Kitobni o'qish: «Скромная жертва»

Shrift:

Иллюстрация на переплете И. Варавина

* * *

Скромная жертва

Пролог

Жизнь не неслась перед глазами. Небеса не разверзлись. Духи предков не встали стеной, и живые не держали ее руку в теплых ладонях, чтобы она без страха покинула полюбившийся, но неуютный мир.

После удара ножом ее собственная рука наивно прижалась к горлу, как при спазме в дни длинных каникул, когда экскурсии шли конвейером и приходилось без конца перекрикивать стоявший в залах галереи крик. Лозы винограда в зеленой беседке сплетались, как змеи, над головой, когда она попыталась позвать на помощь. Вместо крика откуда-то снизу, из живота, в гортань попал последний, с привкусом крови, воздух. Пленки голосовых связок заколыхались в гортани тяжело, как разрезанный целлофан в дверном проеме магазина «Продукты» в ее родном селе.

У кого как, а порог ее смерти оказался у припертой обломком кирпича двери из детства. И слова убийцы, который обшаривал ее карманы, кошелек, сумку, тонули в монотонном, неотвратимом жужжании хрящей вентилятора, плывших в горячем воздухе и колыхавших ядовитую ленту от мух, подвешенную к пыльному плафону под потолком.

Насекомые отчаянно или вяло сучили лапками, силясь вырваться из обманчивого медового месива. Ее ноги в ботинках на низком каблуке тряслись в конвульсиях. И смертоносный листок с мухами, а не виноградные лозы, качался над ней, как уже чужой земной шар, населенный миллионами постепенно умирающих тел.

Вот сквозь целлофан она протискивается в нищий торговый зал. Мнется у прилавка с пакетом слипшихся на жаре «Раковых шеек». Тощая. В давно коротком красном платье в горошек. Вечно стыдящаяся себя. Семилетняя.

– Че ты пялишься? Денег все равно только на хлеб у бабки твоей!..

Продавщица – хамка, но бабуля жалеет ее. Непутевую. Полупропащую. Ехидную. Жадную.

Людка люто ненавидит всех, потому что знает, что истлевает в этом магазине, как дощатые полы, рассохшиеся рамы в окнах, покрашенные голубой подъездной краской стены. Кажется, вырвешься поступать в город – и больше ее не встретишь. Людка рухнет с этим домом, как в преисподнюю, в потрескавшуюся степную землю, а тебя ждет яркая, как обложка октябрьского «Советского экрана» с Ольгой Соловей, жизнь.

А ведь нет. Детство в мухах – и смерть в муках.

Попросить, чтобы похоронили у часовни, с бабушкой, некого. До последней воли невольника никому нет дела.

Только бы не похоронили у часовни на краю обрыва, рядом со спившейся продавщицей! Говорят, ей на могилу счеты из заколоченного магазина подбросили. Теперь их лаковые костяшки гниют с ней, как желто-коричневые зубы. И ни тебе оградки, ни памятника, ни цветов.

Покидая беседку, убийца задел бутылку из коричневого стекла с бугельной пробкой. По пятницам туда наливался глинтвейн с лавровым листом и анисом, из домашнего вина, для вечерних посиделок на бревенчатой веранде уютного соседского дома в банный день. Не будет больше его сладковато-пряного вкуса у нее во рту. Не услышать отныне грозного шипения воды, выплеснутой из ковша на горячие угли. Не увидеть, как тлеет, подобно углю в печи, последний ночник на тонущей в ночной черноте веранде, и та кажется кораблем, плывущим под неспешный, полусонный разговор в вечность.

Она из последних сил дотянулась до осколка и сжала его в слабеющей руке. Колокольчик на калитке зазвенел, проводив убийцу. И тот не вздрогнул от содеянного.

«Жизнь в мухах – смерть в муках». Эта мысль оказалась такой горькой, что захотелось умереть поскорее. Надо же. Откровение, что отчаяние может стать исцеляющим, напоследок. Даже боль стихла. Тело умерло, а душа наконец хоть в чем-то совпала с планами судьбы на ее счет. В смерти.

