Kitobni o'qish: «Корейский излом. В крутом пике»

Shrift:

«Война не может быть справедливой, потому что воевать справедливо нельзя, даже если воюешь за справедливость».
Т. Котарбинский

Пролог

Р у з в е л ь т: Я бы хотел поднять еще один вопрос, господин Маршал, Иосиф Виссарионович, давайте без формальностей, мы не на meeting, ну так вот… я хочу поговорить о судьбе Корейской территории. Там после ухода японцев возник вакуум, полное отсутствие государственного управления, каких-либо демократических норм, а это может привести, вернее, наверняка приведет к непредсказуемым последствиям, и не только для корейцев. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду?

С т а л и н: Понимаю и готов выслушать ваши предложения по этому вопросу.

Р у з в е л ь т: Я еще в Тегеране пытался поднять эту тему, вы должны помнить – Корее нужен попечитель. И я думаю, что с этой задачей вполне могут справиться Америка, СССР и Китай.

С т а л и н: Вы имеете в виду Америку вместе с англичанами?

Р у з в е л ь т: Не думаю, что в этом есть необходимость.

С т а л и н: Но они будут сильно обижены, если их не пригласить.

Р у з в е л ь т: Думаю, что у них нет оснований претендовать на участие в попечительстве – они слишком далеко от Кореи.

С т а л и н: Если Черчилль узнает, что мы его не собираемся приглашать, то он нас обоих убьет. Может быть, все-таки пригласим англичан?

Р у з в е л ь т: Как-нибудь выживем. Впрочем, пускай вначале будут три попечителя, а потом можно будет пригласить англичан, если они поднимут большой шум.

С т а л и н: Тут вам виднее. А это попечительство не превратится в протекторат?

Р у з в е л ь т: Ни в коем случае! Попечители будут помогать корейцам управлять своей собственной страной, может быть, в течение 30–40 лет, пока корейцы сами не будут подготовлены к самоуправлению.

С т а л и н: Следовало бы установить срок попечительства…

Р у з в е л ь т: Американцы уже имели опыт с Филиппинами, где потребовалось 50 лет для того, чтобы подготовить филиппинцев для самоуправления. Для Кореи, возможно, потребуется более короткий срок, может быть 20–30 лет.

С т а л и н: Согласен. Но чем короче будет срок попечительства, тем лучше. А не придется ли нам вводить в Корею войска?

Р у з в е л ь т: Ни в коем случае! Только консультанты, специалисты по государственному строительству и прочие гаранты эффективного процесса становления Кореи как государства.

С т а л и н: Все это теоретически выглядит логично, но есть один нюанс… Как у нас говорят, два медведя в одной берлоге не уживутся.

Р у з в е л ь т: Вы хотите сказать, что нужно поделить территориально зоны влияния?

С т а л и н: Именно так. Пускай будет изначально два государства, две Кореи, Северная и Южная, а дальше посмотрим.

Р у з в е л ь т: И как вы предлагаете поделить территорию?

С т а л и н: Да очень просто, по 38-й параллели.

Разговор в кулуарах Ялтинской конференции.

Утром 6 августа 1945 года американский бомбардировщик В-29 Enola Gay, названный так по имени матери командира экипажа, полковника Пола Тиббетса, сбросил на японский город Хиросиму атомную бомбу Little Boy («Малыш») эквивалентом от 13 до 18 килотонн тротила. Три дня спустя, 9 августа 1945-го, атомная бомба Fat Man («Толстяк») эквивалентом в 21 килотонну тротила, была сброшена на город Нагасаки пилотом Чарльзом Суини, командиром бомбардировщика B-29 Bockscar. Общее количество погибших составило от 90 до 166 тыс. человек в Хиросиме и от 60 до 80 тыс. человек – в Нагасаки.

США получили огромное преимущество в военной мощи. Ядерная бомбардировка СССР вполне вписывалась в предложенную Черчиллем операцию «Немыслимое». Корейский вопрос поблек на фоне мировых страстей. Временно. Советские дипломаты прилагали неимоверные усилия для нивелирования возникших угроз. Но в 1949 году СССР на Семипалатинском полигоне испытал свою атомную бомбу, и шансы на уничтожение противоборствующих сторон уравнялись.

