с кем позволяет положение. Совершенно не желает – заметьте, не не способен, а именно не желает! – идти на компромисс. Не отступает от принципов даже там, где это необходимо. Памятлив… я бы не сказал – злопамятен, но не склонен прощать – особенно в тех вещах, которые для него субъективно важны. Очень часто поступает, не заботясь о последствиях. Говорит то, что думает, и не всегда тогда, когда это нужно, чаще наоборот… да вспомните недавний скандал в Государственном Совете! Черное – белое, белое – черное, и никаких полутонов, либо враг, либо друг, но никак не союзник. Согласитесь, сир, это не те качества, которые нужны настоящему королю, – Лестин поклонился.

Король помолчал. Притихли и все остальные.

– Что ж… благодарю вас, господа. Ваши наблюдения и оценки вполне согласуются с моими, и приятно осознавать, что собственного сына я все-таки знаю и, смею надеяться, понимаю. Если вам больше нечего добавить к сказанному…

– Прошу прощения, сир, – поклонился Эжер, – у меня вопрос, но касательно не его высочества, а вашей дочери.

– Дочери? – удивился король. – У вас?

– Да, ваше величество. Принцесса Изабель выразила желание обучаться моей науке. Смею ли я надеяться, что вы дадите разрешение?

– Изабель? – приподнял брови Карл. – Зачем ей фехтование? Верховой езды будет вполне достаточно, Эжер, можете сказать принцессе, что я запретил.

– Как вам будет угодно, сир…

С грохотом сдвинулись стулья, кабинет загудел от шума голосов.

– Лестин, останьтесь, – попросил король, не двигаясь с места.

Несколько минут они сидели в тишине. Сонная весенняя муха звучно билась о стекло, не замечая открытой створки рядом, пока король не встал и не распахнул окно настежь.

– Душно как, – вздохнул он, снова садясь. – Что ж, Лестин… у меня к вам разговор… который должен остаться между нами, кто бы ни интересовался им. Понимаете?

– Я к услугам вашего величества, – поклонился лорд.

– Я хочу задать вам вопрос, Лестин. Странный, быть может…

Карл помолчал.

– Как вы считаете, способен ли мой сын стать настоящим правителем?

– Вопрос требует честного ответа? – тихо уточнил Лестин.

– Разумеется, – нахмурился король.

Лорд помолчал.

– Я отвечу, ваше величество. – Он твердо взглянул в глаза королю. – Я считаю – да, сможет.

Карл шумно выдохнул и откинулся на спинку кресла.

– При всех его недостатках, – продолжал Лестин, – Патрик умен и умеет держать слово. И такие понятия, как честь и долг, для него не пустой звук. А для правителя это очень важно. Со временем он станет более реально относиться к жизни, романтические идеалы юности уступят место трезвому разуму. Я уверен, что это произойдет, его высочество слишком умен для того, чтобы всю жизнь носить розовые очки.

– Я ведь могу и не дожить… – грустно сказал король в пространство. И потер левую сторону груди. – Могу ведь и не успеть, вот в чем дело…

– Что-то случилось, сир? – быстро спросил Лестин, и в голосе его плеснулась неподдельная тревога.

Карл грустно усмехнулся.

– Это рано или поздно все равно случится. Старость, Лестин, старость. Сегодня утром я понял, что мой сын вырос. А я уже давно не тот пылкий юнец, каким был когда-то. Да что я тебе говорю – ты же сам все помнишь, старый друг… Это грустно – понимать, что твое время уходит…

– Ваше величество, – улыбнулся Лестин, – вам ли говорить о возрасте! В ваши годы рано думать о покое, и вы…

– Не в том дело, что я, – перебил король. – А в том, чтобы Патрик успел, понимаешь? Успел вырасти, набраться сил, обзавестись сторонниками и союзниками. Все, о чем мы говорили сегодня, я сам прекрасно знаю. И знаю, что большинство из этих проблем преходящи. Но нет у нас времени, Лестин, нет, потому что нет никакой гарантии, что я проживу достаточно долго, чтобы… – он шумно вздохнул и умолк.

За окном раздался звонкий смех и нежный перелив флейты. Карл тяжело поднялся – торопливо вскочил и Лестин, – несколько раз смерил шагами комнату, потом снова сел.