* * *

Запах привезенного Крячко лимонника залил огромный кабинет Орлова, и начальник, поборов кашель, с благодарностью взглянул на полковника:

– Дорогой ты мой человек! Наталье твоей мой пламенный привет, нижайший поклон, пожелания дальнейших творческих успехов!

Но, едва успев откусить отрезанный секретаршей Верочкой пирог, он опять закашлялся, и облегчение в его глазах уступило место прежней мольбе, обращенной к Гурову.

– Лев Иванович, сжальтесь! – Верочка молниеносно обложила начальника кружкой липового чая, вазочкой малинового варенья, банкой меда и упаковкой «Стрепсилса». – Съездите, пожалуйста, вместо Петра Николаевича в Маркс и прочитайте студентам этот несчастный курс!

– В Энгельс, – простонал Орлов, шумно втянув глоток чая. – Маркс тоже в той области, но рядом.

– Да какая разница, – всплеснула руками Верочка, – на чем эти шоколадки специализируются?!

Неизменно одетая как офисная сирена, она всем видом транслировала, что надо соглашаться, когда такая красавица просит. И любой, включая Крячко, Орлова и всю контору, согласился бы, но только не полковник Лев Гуров.

– Я в сыске не педагог, а практик, Верочка, – буркнул он, поймав насмешливый взгляд Крячко, с уверенностью дельфийского оракула говоривший: «Пакуй чемоданы!»

– Да там элита областного сыска, – обрел голос Орлов, – лучшие следователи области! У всех раскрываемость высокая…

Гуров и Крячко закатили глаза. Без того сердитый Орлов нахмурился:

– Раскрываемость не фиктивная! Не какие-то палки нарисованные! У ребят рвение, чуйка, креативный подход. Хотят перенять наш опыт, пообщаться с коллегами, узнать, как формируем команды, каких специалистов привлекаем со стороны. Там еще пара экспертов на курсе, кстати.

Он почти жалостливо посмотрел на подчиненных. Сезонный грипп побеждал его каждый год, и в такие весенние дни Петр Николаевич становился трогательно несчастным, как Карабас Барабас:

– Мы ж не вечные. Опыт передать надо…

Его голос звучал так хрипло, что даже не склонный к сантиментам Гуров сжалился. Но продолжал упорствовать, несмотря на легкий стыд за свое детское упрямство. Осенняя командировка в Саратовскую область принесла ему встречу с маньяком-интеллектуалом и, как всегда бывает при расследовании серийных преступлений, с убитыми горем родными жертв. Теми, о ком почти не говорят в криминальных передачах, о ком сразу после интервью забывают журналисты и не хотят знать зрители.

Годы работы в органах научили его стойко переносить все, кроме детских трупов и родителей, потерявших сыновей и дочерей. Здесь, в Москве, ему было легче, потому что дома его ждала любимая жена Мария. Утонченная и нежная, как Офелия с картины Джона Милле, она могла успокоить его, просто сидя всю ночь напролет в кухне напротив, пока Гуров пил ледяное темное пиво с бутербродами из черного хлеба с тонко нарезанными фермерским сыром и малосольными огурчиками. С ней эти часы, полные глубокой печали и сострадания, оседали в памяти Льва Ивановича мгновениями, из которых складывалась их безмятежная, тихая, непонятная ни коллегам Гурова, ни эксцентричной, взбалмошной театральной богеме, к которой принадлежала Мария, жизнь.

– Господи, там три лекции! Даже вы справитесь! – не сдавалась Верочка, непреклонно пододвигая к покрытому испариной, отчаявшемуся Орлову варенье. – И потом, вы, Лев Иванович, в кои-то веки доброе дело сделаете. Что вам совсем, мягко говоря, – она с похожим на поминальный звоном чайной ложки помешала варенье, – мягко говоря, хоть и зря, не свойственно…

Крячко расхохотался.

– Подумай о карме, Лев! И, – он бросил опасливый взгляд на секретаршу босса, – не буди в Вере тигра.

Та метнула на него гневный взгляд, но, увидев, как Орлов вновь зашелся в кашле, вернулась к прежней цели наступления – Гурову.

– По вам видно, что в отпуске веками не бываете, а тут Волга! Или что там у них в Саратовском крае.

Крячко захохотал.

– Вера, области!

– Да хоть автономном округе! – вспылила та. – Лев Иваныч вон тоже всем грубит!..

