Kitobni o'qish: «Николай II. Расстрелянная корона. Книга 1»
Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Ее корабль пошел ко дну, когда гавань была уже в виду. Она уже перетерпела бурю, когда все обрушилось. Все жертвы были уже принесены, вся работа завершена. Отчаяние и измена овладели властью, когда задача была уже выполнена…
В управлении государствами, когда творятся великие события, вождь нации, кто бы он ни был, осуждается за неудачи и прославляется за успехи. Дело не в том, кто проделывал эту работу, кто начертывал план борьбы; порицание или хвала за исход довлеют тому, на ком авторитет Верховной ответственности. Почему отказывать Николаю II в этом суровом испытании?.. Бремя последних решений лежало на нем. На вершине, где события превосходят разумение человека, где все неисповедимо, давать ответы приходилось ему. Стрелкою компаса был он. Воевать или не воевать? Наступать или отступать? Идти вправо или влево? Согласиться на демократизацию или держаться твердо? Уйти или устоять? Вот поля сражений Николая II. Почему не воздать ему за это честь?..
Уинстон Леонард Спенсер Черчилль,премьер-министр Великобритании в 1940–1945, 1951–1955 гг.
© Тамоников А., 2015
© ООО «Издательство «Приз», 2015
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2015
Глава 1
Деревня Ютеша в тридцать два крестьянских двора стояла на возвышенности, в ста шагах от заливных лугов, вытянувшихся вдоль Оки. Все дома этого однорядного поселения были ориентированы строго на юг, где лучи солнца давали больше света и тепла. Из окон хорошо просматривались угодья, обрабатываемые крестьянами.
С запада к деревне вплотную прижимался густой лес. Оттуда на луга нередко выходили лоси, а зимой появлялись стаи голодных волков. Они заунывно и устрашающе выли в унисон метели. В такие минуты в селении яростно лаяли собаки и тревожно ржали лошади. Лес пугал людей и кормил их, изобиловал живностью, грибами, ягодами. Он же служил и поставщиком стройматериала. Каждый год в Ютеше поднимались два-три новых дома.
В семьях подрастали дети, женились, обзаводились своим собственным хозяйством. На юге, за двумя прудами, большим и малым, раскинулись пашни, ближе к лесу – пастбища. На востоке овраг, по которому из дальних лесов бежала мелкая, не широкая, но быстрая и чистая речка Мока. Никто не помнил, откуда произошло это название, да и ладно. Невдалеке виднелись кресты деревенского погоста.
Через мосток и по склонам оврага шла дорога к соседнему селу Сарда, довольно крупному, более пятидесяти дворов. Там церковь, трактир и даже больница, построенная всем миром.
В ней служил один-единственный доктор, который предпочел вольность сельской жизни каменной тесноте города. Крестьяне обращались к нему только в самых крайних случаях, чаще тогда, когда и помочь уже никто не мог. Они куда чаще прибегали к дедовским методам и занимались самолечением.
Места красивые, рядом большая река, озера с прудами, луга и лес. А вот почва песчаная. Но если не случалась засуха, то урожай по дворам собирали неплохой.
Крестьяне сеяли рожь, которая не требовала многократной вспашки под посев, а убирать ее можно было до выпадения первого снега. Овес был необходим для корма лошадей, а его продажа являлась главным источником денежных средств. Ячмень давал хоть и невысокий, но гарантированный урожай, позволяющий избежать голода. На полях возделывались просо, гречиха, конопля, лен, сахарная свекла, картофель, махорка. В огородах росли огурцы, лук, капуста, репа.
В общем, крестьяне жили со своего хозяйства в полном смысле этого слова. Редкий двор в Ютеше не имел своей лошаденки, пусть и захудалой, и кур. У сельчан побогаче в хозяйстве имелись коровы и овцы.
Жили общиной, главные решения принимали на сходах, собираемых деревенским старостой. По-свойски, по-родственному, поддерживали друг друга и тех сельчан, которые по причине болезней, старости, вдовства или многодетности не могли обойтись без помощи. Всем миром строили дома погорельцам, делились с ними продуктами. Одним словом, люди жили в Ютеше точно так же, как и в других деревнях и селах всей среднерусской полосы.
Теплым майским вечером 1868 года на завалинке устроились Никола Грудов и Илья Колбин. Свояки. Их жены были родными сестрами. Мужики по давней привычке после нелегкого рабочего дня присели отдохнуть, поговорить, на деревню посмотреть да детишек по времени домой с улицы отправить.
