Kitobni o'qish: «Дремеры. Изгнанники Зеннона»

Shrift:

Глава 1

Наш фаэтон повернул на залитую солнцем мостовую, ведущую к Садам Де́и, когда вдруг с Башни Изгнания донесся гулкий звук горна. Из соседних экипажей послышались приглушенные вскрики, а я до боли впилась в браслет на левом запястье и задержала дыхание.

Кого-то изгоняют. Прямо посреди дня.

Горн резко замолчал, и я медленно выдохнула, чуть расслабив пальцы. Но гудение всё продолжало отдаваться в каждой клеточке моего тела.

Нелла с оглушительным щелчком захлопнула веер.

– Вира, дорогая, не делай такое неприятное лицо. Мы у всех на виду. Тебе следует подавать достойный пример.

Я могла бы поклясться, что она и сама тихонько охнула, когда зазвучал горн, но спорить с Неллой себе дороже, поэтому я постаралась принять бесстрастный вид.

Возможно, я просто отвыкла от этого звука.

Хотя вряд ли я вообще к нему привыкну. Ведь кого-то изгнали. Здесь, в Зе́нноне, мы в безопасности, но там, снаружи, после заката этого человека ждут Тени. И пусть даже изгнали преступника, к такому всё равно невозможно привыкнуть.

Горн меня растревожил, и как никогда мне захотелось побыть в одиночестве, поэтому, едва мы остановились у ворот Садов, я собралась с духом и спросила:

– Могу ли я сегодня пойти к жертвеннику одна?

Нелла выгнула ухоженные брови и впилась в меня острым, как кошачий коготь, взглядом.

– Вира, дорогая, ты ведь понимаешь, что это неразумная мысль? Твой дядя этого не одобрит.

Я ожидала, что Нелла откажет, – фразы «быть гувернанткой» и «всё запрещать», похоже, были для нее синонимами, – и всё равно сердце упало. Но тут ее губы растянулись в приторной, как сахарное пирожное, улыбке.

– С другой стороны, все мы учимся на своих ошибках. Можешь идти. Только, прошу, не опаздывай. И не забывай о том, что ты… особенная.

В ее темных глазах промелькнула едва заметная насмешка.

Услышь нас кучер, он бы решил, что Нелла всего лишь напоминает мне, что дочь знаменитого зеннонского камневидца Эрена Линда и племянница главы Казначейства должна следить за своим поведением с особым тщанием.

Но Нелла имела в виду совсем не это. Она намекала на мою аномалию.

Это было не в первый раз и явно не в последний. Нелла да же без слов могла уязвить как никто, и мне потребовалась большая выдержка, чтобы просто поблагодарить ее, не подавая виду, что меня задела очередная насмешка. Сойдя с фаэтона, я поспешно влилась в людской поток, безостановочно текущий через огромные кованые ворота в Сады Деи. Круглый год это место привлекало горожан, особенно по выходным, – и сейчас отовсюду слышался смех и звучали радостные голоса, будто каких-то пять минут назад люди не перешептывались испуганно под гул горна.

Возможно, им просто было нечего скрывать.

Проходя мимо высокого трехъярусного фонтана, вода в котором искрилась на весеннем солнце, я вдруг отчетливо почувствовала чей-то взгляд – меня будто тронули за плечо. Значит, Нелла всё-таки следит за мной.

Всё во мне взбунтовалось, но я заставила себя идти, не оглядываясь, прямиком в самое сердце Садов. И всю дорогу меня преследовал этот настойчивый, сверлящий спину взгляд. Когда я наконец перешла по мостику к жертвеннику Деи и обернулась, желая выплеснуть негодование, то никого не обнаружила: персикового платья Неллы нигде не было видно.

Странно. Наверное, одна, без компаньонки, я просто привлекла чье-то внимание.

Задумавшись, я не сразу осознала, какая вокруг царила тишина. Даже воздух здесь был другим – сосновым, чистым, со свежими нотками весны. У жертвенника почти никогда не бывало пусто, но сейчас все, вероятно, ушли к прудам, где в это время давали представления.

Выдохнув, я опустилась на колени перед статуей Деи в простом платье целительницы и постаралась выбросить лишние мысли из головы.

