Kitobni o'qish: «Спасибо деду за Победу! (сборник)»

Shrift:

* * *

Приношу свою благодарность моим друзьям Борису Орлову и Андрею Туробову за неоценимую помощь при написании этой книги

Спасибо деду за Победу!

Приношу свою благодарность моим друзьям Борису Орлову и Андрею Туробову за неоценимую помощь при написании этой книги

Пролог

– Пойми, Игорек, мне не так обидно, что избили, что ограбили, но награды… Ты понимаешь? Они унесли мои награды! Так прямо вместе с пиджаком и забрали! – В глазах старика стояли слезы.

Я заскрипел зубами от злости. Мой родной дед – Игорь Петрович Глейман, задрав рубашку, показал жуткие черные кровоподтеки на теле, оставленные кулаками и ботинками подонков, решивших обогатиться за счет беззащитного восьмидесятилетнего старика. Им досталась «огромная» сумма – семь тысяч рублей, много денег дед с собой на дачу не брал. Так… прикупить свежего молочка и хлебушка, что ежедневно развозит по участкам молодой предприимчивый фермер из соседней деревни, построивший на своем подворье образцовое хозяйство по европейским стандартам, включавшее небольшой молокозавод и мини-пекарню.

– Так какого черта ты с собой медали потащил? – раздраженно спросил я деда.

Эмоции искали выхода, мне стоило большого труда сдерживаться, чтобы не заорать на старика, перевалив на него часть вины за произошедшее.

– Так, понимаешь, Игорек, меня попросили в Полбино на празднике выступить, – виновато опустив голову, пробормотал Игорь Петрович. – Двадцать второго июня… Ну, как праздник… Обычное отмечание годовщины начала войны.

– Да, блин, каким ветром тебя туда занесло? – удивился я. Полбино – небольшой поселок в десяти километрах от нашего дачного товарищества. Я там и был-то всего пару раз – ездил туда за питьевой водой несколько лет назад, когда после развода с женой больше месяца жил на даче. Что тогда, что сейчас – вода на участках годилась только для технических целей. А покупать бутилированную водичку в нашем магазинчике оказалось несколько накладно, в поселке же имелась артезианская скважина, доступ к которой никто не ограничивал.

– Директор местной школы – мой бывший ученик. Вот он и попросил, чтобы я выступил на митинге перед учащимися и их родителями, – терпеливо объяснил дед.

– Ладно, я понял, – вздохнул я. Понятно, что старик не виноват – и не хрен срывать на нем злость. Лучше найти тех, кто это сделал и… Там решу, что с ними делать!

– Ты их запомнил? Сможешь описать? – спросил я, не особо надеясь на положительный ответ – нападавшие были сезонными рабочими (по крайней мере, так они представились при первом знакомстве) из Узбекистана. Мало того что они все на одно лицо, так и искать их можно до ишачьей пасхи – перекати-поле, сегодня здесь, а завтра в ста километрах отсюда. Московская область большая…

– Ну, описать… это вряд ли, а вот показать – могу! – огорошил дед.

– Показать? У тебя фотки есть?

– Нет, какие фотки? Что ты?.. Просто они на постой у Жени Шлявера встали – на дальнем конце участков.

– И он их впустил? – поразился я.

– Не могу сказать… Я его самого не видел, но ЭТИ сказали, что впустил! Они там уже неделю живут. Каждый день участки обходят, работу предлагают. А наш председатель молчит. Мы уж хотели милицию вызвать, но как-то повода не было – они вроде не шумели, вели себя прилично. Хотя сосед говорил, что видел, как они воруют какой-то хлам с пустых участков. А таких в товариществе хватает – по будням у нас три четверти домов пустует.

– И ты хочешь сказать, что уже целую неделю в нашем дачном поселке поселились полдесятка узбеков и никто на это не реагирует? Можно по- думать, что мы в каменном веке живем и мобильные телефоны не существуют в природе? Ты не мог мне раньше позвонить? Я бы еще тогда приехал!