– Слыхал я, Никола, в Сарды спички завезли из города, – начал разговор Колбин.
– Эка новость! Ванька Теляй из города керосину да лампу привез. Вчера ходил к нему, глядел. Зажег фитиль, в избе светло как днем стало. Это не лучины палить!..
– Баловство те лампы, Никола. Не дай бог, случаем задеть да опрокинуть ее. Оглянуться не успеешь, как изба огнем возьмется. Покуда детишек вытащишь, она и сгорит. А с ней и овин, и гумно. Останешься в одних портах. Нет, лучина надежней. Да и зачем дома свет? Летом и так ночи коротки, а зимой в темноте спать надобно. – Он улыбнулся и добавил: – Да детей строгать. Самое время. И потом, керосин, он ведь денег стоит. А где их на все набраться, когда семью кормить, поить да одевать надо, опять-таки скотину держать, инструмент справить. Я в этом году соху заменил. Иначе сейчас пришлось бы на люди идти и просить. А какой же ты хозяин, коли свое добро в порядке держать не можешь?
– Да я ничего, Илья, сказал просто.
– Ну и ладно. А чего это сюда Матрена Белова бежит?
– Кто ж ее знает. Муженек, староста Кирьян, куда-то послал.
– Нет, видать, случилось что.
– Да вроде все тихо, спокойно. Дыма нет, скотина не беспокоится. Вон кот посреди улицы в пыль завалился. Животное беду заранее чует.
Женщина лет тридцати в клетчатой поневе и лаптях подбежала к мужикам.
– Что случилось-то, Матрена? – поинтересовался Колбин.
– Кажись, дед Ефрем помирает, – выдохнув, ответила Матрена.
– Да ты что? – удивился Грудов. – Я Ефрема третьего дня видел у дома его младшего сына. Дед ругал Лешку за то, что изгородь покосилась. Старики-то недавно, в прошлом году, им с Катериной избу подняли.
– Вот третьего дня и захворал дед. Как от сыночка своего непутевого возвратился. Забрался на печь, не ел, не пил, ни с кем не разговаривал.
– А чего ты сюда прибежала?
Матрена поправила сбившийся платок и ответила:
– Так к твоей, Никола, жене.
– Зачем она тебе?
– Бабка Анна думает, что сглазили ее старика, а твоя супружница по части снятия порчи разной первая баба на деревне после ее покойной матери Анюты, которая и передала ей тот дар.
Бабка Анюта, мать Ольги и Анастасии, жен Грудова и Колбина, считалась в округе знахаркой, большой умелицей снимать сглаз и порчу. После смерти матери Ольга продолжила ее дело. Анастасии же подобный дар передан не был. Так считали люди, верили в это.
– В избе Ольга, где ж ей еще быть.
– Рыбановы просили, чтоб она посмотрела старика.
– Ну, если просили, пусть идет да смотрит.
Матрена пробежала в избу и вскоре вышла оттуда с Ольгой Грудовой.
– Надо деда Ефрема посмотреть, Николай, – обратилась та к мужу.
– Иди.
– А ты Петьку домой загони, гляди, что чертенок удумал.
Жена побежала с Матреной к дому Рыбановых, а Николай посмотрел на сына, которому в прошлом месяце исполнилось пять лет. Тот хищно, крадучись, подбирался к коту, дремавшему в пыли.
– Петька! – окликнул его Николай, и мальчонка испуганно присел. – Ты чего это удумал?
Кот очнулся, почуял неладное и в мгновенье скрылся за изгородью.
– А чего это он посреди улицы разлегся, прямо как барин какой?
– Так ты хотел его пнуть?
– Нет! За хвост дернуть. Не любят они этого.
– Давай-ка в избу, а то я тебя сейчас кнутом по заднице!..
Мальчишка метнулся домой.
– Ишь, надумал, стервец, кота за хвост дергать.
Колбин усмехнулся:
– И чего такого? Себя вспомни? Помнишь, как мы мальцами помещичьему коту усы срезали?
– Помню. Но никогда не забуду и то, как нас потом розгами управляющий угостил. Бил, скотина, сильно, не щадя. Сволочной мужичок был. Мелкий, прыщавый и злой, как собака.
– Все же, Никола, согласись, что при помещике жить легче было. Да, работать приходилось на него много, на свои дела времени почти не оставалось. Но мы знали, если неурожай, пожар или другая какая напасть приключится, то он с голоду помереть не даст. И хлеба отпустит, и избу поможет поднять, а то и деньжат ссудит.