Из всех Первых – детей наших Прародителей Серры и Иало́на – Дея всегда была мне ближе всего, и не только потому, что вместе со своим мужем Зенноном основала этот город, названный в его честь, – она искала и пробуждала целительные камни и помогала страждущим. Совсем маленькой я мечтала, что, окончив школу, поступлю в Академию камневидцев и пойду по стопам Деи – буду заниматься целительными камнями. Но путь в Академию оказался для меня закрыт.

– Это здесь! Мама, давай скорее!

Радостный мальчишеский крик вспорол тишину, и стало ясно, что время уединения закончилось. Я встала с колен, поклонилась Дее и, стряхнув с платья крупицы земли, обернулась к мостику, который дугой изгибался через ручей. На той стороне подпрыгивал от возбуждения рыжеволосый мальчишка. Он помахал своей матери – та догоняла его по аллее вместе с другими женщинами – и, никого не дожидаясь, взбежал на мостик.

Я невольно задержала дыхание.

У мостика совсем не было перил, и, хотя ручей был неглубок, даже мне там всякий раз становилось не по себе. Но мальчишка пронесся по мосточку, словно дикий ветер, и увидел меня лишь в последний миг, вынырнув из-за кустов можжевельника. Я заметила его расширенные от удивления глаза – он попытался затормозить, споткнулся и растянулся в паре шагов от меня. Что-то вылетело у него из руки, приземлившись прямо перед носком моей правой туфли. Глиняная фигурка в виде ноги – просьба для Деи об исцелении.

Мальчишка тут же вскочил на четвереньки и в ужасе зашарил руками по земле. Я осторожно подняла грубо слепленную фигурку и протянула ему:

– Ты это ищешь?

Рыжеволосый замер, словно не веря своим глазам, а потом широко улыбнулся, показав дырки на месте выпавших молочных зубов:

– Спасибо, госпожа! Это для отца. Когда он снова сможет ходить, я сам разобью фигурку, мама обещала!

Сердце кольнуло от жалости, и я ободряюще улыбнулась в ответ.

К жертвеннику Деи стекались со всего города, а раньше – и со всей Серры, чтобы просить об исцелении от болезней. Жертвенник был заставлен разнообразными фигурками, а вся земля вокруг – буквально усеяна глиняными черепками, свидетельствами многочисленных исцелений.

Я уже собралась уйти, но мальчишка преградил мне путь:

– Госпожа, вы ведь хорошая камневидица?

Я замерла, чувствуя, как земля уходит из-под ног.

В Серре все благословлены даром камневидения – способностью видеть и пробуждать силу в любом камне, взят ли он из-под ног или добыт в сердце Серебристых гор. Даже у этого мальчишки дар вот-вот пробудится, если еще не пробудился. Но, как не уставала напоминать Нелла, я особенная.

Чуть склонив голову, чтобы поля шляпки скрыли мое вспыхнувшее лицо, я соврала прямо перед Деей:

– Естественно.

Я надеялась, что теперь мальчишка даст мне пройти, но он тут же возбужденно спросил:

– Госпожа, а вы, наверное, и йерилл разбудить сможете? Целители говорят, он улучшает ток крови.

Мальчишка улыбнулся, гордясь тем, что запомнил такие сложные слова, но сразу помрачнел.

– Папа сорвал спину на работе и теперь сам ходить не может, так ноги и спина болят. На разбуженный йерилл у нас денег нет, еле-еле на обычный хватило. Но в семье у нас никто не силен в камневидении. Мама переживает, что, если она сама этим займется, йерилл выйдет слишком слабым. А папе нужно… ну… чтоб сильный был.

Я приоткрыла рот, но не смогла проронить ни звука, будто мой язык мгновенно одеревенел.

Я не могу разбудить йерилл. Ни йерилл, ни какой-либо другой камень. Но никто не должен об этом знать.