– Понимаешь, Игорек… Ну не казались они опасными! – с отчаянием в голосе крикнул старик. – Обычные гастарбайтеры! Забитые, всего боящиеся! И потом… Такие бригады живут на участках каждый год – делают дачникам мелкий ремонт или еще что… землю на огородах копают. Берут недорого, работают хоть и не очень качественно, но на безрыбье…

– Ага, забитые… – горько усмехнулся я. Мне ли не знать – я работал инженером на стройке и каждый день сталкивался с уроженцами Таджикистана и Узбекистана. – А забили, в результате, тебя! Ты, кстати, ментов… тьфу! То есть полицейских вызвал?

– Как сказать… – снова вздохнул дед. – Позвонить – позвонил! Они сказали, что как только экипаж ППС освободится – они подъедут… Вот… До сих пор едут – третий день пошел!

– Погоди-ка! Я понимаю, что здесь область, а не Москва, но как-то странно они реагируют… Ты что им сказал?

– Что пришли узбеки и ограбили меня, – недоуменно пояснил дед. – Что я еще мог им сказать?

– И про сумму сказал?

– Конечно! Они так прямо и спросили: сколько денег было украдено. Я сказал: семь тысяч рублей. И про награды сказал, но они на это, по-моему, вообще внимания не обратили.

Собственно, большая часть дедова «иконостаса» – юбилейные медали. Настоящих наград было всего две: орден Отечественной войны второй степени и медаль «За взятие Берлина». Игорю Петровичу, сыну командира Красной Армии, было в 1941 году шестнадцать лет. И следующие два года он провел на оккупированной врагом территории, попав в июне под бомбежку вместе с эшелоном, на котором вывозили из прифронтовой полосы детей комсостава. Некоторое время считался бойцом партизанского отряда, но особых подвигов совершить не успел – зимой того же сорок первого заработал тяжелую форму дистрофии и обморозил ноги. Отряд скрывался от свирепствующих карателей в глухом лесу. Продовольствие кончилось через две недели, а посланные на его добычу группы не вернулись. Питались корой деревьев… С тех пор у деда проблемы с сердцем. Однако из отряда его не выгнали – Игорь Петрович великолепно владел немецким языком. По той же причине его, невзирая на выявленную сердечную патологию и белый билет, взяли добровольцем на военную службу после освобождения оккупированной территории. Впрочем, не подай он заявление на имя Михал Иваныча Калинина, всесоюзного старосты… Восьмое по счету заявление – предыдущие канули в недрах военкомата. Оставшееся до Победы время дед трудился переводчиком при штабе танкового корпуса. В штыковые не ходил, но орден, в статуте которого написано: «…награждаются военнослужащие, которые своими действиями способствовали успеху боевых операций наших войск», заслужил честно.

– Теперь понятно… – понимающе кивнул я. – Сумма незначительная, твои награды для них – вообще пустой звук, подозреваемые – гастарбайтеры, которых хер найдешь… Вот они и решили «глухаря» на себя не вешать… Типа: отлежится дедушка и забудет про эту ерунду. Или ты про избиение ничего не сказал?

– Да, про то, что меня избили, не упомянул, – пожал плечами старик. – Не счел нужным…

– Тогда – тем более ты ментам неинтересен! Ладно, сами разберемся! Как ты хотел мне их показать?

– Они так и живут на участке Шлявера!

– Что?! Постой… Так уже три дня прошло, а они…

– Четыре! – поправил дед. – Сосед их буквально сегодня утром видел.

– Блядь! Это или невиданная наглость, или запредельная глупость! – я решительно вскочил со стула. – Пошли, покажешь!

– Игорек! Но их там пятеро!

– Тогда ты подождешь за забором! – решительно отрезал я. – Просто покажешь участок и больше не будешь вмешиваться! Ну, двинулись!

Игорь Петрович, не пытаясь больше спорить, с трудом поднялся и, опираясь на палку, заковылял к двери. Раньше он обходился без трости, но после избиения…

– Твари! Вы мне заплатите! – скрипнув зубами от вновь накатившей волны ярости, пробормотал я.

Мы неторопливо (дед просто не мог быстро идти) вышли за ворота и сели в мою машину, которую я не успел загнать на участок. Путь был относительно неблизкий – участок Шлявера находился на противоположном конце дачного товарищества. А это почти восемьсот метров по прямой – для пешей прогулки с восьмидесятилетним стариком многовато. А вот на колесах – пара минут.