– А по мне сейчас лучше.
– Это кому как. Ладно, пойдем по домам.
– Пойдем. Темнеет уже.
– А над лесом тучи как будто.
Колбин глянул в ту сторону.
– Да, похоже. Значит, дождь прольет. Это сейчас на пользу.
– Если стороной не обойдет!
– Не обойдет. С леса наш дождь. Когда от реки натягивает, то точно уйдет на Сарду или еще дальше, а лесной нам достанется.
– Поглядим. Бывай, Илья!
– Бывай, Никола. Завтра в поле встретимся.
– Нет, я лошадь к кузнецу поведу.
– Чего это?
– Подкова одна лопнула, как бы копыто не повредила. Сменить надо.
– Ну и ладно.
Мужики разошлись.
А в доме Рыбановых Ольга Грудова осмотрела деда Ефрема, кое-как спустившегося с печи.
– Ну что?.. – спросила у нее бабка Анна, жена Ефрема.
– Не пойму я ничего. – Ольга пожала плечами. – Впервые со мной такое. Хвори не вижу, сглазу тоже. Надо бы доктора позвать.
– Не надо, – проговорил Ефрем. – Видать, время мое пришло, помирать пора. А коли Господь призывает, то никто супротив Его воли ничего сделать не в силах.
– Да что ты, Ефрем?.. – Бабка Анна пустила слезу.
– С детьми и внуками останешься. На Лешку надежды никакой, а вот Глебушка позаботится о тебе. А сейчас пошлите кого-нибудь за священником.
– Господи, может, еще обойдется? – Бабка Анна погладила седую голову мужа.
– Ты, голубушка, сделай что надо. А там поглядим, пришло мое время или нет.
Старший сын, Глеб Рыбанов, стоявший у лавки, сказал:
– Я за священником съезжу.
Бабка Анна кивнула:
– Давай, сынок. Доктора тоже привези. Да и сестру Зою с мужем.
– Хорошо, матушка. Я скоро.
Глеб запряг лошадь, сел в телегу и поехал в село Сарда.
В избе остались бабка Анна, старшая сноха – рукодельница Мария, знахарка Ольга да Алексей, младший сын Рыбановых. Он выглядел испуганным, растерянным, то и дело неуклюже поправлял пояс на домотканой рубахе с косым воротом да подтягивал порты.
Ефрем велел всем кроме жены выйти, потом подозвал ее к себе и сказал:
– Не плачь, Аннушка. Всему свое время. Кто-то уходит, кто-то приходит. Так было, есть и будет. Жизнь мы с тобой прожили долгую, непростую. Бывало, и обижал я тебя, за то прости.
– Да полно тебе, Ефремушка, прощаться-то, – сквозь слезы проговорила Анна. – Скоро доктор приедет. Он, конечно, пьет много, но человек ученый, болезни знает, умеет лечить. Хворь пройдет, Ефремушка, погоди помирать. У нас только внучок младшенький народился, Лешке помощь родительская нужна. Он не Глеб, слабый, мягкий. Господи, до сих пор жалею, что дали мы ему свое родительское благословение жениться на Катерине. Она и в девках смурная была, сверстниц сторонилась, все дома сидела с бабкой своей. Да и сейчас такая же. Молчит целыми днями, слова не вытянешь, худо Лешке с ней!
– Ну, Аннушка, и Ольге с муженьком таким тоже жизнь не мед. Да и какая бы еще девка пошла за него? Два сына у нас и такие разные. Глеб – опора, Лешка не пойми что. Но все мы рабы Божьи. Видно, так Господу угодно. Пущай живут, детей рожают. Избу им поставили, землю выделили, теперь сами по себе. А я, Аннушка, Федора, внучонка-то нашего, так и не видал.
– Увидишь. Ты только, Ефремушка, о смерти не думай.
Дед вздохнул и заявил:
– Тут, Аннушка, думай или нет, а коль срок пришел, то ничего не сделаешь. Такова воля Божья. Помру, похоронишь меня рядом с отцом и матушкой. Придет время, пусть и тебя Глеб рядом положит. Чтобы и на том свете мы с тобой вместе были. Глеб должен Лешке помогать, брат все же, не чужак. Зойка за кузнецом Михаилом крепко живет, вот и хорошо. Сама же не горюй. Тебе и детям нашим жить надобно.
– Ох, Ефрем, и что ж ты мне душу рвешь?