Мои мысли заметались испуганными мошками, и в этот момент к нам подошла мать мальчика с еще несколькими спутницами. Судя по простым темным платьям, все они были из рабочего квартала. Женщины одновременно поклонились мне. Их любопытные взгляды жадно вобрали и модный крой моего платья, и пару жемчужных пуговиц на вороте, и атласные лен ты на шляпке. Одна из них с интересом уставилась на мой браслет из зеленоватых неровных хризалиев, который выглянул из-под левого рукава. Стараясь выглядеть естественно, я спрятала руку в складках платья, благодаря Дею за избавление. Теперь можно уйти.

Но прежде чем я смогла двинуться, рыжеволосый подскочил к матери и выпалил:

– Мама, а госпожа и йерилл разбудить может! Давай ее попросим!

Женщина замерла и, взглянув на меня, напряженно заметила:

– Не говори глупостей, Тэн. Юной госпоже не до нас.

К своему ужасу, я услышала в ее словах надежду. Увидела, какими взглядами обменялись ее спутницы. Горло пересохло. Только тут я поняла, что попала в ловушку.

Никто не вправе отказать, если его заклинают милосердием Деи, – только не здесь, в ее Садах, где она возносила молитвы Предкам и нашла вечный покой. Милосердному – милосердие, а жестокосердному – кара.

А я даже денег не могу предложить – всё осталось у Неллы. Не следовало идти одной, она бы помогла мне выпутаться.

Сердце заколотилось как бешеное, перед глазами всё поплыло, и я как во сне увидела, что рыжеволосая женщина склонила передо мной голову:

– Госпожа, заклинаю…

Я собралась с духом и резко, надменно перебила ее:

– Вы меня задерживаете. Если нужно разбудить камень, обратитесь к Служительницам.

В потрясенной тишине – казалось, даже молодые листочки иртаний замерли – я прошла мимо женщин и остолбеневшего Тэна, едва не наступив ему на ногу, и поднялась на мостик.

Кто-то зашипел вслед:

– Бессердечная!

Я едва не оступилась, но заставила себя идти с прямой спиной. Ни разу так и не обернувшись, с пылающим лицом я быстро зашагала к выходу, пока наконец у ворот не показалось персиковое платье.

Нелла окинула меня пристальным взглядом и слегка нахмурила брови:

– Прошу, не куксись, дорогая, тебе не идет. Юная леди твоего положения должна уметь держать себя в руках. И в следующий раз изволь взять с собой подстилку. У тебя грязь на платье.

Заметить пятна земли на кофейного цвета платье – в этом была вся Нелла. Мне хотелось воскликнуть, что мне всё равно, как я выгляжу, и что никогда в жизни больше не поеду в Сады, но я лишь молча кивнула. Она же улыбнулась:

– Вот и славненько.

Пропустив Неллу вперед, я села в фаэтон и прикрылась веером. По ее сигналу кучер щелкнул языком, легонько тронул вожжами, и лошади зацокали по мостовой.

Обычно мне нравилась неспешная поездка вдоль Садов, по шумным улицам восточного Торгового квартала, мимо огромной Рыночной площади, наполняющей окрестности суматошным гвалтом и запахами рыбы, специй и свежей выпечки, по улочкам и переулкам квартала Гильдии искусств, где до нас то и дело доносились обрывки веселой музыки. Всякий раз я представляла, что я там – одна из многих, затерянная в разно шерстной зеннонской толпе, которой и дела нет ни до меня, ни до моего имени.

Но сегодня всё вокруг словно окуталось туманом, который осенью так густо поднимался над водами Венны. И чем ближе мы подъезжали к размеренным аллеям квартала Советников, тем тяжелее у меня становилось на сердце.

Мне хотелось вернуться назад и на коленях просить прощения у Тэна и его матери. Сказать, что будь я на это способна, то разбудила бы для них хоть весь запас йериллов в Зенноне. Но я была последним человеком во всей Серре, к которому стоило бы обратиться за помощью.

Чувствуя, что взгляд Неллы ползет по мне, как цепкий паук, я спрятала свой стыд и боль поглубже и сделала непроницаемое лицо.

Дома я собиралась сразу же ускользнуть в свою комнату, чтобы оказаться наконец в одиночестве, но у подножия главной лестницы меня остановил Гаэн, наш дворецкий. Мне почудилось, что кончики его седых усов виновато встопорщились, когда он произнес:

– Госпожа Вира, ваш дядя желает видеть вас в своем кабинете.