На 38-й параллели, разделяющей Северную и Южную Корею, установилась напряженная тишина, готовая в любой момент сорваться в громыхание пушечных залпов. Оба Корейских лидера стремились к объединению Кореи, но на своих условиях. Без войны это было сделать проблематично. Их попечители, СССР и США, формально призывали стороны к миру, но реально стремились к тому же.

Такое неустойчивое равновесие не могло продолжаться долго, и 25 июня 1950 года началась война.

Дорогой товарищ Сталин!

Если противник будет форсировать наступательные операции на Северную Корею, то мы не в состоянии будем собственными силами приостановить противника. Поэтому, дорогой Иосиф Виссарионович, мы не можем не просить от Вас особой помощи. Иными словами, в момент перехода вражеских войск через 38-ю параллель нам очень необходима непосредственная военная помощь со стороны Советского Союза.

Если по каким-либо причинам это невозможно, то окажите нам помощь по созданию международных добровольных частей в Китае и в других странах народной демократии для оказания военной помощи нашей борьбе.

Ким Ир Сен, Председатель Кабинета министров КНДР, капитан Советской армии.

Часть первая
Нам разум дал стальные руки-крылья

«Летать самолетом было бы совершенно безопасно, если бы не было земли».
Л. Кампьон

Поезда шли на Восток. Даже если они двигались с севера на юг, они все равно шли на восток, на Дальний Восток. Истребительную авиадивизию стягивали по железной дороге в Северо-Восточный Китай со всех концов страны: технику на эшелонах с литерным статусом, а личный состав на обычных поездах, которые делали остановки на станциях, как правило, с буфетом, где можно было разжиться куревом и кое-чем иным. Брали в дивизию опытных пилотов, которые могли не только уверенно летать на новых «МиГ-15», но и обучать летному делу китайских и корейских товарищей.

Офицеры находились в приподнятом настроении, наслаждаясь пусть ограниченной, но свободой, быстро перезнакомились, вели бесконечные пустопорожние разговоры, глазели на женщин во время остановок, пили водку из стаканов в тяжелых мельхиоровых подстаканниках, в общем, развлекались, как могли, в ожидании прибытия на место дислокации. Старший по вагону майор, что-то вроде военного коменданта, сквозь пальцы смотрел на мелкие нарушения, на импровизированные застолья, потому что против лома нет приема, а дорога длинная.

Менялись пейзажи, менялась погода, менялись запахи в вагонах в зависимости от изменений во флоре и фауне в окружающей среде.

– Какие странные феромоны! – сказал лейтенант по имени Валера, втягивая породистым носом воздух и откровенно морщась.

– Это не феромоны, это коровье говно, – буркнул капитан Виленин, поглядывая в окно. – Видишь, там скотный двор? А в нем коровы или свиньи, все кушать хотят и наоборот.

Летчик-истребитель, командир эскадрильи, капитан Павел Колесников хмыкнул. Ему нравился этот офицер с его прямолинейным, бесхитростным характером и грубоватым юмором. Он вспомнил, как познакомился с ним в начале маршрута.

«Виленин, Алексей», – представился капитан.

«В.И. Ленин, вождь мирового пролетариата», – прокомментировал Колесников, побуквенно расшифровав фамилию.

«Приметливый ты. Другой бы не сразу догадался. – Виленин криво усмехнулся. – Это мне в детдоме фамилию присвоили. Меня туда еще неразумным сосунком определили. Хотели еще Марленом назвать, но я настоящее имя свое знал, что родители дали, которых я не помню».

«Нет имени, которое нельзя прославить», – патетично заявил Валера.

«Особенно посмертно», – добавил Колесников.

«В этой жизни помереть нетрудно.

Сделать жизнь действительно трудней», – процитировал Маяковского Валера и шмыгнул своим аристократическим носом.

«Да ладно тебе образованность показывать! Пилоту главное – рулить и приземляться ровно столько же раз, сколько взлетел, а не философствовать. Лучше подумай, где выпивку достать, – проговорил Виленин. – И вот… – Он протянул лейтенанту носовой платок. – Высморкайся».

Вскоре достали выпивку – Валера сбегал в станционный буфет. А потом ехали и болтали под водочку.

– На курорт едем, – мечтательно выговорил лейтенант Вася Мишин, самый молодой из офицеров, и зажмурил глаза от умозрительного удовольствия. – Море, джунгли, лежишь под солнцем и млеешь.

