Kitobni o'qish: «Черный список»

Не только Каменская

Сейчас уже трудно в это поверить, но были времена, когда женщина, ведущая расследование, вызывала у издателей (а возможно и у читателей) аллергию. Считалось, что герой-сыщик непременно должен быть мужчиной, – высоким – под метр девяносто, мускулистым – почти как Сталлоне, и вдобавок очень интеллектуальным, как… ну, скажем, Дэвид Духовны. А Александра Маринина в те времена еще не была русской Агатой Кристи, и ей приходилось подлаживаться под чужие требования. В результате увидел свет роман «Черный список», в котором действовал Владислав Стасов – высокий, мускулистый и интеллектуальный, как раз именно такой, какой нравился издателям. Но Маринина не была бы Марининой, если бы не проявила своеволие и не дала в пару Стасову детектива-женщину, вдребезги разбивающую все издательские «стандарты». Потому что ни лицом, ни (тем более) фигурой она отнюдь не походила на голливудскую красотку, но совсем не уступала главному герою романа силой интеллекта.

Татьяна Томилина, на первый взгляд, полная противоположность любимой героине А.Марининой – Насте Каменской. Каменская – худощавая блондинка, которая равно может быть и красавицей и дурнушкой; этакая царевна-лягушка, сбрасывающая безобразную лягушачью кожу и преображающаяся в царевну исключительно по собственному желанию. Татьяна Томилина же, казалось бы, прикладывает массу усилий, чтобы выглядеть царевной, и отнюдь не всегда это у нее получается (начав читать «Черный список», вы ни за что не угадаете, какой из двух появившихся на первых же страницах девушек суждено стать героиней). Но на самом деле Томилина и Каменская – не единство и борьба противоположностей, а скорее две ипостаси единой героини, несущие те или иные ее черты. И обе они в какой-то степени – Александра Маринина.

Однако «Черный список» замечателен и примечателен не только тем, что в нем нет Анастасии Каменской и что следствие ведет мужчина. Здесь Маринина впервые вводит читателя в мишурно-блестящий мир кино. Светская жизнь кинофестиваля, кинокумиры, известные режиссеры, богатые продюсеры, – словом, море, пальмы, Сочи. И на этом кинематографически-бутафорском фоне – серия загадочных убийств, грозящих превратиться в «громкие», но так и не раскрытые дела. Если бы… Если бы, на беду злодеев, в этот момент в южном городке не оказались случайно Владислав Стасов и Татьяна Томилина.

Мир кино – место действия и другого детектива, «Посмертный образ». Собственно, эти романы можно рассматривать как своеобразную дилогию: то, что осталось «за кадром» в «Черном списке», проявляется в «Посмертном образе». Нам показали изнанку кинофестиваля, показательного и пышного кинопраздника, а теперь нас приглашают заглянуть за кулисы крупной столичной киностудии, где и проистекает будничная жизнь современных «властителей дум».

Подчиненным Гордеева-Колобка – Насте Каменской, Юре Короткову, Коле Селуянову и другим предстоит нелегкая работа. Убита молодая талантливая актриса, секс-символ и стремительно восходящая звезда, и им надо шаг за шагом проследить всю жизнь несчастной Алины Вазнис, чтобы разобраться с мотивами ее убийства. А заодно исследовать и жизнь ее киноокружения: режиссера, продюсера, других актрис… Разгадка преступления, как всегда у Марининой, совершенно неожиданна и находится отнюдь не там, где все искали.

В этом одна из примет творчества А. Марининой. Детективный сюжет для нее не самоцель, гораздо интереснее будничная жизнь, будь то мир кино или мир крупного книгоиздательства («Стилист»). Именно здесь, в «черных буднях», как говаривали когда-то, «есть место подвигу». Здесь испытывается человеческий характер, здесь кроются причины всех его поступков, как героических, так и преступных.