Мое сердце ухнуло вниз, и потребовалось несколько секунд, чтобы ко мне вернулся голос:

– Спасибо, Гаэн.

…Я сжала кулак и уже готовилась постучать, но заметила, что рука немного дрожит. Опустив руку, выдохнула. Сотни раз я стояла перед этой дверью и никогда не могла постучать с первого раза. Внушительная, по-зеннонски строгая, безо всяких изысков, дверь была прямо под стать дяде.

Как же я ненавидела эту дверь. Что ожидает меня по ту сторону?

Дядя никогда не занимался со мной в выходной, в день Предков. И, кроме как для занятий, почти никогда не вызывал в свой кабинет.

Нелла ведь не успела донести дяде про Сады? Мне с таким трудом удалось добиться от него разрешения их посещать. Он опасался, что может произойти что-то подобное, говорил, что это неоправданный риск. А я вдобавок упросила Неллу отпустить меня одну. Если дядя узнает, то придет в ярость. А его гнев, холодный и молчаливый, куда хуже раздражающих замечаний и поучений Неллы.

Я по привычке крепко сжала левое запястье, где под рукавом платья скрывался сделанный мамой браслет. Пожалуйста, мама, помоги. Выдохнув, я пригладила волосы, убедилась, что пряди не выбились из прически, и наконец постучала.

– Входите! – голос дяди прозвучал резко и раздраженно. Дядя не любил, когда его заставляют ждать, а я заставила – минут пять, не меньше.

Влажной ладонью я схватилась за начищенную до блеска дверную ручку и потянула. Дверь открылась с трудом, но, как всегда, беззвучно, и на меня повеяло запахами бумаги, чернил и сургуча. Дядя в белой форме Советника, которую не снимал даже дома, сидел совершенно прямо за массивным дубовым столом. В окна с неизменными зелеными шторами заглядывало весеннее солнце. Но даже оно не могло смягчить официальную обстановку кабинета.

– Вира, садись, – дядя нахмурился, наверняка не в духе от моей медлительности.

Стараясь не споткнуться, я торопливо пересекла оливкового цвета ковер, который в детстве казался мне бесконечным. Книжные шкафы, диван с кофейным столиком, два высоких сейфа с камнями, портреты на стенах – всё словно взирало на меня с неодобрением.

На деревянных ногах я подошла к столу, где, как всегда, царил образцовый порядок. Из-за спинки высокого стула часть стола была не видна, и на секунду я замерла, ожидая увидеть там серебряный поднос с очередным камнем. Но облегченно выдохнула, убедившись, что подноса нет. Значит, всё-таки не занятие.

Дядя нетерпеливо поправил перед собой бумаги, а я села напротив. Не давая мне опомниться, он сразу же приступил к делу:

– Вира, через месяц тебе шестнадцать. Пора поговорить о твоем будущем.

Я внутренне напряглась, мельком подумав, что, пожалуй, предпочла бы разговор о Садах.

Светло-карие глаза дяди задержались на мне лишь на мгновение, потом скользнули вбок, туда, где висел портрет моего отца. Через несколько лет дядя станет похож на своего старшего брата – у него были тот же высокий лоб и крупный нос, те же смоляные усы и небольшая, с проседью, бородка. Но, несмотря на похожие морщинки вокруг глаз, у дяди никогда не бывало такого теплого выражения лица.

Дядя вновь посмотрел на меня. Не выдержав, я опустила взгляд на руки, сложенные на коленях. Его голос прозвучал сухо, словно он читал речь на одном из заседаний Малого совета:

– Я сожалею, что с самого начала выбрал неправильную стратегию. Мне следовало учесть подобный вариант развития событий. Но я надеялся – до последнего надеялся, – что удастся пробудить твой дар, сделал всё для этого возможное. И упустил время. А следовало безотлагательно пустить слух, что, вопреки таланту отца, твой дар слабее, чем у простой крестьянки.

Несмотря на страх, я почувствовала, как внутри меня запульсировал гнев, и впилась пальцами в плотную ткань платья. Слова дяди задели меня за живое. Не из-за сравнения с крестьянкой, нет. Меня вывело из себя то, что я не услышала в дядином голосе искреннего сожаления. А ведь, если бы он тогда поступился своей гордостью, моя жизнь была бы совсем другой.