– Верочка! – слабо запротестовал Орлов.

– Да у нас что ни день, то звонок, что Лев Иванович кому-нибудь на месте происшествия или на совещании нахамил! У вас же люди, – она повернулась к Гурову, держа приготовленный для Орлова бумажный носовой платок, как знамя, – должны быть, как роботы! Робот-полицейский – ваш идеал!

– А что? – оживился Крячко. – Хороший фильм!

– А уже и фильм сняли? – замерла в недоумении Верочка и, схватив телефон, начала гуглить.

– Она еще тогда не родилась, – тихо пояснил товарищу Гуров.

– Фильм тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года? – прочла Верочка. – Серьезно?!

– Великий же фильм! – не унимался Крячко.

– Вот только за это, – негодовала Верочка, – можно в Саратов ссылать! В деревню, к тетке… Как там у Пушкина?

– Испанский стыд! – пробурчал Крячко.

– По-моему, не в рифму, – нахмурилась Верочка.

– Испанский стыд от того, что «в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов», – пояснил Гуров, – это Грибоедов!

– А, ну ладно! – легко капитулировала Верочка. – Я в любом случае за классику своего поколения. С людьми не общались давно – с повышения квалификации. Не ехать же человеку с ангиной! А то у Петра Николаевича с утра глаза как у кота Шрека…

– И сам я зеленый, как Шрек, – тоскливо положив пастилку от кашля в рот, вздохнул Орлов. Вид его и правда от цветущего был весьма и весьма далек.

– А я, значит, как осел? – ухмыльнулся Гуров. – Ну правда же! Какой из меня лектор, если на курсах повышения квалификации сам сто лет не был?

– И я, – поддержал Крячко. – Могу освоить что-нибудь в Сочи. Или в Крыму…

– Ссылку. Каторгу. Тюрьму? – оживился Орлов.

– Да что все цитируют? – Верочка снова схватилась за телефон.

– Давайте, – Гуров указал на нее глазами, – без классики.

– Давайте без давайте! – взорвался Орлов. – А то прибедняются оба тут! Один – практик, второй – турист!

Верочка посмотрела на начальника с восхищением.

Орлов погрозил кулаком, скрывшись за дымящейся чаем кружкой.

– Так лекарство не подействует! – взмолилась Верочка.

– Ты, Станислав, я гляжу, забыл, как вы с Гуровым ездили на стажировку во вражескую Академию ФБР на базе американских морских пехотинцев в Куантико, штат Вирджиния, будь он неладен! За государственный счет, между прочим! Чтобы научиться мыслить как преступник и серийных убийц ловить.

– Ну… – развел руками Крячко.

– Ну, Остряка саратовского, Лев, это помогло словить?

Гуров кивнул:

– Частично.

– Чего это частично? – съязвил Орлов. – Вон он, целехонький, в «Черном дельфине» сидит.

– Слава богу, – перекрестилась Верочка.

– Вот! – Орлов указал на нее ложкой меда. – Простой народ благодарен! А вы не хотите делиться опытом.

– Народ безмолвствует. От деспотизма руководителя, – укорил Гуров.

– Деспотизма! – Орлов стал, как Карлсон, пить варенье. – Май, Волга, турбаза на пляже!..

– В Энгельсе, – напомнил Гуров.

– И в этом смысл! – Орлов чихнул и многозначительно поднял палец. – Коллеги со всей области съедутся узнать, как ловили маньяка, который убивал девушек из их родных городов: Саратова, Петровска… Им даже лучше узнать про это все из первых рук.

– Из первых рук – это от Остряка, – мрачно заметил Гуров. – И руки эти по локоть в крови…

– Вот ты и отними у мерзавца звездный час! Хватит уже этим нелюдям во всех СМИ звездить!.. А то вся страна про интервью со скопинским маньяком говорит!.. – Орлов блаженно глотнул чай, откусив уголок лимонника. – Счастье! Наталья твоя, Крячко, волшебница! Что хочешь, кроме санатория в Крыму, конечно, в награду проси!

– Тогда отправьте и меня в Энгельс, – примирительно сказал Крячко. – Чему быть, того не миновать.

– Безумству храбрых… – хмыкнул Гуров.