Кстати, в «Посмертном образе» Насте активно помогает вести следствие все тот же красавец Владислав Стасов… Впрочем, рассказывать содержание детектива – оказывать читателю медвежью услугу. Скажу только, что книги Марининой, в отличие от многих прочих детективов, написанных дамами и в основном для дам, нельзя определять по «половому признаку». У Александры Марининой детективы для всех – и для мужчин, и для женщин. Мужчина будет следить за развитием сюжета, так до конца и не понимая, кто же убийца, а женщина, помимо захватывающей интриги, найдет у Марининой еще множество увлекательных и бодрящих мелочей, помогающих в непростой женской жизни. Множество практических жизненных наблюдений, ненавязчивых советов, как, например, справляться с личными и прочими трудностями. И в «Черном списке», и в «Посмертном образе» одна из таких мелочей – и немаловажная – вполне аргументированное утверждение, что любят всяких женщин: и красивых, и некрасивых, и умных, и закомплексованных. А женщин «больших размеров», вопреки навязываемому нам рекламному стандарту, тоже любят, и любят не только бросовые мужички, но и статные красавцы. Потому что не в размерах дело…

Наталья ТАТЬЯНИНА

Глава 1

Я – счастливчик. Наверное, это оттого, что на самом деле нас двое: я и мой ангел-хранитель. Славный такой парнишка, с крылышками за спиной и стеклянным барабаном в руках. В этот барабан насыпаны свернутые в трубочки бумажки, на которых написано «повезет» или «не повезет». И ни он, ни я не знаем, сколько в барабане счастливых и несчастливых билетиков. Просто он каждый раз открывает заслонку, засовывает туда свой пухлый пальчик и одну бумажку выковыривает. А я каждый раз думаю: а вдруг все удачные билетики уже кончились и теперь начнется сплошная невезуха? И раз от разу этот страх все сильнее, потому что «везучие» бумажки до сих пор попадались чаще и, по идее, они уже давно должны были кончиться. Так что начало полосы невезенья я ожидаю каждый день, а до сих пор, видит бог, мне жаловаться было не на что. Даже после того, как я развелся с Ритой и начал себе позволять крутить романы с двумя-тремя дамами одновременно, ни разу они не столкнулись на моем пороге, хотя, надо признать, «люфт» между их визитами порой бывал минимальным, минут в пять. Но все-таки был. Как говорится, беда уже дышала в затылок, но в последний момент отступала.

И в этой поездке мне тоже везло с самого начала. И самолет вылетел вовремя, и место в салоне досталось в задних рядах, где разрешалось курить, и сосед всю дорогу проспал и не приставал с глупыми дорожными разговорами. И Лиля не капризничала, что, вообще-то, дело обычное и к везению причисляться не может, ибо Лиля – ребенок самостоятельный и очень спокойный. Когда она родилась, мы с Риткой были молодые и резвые, нам хотелось не только сделать карьеру, но и сбегать в гости или на какую-нибудь тусовку, а бабушек, с которыми можно оставить Лилю, у нас не было. То есть чисто теоретически бабушки, конечно, были, но они тоже были еще относительно молодыми и достаточно резвыми для своих лет, и им тоже интереснее было работать и общаться, нежели сидеть взаперти и развлекать дитятю. Поэтому в три года наша дочь уже умела читать, а в пять мы спокойно оставляли ее дома в компании Элли, Тотошек, Железных Дровосеков и Трусливых Львов. Нужно было только уложить ее в постель, дать книжки, поставить рядом большую тарелку с фруктами и графин с компотом. Может, если бы мы больше бывали дома, Лиля стала бы обычным капризным ребенком, но характер ее сформировался именно под влиянием нашего с Риткой постоянного отсутствия. Как там было у Корнея Чуковского? «Я не тебе плачу, а тете Симе». Кому ей было капризничать, если все равно никто не слышит? Но во всем этом наряду с множеством маленьких плюсиков был один огромный минус: Лиля привыкла быть скрытной. Не потому, что ей было что скрывать, а просто потому, что она не привыкла ни с кем делиться. И плоды этой скрытности, взращенной нашими с Ритой неумелыми легкомысленными руками, мне еще предстояло вкусить в полной мере.