Вот мое первое четкое воспоминание: я сижу за огромным столом, ноги на специальной подставке – иначе не достают до пола. Передо мной на серебряном подносе медового цвета камешек, совершенно гладкий от постоянного использования. В этом камне – вся моя надежда. Если он отзовется на мое прикосновение, если я увижу его силу… Сбоку нависает серая фигура наставника, а где-то за спиной – я лопатками ощущаю его взгляд – стоит дядя. Наконец я протягиваю дрожащую руку и касаюсь игния. И чувствую, словно подставку выбили из-под ног. Вместо ожидаемого тепла – прохлада, вместо нитей силы, о которых рассказывал наставник, – пустота. С отчаянием сжимаю камень и внутренне умоляю его: «Пожалуйста, отзовись!» Но в ответ получаю молчание.

Наконец я опускаю игний и виновато качаю головой, не в силах даже взглянуть на наставника. Я знаю, что не справилась, и знаю, что должна была. Наставник говорит дяде о том, что дар у всех просыпается по-разному, вполне возможно, четыре – это слишком рано. Приободрившись, я набираюсь смелости, чтобы обернуться. Но лучше бы я этого не делала. Если бы в тот момент с дядиного лица сняли слепок, то вышла бы идеальная маска полного разочарования.

С тех пор эта сцена повторялась сотни раз, неизменно с тем же результатом. Через какое-то время наставник перестал появляться и дядя сам следил за моими мучениями. Он всё никак не желал сдаваться.

Когда Прародители – Серра и Иалон – с детьми, Первыми, как их потом стали называть, пересекли Штормовые моря и высадились на землю, Серра пробудила самый первый камень и благословила даром камневидения своих детей и внуков, а через них – и всех своих потомков. Каждый человек обладал этим даром: от простых крестьян и рыбаков до Первых советников. Степень одаренности была разной, но дар был у всех. Кроме меня.

Но не только это не давало дяде покоя. Его старший брат, мой отец, был гениальным камневидцем, благодаря которому город сейчас спал в безопасности, а мне, его дочери, было не под силу разбудить даже жалкий игний, уже стертый от частого использования. Любой в Зенноне справился бы с этим без труда.

Эта пытка прекратилась, только когда мне исполнилось десять – к этому возрасту дар проявлялся абсолютно у всех. Но, похоже, единственный дар, который мне достался, – это разрушать возложенные на меня надежды.

Всё бы сложилось по-иному, если бы не дядина гордость. Он так никому и не сообщил, что мой дар не проявился. Вместо этого он договорился с руководством школы, чтобы меня освободили от занятий камневидением, – он собирался заниматься со мной лично. И ему, Советнику первого ранга, с легкостью это позволили. Все решили, что раз уж такой сильный камневидец берется за меня, значит, талантом я пошла в своего отца. На самом деле дядя всего лишь объяснял мне теорию, чтобы меня не выдало собственное невежество.

Так с дядиной подачи все стали считать меня подающей надежды камневидицей, и, чтобы поддерживать эту иллюзию, мне пришлось лгать всем и каждому, не только в школе, но даже дома. Из всех слуг о моей аномалии знали только дворецкий Гаэн и его внучка Рози, моя горничная. И гувернантка Нелла, разумеется.

Дядя побарабанил пальцами по лежащей перед ним бумаге. Только теперь я заметила, что это письмо, и сердце неприятно замерло. Он посмотрел на миниатюрную статую Зеннона на своем столе. Основатель города в наглухо за стегнутой мантии держал в руках раскрытую книгу Закона. Дядя на мгновение прикрыл глаза, словно у него разболелась голова.

– Ректор Академии камневидцев еще полгода назад с пылом заверял меня, что они ждут не дождутся того дня, когда дочь Эрена Линда окажется в их рядах. А месяц назад сам Первый советник осведомился, собираешься ли ты поступать в Академию. Естественно, мне пришлось ответить утвердительно.

Ошеломленная, я встретилась с дядей взглядом.