– Слова не мальчика, но мужа! – Верочка бросила укоризненный взгляд в его сторону.

– Я поделюсь с коллегами заграничным опытом, – продолжал Крячко, – а Лев блеснет рассказом про Остряка.

– Чем могу, – кивнул Гуров. С Крячко можно было быть уверенным, что поездка пройдет с оптимизмом и легко.

– Нет проблем! – легко согласился Орлов. Теперь у него была возможность спокойно отлежаться дома. – Сейте разумное, доброе, вечное! Растите смену, которая искоренит всех маньяков.

Он поднял кружку с чаем, как бокал.

– Ничего себе «доброе»! – хмыкнул Гуров.

– Но, увы, вечное. Без работы не останемся, – вздохнул Крячко.

Орлов доел лимонник и, открыв второй из привезенных полковником контейнеров, где лежал восхитительный песочный тарт с нежным сливочно-лимонным муссом, хлопнул в ладоши:

– Разумный подход!

* * *

Выйдя на перроне, Гуров не узнал Саратов. Пожелтевшая листва конца октября, в котором он расследовал дело серийного убийцы Остряка, сменилась зеленью скверов, цветом каштанов и сирени во двориках, помятых розничной торговлей и общепитом купеческих особнячков на улице Московская, по которой машина встретившего их на вокзале следователя по особо важным делам Ильи Юдина приближалась к мосту.

Под его изогнутым каменным хребтом лежала бескрайним голубым шелком Волга с золотыми блестками ромбиков мелких, поднятых легким ветерком волн. И пока Крячко, извернувшись, делал фото для всегда скучавшей по нему в разлуке Натальи, Гуров наблюдал за возбужденно говорившим Юдиным:

– Я к вам еле вырвался! Если честно, вы меня просто спасли!

– Неужто Брадвин продыху не дает?

Начальник Юдина – руководитель отдела по расследованию особо важных дел Следственного управления Виктор Павлович Брадвин – вызывал у Гурова очевидную коллегам иронию и скрытую от них горечь. Дело в том, что в комплекте к карьеризму, тщеславию и чинопочитанию Брадвина шли, к сожалению, редкие качества выдающегося сыщика. Виктор Павлович был очень смелым, опытным, проницательным, умеющим признавать поражение, преданным делу следователем, который изнывал от необходимости лавировать между начальством, спокойствием вверенного ему проклятого Грибоедовым города и истиной. В результате вопреки чутью он с упорством капризного ребенка отстаивал наиболее социально приемлемую версию преступления и назначал злодеем первого попавшегося безобидного бедолагу, у которого находился личный мотив. Страх напугать горожан и не потревожить тех, кто наверху, мучил Брадвина, как орел Прометея, днем и ночью, а кандалами, которые приковывали его к месту пыток, был без конца трезвонивший сотовый телефон.

– Его можно понять! Телефон не смолкает, – вытер пот со лба Юдин. – И орет благим матом в исполнении то губернатора, то мэра, то министра МВД, то всего начальства пониже и их заместителей.

– Из-за чего весь сыр-бор? – насторожился Гуров.

– Видимо, нас встречают? – пошутил, листая получившиеся фото, Крячко.

– При всем уважении – нет, – улыбнулся Юдин. – А вы что, – он заговорил голосом журналистки и ведущей местного канала «Мост-ТВ» Анастасии Корсаровой, – не слышали про всколыхнувшие страну поиски уникального флориста, гламурного цветочного сомелье, топового блогера, инфлюенсера и трендсеттера Флоры Соновой?

– Ни сном ни духом, – признался Гуров. – Но поражены, сколько существует новых слов для старого доброго «ни хрена не делать».

– Ни ухом ни рылом, – присоединился Крячко. – И предполагаем, что корову бы ей. А лучше две. Коза тут бессильна.

– Счастливые вы люди! – Илья остановился на светофоре и сделал музыку тише. – Но в чем-то правы, конечно. Флора Сонова – невестка местных богачей. Жена старшего мажора из повязанного с властью клана владельцев цветочной империи и коллекционеров искусства Колосовых.

– Типичный портрет респектабельных бизнесменов из девяностых, – прокомментировал Гуров.

– Ну да.