– Сегодня утром я имел неприятный разговор с женой, – сказал король, наконец, очень тихо. – Вирджиния недовольна сыном… недовольна настолько, что… что мне это горько слышать. Ей неприятно видеть, что и Патрик, и Изабель взяли от меня гораздо больше, чем от нее. Ей обидно. Ты же знаешь, она никогда меня не любила… – признался он. – Увы, у династических браков, при всех их плюсах, есть один очень большой минус – редко какая пара становится действительно парой, парной, поддержкой. Вот я завтра объявлю о помолвке Патрика и Эвелины… а ведь неизвестно, чем обернется этот брак. Смешно так говорить, Лестин, но я, как и любой отец, хочу видеть свое дитя счастливым. Будет ли Патрик счастлив с этой девушкой? Просто, по-человечески счастлив – как мужчина, как муж и отец… И я не знаю ответа…

– Судя по всему, – слегка неуверенно выговорил Лестин, – их высочества вполне понравились друг другу… разве нет?

– Может, и да, – с горькой усталостью ответил король. – А может, и нет…

Он встал, подошел к распахнутому окну и долго-долго вглядывался в раскинувшийся за окном город – Леррен, столицу, которую он любил, почти как родное свое дитя.

– Ладно. Что-то я разоткровенничался сегодня… Видно, и правда старею. Грустно мне, – пожаловался он.

– Завтра праздник, ваше величество, – напомнил Лестин.

– Да… завтра праздник. Двойной, причем, – совершеннолетие принца и помолвка. Господи Боже, двадцать лет! – вздохнул он. – Ладно, Лестин, идите. И… и спасибо вам, мой друг. Спасибо, что вы были со мной откровенны…

* * *

Вета, Иветта Радич, фрейлина ее высочества принцессы Изабель, на вопрос, счастлива ли она, не смогла бы ответить однозначно.

С одной стороны, ей ли жаловаться на жизнь! Месту во дворце, которое она занимала, могли позавидовать многие; отец, граф Радич, обер-камергер, немало потрудился, устраивая дочь фрейлиной в свиту принцессы. Мать и отец любили ее так, как любят лишь поздних детей, рожденных под старость, ставших утешением и радостью, особенно если старший сын – обормот и разгильдяй. Вета получила хорошее образование в закрытом пансионе мадам Равен, хорошо танцевала, а знатность и заслуги отца открывали возможность удачного брака. О чем еще мечтать девице семнадцати лет?

С другой стороны, Вета совершенно точно считала себя несчастной. Она была влюблена. Разумеется, без взаимности. Разумеется, безутешно – как и полагается героиням любимых ею романов. И очень банально, сквозь слезы говорила она себе. Объект ее чувств угадывался без труда. В кого еще может влюбиться юная леди при дворе, если не в его высочество наследного принца?

И конечно же, сам Патрик о чувствах влюбленной фрейлины не имел ни малейшего понятия.

Как это случилось, Вета сама не понимала. Они были знакомы с раннего детства; Вета хорошо помнила худого, лохматого мальчишку, скорого на смех и озорные проделки. Вокруг него постоянно крутилось с десяток приятелей, в числе которых нередко оказывались и наиболее отчаянные девочки из окружения принцессы Изабель – тогда еще младшей, а потому любовно считаемой «малышкой». Брат и сестра всегда были очень дружны, несмотря на четырехлетнюю разницу в возрасте, а потому и игры у них часто бывали общие. В компании приятелей принца не было свойственной мальчишкам этого возраста жестокости – быть может, оттого, что никогда не был жестоким сам принц. Девчонок не гоняли, но принимали только самых достойных – тех, кто не боялся лазить по деревьям, прыгать с высоты, кататься на лыжах с крутой горки у пруда, ввязываться в бои в снежном городке. Маленькая Вета отчаянностью не отличалась, но ее почему-то принимали – быть может, оттого, что и трусливой она не была, несмотря на внешнюю скромность. Так или иначе, но, уезжая в пансион, Вета сберегла в памяти очень теплые воспоминания о шумной ватаге, заводилой в которой был смешливый длинноногий мальчишка, к которому тогда чаще обращались просто по имени, а не «ваше высочество».