Сейчас Лиле было уже восемь, и она, пользуясь полной бесконтрольностью, перечитала всего имеющегося дома Мопассана и настырно подбиралась к Бальзаку. Получив таким образом весьма полное представление о взаимоотношениях полов, она выработала собственную версию развода родителей, в соответствии с которой факт нашего с Ритой раздельного проживания означал именно раздельное проживание и ничего больше. Конечно, отношения у нас остались нормальные, и ни о каких проявлениях враждебности и речь не шла. Ну удобно людям жить врозь, что тут такого? Тем более что, учитывая характер деятельности моей бывшей супруги, видела нас девочка одинаково часто: по два часа в неделю.

Рита всю жизнь работала в кино. Нет, она не актриса, Боже упаси, она кинокритик, причем с таким злым и язвительным языком, что врагов у нее больше, чем вообще знакомых. Как ни странно, ее этот факт совершенно не огорчал, напротив, она сшила из него элегантный наряд, в котором щеголяла направо и налево. Когда кто-то выказывал ей симпатию или дружеское расположение, она томно говорила:

– Вы такой оригинал, голубчик. Меня обычно не любят. У меня столько врагов!

Впрочем, с чувством юмора у моей благоверной всегда было все в порядке.

Два дня назад она укатила в курортный город готовить очередной кинофестиваль. Следуя ее грандиозному замыслу, я должен был привезти туда Лилю и поселиться с ней в частном секторе, а Рита будет систематически нас навещать, контролировать и приносить фрукты. Мне эта затея не казалась удачной, я вполне мог бы провести отпуск с дочерью без Риткиного назойливого надзора, но она была непреклонна.

– Ребенку будет приятно побыть на юге с обоими родителями, – говорила она, и мне, честно признаться, нечего было ей возразить.

Я снял комнату у милейших супругов-пенсионеров и целые дни проводил с Лилей на пляже. Удивительно, но приближение Риты девочка чувствовала еще тогда, когда ее не было видно, а уж на зрение я никогда не жаловался.

– Сейчас мама придет, – задумчиво тянула она, не обращая внимания на мои скептические ухмылки.

И действительно, минут через пять на пляже показывалась Рита в своей неизменной юбке «лохмутиками». Знаете, модная такая юбка, на которой разрезов больше, чем самой ткани. Слово «лохмутики» придумала Лиля, и я в который уже раз подивился тому, как хорошо она чувствует русский язык. Нет, что ни говори, а ребенок у меня совершенно замечательный.

Ритка шла через забитый голыми телами пляж, сверкая своими изумительными ногами в «лохмутных» разрезах, и казалась еще более обнаженной, чем одетые в купальники загорающие дамы. Лежащие на песке мужики таращились на ее обалденные ноги, не обращая внимания на лицо, на котором все прожитые годы были в наличии: все тридцать два, до копейки. Она не выглядела ни на день моложе, но ее, судя по всему, это совершенно не заботило, потому что на ее потрясные ноги и вообще на ее фигуру «покупались» все мужчины, независимо от возраста.

Она подходила к нам, облизывала Лилю с ног до головы, небрежно чмокала меня в щеку и начинала выкладывать из огромной белой сумки полиэтиленовые пакеты с абрикосами, персиками, сливами и виноградом.

– А колбаски? – робко спрашивала Лиля, которая, наевшись фруктов в те долгие вечера, когда мы с Риткой бросали ее дома одну, теперь смотреть не могла ни на них, ни вообще на сладкое.

Рита в ответ разражалась длинной нравоучительной тирадой о пользе даров юга и необходимости витаминов для юного растущего организма. Лиля делала вид, что слушает, покорно вздыхала и исподтишка поглядывала на меня, а я, в свою очередь, тоже делал вид, что согласно киваю в такт вдохновенным словесным пассажам моей экс-супруги, и одновременно подмигивал дочери, что означало твердое обещание купить ей вечером вожделенной сырокопченой колбаски.

