Kitobni o'qish: «Ценник для генерала»

Shrift:

Глава 1

Владимир Маркович Рыбников спустился по ступеням, придерживаясь за поручни, машинально кивнул проводнице и проговорил обязательную фразу:

– Спасибо вам. До свидания!

Он смотрел и не узнавал ничего вокруг, вдыхал этот воздух с волнением юноши, пришедшего на первое в своей жизни свидание. Пинск! Белорусское Полесье! Как давно и вместе с тем совсем недавно все это было.

Тридцать лет назад, в далеком 1978 году, Володя садился здесь в поезд молодым сержантом, дембелем. Полтора года он прослужил в части, расположенной в нескольких десятках километров от города. Теперь Владимир Маркович – генерал-майор в отставке, а волнуется так, как будто его только что высадили из вагона, пришедшего с Украины, где он полгода отбарабанил в учебном центре связи в Павлограде.

Да, вокзала не узнать. Перроны как игрушечные. Над головой навес из поликарбоната, под ногами цветная тротуарная плитка. Само здание с большими буквами «ПIНСК» похоже больше не на железнодорожный вокзал, какими Рыбников привык их видеть в других городах, а на три дорогих элитных коттеджа, построенных впритык друг к другу.

В здании Рыбников задерживаться не стал, а сразу вышел на просторную и какую-то пустую привокзальную площадь.

– Рыба! – тут же раздался голос справа. – Рыба, здорово!

Рыбников обернулся и увидел двух солидных мужчин, спешащих к нему. Оба в обычных летних куртках, один в джинсах, которые на его грузном теле смотрятся не очень-то элегантно. Первый почти совсем лысый, второй с седой шевелюрой и такими же усами. Рыбникову стало несколько неуютно в своем дорогом костюме и галстуке. Вдобавок он их не узнавал. Эти пятидесятилетние мужчины сильно отличались от худощавых молодых парней в выгоревших полинялых хэбэшках и кирзачах.

– Что, не узнаешь? – Лысый дядька довольно засмеялся. – Изменились мы, конечно. А ты вообще аж генералом стал!

И все! По глазам, по знакомой артикуляции он, конечно же, узнал Муху – Сашку Мухина – и Леху Богомазова – Волжанина.

– Здорово, мужики! – как тогда, тридцать лет назад, сказал Рыбников и по очереди крепко обнял бывших сослуживцев. – Да, постарели мы, деваться некуда. Чего же вы современных фотографий на «Однополчанах» не разместили? Я мог и не узнать вас теперешних.

– Узнал же. – Богомазов прошелся пальцем по седым усам. – Так что?.. Поехали?

– А какой маршрут? Вы с Лехой писали, что тут в школе музей нашей части открыли.

– Да, в прошлом году. Только мы тоже на торжество не попали.

– Может, в гостиницу сначала? – спросил Рыбников, кивая на свой чемодан. – Барахло кинуть, а потом уж по местам, так сказать, боевой славы.

– Не-не-не, Рыба, – решительно запротестовал Леха, щуря серые глаза под белесыми ресницами. – Сюрприз тебе будет, генерал. Хороший стол под яблоньками, банька и душистый самогон.

– Чего-чего? – Рыбников остановился. – Стол под яблоньками?

– Конечно. А скажи-ка, ты Олю Синицкую не забыл? Старую любовь?..

– Неудобно как-то, – пробубнил Рыбников и насупился. – Столько лет прошло. Да и расстались тогда не совсем правильно. Мы с ней немного переписывались потом. Она ждала, а я… Да и писать перестал первым. Получается, что поморочил бабе голову и дал деру.

– Ладно, не мудри лишнего. – Мухин, как и прежде, ухмыльнулся, глядя на сослуживца снизу вверх. – Что было, то прошло. Она так рада нам! Это же молодость! У Ольги дочь сейчас старше ее самой в то время. Тридцать лет прошло!

Рыбников смотрел на своих постаревших однополчан. Чтобы согласиться, ему понадобилась всего минута. Но за это время он вспомнил все: свой узел связи, курилку, клуб. По выходным они смотрели там фильмы, а потом вываливали в темноту белорусской ночи и стреляли друг у друга сигареты. Так сладко было после полутора часов фильма сделать несколько затяжек, прежде чем последует команда построиться.