Подъехав к указанной дедом даче, я сразу увидел на крыльце неказистого деревянного домика пару фигур. И правда гости с востока – пара загорелых мужичков неопределенного (между тридцатью и пятьюдесятью годами) возраста.

– Они? – обернулся я к деду.

– Точно они! – кивнул Игорь Петрович. – Вот тот, в красной бейсболке, меня ногами бил, а второй руки выкручивал.

Я вышел из машины и толкнул калитку. Оба узбека, испуганно посмотрев на меня, поспешили скрыться в недрах домика.

– Ну, козлы, вешайтесь! – решительно пересекаю заросший бурьяном участок.

Вообще-то я не супермен. И не спецназовец, даже бывший. И не имею черного пояса карате или ушу. Да, я воевал… Но давно, почти двадцать лет назад – после срочной службы в рядах Советской армии меня мотало по горячим точкам. Приднестровье, Карабах, Югославия… С тех пор неплохо стреляю (и регулярно повышаю квалификацию тренировками в тире и на охоте), хотя снайпером не стал, но вот рукопашник из меня слабенький. Могу пробить пару хорошо отработанных связок – и все. От хулиганов отмахаться – хватает. Жаль, конечно, что дед толком не объяснил причину срочного вызова на дачу – я бы ружьишко свое охотничье прихватил. Или гранату у друзей попросил… Закатить в дверь эргэдэшку, а потом ворваться с матом… Участие в боевых действиях не делает человека крутым супербойцом, но заставляет стать предельно осторожным в вопросах, касающихся безопасности. И при других обстоятельствах я бы никогда не полез в незнакомое помещение с неизвестным количеством противников в нем. Но сейчас… Злость черными волнами клокотала внутри. Казалось – порву этих тварей голыми руками. Да и «враги» – представители хорошо известного типажа людей, которые храбростью не отличаются. И их первая реакция на наш приезд только подтвердила мою решительность. Эх, мне бы еще пару десятков лет сбросить…

– Эй, уроды, выходи! – поднявшись на крыльцо, открываю дверь ногой. Домишко вздрагивает от удара.

В небольшой комнате – никого. Стол завален грязными тарелками и объедками. Стоящие вдоль стен кровати покрыты разнообразным тряпьем. А запах… Трехдневные портянки благоухают ароматней! Так, а где обитатели притона? Выпрыгнули в окно?

Краем глаза замечаю за правым плечом движение, но отреагировать не успеваю – боль взрывается в затылке яркой вспышкой белого пламени. А потом мрак поглощает сознание и последнюю мысль: «Бля, как обидно!»

Глава 1

Показалось, что в сознание я пришел довольно быстро – и пары секунд не прошло. А значит, еще успею избежать непоправимых последствий своей неосторожности.

Не успев толком открыть глаза, перекатываюсь вперед, подсознательно готовясь удариться о стоящий посреди комнаты стол. Но ничего похожего мне на пути не попадается, и я продолжаю катиться дальше, остановившись метров через пять. Только сейчас до меня доходит, что подо мной не дощатый пол, а земля. Причем с большим вкраплением щебенки, которая ощутимо впивается в бока.

Это что же? Времени прошло больше, чем мне показалось? И эти козлы успели вытащить меня из домика? Глаза… Глаза почему-то не открываются – залеплены чем-то липким. Начинаю судорожно их тереть, и, (о, чудо!) через несколько секунд, каждую из которых я ожидал нового удара, зрение частично восстанавливается. Я действительно лежу на земле. Причем это явно не двор дачи Шлявера – там бурьян по пояс, а здесь травы почти нет, зато в изобилии пыли и мелких камней. А рядом видна какая-то насыпь, очень напоминающая…

Вот это да! Оказывается, я валяюсь возле полотна железной дороги! Это на хрена они меня сюда оттащили? Хотели положить на рельсы и имитировать несчастный случай? Похоже… Только вот не вышло – вон те люди вмешались, что сейчас сюда бегут. И их много – несколько десятков. Однако как-то странно они бегут – словно за ними черти гонятся. И люди странные… Не могу понять, в чем дело, но… нечто в них кажется чужеродным… Одежда? Пожалуй! Какая-то она… старомодная! И почему они бегут, не издавая ни звука? Даже топота не слышно!