Почему-то Рита никогда не брала с собой купальник, когда приходила к нам на пляж. Наверное, она предпочитала плавать в бассейне, где на бортике сервируют шампанское и легкую закуску: устроители фестиваля на антураж в этом году не поскупились. Она опускалась на наше большое пляжное полотенце, при этом «лохмутики» вообще исчезали неведомо куда и ноги ее представали перед желающими «посмотреть на красивое» во всем длинно-округлом великолепии, увенчанном тщательным педикюром, и начинала торопливо жаловаться на козни конкурсантов, духоту в номере и вообще полную неорганизованность. Сценка «Я делюсь с папой своими проблемами» была рассчитана ровно на четырнадцать минут, после чего Маргарита Мезенцева, по бывшему мужу Стасова, повторяла ритуал облизывания дочери, махала нам рукой и царственно удалялась. Навещала нас она дважды в день, утром и вечером, перед тем, как мы уходили с пляжа.

Сегодня утром все начиналось как обычно. Лиля задумчиво посмотрела на болтавшийся в волнах буек и сказала:

– Сейчас мама придет.

Но на этом сходство эпизода со всеми предыдущими закончилось. Рита появилась гораздо быстрее, чем я ожидал после традиционной реплики восьмилетнего ребенка, из чего можно было сделать вывод, что она почти бежала. Вид у нее был, прямо скажем, не самый лучший, и, глядя, как она пробирается к нам между плотно лежащими телами, я начал было сомневаться, правильно ли я помню год ее рождения. Вчера ей было тридцать два, а сегодня уже под сорок.

Облизывание было пропущено, фруктовое изобилие из белой сумки почему-то не появилось. Рита с размаху плюхнулась на полотенце и подняла на меня измученное лицо.

– Ой, Владик, какой кошмар… Ольгу убили.

Я оторопел настолько, что даже не понял, о какой Ольге идет речь.

– Ольгу?

– Ну да. Олю Доренко.

– Как убили? – глупо спросил я.

– Зарезали ножом.

– Кто?

Этот вопрос мог бы, пожалуй, достойно конкурировать с предыдущим. Он не был ни умным, ни оригинальным.

– А я знаю? Меня всю ночь в милиции продержали.

– Почему? Ты-то при чем?

– Ой, Владик, ну все же знали, что у тебя с ней был роман, вот и подумали, что это я ее… Из ревности.

– Да какой роман? Что ты несешь? – разозлился я, но тут же вспомнил, что рядом с нами сидит Лиля, при которой надо делать хорошую мину и по возможности следить за речью.

– Ты же знаешь, что с Ольгой у меня никогда ничего не было, – продолжал я уже спокойнее. – Тебе же сто раз объясняли.

– Ну да, конечно, поэтому я и сказала в милиции, что это скорее всего Гарик. – Что – Гарик?

– Убил ее.

– О Господи! Этого только не хватало!

– А что? Он ее любовник, ты сам мне говорил.

Это была классическая ситуация, когда человек попадает в сети собственной лжи. У меня никогда не было ни романа, ни даже легкого флирта с Олей Доренко. Но и известный кинорежиссер Игорь Литвак никогда не был ее любовником. Это была ложь, которую мы с Олей сочинили специально для Риты, когда ее беспочвенная ревность стала переходить всякие разумные границы.