– Прости. Я бы…
Ефрем не договорил. В избу вошел доктор Пал Палыч, хорошо известный и в Сарде, и в Ютеше. От него ощутимо несло перегаром, но глаза чистые, сосредоточенные.
– Мир вашему дому, – сказал он, перекрестился на образа и спросил: – Так кто тут у нас помирать собрался? Дед Ефрем? Не рановато ли? А ну-ка помогите ему сесть да рубаху приподнимите.
Глеб и мать приподняли ослабевшего Ефрема, закатали рубаху.
Доктор выложил на стол инструменты, послушал старику грудь, спину, кивнул и поинтересовался:
– Давно, дед Ефрем, хвораешь?
– Так третий день, доктор, – ответила Анна за мужа.
– А когда только занемог, почему за мной не послали?
– Думали, отлежится на печи Ефрем, настоя из трав попьет и поднимется, как бывало не раз.
– Они думали!..
– Так что скажешь, Пал Палыч?
– Что сказать, Анна? Ефрему не доктора и знахари нужны, а священник.
– Ой! – вскрикнула Анна и приложила ко рту ладонь. – Что ж это такое? Значит…
Но доктор прервал бабку:
– Значит, что воспаление легких у мужа твоего. Болезнь запущена настолько, что не только я, но и врачи в уездной больнице не помогут. Давно дед кашлять начал?
– Да он особо и не страдал этим. Так, покашливал чуток где-то с Пасхи.
– Вот тогда звать докторов надо было. А сейчас, вы уж простите, ничем помочь не могу.
– Может, лекарства какого?..
– Зовите священника, – заявил доктор, собрал нехитрый инструмент, вновь перекрестился и вышел из избы.
Вскоре Глеб привел из Сард отца Димитрия, настоятеля тамошнего храма, увлек мать в сени. Там плакала Зоя, рядом стоял ее муж, богатырь кузнец Михаил.
Зоя бросилась к матери:
– Что ж такое творится-то? Помирает тятя?
– Да, дочка, видать, пришла смертушка за нашим отцом.
Кузнец приобнял жену, отвел от Анны.
– Ты, Зоя, не кричи, еще успеешь. Поди лучше с Машей и мамкой на улицу.
– Да как же я выйду? Мне тятьку живым увидеть надо. Господи, беда-то какая.
Глеб тронул кузнеца за руку.
– Оставь их, Михайло.
Свояк отпустил жену, присел на лавку.
Через какое-то время в сени вышел священник и сказал:
– Больной исповедался, причастился. Теперь остается уповать на Бога. Молитесь, братья и сестры.
Глеб обратился к священнику и доктору, который дожидался, когда кто-нибудь отвезет его домой:
– Сейчас сосед подойдет, он вас доставит в Сарду.
– Я пока тут останусь, – заявил отец Димитрий.
Пал Палыч пожал плечами:
– Тогда и я останусь. Нечего зря гонять лошадь. А коли в Сарде что случится, так за мной оттуда приедут. Покуда пройдусь по дворам, людей, особенно детишек посмотрю. Сейчас время простудное, может, кому помощь нужна.
– Как пожелаете. Лошадь с телегой во дворе.
Семья Рыбановых зашла в избу.
Дед Ефрем лежал на скамье с просветлевшим лицом.
– Как исповедался, Аннушка, легче стало. Словно груз с себя сбросил, – проговорил он, посмотрел на сыновей, дочь, сноху и спросил: – А что я, Лешка, твоей жены не вижу?
Младший сын помялся и ответил:
– Так она с ребеночком. Капризничает Федька.
– Ступай за ней. Да пусть Катька твоя внука принесет. Хоть пред смертью посмотрю на него. А то нехорошо так-то. Мы ж одна семья.
– Ага, батюшка, я сейчас! – Алексей побежал на край деревни и вскоре вернулся с женой и сыном. Он вошел в избу следом за бледной Катериной, державшей на руках сына.
– Вот, батюшка, Федя, внучок твой младшенький, названный в честь прадеда Катерины.
И тут произошло то, что привело всех в ужас.
Увидев распеленутого ребенка, Ефрем задрожал, приподнялся на лавке и закричал сквозь хрип, прорвавшийся из груди:
– Господи, спаси и сохрани!.. Беда-то какая.
– Что с тобой, Ефремушка? – Анна кинулась к мужу.
Екатерина испугалась, закрыла сына пеленкой и одеяльцем, прижала его к груди и отошла в угол. А дед Ефрем словно не видел никого, кроме внука.