А еще он почти с нежностью вспомнил ту большую сковороду, которая бережно хранилась в радиомастерской. Грибы росли в Беларуси везде и в большом количестве. Не надо было выбираться за колючую проволоку, достаточно просто походить на задах пять минут. На жареху набирали без особого труда. Потом ребята разводили костерок. Кто-то, чаще всего Муха, бежал на кухню с майонезной банкой за подсолнечным маслом, несколькими картофелинами и хлебом.

Картошка, жаренная с грибами, была удивительно вкусной. Конечно, к концу первого года службы солдаты привыкли и к армейскому рациону, и к количеству пищи. Никто от голода не страдал, но эта сковорода сближала, создавала свой маленький дружеский мирок.

К Лехе Богомазову сразу прилепилась кличка Волжанин. Он был широким в кости, светловолосым, с припухшими губами, как будто потрескавшимися от солнца. Парень всегда добродушно улыбался. Он так и виделся Рыбникову в старых штанах, закатанных до колен, в широкополой соломенной шляпе и с удочкой в руках. Откуда взялась в представлениях шляпа, Рыбников долго не понимал, пока не увидел в каком-то фильме образ рыбака с Волги.

Муха, как все звали Сашку Мухина, был его полной противоположностью. Темные волосы удивительным образом росли у него почти от самых бровей. Этот невысокий парень всегда ходил вразвалочку, пилотку или шапку носил набекрень и слыл великим насмешником. Нет, не ехидным и злым, а добродушным и веселым. Он первым начинал хлопать приятелей по плечам и спине, если они обижались на его шутки, да и сам не дул губы, когда становился мишенью для чужих приколов.

Все было: боевое дежурство, наряды по роте, воскресные соревнования по кроссу на лыжах, футбольные встречи с соседним подразделением – батареей боевого обеспечения, сокращенно ББО.

Были и девушки. Те из них, которые носили форму, с солдатами дружбы не водили. Они общались с офицерами и прапорщиками, которых солдаты в разговорах между собой часто называли «кусками». Но были и вольнонаемные девушки, жительницы соседних сел.

Оля Синицкая работала продавщицей в магазинчике во втором дивизионе. На той площадке, где размещался штаб полка и подразделения управления, своей бани не было. Поэтому солдаты с узла связи и ББО по субботам ходили через лес в баню второго дивизиона. В тамошнем магазинчике Рыбников и познакомился с Олей.

Теперь ему пришлось соглашаться. Отставному генералу было даже немного приятно, что кто-то все за него подумал, что не нужно принимать решений, можно беззаботно окунуться в воспоминания своей молодости.

Они заехали на улицу Черняховского. Там стояла школа, в которой в прошлом году был открыт музей их части.

Потом шумная компания мужиков, которые в разные годы служили в полку, на арендованной «Газели» отправилась в лес. Туда, где до 1989 года размещалась их часть.

Грунтовые дороги заросли кустарником. Сохранились только те из них, которые соединяли соседние села. Они проехали деревянный магазинчик, знакомый всем еще со времен службы и за эти годы внешне ничем не изменившийся. Потом было посещение развалин на месте первого дивизиона. Вслед за этим «Газель» проехала через мосток, за которым Рыбников со сжавшимся сердцем увидел знакомый синий домик.

– Это потом! – заявил Муха, сидевший за спиной Рыбникова. – Сначала по местам боевой славы. Сюда уже несколько лет в день части, двадцать второго сентября, съезжаются сослуживцы.

Дорога, некогда хорошо накатанная, теперь стала узкой. Рыбников помнил ее. Она плавно изгибалась среди высоченных сосен, соединяя два дивизиона, штаб полка, ангары, где хранились боеголовки.

Богомазов вдруг пихнул его локтем в бок и показал пальцем вперед и влево. Да, именно отсюда они каждый день строем выбегали на утреннюю пробежку. Открывались ворота КПП, и топот кирзачей уносился в сторону второго дивизиона. Потом назад. Вслед за этим зарядка напротив входа в казарму.

– От КПП ничего не осталось, – сказал Рыбников, кивнув в сторону фундамента, разрушенного и поросшего травой.

– Крепись, – Мухин усмехнулся. – Тут почти ничего не осталось.

Они вышли из «Газели» и с замиранием сердца зашагали через траву туда, где виднелся холм бункера командного пункта ракетного полка. Там же сидели радисты и сам сержант Рыбников. От казарм узла связи и ББО не осталось почти ничего, только небольшие холмики среди высоких ровных сосен. В эти самые стволы они когда-то, пока не видит старшина, кидали штык-ножи. Слева две стены. Это все, что осталось от домика, в котором располагались финчасть и строевой отдел. Здания штаба тоже нет.