Юдин задумался, и Гуров впервые заметил изменения, произошедшие в нем. Те же короткие светло-русые волосы и волевые черты, тонкий профиль, прямой взгляд серых, подобных пепелищу на месте выжженного леса глаз. Но такие потрясения, как ранение и столкновение с подлинным злом, отрицающим все, что принято связывать с человечностью (а пойманный прошлой осенью Остряк, несомненно, был таким), не могли не оставить на этом молодом лице след. В конце концов, когда основные следственные мероприятия были завершены, Гуров уехал, а Юдин остался здесь. И еще не раз побывал на местах преступлений, в квартирах Остряка и его матери, говорил с родственниками жертв.

– Колосовы – ученые-ботаники, селекционеры, кандидаты биологических наук. В девяностые прошли путь от простых сотрудников Ботанического сада СГУ до владельцев одного из крупнейших в стране розария и сети цветочных магазинов «Колос».

«Toyota RAV4» Юдина затормозила у молочно-кремовой лесенки под ажурной крышей, увитой весенними побегами с искорками белых и фисташковых капельных гирлянд. В окне отреставрированного купеческого особнячка, где располагался один из бутиков «Колоса», цвели совершенно немыслимые голубые розы.

– Три с половиной года назад Флора Сонова, тогда едва похоронившая мать студентка колледжа искусств Настя Тришкина, пришла сюда на должность помощника флориста и, конечно, познакомилась с Рэем, то есть Андреем Колосовым.

– И с чего этот баловень судьбы окрестил себя, – Гуров внимательно осмотрел бизнес-леди в лаконичном кремовом пальто и добротно скроенном белом брючном костюме, вышедшую из бутика «Колос» с изящным букетом персиковых гвоздик, – в честь луча солнечного света?

– Английская гимназия – кузница местных мажоров, – лаконично пояснил Юдин.

– Да бог с ним! – Крячко сделал очередное фото. – Пока все выглядит как пристойная история современной Золушки. Нестареющая классика. Держу пари, был роскошный свадебный хэппи-энд.

– В том-то и дело, – пожал плечами Юдин, – что не энд. Андрей Колосов, правда, слыл в городе противным, бедовым и бестолковым. Получил диплом о высшем юридическом образовании, но вспоминал о своих правах, только когда его осмеливались останавливать гаишники. Но после знакомства с будущей женой остепенился.

– Значит, искал подходящую партию, – Гуров оставался невозмутимым, – чтобы скроить более подходящий имидж.

– Брадвин тоже так думает. Но я говорил с сотрудницами бутика. Все как одна говорят, что Андрей Колосов изменился с ней. Помогал ей рассчитаться с долгами, завалил подарками, окружил заботой, – Юдин развел руками. – Я проверял. Колосов действительно остепенился. Перед женитьбой сменил холостяцкий лофт квартиры в центре на добропорядочный дом с интерьерами в стиле кантри на Волге, купил супруге цветочную лавку, нанял крутых маркетологов (тогда она и стала Флорой Соновой) и включился в выращивание на родительских плантациях символов ее бренда – красных маков. Вместе они осуществили ее мечту – открыли приют для брошенных животных «От макушки до хвоста».

– Очередная история Золушки, – подытожил Крячко.

– Карьеру-то делал принц? – гнул свое Гуров.

– Год назад собрался баллотироваться в областную Думу. Недавно очаровал избирателей областным конкурсом детских талантов «Макушка», проведенным перед Восьмым марта во всех школах области. Дети показывали номера и получали составленные корзины цветов от бутика Соновой для своих мам. Призы вручал Колосов. Жена выкладывала его фото с участниками конкурса и их родителями в соцсети. Я беседовал с устроителями конкурса. Все в восторге от отношений Колосова и жены.

Слушая Юдина, Лев Иванович с удовольствием понимал, что в нем больше не было старческой глухоты к чужой боли, сварливого высокомерия и едкой черствости. Илья Юдин, слухи об успехах которого в последние месяцы не раз доходили до Москвы, превратился в человека, способного выяснять обстоятельства, а не допрашивать.