– Ну да, ну да… – Виленин усмехнулся. – Там не джунгли, а южная тайга с тиграми и медведями. А ты думал, что теплый прибой, пляжные зонтики, китаянки в тугих купальниках… Размечтался! Загонят тебя в глухомань, где до моря только самолетом долететь можно, да только приземлиться негде. Разве что катапультироваться прямо в море.

Поезд замедлил ход. Впереди показалась железнодорожная станция.

– Мишин, твоя очередь за выпивкой бежать. Там, на перроне, тетки картошкой вареной и солеными огурцами торгуют, а из-под полы самогонкой – дешевле обойдется, да и пойло у них качественное, без обмана. Скинемся, товарищи офицеры.

На стол полетели купюры. Мишин сгреб деньги и направился к выходу из купе.

– Возьми наволочку, чтоб не светиться, – крикнул ему вслед Виленин.

– И смотри там, не заблудись, – добавил Валера.

– Не заблудится, – буркнул Виленин.

– Как знать, – сказал Валера. – Вот у нас случай был… Он на пару секунд задумался. – Недалеко от нашей части, что в Подмосковье, есть животноводческое хозяйство, да не простое, а ветеринарное. Там же располагается исследовательская лаборатория по изучению болезней животных – ящура и прочих. Был у меня там приятель, а может, и сейчас есть, Кеша, кандидат наук, рубаха-парень. Он нас спиртом снабжал – у них там полно этого добра для научных опытов. На этой почве и сдружились. Кеша числился крупным специалистом именно по коровьему ящуру.

Ну так вот… Послали его в командировку, в Казань – что-то там с коровами местными случилось. Когда он рассказал о своей поездке, мы чуть со смеху не померли. Нарочно не придумаешь. Добрался Кеша до Москвы на электричке и сел в поезд на Казанском вокзале с сумкой, полной спиртяги. Они с тещей живут, а теща суровая, мало наливает – вот он и отрывался в командировках.

Сначала Кеше не повезло – в купе к нему присоседилась женщина с ребенком и расфуфыренная старуха, капризная и вредная. Осознав, что с такими соседями толком не выпьешь, особенно со старухой, Кеша начал шнырять по вагону на предмет «с кем-нибудь поменяться местами». В одном купе он обнаружил бледную и грустную девушку в окружении трех развеселых дядек. Дядьки громко реготали и поругивались матом. Девица с опаской поглядывала то на своих беспокойных соседей, то на бутылку водки, демонстративно выставленную на столик. Вот ей Кеша и предложил перебраться на его место, мол, там рядом милая бабушка и женщина с дитем. Девушка немедленно согласилась. Они потом с бабушкой вместе выпивали, да и женщина с дитем не отказалась, когда дите уснуло.

А Кеше компания попалась то, что надо. Сначала наладились было играть в карты, в «козла» на мелкие деньги, но когда выпили по полстакана, передумали. Завязалась нескончаемая застольная беседа, прерываемая лишь короткими тостами и кряканьем после употребления. В общем, пили, ели, говорили, два раза бегали в вагон-ресторан для пополнения запасов. Потом вагон-ресторан закрылся, а беседу хотелось продолжать, да только выпивка кончилась.

Тут как раз остановка случилась. Всего на три минуты, но Кеша вызвался сбегать, мол, успею. Одет он был в спортивный костюм и домашние тапочки, а времени на переодевание не было – так и отправился. Выскочил из вагона подбежал к торговкам, спросил самогона. Те уважили парня, даже предложили сначала попробовать, что он и сделал в размере полстакана – почему бы не выпить на дармовщину. Пойло оказалось качественным, и Кеша окончательно окосел.

А поезд уже начал набирать ход. Кеша бросился вслед и едва успел вскочить на подножку последнего вагона. На свое законное место можно было попасть только через вагон-ресторан, а там дверь закрыта. И что делать? Он нашел свободную полку в ближайшем купе и завалился спать.

Утром его разбудил проводник, мол, вставай, приехали. Кеша выглянул в окно и увидел все ту же крытую платформу Казанского вокзала. С трудом шевеля похмельными мозгами, он сообразил, что по ошибке вскочил на обратный поезд. А проводник орет на весь вагон, подгоняет. Так и вышел кандидат наук на перрон в чем был: в несвежем спортивном костюме, домашних тапочках и с окривевшим лицом. А тут как раз милиция, мол, предъявите документики, гражданин, странно, мол, вы выглядите.