– Вон, гляди-ка! – заорал вдруг Муха и принялся активно махать обеими руками. – Наши! Кузьмин, Носков!

Рыбников нахмурился. В его памяти сразу всплыл этот давний инцидент. Еще одна группа бывших однополчан выбралась из пустых коридоров заброшенного бункера.

Носкова Рыбников узнал сразу. Тот, казалось, нисколько не изменился за эти тридцать лет. Высокий, смуглый, узкогубый. Прямой тонкий нос создавал впечатление, что с лица этого человека никогда не сходит неприязненное выражение. Две группы медленно сближались.

– Здорово, генерал. – Носков прищурился и протянул руку. – На потрахушки приехал? Ностальгия? – Он сказал это вроде бы и нормальным тоном, с обычной иронией, но намек был ясен.

Рыбников сдержался. Ему очень часто приходилось пропускать мимо ушей вот такие вольности, граничащие с откровенным хамством. Это постоянно происходило при встречах с теми людьми, с которыми Рыбников водил знакомство в далекой молодости, когда он еще не был генералом. Теперь многие из них пытались подчеркнуть панибратские отношения, но делали это нелепо.

– А я ведь тогда, по дембелю, хотел тебя на вокзале отловить и хороших звездюлей тебе отвесить, – продолжил Носков с той же насмешкой в глазах.

– Из-за бабы? – Рыбников вскинул брови.

– Из-за того, что ты меня застучал тогда, когда я в самоходе был.

– Ты сам все придумал и поверил в это, – спокойно ответил Рыбников. – Тебе нужно было отомстить мне за нее, вот ты и стал всем говорить, что я тебя застучал. А на хрена мне это было нужно?

– Да ладно, – Носков вдруг неприятно рассмеялся. – Не переживай. Ты же теперь генерал!

Рыбников, едва сдерживая бешенство, дождался, когда Носков отойдет подальше, потом медленно пошел по пустырю, который был когда-то плацем. Он стал вспоминать, как они здесь печатали шаг во время строевых занятий. Рыбников стоял вот тут в составе знаменного взвода, когда шла проверка. На трибуне, вон там, в сторонке, красовался заместитель командующего армией, генерал, сын одного из наших прославленных маршалов. Характер у сына, как рассказывали офицеры, был не менее крут, чем у отца.

Какая-то девушка лет двадцати пяти усердно щелкала фотоаппаратом.

«Эта-то особа что тут делает? – подумал Рыбников. – Дочь чья-нибудь?»

Пятница, вторая половина дня. Для Москвы это однозначная пробка, тянущаяся от самого центра в сторону МКАД. Многие пытаются пораньше выбраться из столицы к своим загородным домам, дачам, коттеджам. И часов с трех основные радиальные магистрали уже запружены автомобилями.

Валентина Геннадьевна Остросельцева была женщиной крупной. Поэтому и машину себе три года назад она выбирала соответствующую. Больше всего ей понравилась представительская «Хендай Соната». Валентина Геннадьевна, еще пребывая в раздумьях, в автосалоне села в нее и сразу бесповоротно влюбилась. Ждать пришлось три месяца. Зато когда покупка наконец-то была оформлена и женщина получила свою машину, ее блаженству не было предела.

Транспорт по Щелковскому шоссе двигался медленно, рывками. Но когда до МКАДа осталась пара километров, машины наконец-то двинулись вперед с нормальной скоростью.

Валентина Геннадьевна вдавила педаль газа. Она с наслаждением чувствовала, как послушен ей мощный мотор. Женщина легким движением руля подправила машину на своей полосе.

Поток автомобилей двигался все быстрее и быстрее. Вот уже стрелка спидометра приблизилась к отметке 80. Последовал плавный поворот, и расстояние между машинами стало увеличиваться. С нарастанием скорости уменьшалась и плотность потока.

Женщина улыбнулась. Ей нравилась скорость, мощная современная машина. Она с удовольствием ощущала свою власть над автомобилем и дорогой.

Справа сбоку вдруг выскочил серый «Форд» и тут же вильнул влево, прямо перед самым бампером машины Остросельцевой. Это маневр был таким неожиданным, столкновение казалось настолько неизбежным, что женщина непроизвольно рванула руль влево. Тормозить в потоке, да еще и на такой скорости было глупостью, тем более что встречные полосы в это время суток практически пустовали.