Раньше этот парень не только на подозреваемых, но и на свидетелей смотрел как на подсудимых. В прошлом году Гурову вообще казалось, что Илья категорически профнепригоден. Его феноменальная способность испортить своим человеконенавистничеством любой допрос успешно соперничала даже с причудами человеческой памяти, менявшей местами цифры номеров скрывшихся с места аварии автомобилей, цвета машин и одежды киднепперов, возраст педофилов (детям они всегда казались старше, чем были на самом деле). Гуров хватался за голову, видя, как далек Юдин от коммуникативной стратегии, которой их с Крячко учил когда-то Орлов. «Смотрите на свою работу, – не уставал повторять тот, – как на сбор анамнеза вирусной болезни, поразившей общество. Она умножает насилие. И главным носителем вируса является тот, кто доводит насилие до предела, несет смерть. Убийца. Только он не напуган, не бегает по врачам, не придет за лечением. А изворотлив, как тифозная Мэри, с ликованием приветствует ухудшение своего состояния и ждет рецидива болезни, как праздника. В его сердце живет тайная гордость, что он нулевой пациент. Вам придется восстанавливать его болезнь по рассказам всех имеющих отношение к его злодеяниям людей. Кто-то из них будет рад вам помочь, кто-то будет озабочен сокрытием своих тайн, кто-то останется безучастен. В конечном итоге все они интересуются собой, и только сыщик действительно сосредоточен на убийце. А потому наш брат подобен приковылявшему на пожар последним словоохотливому пенсионеру, который должен вычислить в толпе зевак поджигателя, ведь он единственный смотрит на пламя как на произведение рук своих. Так что интерес сыщика к людям всегда подлинный, но не праздный. Из постороннего, прохожего, не замешанного в их трагедию, следователь постепенно становится свидетелем, ведь когда сведений, добытых в ходе расследования, будет достаточно, она второй раз проигрывается в его голове». Интересно, поймет ли это однажды Юдин? Смогут ли Гуров и Крячко научить этому собственную смену – собравшихся на их лекции молодых коллег?..

– А когда что-то пошло не так? – осторожно спросил Крячко.

– Три дня назад, – отозвался Юдин. – Утром Колосов позвонил в полицию и сообщил о пропаже жены. Мол, ночью у нее случилась истерика от нервного перенапряжения. Флора выступала спонсором грядущей всероссийской акции «Тотальный диктант». Супруги поссорились. Жена восприняла попытки Колосова успокоить ее как агрессию. Выскочила из дома, села в свой «Porsche Cayenne»…

– И след простыл.

Гуров слышал эту историю десятки раз.

– А на камерах что? – подал голос Крячко.

– Ну, действительно, в указанное время из дома выбегает женщина, одетая в джинсы, толстовку с капюшоном и кроссовки, в которых Флора Сонова фотографировалась, когда встречалась с подругой в кофейне «Булочки на улочке» тем вечером. Мужчина бежит за ней, но не успевает догнать. И просто провожает взглядом ее машину.

– И до утра супруг находился дома? – спросил Гуров.

– По крайней мере, на камерах не мелькал, и телефон был в коттедже.

– Ну и в поисках, конечно, участвует впереди планеты всей? – съязвил Гуров.

– Не то слово! – Юдин остановил машину у пляжа, по которому шли люди в оранжевых жилетах добровольческого поисково-спасательного отряда «ЛизаАлерт». – Собрал через соцсети толпу подписчиков жены. Даже детишки из конкурса «Мак и лилия» с мамами по корягам рыщут. Сам в каждой бочке затычка! Лезет везде, руководит поисками. Допек сначала нас, потом добровольцев, потом МЧС. «ЛизаАлерт» стонут от него всем отрядом, наши – всем хором. Эмчеэсники вообще готовы транспортировать Колосова на своих вертолетах в дурку «вот хоть прям щас»!

– Результат-то есть? – спросил Гуров, с сожалением глядя на гревшихся у дороги чаем из термоса волонтеров.

– Да там подвижек никаких. Ребята из МЧС уже рукой махнули. И злятся, что их каждый день поднимают в ружье. Уже и дно реки, и городские подвалы, и гаражный кооператив, и заброшки вдоль дорог обшарили… Она как сквозь землю провалилась… – Машина въехала на мост через Волгу, по которому можно было добраться в Энгельс. – Или в воду канула. Я уже, ей-богу, во все поверить готов!