В милиции он начал рассказывать про ящур, про Казань, но милиционер его прервал, мол, какие еще ящеры в Казани, в Казани татары. Но все же выпустили его. В тех же мятых спортивных штанах и тапочках. Кеша взмолился, мол, дайте мне какую-нибудь другую одежду, а то меня опять к вам привезут. Куда ж я по Москве в домашних тапочках? Нашли ему какой-то заляпанный краской комбинезон и ботинки без шнурков. Кеша, зашнуровав ботинки найденной во дворе проволокой, попросил еще старую стремянку, якобы с возвратом, и с этой стремянкой на плече, прикидываясь маляром, как-то добрался до дома. Вот так бывает. А вдруг и Мишину дадут пойла попробовать?

– Тут перрон односторонний, – давясь смехом, пояснил Виленин.

Смеялись все, на весь вагон, пока Мишин не вернулся и не вынул из наволочки бутыль с самогоном. Он поинтересовался причиной веселья, но Валера пояснил, что история длинная, и рассказал анекдот про ассенизатора на аэродроме. Все опять засмеялись.

Время катилось быстро. Приближалась китайская граница. Неожиданно в купе зашел майор, старший по вагону, и сержант с тюком, перевязанным проволокой.

– Всем переодеться в китайскую форму. Свою сдать. И чтоб в карманы ничего лишнего не совать, никаких бумажек и фотографий. Мы теперь китайские добровольцы из армии НОАК.

Когда подъезжали к последней приграничной станции, Колесников вдруг обнаружил, что у него кончается курево. Он вынул из пачки «Беломора» две папиросы, с тоской посмотрел на них и сказал, обратясь ко всей компании:

– Я за папиросами в буфет сбегаю. Еще кому-нибудь надо?

Получив заказ от сослуживцев, он, выйдя из вагона, пересек платформу и вскоре оказался перед буфетным прилавком. Отоварившись, Колесников направился в сторону выхода из вокзала, но его внезапно остановил резкий окрик.

– Стоять на месте! Мужчина в китайской форме, стоять!

Павел, осознав, что обращаются к нему, остановился и обернулся. К нему подошли два молодых милиционера, судя по сощуренным глазам и плотно сжатым губам, настроенных очень агрессивно. Сержант и ефрейтор.

– Гражданин, предъявите документы.

Сержант посмотрел на Колесникова суровым милицейским взглядом, не сулящим ничего хорошего. Никаких документов у Колесникова с собой не было, да и не должно было быть – документы сдали вместе с формой.

– Я их в вагоне оставил – могу принести, – сказал он, изобразив на лице невинную улыбку.

– Сбежать хочешь? Тут двое в такой же одежке магазин ограбили, – сказал ефрейтор и стал сбоку от Павла.

«Окружили. Молодые и рьяные. До мелкой власти дорвались, и сразу же из себя королей горы строят», – подумал Колесников. Улыбка сползла с его лица, взгляд ожесточился. Между сослуживцами отношения складывались либо панибратскими, либо сугубо официальными с предельной вежливостью. Но не хамскими.

– На «вы», пожалуйста, товарищ сержант. Представители правопорядка должны обращаться к советским гражданам на «вы». Так у вас в уставе написано. А устав надо чтить.

– Ты, видать, шибко грамотный, но никак не видно, что ты советский! – взорвался сержант. – В китайском мундире ходит.

– На «вы», пожалуйста, товарищ сержант, – повторил Колесников.

Милиционер окончательно вышел из себя. Он грубо дернул Павла за рукав.

– Пройдем в отделение для выяснения личности. Мы все очень вежливо выясним.

Надо было что-то предпринимать. Поезд отходит через пять минут. «Я не вправе им что-либо объяснять: ни о назначении состава, ни о его пассажирах и о себе лично тоже. Под трибунал загремишь за разглашение секретной информации. Лишь бы не покалечить. Да простит меня Ощепков…»

Павел резко крутанул рукой, высвободившись из захвата и выведя сержанта из равновесия, потом сделал подсечку, усадив его копчиком на бетонный пол вокзала. Второй получил костяшками пальцев чуть повыше виска и мешком осел на пол. Рысью пробежав вдоль платформы, Колесников юркнул в свой вагон.

– Стой, гад! Стрелять буду!

Сержант выхватил пистолет и бросился вдогонку. За ним, едва держась на ногах, последовал его напарник. Милиционер, проследив, куда скрылся нарушитель, ступил было на подножку вагона, но уткнулся в штык карабина «СКС».