Он протянул к нему дрожащую руку.
– Вижу печать великого греха на челе младенца. Кровь на нем. Чрез него весь род наш вымрет и будет проклят во веки веков.
Екатерина с ребенком метнулась к двери, выскочила на улицу и побежала к своей избе.
Дед Ефрем без сил упал на скамью и прошептал:
– Беда. Кровь. Грех.
Глеб пришел в себя и позвал священника.
– Оставьте нас! – велел тот.
Родня, буквально сраженная неожиданным и странным пророчеством умирающего, вывалилась в сени.
– Не позвать ли доктора? – спросила Ольга Грудова. – Он где-то недалече.
– Не надо, – отмахнулся Глеб, который был мрачнее тучи.
Леша, чувствовавший себя виноватым, прошмыгнул на крыльцо.
Вскоре священник вышел в сени и объявил:
– Преставился раб Божий Ефрем.
Бабка Анна рванулась в горницу. За ней вошли Зоя, Глеб, Мария, Ольга и кузнец Михаил.
Анна билась над телом мужа.
– Делом, матушка, заняться надо, – проговорила Зоя.
– Не могу, доченька.
Зоя усадила мать на скамью, присела рядом с ней.
Мария же велела мужу нагреть воды, приготовить новую одежду да спустить с чердака гроб, который загодя сделал себе сам дед Ефрем.
Покойника обмыли, обрядили в чистую, ни разу не надеванную одежду. Тело поместили в гроб, головой к красному углу, где находились иконы, руки свели на груди, вложили в правую белый платочек. Тело накрыли светлым холстом-саваном.
Священник начал читать панихиду:
– Блаженен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков…
Закончив свое дело, отец Димитрий перекрестился, вышел на крыльцо, увидел Алексея и спросил:
– А ты что здесь, а не со всеми?
Младший сын покойного схватил священника за руку.
– Тебе, отче, известно то, что не ведомо нам, простым и грешным мирянам. Скажи, почему такие страшные слова говорил батюшка, когда увидел моего сына?
– Это, Алексей, знает только Господь Бог.
– Пророчество его может сбыться?
– На это ответа у меня тоже нет. Знаю только, что человеку пред смертью открывается то, чего другие видеть не в силах.
– А жена моя Катерина?.. Может, она грешна, а не сын-младенец?
– Алексей, ступай-ка ты к родне. Но прежде скажи, о каком соседе говорил Глеб? Кто довезет нас с доктором до Сарды?
– Так зачем сосед, батюшка? Я сам доктора найду и отвезу вас.
– Тебе, Лешка, надо быть с покойным отцом да родней.
– Не могу, отче, не поверишь, боюсь.
– Чего боишься, Алексей? В дом родительский зайти?
– Да. Никогда такого не было, а сейчас словно сила какая держит.
Священник внимательно посмотрел на Рыбанова и осведомился:
– Давно ли в церкви был?
– Недели две уже не выходил из деревни.
– Дома молишься?
– Каюсь, не всегда. Забот много.
– Оттого и смятение в душе твоей, что от Бога отвернулся. А жена твоя молится?
– Катька? Она… да так же, как и я.
– А не лжешь?
– Нет.
– Совет у меня тебе такой. В воскресенье приезжай в Сарду вместе с семейством, заходи в храм. Там поговорим.
– А сглаза дурного на мне быть не может?
– Это от беса, Алексей. Ты же человек православный, крещеный. Проси у Бога милости, и не обделит Он тебя ею! А с тобой и семью твою. А пошлет Господь испытания, терпи, превозмогай себя. Тогда очистится душа твоя, и будет в ней радость.
– Так я найду доктора да отвезу вас.
– Ладно.
Алексей побежал к ближайшей избе.
Священник перекрестил его и сказал:
– Да поможет тебе Господь, заблудшая душа.
Младший Рыбанов нашел доктора, отвез его и священника в Сарду. Вернулся за полночь, распряг лошадь, дал ей воды и овса, прошел на крыльцо.
Из избы вышел старший брат.
– Ты где был, Лешка? Отец в гробу лежит, а ты все от своей Катерины оторваться не можешь?
– Нет, брат, я свез отца Димитрия и доктора в соседнее село.
– Я же соседа просил сделать это.
– Пришлось мне.
– Сам поди вызвался?
На этот раз Алексей не сдержался:
– Да что ты на меня волком-то смотришь? Не тебе одному тошно. Может, сына моего винишь в смерти батюшки? Мальца неразумного?