Ага, так это не они не шумят, а я ничего не слышу! Вижу, как странные люди раскрывают в крике рты, но в моей голове стоит ровный легкий гул. Может, у меня и уши, как глаза, чем-то забило? Начинаю ковырять их сразу обеими руками… Слух возвращается рывком – словно где-то повернули выключатель.

Вокруг царит жуткая какофония: орут люди, грохочут выстрелы, доносятся взрывы, скрежещет раздираемый металл. Причем я понимаю: кричат не только от страха, но и от боли, уж такие вещи я научился различать хорошо. И выстрелы не похожи на автоматные – скорострельность гораздо выше. Так может звучать авиационный пулемет.

Люди пробегают мимо меня, не пытаясь помочь. Они явно охвачены паникой. Перевожу взгляд на источник их ужаса – в сотне метров от меня на рельсах полыхает пассажирский поезд. Паровоз полностью разворочен взрывом, часть разноцветных вагонов превратилась в обугленные остовы.

Погоди-ка, а почему паровоз? И почему вагоны разноцветные? И что это за рев моторов наверху, как будто по небу проносится банда байкеров на мощных мотоциклах?

Поднимаю голову – надо мной пролетает легкий самолет непривычных очертаний. Едрить! На крыльях и вертикальном киле отчетливо видны кресты. Немецкие… как в фильмах про войну. Ага! Кусочки удивительной головоломки, обрушившейся на меня сразу после возвращения сознания, сходятся – так здесь снимают кино!

Осталось только понять, что я делаю на съемочной площадке. Не вставая с земли, неторопливо осматриваюсь. Ну, торопиться мне вроде как некуда – прямой угрозы жизни со стороны злобных гастарбайтеров не наблюдается. А если вдруг резко вскочу, то ведь могу и кадр испортить. Или как это у них называется? Люди старались, такие спецэффекты подготовили, пиротехники тонну сожгли, макет поезда – прямо как настоящий – сделали, а я им подгажу? Нет, прикинусь трупом. Полежу полчасика – они сцену отснимут, перерыв объявят, вот тогда и примусь за выяснение обстановки. И первый вопрос: как я сюда попал? Откинувшись на спину, с интересом гляжу по сторонам. Гм… а где съемочная группа? Я как-то раз присутствовал на съемочной площадке – снимался в массовке по молодости лет, так там обслуживающего персонала было как бы не больше, чем статистов. А здесь… никого нет! Ни режиссера, ни оператора, ни осветителей и прочих техников. Не скрытыми же камерами они снимают? В этот момент над горящим поездом вновь появился легкий самолетик. Так это, наверное, и есть «Мессершмитт»! – догадался я. Приходилось видеть его в кадрах хроники. Помню, что номер у него «Бэ Эф-109». Наши летчики его «худым» называли. Понятно, из-за чего – фюзеляж узкий. Еще помню, что вроде бы были какие-то модификации, названные собственными именами… Фридрих, Эмиль… еще что-то… Но как их различать – не знаю.

И вот этот самый «Мессершмитт БФ-109» (Фридрих, Эмиль или хер его знает чего!) зашел в хвост состава и пронесся над ним на бреющем, строча из пулеметов. Из горящего макета «мягкого» вагона выскочила статистка в белом платье, угодившая аккурат под одну из очередей. Женщину почти порвало на куски. Вероятно, в нее попало сразу несколько пуль – зрелище жуткое. Словно лопнул наполненный красной краской воздушный шарик. Да, в кино бывает всякое… но что-то кольнуло мое подсознание.

Что? Запах! Мне ли не знать его – вокруг пахло как на самой настоящей войне! Сгоревшая взрывчатка, пороховой дым, кровь – в сумме дают неприятную смесь. Даже если здесь для сугубой достоверности используют вместо краски настоящий медицинский кровезаменитель… Который ничем не отличается от настоящей крови… Как-то оно все… чересчур! И пугающая натуралистичность съемок – при отсутствии съемочной группы.

Самолет пронесся так низко, что я явственно разглядел за стеклом фонаря кабины лицо пилота. Он улыбался! Нет, все-таки это кино – ведь нельзя расстреливать людей и улыбаться. Или можно?