Ольга и Рита были давними подругами, и вполне естественно, что мы постоянно встречались в компаниях и ходили друг к другу в гости. Ольга нравилась мне гораздо больше всех прочих Риткиных подруг, она была очень славной и неглупой женщиной, по-настоящему талантливой актрисой, но с личной жизнью у нее катастрофически не складывалось. Есть такие женщины, которых мужчины всегда бросают. Чем это вызвано, какими их особенностями, никто сказать не может. И умницы, и красавицы (а Оля Доренко была красивой), и прекрасные хозяйки, а мужикам все чего-то в них не хватает. Может быть, изюминки? Чего уж там Рите показалось, я не знаю, но только в один прекрасный день она начала нервничать и весьма прозрачно намекать мне на мои слишком теплые отношения с Олей. Я бы стерпел, но беда в том, что она начала доставать и Ольгу. Язычок у моей благоверной, как я уже говорил, был достаточно острым, чтобы подруга сначала стала недоумевать, а потом и всерьез обижаться. Дальше – больше. Ритка с лицом оскорбленной мадонны стала рассказывать всем кому не лень, что ее муж заигрывает с восходящей звездой экрана Доренко. Идея ревности превратилась в навязчивую, Ритка потеряла покой и даже несколько раз пыталась выследить меня. Один раз она сделала это крайне неудачно. Мы тогда разрабатывали группу, работавшую в подпольной лаборатории по изготовлению наркотиков, и Ритка своим появлением сорвала хитро задуманную операцию. Огромные усилия пошли псу под хвост, я схлопотал крупные неприятности на работе и понял, что против ее болезни нужно придумывать радикальное лекарство. И тогда мы с Олей, посоветовавшись, решили выдать Рите историю про тайный роман с Игорем Литваком. Это был как раз тот случай, когда самая невероятная ложь легко сходит за правду.

Дело в том, что Игорь Литвак был белой вороной в кинематографических кругах. Он славился тем, что был предан своей семье, обожал четырех детей и толстую некрасивую жену и ни разу за двадцать лет работы в кино не был замечен ни в каких даже подобиях флирта. Именно этим мы и объяснили тот факт, что о романе Ольги и Гарика никто не знал: это хранилось в строжайшей тайне, ибо жена Литвака была родом из Тбилиси, воспитана в жестких правилах и при малейших слухах немедленно забрала бы детей и уехала в Грузию, где имела многочисленную родню. Разлука с детьми была бы для него трагедией, поэтому первый (после жены, разумеется) свой роман Игорь охранял от посторонних глаз как зеницу ока.

– Почему Оля мне ничего не рассказывала? – недоумевала Рита.

– Потому что она вообще никому об этом не говорит. Никому, понимаешь? Ни единой живой душе. Гарик ее просил, – убежденно врал я.

– Но тебе-то сказала, – упиралась жена.

– Она и мне не говорила. Я узнал случайно. В ее доме было совершено преступление, участковый пошел с поквартирным обходом искать свидетелей, а Игорь в это время был у Ольги. Так и выплыло.

Рита с пониманием отнеслась к нашей душераздирающей истории, сразу же успокоилась и, к ее чести надо признать, никому не проболталась. И вот теперь наша милая шутка грозила обернуться для ничего не подозревающего Игоря Литвака огромными неприятностями.

– А Гарик здесь, на фестивале? – осторожно спросил я.

– Конечно. Он председатель жюри. А Ольгу представили в номинации на лучшую женскую роль. Я не сомневалась, что она получит приз.

– Она прекрасная актриса, – поддакнул я, лихорадочно соображая, что делать.

– Да при чем тут прекрасная актриса, – отмахнулась Рита. – Гарик же председатель жюри, неужели он бы ей приз не выбил.

Нет, Маргариту уже ничто не исправит. Даже об убитой подруге она не может не сказать колкость. Иногда, когда я смотрю на Риту и вижу ее необыкновенные ноги, я раздумываю о том, не ошибся ли я, разведясь с ней. Но в такие минуты, как сейчас, я понимаю, что не ошибся. Ритка с ее вечной злостью и нервозностью была мне противопоказана, как маринованный перец больному язвой желудка.

В течение следующих пятнадцати минут я узнал, что Оля вчера присутствовала на пресс-конференции, которую устроили после просмотра того фильма, где она сыграла главную роль. Потом имела место обычная коллективная пьянка в ресторане гостиницы, когда уследить друг за другом совершенно невозможно, все ходят и бродят куда глаз глянет, поднимаются в свои и чужие номера, возвращаются, купаются в бассейне с подсветкой и шампанским и занимаются торопливой, но от этого не менее страстной любовью под окружающими гостиницу пышными тропическими кустами. Ольга жила в номере вместе с актрисой Люсей Довжук. И вот, когда Люся около трех часов ночи вернулась в номер, она увидела лежавшую на полу в луже крови Ольгу.