– Малец ни при чем. А вот жена твоя…
– Что жена? Ну, говори! Ведьма? Безбожница? Или завидуешь?
– Ты думаешь, что мелешь?
– Я-то думаю, да и тебе поразмыслить тоже не мешает. Затравили Катьку, из избы не выходит. Будто чужая для всех.
– Никто ее не травит. И не чужая она нам. Только вот мы ей не нужны. Это она нас за чужих держит. Слыхал последние слова отца?
– И что?
– А то! Как жить-то теперь?
Из сеней вышла жена Глеба и заявила:
– Что как псы лаетесь? Братья родные, а на всю деревню горланите, когда в доме тело отца лежит. Совесть поимели бы. – Она повернулась к Алексею: – А ты, Леша, если в избу заходить не желаешь, ступай к себе, от греха подальше. Нам теперь чрез твою Катьку житья не будет. Молва о пророчестве отца быстро по деревням разлетится, до уезда дойдет.
– Далась вам Катька! Мне что, из дома ее гнать?
– Уйди, Лешка! – угрожающе проговорил Глеб.
Алексей понял, что брат сгоряча может и ударить. Он молча сошел по ступеням крыльца на землю и двинулся к своему дому, терзаемый темными мыслями.
Войдя в избу, муж увидел жену, качавшую в зыбке ребенка. На лавке узел, явно с тряпьем, рядом платок.
Алексей указал на вещи и спросил:
– Это что?
– А то, – неожиданно огрызнулась Катерина. – Одежка наша, моя и сына. Ухожу. Нет больше сил жить с тобой и родней твоей полоумной.
– Чего? – взревел Алексей. – Ты рехнулась?
– С вами не только рехнешься, а напрочь умом тронешься. В ком отец твой беду и грех увидел? В ангелочке, только появившемся на свет Божий? У него пред смертью разум помутился, вот и нес невесть что. А родня и ты с ней рты пораскинули. Как же, ведь погубит дитятко мое малое вашу семейку. Все! Терпела, сколько сил хватало, больше не могу. Уйду в город.
– Ты чего городишь, стерва?
В младшем Рыбанове вспыхнула ярость, долго копившаяся в этом трусливом и жалком мужичке. Она вырвалась наружу. Ей не было больше места внутри Алексея. Так нередко случается с теми людьми, которые лебезят перед сильными, а в отместку издеваются над слабыми.
Но и Екатерина не поддалась, не испугалась.
– Я стерва? Что ты на мне женился-то? Хотя тебя и не спросили. Ефрем и Анна все сами решили с бабкой моей. Сирота им приглянулась. Отчего же нет? Сойдет за рабочую скотину, забаву для глупого сынка. Облагодетельствовали, в семью свою взяли. А ты хоть раз спрашивал, мил мне или нет? Счастлива я с тобой? Не интересовался. Потому как наплевать тебе на это. Привел бабу, она и у печи, и в хлеву, и в поле. Сам-то ни на что не годный. Ограду исправить не можешь. Чего ж о бабьем счастье говорить? Ты ведь только о себе всегда и думал. Навалишься, сопишь, слюну пускаешь. Дело свое сделаешь и на боковую. А то, что жена мучается, это ничего, раз она скотина. Да и родня твоя со свадьбы на меня косится. Будто прокаженная я какая, виноватая в чем-то. С чего вдруг сегодня твой отец заорал на младенца? Привиделась ему печать какая-то. А как после на меня с дитем брат и сват твой смотрели! С угрозой и звериной злобой. Я видела. Они сына моего изведут и глазом не моргнут. С ним и меня. А тебе новую жену подыщут, и пойдешь ты за ними как телок необлизанный. Не мужик ты, Лешка, а тряпка. А я не дам сгубить ребенка. Поутру уйду. Живи как знаешь.
Алексея трясло, глаза налились кровью, ладони сжались в кулаки, да так, что из-под ногтей кровь выступила.
– Уйдешь, тварь? Опозоришь меня на всю деревню? Не мужик, тряпка, да? Ну, сволочь, сейчас ты узнаешь, кто тут хозяин.
Алексей подскочил к жене и ударом кулака отбросил ее к полатям. Завесь сорвалась и накрыла молодую женщину. Зыбка едва не перевернулась, ребенок заплакал. Рыбанов потерял голову, схватил Екатерину за волосы и вытащил к печи.
– Ты у меня, скотина, далеко уйдешь!