Вернувшись из пансиона, Вета загрустила. Никого из прежних подруг в столице не осталось. Одни, подобно ей, еще учились, другие уже вышли замуж и уехали – разница в два года порой бывает очень велика для девочек, подходящих к порогу новой жизни. Ее снова определили фрейлиной в свиту принцессы Изабель, но Вета даже самой себе не хотела признаться в том, что страшно напугана. Она боялась найти манерную девицу вместо милой хохотушки, надменных франтов вместо прежних приятелей по играм. В пансионе Вету учили этикету и танцам, языкам и рисованию, все это она знала очень хорошо, но была совершенно не искушенной в науке общения с противоположным полом. Мальчики, юноши, мужчины – кто они такие, на каком языке с ними разговаривать? Проведя почти семь лет в обществе исключительно женском, знала она, конечно, немало, но знание это было теоретическим – мало ли о чем болтают в спальне старших воспитанниц, когда потушен свет и полагается спать. Брат Веты давно жил отдельно от семьи. Отец и раньше бывал дома так редко, что они почти не встречались. А прежние приятели остались в прошлом – там, где можно было вместе носиться по парку, играть в снежки и наперегонки скакать верхом. Та жизнь кончилась, а новая еще не начиналась, и Бог весть, какой она будет.

Так или примерно так рассуждала новоявленная фрейлина, бредя по коридорам дворца в первый день своей новой службы. Во дворце, по большому счету, до фрейлин никому нет никакого дела. Принцесса с утра занималась математикой в своих покоях, прочие фрейлины куда-то разбежались, и она шла по узкому коридору, соединявшему библиотеку с фехтовальным залом, в полном одиночестве. И всерьез уже подумывала, вопреки своим обязанностям, укрыться в библиотеке, зарыться в спасительную тишину книг. Там она, по крайней мере, всегда чувствовала себя в своей тарелке. Вета любила читать – к удивленному недоумению большинства своих подруг, полагавших чтение занятием совершенно излишним для девушки. Но как странно и счастливо порой было думать о том, что книги, которые она держит в руках, держали, быть может, много лет назад люди, которых она не знала никогда… какими они были, о чем мечтали, кого любили? Бог весть…

Коридор резко изогнулся и превратился в широкую галерею, выходящую рядом высоких окон на дворцовый сад. Солнечные лучи частой сеткой золотых пылинок пронизывали коридор насквозь, и на минуту Вету охватило ощущение нереальности. Ей показалось вдруг, что она идет по золотому мосту… куда? Навстречу чему-то новому – чему? На мгновение почудилось, что там, за поворотом коридора, в пыльной тени остается вся ее прежняя жизнь – а, в сущности, так оно и было. Тихо было, как никогда не бывает тихо во дворце, и звук ее шагов отдавался под высокими сводами, придавая происходящему привкус странной сказки.

Дверь библиотеки, до которой оставалось всего несколько шагов, распахнулась, и кто-то, нагруженный книгами так, что не видно было лица, боком протиснулся в проем, попытался закрыть дверь ногой, разронял толстые фолианты и вполголоса, но от души чертыхнулся. Вета бросилась помогать, они столкнулись лбами – и посмотрели друг на друга.

Незадачливый книжник покраснел и быстро извинился:

– Простите, леди, я не предполагал, что встречу здесь даму, – и залился краской еще больше. – Хотя меня это, конечно, не извиняет. Хорош принц…

А Вета смотрела на него, на тонкое его лицо с выразительными чертами, всматривалась в сине-серые глаза и понимала, что погибла. Человек, стоящий, вернее, сидящий на корточках перед ней – тот, за кого она может отдать жизнь. За кого будет молить Святую Деву и молиться, прося у Нее счастья – с ним. И что она, наверное, знала это всегда, только не смогла разглядеть сразу в лохматом мальчике свое будущее счастье.

А он и сейчас был лохматым, только волосы его не торчали в разные стороны, как прежде, а пышной золотой шапкой обрамляли лицо. И он смотрел на нее огромными своими глазами чуть удивленно, истолковав, очевидно, ее молчание по-своему.

– Надеюсь, вы не сочтете меня грубияном, леди? Я не задел вас случайно этой кипой?

Вета спохватилась, что слишком долго молчит, и, наверное, ей нужно хотя бы поздороваться.

– Вы – новенькая? – спросил принц, когда они в четыре руки собирали несчастные книги, то и дело соприкасаясь рукавами, отчего Вета замирала и вздрагивала. – Очевидно, фрейлина моей сестры?

Вета посмотрела на него.

– Ваше высочество… вы меня, значит, совсем не помните?

Принц перетащил уже собранные книги на подоконник, отряхнул ладони и осторожно потянул ее за руку, поворачивая лицом к свету.