В хвост состава зашел еще один истребитель. В какой-то момент я вдруг увидел в десяти-пятнадцати метрах впереди несущуюся ко мне со страшной скоростью «строчку» дымно-пылевых фонтанчиков. Едва успел подумать, что если сейчас подо мной вдруг рванет пиротехнический заряд, имитирующий попадание в почву тяжелой пули, мало не покажется, и тут же мимо меня что-то вжикнуло, тело окатило горячей волной. Да мать же вашу! Они для пущего эффекта лупят боевыми? Ведь сейчас рядом явно пролетел кусок раскаленного свинца!

Все чувства просто вопят: Игорь! Ты под обстрелом! Укройся! Но сознание устало цепляется за «простое» объяснение невероятного: это всего лишь кино, кино… Кино? Да мне чуть ногу не оторвало! Ногу? В смысле – мою ногу? Потому как то, что я вижу, – это не моя нога! Фиг с ним, что пропали джинсы и летние туфли, замененные на какие-то полотняные брюки и ботинки со шнуровкой. Но ноги, растущие из моей жопы, – не мои! Они худые и длинные! Я быстро подношу к глазам руки. Ах, черт: и руки – не мои! Кисти тоньше, на правом предплечье нет привычного шрама – следа осколочного ранения. Быстро ощупываю себя: и тело – не мое! Худощавое тело подростка, а не грузное тело сорокапятилетнего мужчины!

Нет! Это все – глюки! На самом деле мне проломили башку гастарбайтеры, и я лежу в больнице под капельницей. С этой мыслью сознание милосердно покидает меня, окутав напоследок черным покрывалом.

Глава 2

Во второй раз я очнулся от того, что по лицу ползала муха. И не одна. Отогнав их взмахом «чужой» руки, приподнимаюсь на локте и осторожно оглядываюсь. Судя по положению солнца, прошло всего полчаса. Ну да, точно – вагоны все еще горят. А вокруг них бродят люди. А чего это они такие… сгорбленные? Так они же тела рассматривают! Ищут родных и знакомых. Или просто раненых. Телами усеяна вся насыпь. Доносятся стоны и детский плач. Как-то не очень похоже на перерыв после съемок, не правда ли?

С трудом поднявшись, поковылял к разгромленному поезду. По пути буквально пришлось перешагивать через трупы. Много трупов. Десятки, если не сотни. И они были самыми настоящими, а не бутафорскими. У многих оторваны конечности и головы, разорваны тела, вывернуты наружу кишки. Пахло гарью, кровью, вокруг вились мириады невесть откуда взявшихся мух.

Я уже понял, что нахожусь очень далеко от дачного поселка, но все-таки зачем-то продолжал искать всему происходящему рациональное объяснение. И не находил! Окончательно мои сомнения развеял взгляд женщины, сидевшей возле окровавленного трупика маленькой девочки. Такое горе не сыграешь.

Это не кино! Я непонятным образом очутился в месте, где самолеты, похожие на немецкие, убили несколько сотен человек. В основном – женщин и детей. Мужчины мне на глаза не попадались.

Поправка! Возле развороченного бомбой паровоза лежал человек в военной форме. Вернее, в чем-то, напоминающем военную форму. По цвету вроде хаки, но с непонятным песочным оттенком. И без погон. Обутый не в сапоги, а в ботинки. Поверх ботинок – до самого колена – ногу обвивали матерчатые ленты. Половина головы у солдата отсутствовала, но зато в метре от обрубка лежала… пилотка с красной звездочкой. Я наклонился и подобрал – точь-в-точь, как у наших бойцов… в фильмах про войну! И эти ленты на ногах… Обмотки! Точно, так они и назывались. Я оглянулся по сторонам, уже догадываясь, что увижу. Ага, вот и она! Неподалеку лежала трехлинейка. Доковыляв до оружия, я поднял винтовку и бегло осмотрел. В Югославии мне доводилось держать в руках множество самых разных стволов, вплоть до экзотических. Из многих удалось пострелять, а некоторые даже собрать-разобрать, удовлетворяя любопытство. Так что я прекрасно знал, как должна выглядеть обыкновенная русская винтовка. Это была самая настоящая мосинка. Практически новая – ни одной царапины на стволе и ложе. Машинально открываю затвор – магазин полон патронов, не похожих на холостые – видны остроносые головки пуль. Зачем-то досылаю, направляю ствол вниз, жму на спусковой крючок – грохает выстрел, на который испуганно оборачиваются бродящие вокруг люди. Патроны боевые – в земле образовалась аккуратная дырочка.