Он бил жену без разбору, сначала кулаками, потом ногами. В голову, в грудь, в живот, в спину. Екатерина пыталась уклоняться от ударов мужа, но силы оставляли ее. Почуяв кровь, Алексей совсем сбесился. Он устал бить жену руками и ногами, сорвал со стены кнут и начал полосовать жену. Рубаха на ней разлетелась в клочья. Он сорвал ее и принялся охаживать кнутом голое тело, быстро превращавшееся в кровавое месиво.
Наконец-то Лешка споткнулся об опрокинутую скамью, выронил кнут и остановился. Сын в зыбке кричал, окровавленная Екатерина безжизненно лежала на полу. Сильная боль ударила Алексею по вискам. Он обхватил голову, качаясь, прошел в бабий кут – место хозяйки у печи, – вылил на себя ведро студеной воды и очухался. Ярость ушла. Ее место занял страх. Как бы не пришлось отвечать за содеянное.
Алексей подошел к жене, пнул ее ногой.
– Катька, вставай! Больше бить не буду.
Но Екатерина не подавала признаков жизни.
– Померла, что ли? – Алексей побледнел, нагнулся к жене, повернул к себе ее избитое лицо.
Екатерина дышала, пусть и слабо.
– Жива, слава богу. Да только надолго ли?
Ребенок исходил истошным криком. Алексей подошел к зыбке, покачал ее. Сын прекратил плакать и вдруг засмеялся так, будто кто-то щекотал его.
Рыбанов отпрянул от ребенка и подумал:
«Господи, что это? Воистину ненормальный. Да за какие грехи мне все это? Еще Катька помрет, не дай-то бог. Тогда староста Кирьян быстро мужиков соберет, отвезет меня в уезд и сдаст полиции. На то он и староста, чтобы за порядком на деревне следить, а не только на сходах выступать. – Он присел перед женой, тронул ее руку и услышал, как Екатерина застонала. – Жива. Но помереть может. Нужна помощь. Господи, и чего я сорвался? – Страх переполнял Алексея, заставлял его думать о себе. Убийство жены – это тяжкое преступление. За него можно и на каторге сгнить. – Надо звать кого-нибудь на помощь. В дом родительский ходу нет, доктора сам в Сарду отвез. Погоди, а жена Грудова? Она из отцовского дома ушла, сейчас должна быть у себя. Ольга же знахарка, лечить умеет. Избитых тоже поднимала, когда мужики на кулачные бои деревня на деревню выходили. Да еще каких переломанных! Вот к ней и надо идти. Чего-то младенец притих. Чудной он какой-то. – Алексей подошел к зыбке и увидел, что Федор, его сын, тихо спал. – То орет до синевы, то смеется, как дурной, а теперь спит, посапывая. Ну и хорошо».
Рыбанов в окровавленной мокрой рубахе, портах да лаптях быстро пошел шагом по улице. В деревне не спали только цепные псы, сопровождавшие его своим лаем. Он дошагал до двора Грудовых, отворил калитку, прошел к избе, тихо постучал в оконце.
Вскоре бородатое лицо Грудова высунулось в темноту двора.
– Кто тут?
– Никола! – не повышая голоса, проговорил Алексей. – Это я, Лешка Рыбанов.
– Чего тебе? Какая нелегкая принесла в ночи?
– Жена твоя дома?
– Ольга? – удивился Грудов. – А где же ей быть-то?
– Ну, может, у нас. У отца.
– Ты сам-то чего блудишь по деревне?
– Выйди, Никола, разговор есть.
– Сейчас. Погоди на крыльце.
Рыбанов прошел на крыльцо. А с полатей у печи подала голос проснувшаяся жена Грудова:
– Чего там, Никола? – подала голос с полатей Ольга.
– Лешка Рыбанов приперся, а чего, пока не знаю. Говорит, разговор есть.
– Неймется ему. При отце покойном надобно быть, а он по деревне шатается.
– Про тебя Лешка спрашивал.
– А чего?
– Тут ты или в доме покойника?
– Он пьяный, что ли?
– Не похоже. Лешка вроде никогда не пил ничего, кроме кваса да воды.
– Ты долго-то с ним не болтай!
– Ладно, спи.
Грудов оделся и вышел на крыльцо.
Рыбанов-младший вскочил со ступенек.
– Ты извиняй, Никола, что ночью.
– Пустое. О чем говорить хотел?
– Тут…
– Погоди, – перебил его Грудов. – А чем это у тебя рубаха запачкана? В канаве, что ли, валялся? Да вроде перегаром от тебя не прет.