Огромный черный капот «Бьюика» вырос перед глазами женщины как из-под земли. Остросельцева только в ужасе вытаращила глаза, а потом страшный лобовой удар бросил ее грудью и лицом на подушку безопасности, ремни врезались в тело. Беспомощная, потерявшая управление машина отскочила в сторону и тут же попала под второй страшный удар «Лендровера», не успевшего затормозить.

Попутный поток автомобилей продолжал уноситься вперед, в сторону МКАД. Водители только посматривали на искореженные машины и качали головами. Никто так и не понял, почему черная «Хендай Соната» вдруг выскочила на полосу встречного движения. Обычное дело для Москвы, когда кто-то спешит.

Зато встречные полосы движения оказались перекрыты полностью. Водители выскакивали из остановившихся машин и бежали к месту аварии. Кто-то уже вытаскивал телефон и набирал номер Службы спасения.

Пассажирка «Бьюика» помогала выбраться на асфальт водителю с окровавленным лицом. Из «Лендровера» вышли двое парней, потиравших локти и грудь. Они смотрели на остатки «Хендай Сонаты» и даже не матерились. Результаты столкновения оказались настолько красноречивыми, что осуждать кого-то было уже поздно. Через щель передней двери на асфальт упало несколько ярких капель крови. Потом они стали падать чаще, постепенно превращаясь в тонкую струйку крови.

В зал для заседаний офицеров собрали в срочном порядке. Такое в Министерстве обороны теперь стало нормальным явлением. Кончились ленивые в своей размеренности годы управления бывшего министра. Теперь помимо постоянно действующих совещаний появились еще и срочные. Новый министр в спешном порядке ликвидировал недочеты многолетней деятельности прежнего руководства.

Офицеры дружно встали, когда в зал вошел министр. Уверенная неторопливая походка, чуть наклоненная голова, твердый взгляд. Новый министр обороны никогда не выглядел торопливым, раздраженным. Всегда ровен в обращении с подчиненными. Люди чаще видели его улыбающимся, чем хмурым, но никто не обольщался. За улыбкой, предназначенной, скажем, единственному заместителю-женщине, мог последовать жесткий прессинг в адрес какого-нибудь другого сотрудника при генеральских погонах.

С каждым днем деятельности нового министра на своем посту темп работы центрального аппарата только нарастал. Ситуация, сложившаяся в мире и в стране, требовала серьезных изменений в Вооруженных силах.

– Прошу садиться, – негромко разрешил министр мягким и чуть картавым голосом.

Без всякой паузы последовали вопросы о стадии готовности управлений и департаментов по данным поручениям, срок исполнения которых заканчивался на текущей неделе. Промежуточные проверки тоже стали нормой, и работы у контрольного управления министерства заметно прибавилось.

Дальше последовал вопрос, к которому никто не был готов. Это тоже присуще новому министру. Не проходило ни дня, чтобы он не знакомился с деятельностью того или иного направления, новыми проектами, состоянием дел в отраслях, которые проверялись или жестко контролировались еще в прошлом году. В сферу внимания министра мог попасть каждый генерал, любой департамент, какая угодно воинская часть, дислоцирующаяся на бескрайних просторах страны или за ее пределами. Даже завод, собирающий подводные лодки или аварийные комплекты для летчиков.

– Во время нескольких последних рабочих поездок я обратил внимание на убогие поселки, – заговорил министр. – Это жалкое подобие коттеджей позиционируется как качественное жилье для военных. Более того, нашлись люди, которые попытались объяснить мне, что эти хибары должны стать поощрением за долгую и безупречную службу для старших офицеров, военнослужащих, награжденных высшими орденами государства, пострадавших и получивших инвалидность за время прохождения службы. В эти ветхие домишки мы собираемся селить заслуженных офицеров? Кто мне может пояснить ситуацию?

Поднялся офицер, торопливо перебиравший на столе листы различных справок, подготовленных для неожиданных совещаний.