– Но ведь я…

– Да, я знаю, что Академия – последнее место, где тебе следует находиться. И всё же у меня не было выхода. Привлекать внимание к твоей… аномалии крайне нежелательно.

Дядя слегка поморщился, словно раскусил кисличную палочку.

– Я проанализировал все имеющиеся варианты и нашел оптимальный. Через неделю состоится помолвка, а через полтора месяца ты выйдешь замуж.

Мне показалось, что дядя вдруг заговорил на древнесеррийском. Какая еще помолвка? Что значит «замуж»?

Весь мой гнев неожиданно испарился, словно по венам потекла ледяная вода. Через неделю? Видимо, меня настигла кара Зеннона – за то, что осмелилась сегодня оскорбить своей ложью его возлюбленную Дею.

Дядя сильнее забарабанил пальцами по письму, избегая моего взгляда:

– Замужество – твоя единственная возможность скрыть отсутствие дара. Если ты не поступишь в Академию, возникнут вопросы. Нежелательные вопросы, на которые будет трудно ответить в удовлетворительной манере. Если же ты выйдешь замуж, всё спишут на нежные девичьи чувства, которые не позволяют оставить новоиспеченного мужа. Оптимально, если ко времени поступления можно будет намекнуть и на готовящееся пополнение семейства. Ты всецело посвятишь себя семье и детям, и постепенно вопросы у всех отпадут сами собой.

Я сидела, неприлично вытаращив глаза, с приоткрытым ртом. Я не ослышалась? Оптимальный вариант? Он что, шутит?

Только я никогда не слышала, чтобы дядя шутил. Я попыталась хоть что-то сказать, но слова застряли где-то в легких.

Дядя, поправив идеально стоявшую чернильницу, по-своему истолковал мое молчание:

– Понимаю, что всё это весьма скоропалительно. Но дело в том, что найти жениха для тебя было очень непростым делом с учетом всех обстоятельств. Только сегодня я наконец получил окончательное согласие касательно одного кандидата.

Он взял в руки письмо и пробежал взглядом по первой странице. Как завороженная, я уставилась на ровные строчки, выписанные размашистым почерком. Внезапно мне стало нечем дышать.

– Хе́йрон Бернел, – сказал дядя сухим тоном. – Сын Огаста Бернела, главы торгового дома «Бернел и Родд».

Против воли мои брови взлетели.

– Хейрон? Его зовут как… любимого пса Зеннона?

– Очевидно, так, – лицо дяди оставалось абсолютно бесстрастным, словно в таком имени не было ничего необычного. – Как бы то ни было, это законопослушная семья, достаточно обеспеченная, хотя их состояние значительно пошатнулось после прекращения торговли с Альвионом. Молодой человек как раз заканчивает основной курс обучения в Академии камневидцев. Говорят, амбициозен, не желает идти по стопам отца, метит в Советники. При иных обстоятельствах мы могли бы рассчитывать на кого-то более соответствующего твоему статусу, но, увы, выбирать не приходится.

Дядя сказал еще что-то о матери Хейрона и их имуществе, но всё прошло мимо меня. Силой воли я заставила себя снова прислушаться.

– Естественно, мне пришлось дать понять, что ты не унаследовала талант своего отца. Завтра я встречаюсь с Огастом Бернелом и расскажу, что происходит с твоим даром на самом деле. Возможно, после этого он передумает. Но я сомневаюсь. Бернелы никогда не упускают выгодных сделок. Они должны прекрасно понимать, что это их единственный шанс породниться с такой семьей, как наша. Что же касается…

На меня накатила внезапная слабость, и я стиснула руки в кулаки, чтобы собраться с силами.

– Нет.

Мой голос был едва громче шепота, но дядя умолк и слегка поднял брови.

– Нет?

– Я не могу.

– Не можешь. Почему же? – голос дяди прозвучал еще более напряженно и холодно, а пальцы вновь принялись отстукивать барабанную дробь по столу.

Почему? Я посмотрела на белую, без единого пятнышка форму дяди. И он меня еще спрашивает… Сколько себя помню, я всегда делала лишь то, чего от меня ожидали другие. Никто никогда не интересовался моим мнением. Но я надеялась, что, став совершеннолетней, обрету хоть немного свободы. А эта помолвка загонит меня в клетку, из которой я никогда не выберусь. Мое горло словно обхватила удавка, стало трудно дышать.