– Кровь это, Никола.
– Тебя побили?..
– Нет, не перебивай. Тут такое дело. Жену я избил. До полусмерти, а может, и померла уже.
– Ты бабу свою избил? – удивился Грудов. – Чудно.
– Чего чудного-то?
– Ты, сколько помню, никогда не дрался.
– А теперь не сдержался. Тебе Ольга не рассказывала, что в доме отца произошло, когда Катерина сына туда принесла?
– Как же, рассказывала. И чего?..
– Так вот я домой вернулся, а она вещи собрала. Хотела утром в город податься.
– Как так?
– Вот так! Много чего наговорила. На меня словно нашло что-то. Вдарил раз, а потом и не помню, как бил. Да еще кнутом добавил. Ты Ольге скажи, что ее помощь требуется. Катька-то без сознания лежит.
– А не прибил ты ее вконец?
– Уходил, дышала.
– Ну, Лешка, кто другой сказал, я бы не поверил.
– Ты Ольге вели, чтобы посмотрела Катьку да помогла чем-нибудь.
– Стой тут.
– Я отблагодарю, Никола.
– Жди, сказал. С благодарностью разберемся как-нибудь.
Грудов вернулся в избу.
– Ну и что там? – спросила жена.
– Лешка Катьку сильно побил, боится, помрет. Просит, чтобы ты посмотрела ее.
– Лешка?..
– Сам удивился. Надо идти, Оля.
– Господи, и что за день сегодня такой?
– Ты поспешила бы, а то, может, Катька и на самом деле помирает.
– Ступай во двор, я выйду. Возьми из сундука холщовую сумку, там снадобья всякие.
– Угу. – Грудов забрал сумку и вышел на крыльцо.
– Что Ольга? – спросил Алексей.
– Сейчас выйдет.
– Трясет всего.
– Выпить тебе надо.
– Надо, да не пью я. Не лезет ни водка, ни вино. От одного запаха тошнит.
– И что ты за мужик, Лешка? Все у тебя не как у людей.
– Какой уж есть.
– В том-то и дело, что никакой. Ты извиняй, конечно, обидеть не хотел.
Рыбанов вздохнул:
– На правду, Никола, не обижаются. Слабак я. Оттого и не живу, а маюсь.
– Слабый, а бабу, видать, покалечил не на шутку. Последнее это дело, Лешка, их обижать. Ты с мужиками дерись, а бабу избить – дело не хитрое, но паскудное.
К мужикам вышла Ольга.
– Пошли, – сказала она и первой двинулась на улицу.
Грудов и Рыбанов зашагали следом за ней.
Увидев Екатерину, окровавленную и распластанную на полу, Ольга воскликнула:
– Что ж ты наделал, Лешка? Над зверем диким так не изгаляются, а тут человек!
Рыбанов шмыгнул носом.
– Так вышло, разум замутился.
– Разум? А есть ли он у тебя? Ладно, Катька дышит. Давай, Лешка, подмоги мне перенести ее на полати, поставь воды нагреться да свету больше сделай. Свечи в доме есть?
– Найдем.
– Помогай!
Алексей и Ольга перенесли обмякшее тело Екатерины на полати.
– Так я за водой? – спросил Лешка.
– А что, в избе и воды нет?
– На себя вылил.
– Так давай быстрее.
– Угу, я быстро, колодец недалече.
– Да беги уж!
– А мне чего делать? – спросил Николай.
– Разложи на столе снадобья из сумки. Я потом определюсь, что потребуется, а покуда посмотрю Катьку. Это ж надо так избить бабу! И откуда у Лешки столько силы взялось?
– В горячке и коня на скаку остановишь. В Сарде, когда изба загорелась, старик немощный целую стену удержал, пока семья из огня не выскочила. А после одно бревно приподнять не смог.
– Хватит болтать. Делом занимайся.
Ольга начала внимательно осматривать и ощупывать тело Екатерины. Послышались стоны избитой женщины.
Вскоре Ольга выпрямилась, потянулась и сказала:
– Ну, кажись, кости целы. Два зуба вылетели, но это мелочь. Голова не пробита.
– А шкура быстро заживет, – сказал от стола Николай.
– Так, Никола, дай-ка мне темный пузырек, что слева с краю стоит.
– Этот? – Николай поднял пузырек.
– Да, его.
– Держи.
Ольга высыпала на ладонь какой-то порошок, взяла щепотку и поднесла пальцы к ноздрям женщины, находящейся без сознания.