Значит, все вокруг действительно настоящее?!!

Что-то мне опять поплохело. Не выпуская винтовки из рук, присаживаюсь на обломок шпалы. Во рту пересохло, но где взять воды? Так вот же – на поясе солдата висит фляга. Отцепляю и, мимолетно подивившись дизайну (фляга оказалась не алюминиевой, а стеклянной!), делаю большой глоток. Твою мать! Это водка! Но это же к лучшему! Делаю еще один глоток. Ну вот – теперь можно трезво обдумать ситуацию.

А получается настоящая херня – я в чужом теле, а вокруг – война. И если второе могло получить хоть какое-то рациональное объяснение (увезли в другую страну на другом континенте), то первое обстоятельство вообще не поддавалось разумному осмыслению. Внимательно смотрю на свои (чужие!) руки. Так они еще и в кровище! Где это меня угораздило? Ах да! Это я глаза протирал – теперь понятно, что за липкая жижа мне смотреть мешала. А откуда кровь? Аккуратно ощупываю голову – чуть выше линии роста волос обнаруживается нечто, напоминающее засохшую рану. Довольно большую – в палец величиной. Похоже, что чиркнуло осколком, – рана хоть и глубокая, но узкая – края закрылись и запеклись. Повезло…

– Мальчик, это ты сейчас стрелял? – спрашивает тихонько подошедшая седая женщина.

Я мальчик? Опаньки! Эх, мне бы зеркальце – на рожу свою новую глянуть! На сколько лет я помолодел?

– Да, – вежливо отвечаю. – Видите ли, мне показалось, что оружие неисправно, вот и пришлось проверить.

– Хорошо! – Взгляд женщины становится равнодушным. – А мне подумалось – ты с ума сошел, раз в землю стреляешь… Ты ходить можешь? Если можешь – помоги собрать и перевязать раненых.

– Конечно! Только передохну немного – а то я хоть и хожу, но с трудом! Видимо, сотрясение мозга.

– Ты разбираешься в медицине? – в равнодушных глазах женщины вспыхивает надежда.

– Нет, к сожалению, с чего вы взяли?

– Ты употребил медицинский термин!

– Сотрясение мозга? Но чтобы понять это, необязательно быть врачом. Однако хоть я и не врач, но повязку наложить смогу.

– Хорошо! – повторяет женщина, и ее глаза вновь становятся равнодушными. Она медленно и тихо уходит, по пути разглядывая все лежавшие вокруг тела. Но живых поблизости нет.

Она уходит, а я продолжаю сидеть. Сделав еще глоток из фляжки, вдруг соображаю: мы разговаривали по-русски. Значит, вокруг как минимум не Южная Америка. Но вроде бы ни в одной русскоговорящей стране сейчас не воюют? Так, может, это не война, а… нападение террористов? Угу, террористы на антикварных самолетах… А им противостоят реконструкторы с трехлинейками.

– Игорь? Глейман? Ты живой?

Это кто меня зовет? Ко мне быстро шагает высокий худощавый парень лет шестнадцати-семнадцати на вид. На нем просторные светлые штаны и рубашка с коротким рукавом. Когда-то белая… На лице – улыбка. Рад меня видеть?

– Откуда ты меня знаешь?

– Игорь, ты чего? – Парень, огорошенный вопросом, неуверенно останавливается в паре шагов. – Ой! Ты ранен? Я посмотрю!

И он бесцеремонно хватает меня за подбородок, задирает голову и начинает осматривать рану. Приходится освободиться от его рук. Возможно, я делаю это излишне резко. Парень снова ойкает и отскакивает.

– Ты чего? Что с тобой? Обиделся, что я в лес убежал, а тебя возле поезда бросил? Прости! Сам не знаю, что со мной случилось, – видел, что ты упал, а остановиться не смог!

И он вдруг зарыдал, закрыв лицо ладонями.