Прибежали мальчики из службы безопасности, вызвали милицию, а кто-то возьми и скажи (с пьяных глаз чего не ляпнешь), что Маргарита Мезенцева давно уже ревновала своего мужа, хоть и бывшего, к Ольге Доренко, а муж-то этот примчался сюда, на фестиваль, хотя раньше никогда ничего подобного за ним не замечалось. Не иначе как ради Ольгиных прекрасных глаз. Пока были женаты, ни на один фестиваль вслед за женой не приезжал, а после развода – нате вам, пожалуйста, прикатил. И как только Риточка это терпела!

Местные милиционеры вполне разумно решили, что Риточка терпела это с трудом. То есть с таким огромным трудом, что в один прекрасный момент не выдержала и убила проклятую разлучницу. Риточку тут же попросили «пройти» и стали дотошно выяснять, была ли у нее возможность зарезать подругу. К сожалению, выяснить ничего им не удалось, потому что все были в таком подпитии, что ничего толком не помнили. Где находилась Мезенцева в период с 23 часов до 3 часов ночи? Куда она выходила? Где и с кем ее видели? Поднималась ли она на 16-й этаж, где находится номер Доренко? Не выглядела ли подавленной или, наоборот, возбужденной? Разгневанной? Раздраженной? Много ли пила? И так далее… Вопросы остались открытыми, но Риту отпустили, попросив, естественно, из города не уезжать. На прощание она кинула им кость – сказала про Литвака.

И я понял, что должен как-то помочь бедняге Игорю. Я остро чувствовал свою вину перед ним и ни в коем случае не хотел, чтобы он пострадал из-за истории, корни которой тянутся из идиотской ревности моей бывшей жены.

* * *

Городское управление внутренних дел выглядело недавно отремонтированным и свеженьким, как только что выкупанный младенец. Я оставил Лилю на лавочке в обществе книжки про Мумми-тролля, дав ей пятитысячную купюру на тот случай, если она захочет мороженого или воды. Впрочем, я не сомневался, что как только я исчезну в проеме двери, она тут же подойдет к книжному киоску, который я приметил неподалеку, и купит очередной «женский» роман Барбары Картленд. Я никак не мог выяснить, что же ей удается понять в этих книжках, подозреваю, что очень немногое, но читала она их с упоением.

В здании управления было сумрачно и тихо. Постовой мельком взглянул на мое удостоверение и молча кивнул, разрешая пройти. Дежурная часть была с виду самой обычной, но, присмотревшись, я увидел, что электроники туда напихали не на одну тысячу долларов, и позавидовал городу, который может себе позволить вкладывать деньги в правоохранительную систему. Дежурный, толстый потный майор, долго делал вид, что не видит меня, а я так же долго делал вид, что терпеливо жду. Мне всегда интересно, как в дежурной части относятся к посетителям, когда еще не знают, кто они и зачем пришли. Если театр начинается с вешалки, то милиция – с дежурки. Она – лицо учреждения, не в смысле чистоты и компьютеризации, а в смысле отношения к гражданам. Какой стиль царит в «управе», такой и в дежурке.

Майор не выдержал первым.

– Слушаю вас, гражданин. Что у вас?

Я протянул ему свое удостоверение.

– Мне нужен опер, который работает по убийству актрисы Доренко. Поможете?

Майор молча вернул мне красную книжечку и стал куда-то названивать.

– Двенадцатый кабинет, – наконец после нескольких звонков произнес он. – По лестнице на второй этаж и направо.

То, что я увидел в кабинете, на котором значился номер 12, меня озадачило. Там никак не мог находиться оперативник, которого я искал. Это был типичный кабинет начальника, роскошный, обставленный добротной мебелью. И человек, который восседал во главе письменного стола, тоже смотрелся начальником. Хорошо за пятьдесят, жесткие глаза, грузная фигура.

– Подполковник Стасов, Управление уголовного розыска, ГУВД Москвы, – представился я, пытаясь справиться с недоумением.

– Мне о вас не звонили, – сообщил мне хозяин кабинета, глядя куда-то в сторону.