Крячко показал экран телефона со столбиком видео на Ютубе:

– А безутешный супруг, похоже, не устает давать интервью?

– Угу. Утверждает, что она была в таком стрессе из-за работы, что могла руки на себя наложить.

– А что с ее вещами? Клатч, рюкзак, просто телефон были при ней? – Гуров просматривал в телефоне фото Соновой. На одном из них она распаковывала только подаренный мужем последний айфон.

– Лиля все оставила в кабинете. В доме есть целый зал для работы над блогом. Там и стол для составления букетов, и большие подоконники для сушки цветов, и стол, чтобы делать скрутки из трав для окуривания комнат или ароматические свечи с сухоцветами.

– Однако! – восхитился Крячко. – А парень вник в тему!

– Не то слово! – вздохнул Юдин. – Даже пробовал варенье из розовых лепестков по ее рецепту варить и песочное печенье, вырубленное в деревянных формах в виде чертополоха, с лавандой и розмарином печь.

– Бедняга! – посочувствовал Крячко. – Может, и нам, Лев Иванович, разнообразить лекции лепкой домашней лапши и вышиванием?

– Смотря сколько людей на курсе, – серьезно ответил Гуров.

– Изначально к вам на курсы записалось народу видимо-невидимо, – прервал мысли Гурова голос Юдина. – Все на вас посмотреть хотели. Ну, и про Фомина интересно. Как вы тогда догадались, что он Остряк и что к Анне Игоревне ехать нужно.

Анна Игоревна Миль была университетской коллегой и главной целью маньяка.

– Как она, кстати?

– Восстановилась полностью. Мы со студентами из больницы ее встречали. Снова преподает. Ее, кстати, на одну из лекций к нам пригласили. Про связь modus operandi преступника с языковым мышлением рассказывать будет.

– Значит, встретимся уже как коллеги, – улыбнулся Гуров, – слава богу. Познакомлю тебя, Стас.

– Буду рад. Давно любопытно, – подал голос фотографировавший исторический центр Энгельса Крячко.

– Я вас сейчас в гостиницу отвезу. Там уже ждет организатор курсов и пресс-секретарь наш.

– Местная Ирина Волк? – хмыкнул Гуров, славившийся своим презрением ко всем сотрудникам МВД, не имевшим непосредственного отношения к благородному делу сыска. Исключение составляли лишь эксперты.

– Если бы! – Юдин закатил глаза. – Ирина Владимировна – Анджелина Джоли нашего ведомства. А Степан Матвеевич Штолин не красотка, но настоящий волк. Наш человек и санитар леса. Раньше был матерый следак, а теперь свадебный генерал у нас и организатор обучения сотрудников, которое освещает пресса. Он всех журналюг знает. Много лет вел рубрику криминальных новостей в областной газете. Был женат на главе местного отделения Союза журналистов, которая умерла давно. Историк криминалистики. По четвергам развивает локальный туризм. Водит экскурсии по маршруту «Саратов криминальный» от популярного агентства «Путешествия с Мироновой».

– На все руки от пенсионной скуки, – пробурчал Гуров и, резко повернувшись к водителю, бросил: – Дело Геллы в семидесятых он вел?

– Вампирши из «Мастера и Маргариты»? – вскинул брови Юдин. – Я, признаться, в школе не осилил и потом только фильм смотрел.

– Молодежь! – хмыкнул Гуров. – Стас, хоть ты помнишь?

Он был уверен, что напарник не упустит шанса поразить своей феноменальной памятью еще не знавшего о ней коллегу.

– Как такое забыть? Деревенский старик держал в плену молодую туристку, – не обманул ожиданий друга Крячко. – Редкую умницу. Учась заочно на учителя истории, она работала продавцом свежей выпечки в бойком месте. Проходимость высокая, людей море, перенасыщенность общением за день такая, что хоть в пустыне жить. Вот и пошла в одиночный байдарочный поход по Медведице.

– Я там с родителями в детстве каждое лето отдыхал, – удивился Юдин. – Погода всегда отличная. Ловили с отцом жерехов на жареху, щук – на уху.