– Разве твое сердце занято?

Вопрос дяди застал меня врасплох, и я почувствовала, как мои щеки залил румянец. Опустив глаза на стол, я пару раз беззвучно открыла и закрыла рот и наконец выговорила:

– Нет.

– В таком случае вопрос решен.

Стараясь унять охватившую меня дрожь, я впилась пальцами в браслет на запястье. И предприняла последнюю попытку, стараясь, чтобы в голосе не прозвучало обвинение:

– Мне придется при всех поклясться на книге Закона, что мое решение выйти замуж добровольное.

Никто не мог принудить меня к клятвопреступлению.

Неожиданно дядя хмыкнул – единственный знак того, что мы с ним были связаны родственными, неформальными узами. Но в глазах его не было веселья – только мрачная уверенность.

– Я ни к чему не собираюсь тебя принуждать. Как и предполагает Закон, твое решение будет добровольным. Именно поэтому ты подумаешь над моими словами, а завтра с утра передашь с Гаэном свой ответ – «да» или «нет» будет вполне достаточно.

От его спокойного уверенного тона меня начало по-настоящему трясти. И внезапно для самой себя я спросила:

– Почему нельзя просто заявить, что мой дар не проявился? Или сказать, что он неожиданно пропал?

И услышала мольбу и отчаяние в собственном голосе.

Губы дяди сжались, а его взгляд снова обратился к миниатюрной статуе Зеннона.

– Об этом и речи быть не может. Это… небезопасно.

– Небезопасно? – Мое сердце помертвело. – Меня же… меня же за это не изгонят?..

– Твоя аномалия не есть нарушение Закона, никто не подвергнет тебя за нее изгнанию. Но я не хочу, чтобы над моей племянницей ставили опыты!..

Он резко замолчал и неожиданно смял письмо, заставив меня снова вздрогнуть.

– На сегодня всё. Завтра буду ждать твоего ответа.

Опыты? Какие опыты? Я не осмелилась спросить, что дядя имел в виду, заметив, каким отстраненным стало его лицо, словно он уже погрузился в обдумывание очередного доклада.

Я постаралась как можно незаметнее выскользнуть из кабинета. Но уже у двери меня вновь настиг холодный голос дяди:

– Подумай хорошенько, Вира.

Не проронив ни звука, я вжала голову в плечи и вышла.

Я поднялась наверх, но не вернулась к себе в комнату, а вы шла на широкую террасу. Меня тянуло на свежий воздух. В дальнем правом углу стояла скамейка, полускрытая кустами самшита и жимолости. Мое самое любимое место, где можно ото всех спрятаться.

Я прошла туда, огибая садки с блестящими черными солларами. Камни, вбирая в себя солнечный свет, казалось, нежились на мартовском солнце, словно коты. В подвале дома находился огромный резервуар с водой, которую нагревали соллары и которая шла на отопление, а также в ванные комнаты и прачечную. Воды требовалось много, как и солларов, поэтому камни занимали всё свободное пространство, залитое солнцем. Большую их часть разложили на плоской крыше, но и здесь, на террасе, камней было достаточно.

Убедившись, что вокруг больше никого нет, я отшвырнула туфли, забралась на скамейку с ногами и уткнулась лбом в колени. И наконец расплакалась.

Если бы только мама с отцом были живы…

Вытащив из-под рукава браслет из зеленоватых хризалиев, я тронула скользящий узел и машинально начала перебирать неровные бусины. Когда я родилась, этот браслет специально для меня сделала мама. А от отца мне досталось имя Вира.

Вира: Верная – Исполнительная – Разумная – Аккуратная.

Наверное, в каком-нибудь другом городе это было бы просто странное имя, которое пожелал дать мне отец. Но здесь, в Зенноне, все знали, что это отсылка к клятве камневидцев, которую приносят при поступлении в Академию. Клятве, которую я никогда в жизни не произнесу:

Я клянусь быть верной Закону и Зеннону,
я клянусь исполнять свой долг
перед Академией и городом,
я клянусь быть разумной и аккуратной…

Если бы кто-то искал определение иронии, мой случай стал бы отличным примером.