– Эй! – Я осторожно тронул его за локоть. – Я тебя прощаю! Убежал и убежал… Вот только скажи мне: откуда ты меня знаешь?

– Так ты… Так ты меня не помнишь? – всхлипывая, парень заглянул мне в глаза, чтобы убедиться, что я не шучу. – А-а-а, понял… Тебя ведь в голову ранило! И ты, наверное, память потерял, да? Совсем-совсем меня не помнишь? А мы ведь две недели в соседних квартирах прожили!

– Где это мы рядом с тобой жили? В Южном Бутово?

– Где? Нет, не там. В военном городке стрелковой дивизии. Я Миша. Миша Барский. Сын майора Сергея Ивановича Барского, начальника штаба полка.

– А я тогда, по-твоему, кто?

– Ты Игорь Глейман. Сын подполковника Петра Дмитриевича Глеймана, командира полка.

Ептыть! Это я, что, – в теле деда очутился? Осталось выяснить только одно…

– Какое сегодня число?

Миша от неожиданности икнул.

– Двадцать пятое. Двадцать пятое июня.

– На хер подробности! Год! Какой год?!! – рявкнул я.

– Сорок первый! Тысяча девятьсот сорок первый.

Ну, все… Я попал… Ровно шестьдесят пять лет назад (или вперед?) я приехал к деду на дачу. Так что, мать вашу, произошло? Перенос сознания через время и пространство? Мелькнула мысль: хотел молодость вернуть – на! Получи и распишись! На тридцать лет помолодел!

Чтобы помочь мозгу в осознании этого дикого факта, я сделал большой глоток из фляги, которую так и держал в руках. Водка пошла по пищеводу горячей волной и бомбой рванула в пустом желудке. Если учесть, что глоток был не первый… Мне явственно захорошело.

– Эй, ты что делаешь? Водку пьешь? Как ты можешь? Ты ведь комсомолец! – вдруг возмутился Миша.

– Это не водка, это противошоковое средство! – отмахнулся я. – Практически лекарство. На, хлебни. Тебе тоже будет полезно!

Но Барский отскочил, словно я совал ему в лицо горсть собачьих экскрементов. Ну, вольному воля, а мне больше достанется.

Однако пора завязывать с рефлексиями. Я в прошлом, и это факт. Есть, конечно, некоторая вероятность, что все вокруг – красивые цветные глюки, но из-за этой вероятности сидеть на месте и предаваться философским размышлениям о сущности бытия я не буду. Надо действовать! О чем просила та тетка? Найти и перевязать раненых?

Я решительно встал и огляделся, впервые совершенно реально, а не как съемочную площадку, оценив место, где произошел перенос. Фашистские стервятники были опытными и хорошо выбрали место для атаки – состав остановили посреди большого пшеничного поля. Вначале поработали бомбардировщики – вижу несколько воронок от крупнокалиберных, не менее двухсот пятидесяти килограммов, бомб. Они-то и разнесли паровоз и вагоны. И кинули еще десяток «гостинцев», когда народ начал разбегаться. А потом тех, кто уцелел, проштурмовали истребители. Совместно эти гады собрали богатый урожай… Оба откоса насыпи усыпаны телами. Лежали они и дальше – метров на пятьдесят в обе стороны. Хлебные колоски – слабая защита от пуль и осколков. Никаких укрытий, кроме небольшого лесочка, почти рощицы, просматриваемого насквозь, в окрестностях не наблюдалось. От паровоза до него было около пятисот метров. Похоже, что, когда меня «накрыло», дед бежал именно туда. Сейчас из этого леска тянулась редкая цепочка людей. Видимо, тех, кто имел счастье добежать. Основную часть возвращающихся составляли девчонки и мальчишки от десяти до шестнадцати лет, но я заметил среди них несколько девушек постарше. Навскидку, без точного подсчета, здесь погибли или получили ранения не менее четырех сотен человек. И около двухсот остались на ногах.

Какими тварями нужно быть, чтобы расстрелять полтысячи человек? Гражданских. Неужели с бреющего они не увидели, что в поезде нет солдат, а только женщины и дети? Не верю – близоруких в авиацию не берут. Все они видели и действовали совершенно осознанно. Я вспомнил улыбку пилота… Ну, суки… Поймаю – по кусочку буду отрезать, пока мясо на костях не закончится. И это, блядь, не метафора – я именно так и сделаю!