Я с ужасом подумал, что не знаю, кто он, как его зовут, и вообще произошло какое-то недоразумение. На кителе я увидел полковничьи погоны, которые с равным успехом могли принадлежать и начальнику управления, и любому из его заместителей. Правда, вход в кабинет был из коридора, а не из приемной, и это позволяло надеяться, что я попал все-таки не к начальнику, а к кому-то из замов.

– Дежурный сказал, что я должен пройти в двенадцатый кабинет.

– Правильно. Но из Москвы о вас не звонили. Что вы хотите? Тут я сообразил, что дежурный принял меня за сыщика, который приехал из Москвы в связи с убийством Ольги. Вероятно, поэтому он и направил меня к руководству, так сказать, представиться и доложиться по команде. А руководство, естественно, ни сном ни духом ни про какого сыщика и знать не знает.

– Товарищ полковник, я хотел бы встретиться с сотрудниками, которые занимаются убийством Ольги Доренко.

– Зачем? Кто вас уполномочил?

Вопрос мне не понравился. Где ты, прославленное милицейское братство! Где ты, воспетое в книгах и фильмах чувство локтя, дружеская помощь и своевременная поддержка! Полковник вел себя так, словно ему было глубоко наплевать на сам факт убийства актрисы и больше всего его заботит вопрос о том, чтобы в светлые ряды городских милиционеров не проник московский шпион с его грязным разлагающим влиянием.

– Меня никто не уполномочил. Но я могу оказаться полезным в расследовании убийства. Я хорошо знал потерпевшую.

– Кто вас прислал?

– Никто меня не присылал, я нахожусь в вашем городе на отдыхе, узнал об убийстве и пришел.

– Откуда вы узнали об убийстве?

Все это больше походило на допрос, словно я обманным путем пытаюсь втереться в процесс расследования, преследуя свои темные интересы.

– Мне сообщила моя жена, она работает на кинофестивале.

Я не стал упоминать о том, что жена – бывшая, потому что тогда пришлось бы долго объяснять ему про Лилю и про Ритины педагогические экзерсисы.

– Фамилия жены?

– Мезенцева. Маргарита Мезенцева.

– А ваша фамилия – Стасов? Очень интересно.

Я вдруг понял, что стою перед ним, вытянувшись по стойке «смирно». Видимо, его недоброжелательность оказывала на меня гипнотическое воздействие.

– Если у вас есть информация, проливающая свет на убийство Доренко, вы можете поделиться ею со мной, – холодно произнес полковник, занимающий так и не установленную мною должность. – Я не сторонник подключения посторонних лиц к работе, это часто мешает и создает дополнительные трудности.

– Но я профессионал, а не посторонний, – попытался возразить я.

– Насколько я понял из ваших слов, вы можете быть потенциальным свидетелем, и в этом смысле вы, безусловно, посторонний. Мы используем вас в качестве свидетеля. Пожалуйста, я готов выслушать все, что вы знаете о Доренко. Но привлекать вас к работе я не позволю. Вы находитесь в данный момент не на службе, и как профессионал вы для меня не существуете.

– А если вам позвонят насчет меня из Москвы, вы допустите меня к работе?

На самом деле я вовсе не хотел, чтобы меня допускали к работе. Наверное, я закоренелый эгоист, но у меня никогда не бывает потребности влезать в чужое дело и помогать изо всех сил. Каждый должен тянуть свой воз. Мой визит сюда был продиктован не стремлением подключиться к работе по разоблачению убийцы, а единственно желанием поговорить по-мужски с оперативниками, объяснить им, что Гарик Литвак не имеет к убийству ни малейшего отношения, потому что его связь с убитой является чистейшей воды плодом воображения. Вот и все. Мои благие намерения не шли ни на сантиметр дальше. Но мне стало любопытно, отчего этот полковник, восседающий в роскошном кабинете, так меня невзлюбил и почему он не хочет допускать меня к расследованию убийства. У него больное самолюбие? Он не любит, когда ему приказывают? Его приводит в бешенство само слово «Москва»?