От слез платье на коленях намокло – Нелле не придется долго искать причины, чтобы ко мне придраться. Зато мне немного полегчало.

Я подняла лицо к теплым лучам заходящего солнца. Обычно мне нравилось выходить на террасу – понаблюдать за упорядоченной суетой во дворе, послушать, как ржут в конюшне лошади и шуршат в отдалении колеса редких экипажей. И посмотреть на Зеннон.

Но сегодня вид города не принес мне умиротворения.

Терраса выходила на север, и отсюда был отлично виден Храм Зеннона с блестящей в солнечном свете покатой крышей и столь же высокое здание Совета напротив него. Между ними, в самом центре Храмовой площади, возвышался столп, увенчанный миниатюрной моделью корабля, на котором Серра с Иалоном и детьми приплыли к берегам новой земли. За площадью вздымался шпиль Академии камневидцев.

Но мой взгляд упорно устремлялся туда, куда я обычно избегала смотреть, – еще дальше на север, где на границе города темным пятном высилась Башня Изгнания.

Дядя заверил, что меня не могут изгнать из-за моей аномалии. Но почему открывать правду о ней небезопасно? И какие такие опыты мне в противном случае грозят?

Внезапно прозвучал гонг к ужину, и я вздрогнула, но не двинулась с места.

Есть ли у меня на самом деле хоть какой-то выбор? Сегодня в Садах я уже рискнула, захотела сделать по-своему, и вот что из этого вышло… А если я откажусь от помолвки, что тогда? Куда я денусь? Зеннон я покинуть не могу.

Сколько времени я провела, рассматривая бесчисленные старые карты и представляя, что путешествую по материку и посещаю великие города Серры, основанные Первыми: Альвио́н, Нумм, Аи´р, Энта́ну. Но Серры, той Серры, которую нам оставили Первые, больше не было. Выжили лишь Зеннон и Альвион. Остальное – даже острова – поглотили Тени.

Солнце склонилось к западу, по небу растеклись алые полосы, и меня наполнила неясная тревога. Скоро должен загореться световой щит – единственное, что защищает нас от Теней.

…Еще маленькой я как-то спросила Гаэна, который относился ко мне с той же теплотой, как и к своей внучке Рози: что такое Тени, о которых все так испуганно говорят? Почему мы от них прячемся? Помню, как побледнело его лицо, когда он ответил:

– Еще до того, как ты родилась, они пришли с севера, из Энтаны. Никто не знает почему. И никто толком не знает, что они такое. Они приходят с заходом солнца и скрываются с его рассветными лучами. Это… сгустки тьмы, которые поглощают людей.

– Как это так? Едят?

– Не знаю, ласточка, – тогда Гаэн меня еще так называл, – вроде того. От человека ничего не остается, только одежда.

От этих слов у меня мороз пробежал по коже.

– Разве их никак нельзя победить?

Он печально покачал головой.

– От них спасает только световой щит. Раньше и он не был такой надежной защитой, Тени всё пытались его прорвать. А в Альвионе, говорят, пару лет назад Тени прорвались-таки внутрь и поглотили целый квартал. Чудом только спасли остальной город.

Я от ужаса открыла рот.

– Целый квартал?

Гаэн, заметив мой испуг, ласково погладил меня по голове:

– Но здесь, в Зенноне, нечего опасаться. Благодаря мастеру Линду мы можем спать спокойно.

…По всему диаметру, насколько хватало глаз, городские стены охватило ровное холодноватое свечение. Я вдруг поняла, что задержала дыхание, и медленно выдохнула.

Зеннон был в безопасности.

Где-то далеко, на восточном побережье, у Оренского моря, подобный щит должен был загореться вокруг Альвиона. Шептались, что альвионцы что-то придумали с тем кварталом, который в свое время поглотили Тени: одни говорили, что туда отправляют преступников, другие утверждали – туда заманивают Теней, третьи настаивали, что всё это не более чем выдумки торговцев, которые пользовались тем, что мало кто мог проверить их слова. Но как сейчас жил второй оставшийся город Серры, уже давно никто проверить не мог.