– Ладно, пошли раненых собирать!

Следующие три часа прошли словно в бреду. Да, мне приходилось принимать участие в боевых действиях. Я терял друзей, сам был ранен. И думал, что уже привык к крови. Но здесь… Словно прошлась коса смерти – мы находили тела без голов, с оторванными руками, ногами, вырванными внутренностями. Детские тела… И что страшней всего – некоторые детишки, получив кошмарные ранения, до сих пор живы и мучаются от жуткой боли. Господи, если ты есть, как ты допустил такое?

Постепенно вокруг меня образовался небольшой кружок – два десятка парней и девчонок. Как-то так вышло, что я сумел быстро организовать поиск, сортировку и оказание первичной помощи раненым. Неудивительно – раз уж на стройке мне удавалось добиваться созидательной деятельности от толпы бестолковых, плохо понимающих русский язык таджиков, то распределить обязанности среди жен и детей военных, хоть и пребывающих в шоковом состоянии, оказалось несравненно проще.

Собрав всех раненых и перетащив их поближе к полотну железной дороги, мы устало присели рядом с разбитым паровозом. Всего нашли сто восемьдесят шесть человек, из них больше половины – тяжелые. И около двадцати детей просто обречены – помочь им смогло бы только немедленное прибытие реанимационной бригады из двадцать первого века.

Жутко хотелось пить. Солнце немилосердно жарило с небосвода. Отличная летная погода. Как бы воздушные пираты еще раз не наведались. Для проверки…

– Слушай, Миша, а что мы вообще тут делаем?

– Так это… нас эвакуировали. Семьи комсостава дивизии.

Да, все как рассказывал дед. И если дело и дальше пойдет тем же манером, то до своих нам не добраться… Так и застряну здесь до сорок третьего года.

– Что будем делать? – спросила темноволосая девушка в очках. Она оказалась студенткой-медиком и здорово помогла с перевязками. Звали ее Марина. – Без врачей, без медикаментов, без перевязочного материала половина раненых не доживет до следующего утра!

– Надо идти за помощью! – сообразил я. – Где здесь ближайшая станция?

– Не знаю! – растерянно ответил Барский.

– Но мы ведь что-то проезжали? Город, село, полустанок? Как давно?

– А-а-а… утром! – почесывая затылок, с трудом припомнил Барский. – Мы как раз встали и умылись, а тут паровоз встал на какой-то станции – воды налить. И мы еще там возле платформы яиц, сала и свежего хлеба к завтраку купили.

– Так, уже лучше! Вспоминай дальше! Сколько прошло времени после проезда станции до начала налета?

– Э-э-э… Часа три! – снова прибегнув к «непрямому массажу головного мозга» посредством почесывания в затылке, ответил юноша.

– Так, если даже с минимальной скоростью плелись, то эта станция далеко. Километров тридцать-сорок, не менее. А помощь нужна быстро! Никаких будок на переездах не проезжали? Ну, такие… со шлагбаумом?

– Точно! Было такое! – сразу вспомнил Миша. – И вроде недалеко! Километра три отсюда. Может, четыре или пять.

– Угу… Или шесть… – кивнул я. – А выехали мы когда?

– Так… вчера ближе к вечеру!

А вот это плохо! Это означает, что мы все еще в опасной близости от границы. И достать нас могут не только самолеты, но и танки. Я небольшой знаток истории, но из школьного курса помню – в июне сорок первого немцы прорывались на очень значительные расстояния. Вроде бы Минск захватили через несколько дней после начала войны. А он чуть ли не в сотне километров от границы! Значит, нам надо быстро собирать раненых и сваливать отсюда! Или по крайней мере как-то укрыть всех уцелевших до подхода помощи. Потому что без транспорта далеко не уйти. Далеко ли пронесут на своих плечах эти мальчики и девочки носилки с ранеными? Пусть даже такими же детьми. Да и носилки еще предстояло сделать. Итак, первым делом – эвакуация с этого поля. Надо объяснить уцелевшим, что делать, а самому идти на переезд. Там обязательно должен быть телефон. Ну, начнем…