– Сониковой повезло меньше. На третий день пути разыгралась непогода, ее лодку с припасами унесло, а измученная Оля выползла на берег, где стояла эта проклятая избушка, подпираемая с другого края чередой топких болот. Он жил там, как леший, собирая такую же пьющую нечисть по выходным. Девушка досталась им как награда за все неудачи никчемных жизней, за тоску, избываемую горьким пьянством и злыми шутками друг над другом. Когда туристка от издевательств обессилела, они перерезали ей горло. Бледная, рыжая, кудрявая, поруганная, Оля тонула в одной из затянутых ряской луж, куда они бросили ее.

– Местные ее нашли и прозвали Геллой? – В голосе Юдина слышалось сожаление.

– Это старика с собутыльниками односельчане вскоре нашли, – проворчал Гуров, зная, что приятель терпеть не может, когда кто-то торопит его рассказ.

– Через неделю, – подтвердил Крячко. – Сначала погибли приятели хозяина избушки, а потом пропал и он сам. Убийства были такими кровавыми, что прибывший на место участковый уверовал: старался вампир.

– Прямо «Сумерки», – заинтригованно выдохнул Юдин.

– Михаил Афанасьевич Булгаков, – укоризненно поправил его Крячко. – Ну, и Николай Васильевич Гоголь. Если вам, мой юный друг, это о чем-то говорит, конечно.

– Гоголя я знаю, – надулся Юдин. – Читал в школе «Вия» и «Ночь перед Рождеством».

– А тут скорее, – подлил масла в огонь Гуров, – «Страшная месть».

– Не спойлери поперек батьки! – зашипел Крячко. – В общем, – он приосанился, – ни участковый, первым осмотревший убитых стариков, ни приехавшая из района следовательская группа не связали смерти грязных пьянчуг с исчезновением городской девушки. Где эти ханыги и где студентка-заочница, штудировавшая Геродота в минуты затишья между продажей эклеров в кулинарии? Пьяная поножовщина, где всем поделом, на болотах и напряженная работа водолазов в верховьях разлившейся реки!

– Логично, – Юдин жалел, что не попал в число коллег, которым предстояло пройти обучение у Крячко. Полковник был блестящим рассказчиком и вызвать интерес к уголовным делам давно минувших дел умел.

Гуров сдержанно улыбнулся. Он знал, какое впечатление байки Крячко производили на молодых коллег.

– В общем, прибывший ввиду массовости смертей в селе из областной столицы Штолин оказался единственным, кто решил, что пропавшая жительница Саратова по воле волн оказалась именно в стариковской гнилой избе. Он упрямо спорил с начальством, по чьему приказу водолазы исследовали дно там, где прибило к берегу лодку девушки. Высчитал самое опасное место, в котором ее могла застать гроза. Предположил, сколько с ее туристическим опытом и навыками гребли она могла продержаться, в какой из множества гнилостных рукавов Волги в итоге могла заплыть. Его не обманули ни капризы разбушевавшейся реки, ни петлистые тропы ее проток, ни безропотная топь хранивших тайну изнасилований и убийств болот, ни словно набравшие в рот воды местные, ни участковый, чьи жалобы наверх только доставляли начинающему следователю хлопот.

– Я готов гуглить конец истории, – признался Юдин.

– Я те погуглю, любопытная Варвара! Я те погуглю! – сварливо погрозил с заднего сиденья кулаком Крячко.

– В общем, – заметив, что машина сворачивает к гостинице, сквозь хохот вмешался Гуров, – Штолин нашел место, где девушка выбралась из воды в грозу, и обнаружил следы ее пребывания в прибранной стариком избе. На глазах у изумленных понятых из района он разобрал лежанку печи, где всегда спал хозяин, так как обнаружил, что один из углов отличается от других. Там оказался схрон, тайник, где Избушечник прятал почерневшую иконку покойной жены (на деревне поговаривали, что и ее со свету свел), походную ложку-вилку, пару банок сгущенки, наручные часы, фонарик Сониковой и охотничий нож, которым ей горло резали. Кинологи определили место, где ее убивали, топили. А потом и шалаш из сосновых веток, где она пряталась, когда из болота с перерезанным горлом выбралась. Полубезумная от шока, вся в тине, рыжая. Родители потом говорили, что у нее цвет глаз изменился. Были серые, стали зеленые.