– В настоящее время в восточной части Европейской России, а также за Уралом и в Приморье у нас строится несколько поселков для военнослужащих, – доложил он. – Если вы спрашиваете о жилье для офицеров, выходящих в отставку, то мы планировали предоставлять его как поощрение за отличную службу. Это несколько поселков в средней полосе России, на Волге и…

– Я спросил, почему такое убожество, – строго напомнил министр. – Офицеры, которые по двадцать и тридцать лет отдали армии, не заслужили лучших условий? Что это за ободранные стеновые панели, что это за проекты? Такую архитектуру я в Туве видел тридцать лет назад, когда там строили поселки нефтяников. А сейчас какой год? Лучших проектов не нашлось? Чье финансирование там использовалось, вы мне сейчас можете пояснить?

– Если речь идет о тех поселках, о которых я говорил, то это бюджетные деньги. Естественно, проводились тендеры на строительство и закупку инженерной составляющей в виде уличных котельных, ГРП, систем водоподготовки и…

– Если вы думаете, что я могу вот так просто бросаться пустыми словами, то сильно ошибаетесь! – снова перебил его министр. – Я на местах задавал вопросы и ни о каком бюджетном строительстве ничего не услышал. Или вы не владеете информацией, или мне там откровенно врали. Вас не виню, потому что вы к этой теме не могли быть готовы. Но прошу контрольное управление, контрольно-финансовую инспекцию разобраться в этом вопросе. Необходимо также со всей тщательностью проверить деятельность фондов различного вида, созданных при нашем министерстве. Всех, которые так или иначе привлекаются к обеспечению армии. В частности, меня интересуют… – Министр стал по памяти называть фонды, переводя тяжелый взгляд с одного своего помощника на другого.

Наверное, таким образом он хотел показать, что вопрос очень важен. При новом министре весь аппарат уже привык к тому, что второстепенных проблем не бывает, но, когда он смотрел вот так, означало, что в этом деле все будет вывернуто наизнанку, выпотрошено до крохи, до самой полной ясности. В некоторых кабинетах такой взгляд называли не иначе как «команда фас».

Конец сентября в Сочи – это особое время года. Изнуряющая жара спала, теперь в воздухе ощущалось ароматное тепло субтропиков, мягкий запах моря. Да и в поведении курортников тоже много поменялось. Исчезла суета, гости из северных широт, обгоревшие на пляжах, по вечерам не лезли в кафе через головы других людей, чтобы насладиться кавказскими винами и немецким пивом.

Теперь на набережных стало куда спокойнее. Народ степенно прогуливался, явно наслаждался погодой и природой. Бархатный сезон всегда был предназначен не для молодежи, а для людей в возрасте, степенных, не одолеваемых страстями, а вкушающих долгожданный отдых, вполне заслуженный или просто купленный за большие деньги. Ни для кого не секрет, что отдохнуть в Сочи уже давно стало заметно дороже, чем в Турции или Египте.

Ведомственный санаторий «Искра», в который Гуров получил-таки семейную путевку в сентябре, ему очень нравился. Здесь было все, включая сочетание природных факторов, влияющих на отдых. Максимум комфортабельности позволял отрешиться от внешнего мира, просто отоспаться, отлежаться в номере с книжкой или бездумно глядя в телевизор.

Санаторий расположился в довольно популярном Хостинском районе Сочи, совсем неподалеку от знаменитой Мацестинской долины. Он был окружен красивым парком. До побережья, правда, от санатория целых пять сотен метров. Но если тебе хочется гулять и дышать, ты наслаждаешься отдыхом в мягком климате, а не норовишь еще до рассвета бежать на пляж и валиться на лежак, то это как раз и очень хорошо.

Удобным было и расположение санатория неподалеку от морского вокзала. Но самое главное – целебное воздействие природных факторов. Это месторождение минеральных сероводородно-гидросульфидных вод, носящих название старомацестинских, морской воздух в сочетании с горным, благоприятный климат с субтропической влажностью. Одним словом, для Машиных нервов лучшего места и не придумать.

Лев Гуров и Мария Строева возвращались с прогулки. Они томно вздыхали и дружно закатывали глаза. Ведь наслаждаться таким вот покоем им оставалось всего два дня. Потом самолет, Москва, суета и напряженный ритм работы. У нее в театре, у него – в Главном управлении уголовного розыска. Вот и сейчас Лев Иванович пропустил супругу вперед, на территорию санатория, а сам чуть задержался, чтобы бросить взгляд на парк.

– Ладно уж, пойдем, – улыбнулась Маша. – Перед смертью не надышишься, перед концом отпуска не наотдыхаешься. Давай мы с тобой устроим сегодня вечером нечто необычное.

Они двинулись по территории санатория к своему корпусу, продолжая фантазировать.