– Я допущу вас к работе только в том случае, если будет письменное указание из Главного управления уголовного розыска МВД России, – четко ответил он. – Я подчиняюсь только им. Руководство Управления внутренних дел столицы ко мне никакого отношения не имеет, мы с ними равны по рангу, и они могут только просить меня.

– Но если они попросят? – настаивал я.

– Это будет зависеть от ситуации. Обычно я такие просьбы не выполняю. Ваши коллеги только путаются под ногами и вносят сумятицу в нашу работу. Если в министерстве принимается решение о создании следственно-оперативной группы совместно с ГУВД Москвы, тогда другое дело. Будет решение – будем разговаривать. Я вас больше не задерживаю, господин Стасов.

Так. Из начальственного кабинета меня выперли, причем даже не очень вежливо. Но я не обидчивый. Вернее, обидчивый, но привычный и умеющий не обращать внимания. Поэтому я не заплакал горючими слезами, но злобу затаил. Я поднялся на третий этаж, где все было как-то попроще: и дорожки на полу не было, и стены не обшиты деревом, как на втором этаже, а покрыты масляной краской, и двери не обиты дерматином. Прислушиваясь к голосам, доносящимся из-за дверей, я выбрал комнату, в которой, судя по шуму, народу было много.

– Извините, – робко сказал я, делая глупое лицо. – Меня вызывали в связи с убийством актрисы Доренко, а я забыл, в какую комнату.

– В тридцатую, – тут же ответили мне, и я тихонько ретировался.

Возле тридцатой комнаты сидела очередь, и я сообразил, что если здесь сидят те, кто занимается ночным убийством, то все эти люди вызваны для дачи объяснений. Занять очередь означало бы добраться до нужных мне сотрудников не раньше чем в конце дня. Объясняться же с этой очередью, рассказывая им, что я «свой» и «мне по делу надо», мне не хотелось. Можно было бы, конечно, просто войти в кабинет, никому ничего не объясняя, но была реальная опасность нарваться на такого же поборника суверенитета, с которым я только что общался в комнате 12. Врываться в чужой кабинет посреди допроса, требовать к себе внимания – так можно вылететь из родной милиции в пять секунд. Вылететь-то не жалко, но на мне камнем висел долг перед Игорем Литваком, и выполнить свою задачу я должен был во что бы то ни стало.

– Кто следующий? – спросил я нахальным уверенным тоном.

– Я, – откликнулась молоденькая девушка в бирюзовом сарафанчике, открывавшем крупные веснушки на молочно-белой груди.

– Я напишу записку, вы передайте сотрудникам.

Я достал из сумки с пляжными принадлежностями ручку и записную книжку, вырвал листок и нацарапал: «Стасов, МУР. Срочно».

– А кому отдать? – спросила веснушчатая, забирая у меня записку.

– Все равно. Кто есть в кабинете, тому и отдайте.

Минут через десять из кабинета вышел человек, взглянув на которого я помертвел. Это был Игорь Литвак, и лицо его было перекошено до полной неузнаваемости. Похоже, я опоздал. Но с другой стороны, я пришел как нельзя вовремя, потому что если меня прямо сейчас пригласят в заветный тридцатый кабинет, то я все успею объяснить, и тогда сыщики не будут задавать всем следующим посетителям вопросы, из которых те сделают вполне определенный вывод о имевшем место романе убитой актрисы с председателем кинематографического жюри.

Девушка вошла в дверь и почти сразу же вышла назад.

– Идите, – процедила она сквозь зубы.

Я ее понимал. Наверное, сидела здесь с раннего утра, а сейчас уже полдень. А тут какой-то хмырь без очереди лезет…

В комнате было жарко и накурено, как будто в ней дымила рота солдат, хотя за столом я увидел только одного симпатичного паренька. Вид у него был усталый, глаза – голодные, но волосы почему-то оказались идеально уложенными, как будто он только что причесался. Может, и вправду привел быстренько себя в порядок, прочитав записку. Если это так, то мне повезло: к МУРу у мальчика еще сохранилось некое подобие уважения.