– Романтический ужин с хорошим вином и изысканными блюдами в этих стенах не прокатит, – напомнил Лев Иванович жене. – Максимум, который здесь позволен, – это полночное бдение под луной и вздохи.

– А если мы украдкой? – Мария оглянулась по сторонам с видом заговорщицы.

– Тайная вечеря? – с сомнением спросил Гуров, а потом посмотрел вправо.

Там на лавочке сидели две темноволосые женщины с явными кавказскими чертами. С приближением Льва Ивановича и его дражайшей половины их беседа явно оживилась.

– Эх… – Мария махнула рукой, но закончить мысль не успела.

– Машенька, дорогая! – одна женщина резво вскочила с лавки. – Вот где я не ожидала тебя увидеть! Ты в отпуске? Кто этот импозантный мужчина с благородной сединой на висках? Неужели муж?

– Лианочка! – Мария раскрыла объятия и приняла в них незнакомку. – Сколько же мы с тобой не виделись? Ты все хорошеешь и хорошеешь.

Гуров, не снимая улыбки с лица, с сомнением посмотрел на женщину. Седина в жестких волосах, небольшие черные усики по уголкам верхней губы – все это никак нельзя было описать словом «хорошеешь». Однако он послушно согнул спину и галантно приложился к ручке, протянутой ему.

– Лев Иванович. – Полковник боднул воздух головой, едва удержавшись от того, чтобы не повалять дурака и не щелкнуть каблуками.

Женщина оказалась актрисой Ереванского театра музыкальной комедии. Лиана Саркисянц приехала к своей родственнице, отдыхавшей в санатории. Та сегодня уезжала домой, в Краснодар. Лиана с Марией договорились о совместном проведении вечера.

– Вот видишь, – с довольным видом заметила Маша, когда они вошли в прохладный холл своего корпуса. – Проблема решена на высшем уровне. В смысле, на небесах. Лианка удивительная женщина, к тому же экстрасенс. А как она поет!

– Она нам петь будет? – насторожился Гуров.

– Если ты попросишь, то, думаю, не откажет.

Гуров хмыкнул, но от комментариев воздержался. Он немного не так представлял себе пару последних вечеров в санатории. Хотя почему бы и не в обществе армянской актрисы? Представители этой профессии тем и хороши, что национальность у них одна – театральная. Они могут быть смуглыми, светлыми, с голубыми или черными глазами, брюнетами или блондинами, но театр налагает на них неизгладимые черты, оставляет настолько четкий след, что ты перестаешь замечать и акцент, и цвет кожи. Только страсть, непостижимая эмоциональность.

«Эх, мне так хотелось побыть вдвоем с Машей. Старею, что ли? – Лев Иванович глянул в большое зеркало, висевшее на стене лифта. – Нет, вроде не заметно. Так что же меня гнетет?» Тут они с Машей вышли из лифта и двинулись по коридору в сторону своего номера. «Еще два дня, – подумал Гуров. – Потом я вот так же пойду по коридору своего управления. Коллеги будут насмешливо здороваться, в шутку попрекать южным загаром и свежим цветом лица. Мне снова придется окунуться в текучку с трупами, хищениями, разбоями, коррупцией в подведомственных подразделениях. Наверное, это просто предчувствие. Может, меня никто не дергает лишь потому, что все знают – через два дня я сам явлюсь? Вдруг там у нас какой-то аврал? Полковник, ты, наверное, просто соскучился по своей работе».

Лиана пришла в восемь часов вечера и привела с собой молодого армянина с гитарой. Пареньку, назвавшемуся Артуром, было всего восемнадцать лет, и он оказался сыном актрисы. Гуров понял, что напряжение спадает. Получились чуть ли не семейные посиделки. Маша с Лианой пели под аккомпанемент гитары. Артур вполне профессионально выдавал сольные партии. Льву Ивановичу оставалось лишь отпускать комплименты и делать приятное выражение лица.

В принципе, вечер удался, потому что Лиана и Артур оказались людьми удобными и комфортными. Не было в них ни навязчивости, ни отстраненности из-за каких-то условностей.

Гуров думал о том, как красива бывает любая женщина, когда ей комфортно. А вот он этого не ощущал. Какой-то непоседливый червячок все чаще и чаще заставлял его думать о работе.

«Наверное, такая у меня натура. Не могу долго отдыхать, оставаться без своего дела», – подумал полковник.