– Не положено, – сказал часовой равнодушным голосом. – Предъявите документы.

Требование предъявить документы окончательно вывело сержанта из себя.

– Он напал на милицию, мы представители власти, – закричал он, размахивая пистолетом.

– Не положено. – Часовой передернул затвор, загнав патрон в патронник.

– Позовите начальство, – проговорил слегка успокоившийся сержант, отойдя от часового на пару метров.

– Здесь начальство. – В тамбуре появился майор в советской форме, предъявил удостоверение и представился. – В чем дело, товарищи?

– Один из пассажиров напал на милицию. Он скрылся в этом вагоне. Нам нужно обыскать вагон и найти преступника, – скороговоркой выпалил милиционер.

Глаза у майора сузились.

– Это литерный состав. Любые следственные действия внутри него могут быть произведены только по разрешению Министерства Вооруженных сил. Кругом, шагом марш на службу. Часовой, закройте дверь, отъезжаем.

Милиционеры, осознав, что влезли куда-то не туда, уныло побрели в сторону вокзала. Обидно, но что поделаешь…

Никто не стал разбираться в сути произошедшего инцидента. Армия и МГБ состояли в специфических отношениях.

По прибытии на место дислокации офицеров раскидали по подразделениям. Лейтенант Мишин попал в эскадрилью Колесникова.

Капитан Советской армии Павел Колесников любил поспать после очередного боевого вылета. Пилотов в это время не беспокоили, не пытались привлечь на текущие мероприятия, чтобы обеспечить им восстановление душевных и телесных сил, и даже замполит майор Кулеба скрепя сердце не тягал их на плановые политинформации и лекции по международной обстановке. Но перед сном надо было соблюсти обязательные процедуры: передача самолета для обслуживания, переодевание, умывание, обед со своими сослуживцами с обсуждением текущих событий, и лишь потом сон.

Сойдя с лестницы-трапа, приставленного к его «МиГу», Павел увидел Хэн Суна, китайца из технического персонала, отвечающего за приборы и средства связи.

«Прямо как по заказу», – подумал Колесников и сказал:

– Там что-то высотомер барахлит, стрелка подрагивать начинает после двух километров. Займись сразу же – завтра с утра вылет.

– Слушаюсь, командир. – Улыбка китайца была безупречна.

Хэн Сун прекрасно говорил по-русски, без всякого акцента, потому что родился в СССР и учился в советской школе. Его отец, Бингвен увлекся коммунизмом и вовремя эмигрировал из Маньчжоу-Го, ибо не мог смириться с японской оккупацией, да и последующая политика Чан Кайши его тоже не привлекала. Его кумиром был Иосиф Сталин. А соратников папаши Хэна, решивших продолжить борьбу с оккупантами, постепенно переловили и казнили японцы.

Бингвен, осевший во Владивостоке, женился на местной китаянке, у них родился Хэн. В Китай Хэн вернулся совершеннолетним вместе с группой советских инструкторов, направленных для обучения китайских летчиков, сначала в Мукден, а позднее на аэродром в окрестностях Шанхая. Сперва он работал переводчиком, но его влекло небо, и Хэна перевели в группу капитана Колесникова для обучения летному мастерству. Командование не возражало, посчитав такой перевод полезным.

Хэн Сун оказался способным учеником, восприимчивым и ловким, тем более Колесникову обучать его было легко – сказывалось отсутствие языкового барьера. Хэн начал летать на «Ла-7», в перспективе надеясь пересесть на «МиГ-15», реактивный истребитель, мечту всех китайских летчиков. Но случилось непредвиденное – Хэн начал задыхаться на больших высотах. Он был заядлым курильщиком и курил всякую непонятную дрянь, как считал Колесников. Это, видимо, и послужило причиной его непригодности к полетам. Хэна хотели вернуть в переводчики, но Колесников настоял, чтобы способного китайца отправили на курсы технического персонала, за что Хэн был Колесникову бесконечно благодарен и продолжал считать его если не командиром, то старшим товарищем с непререкаемым авторитетом.

Сделав соответствующую запись в контрольном журнале и передав технарям самолет для проведения предполетной подготовки, Колесников направился в офицерскую гостиницу, которая, несмотря на мягкий шанхайский климат, была построена по сибирским стандартам: с толстыми кирпичными стенами, двойными оконными рамами и печным отоплением. Китайцы, жившие в домах собственной постройки, в зимнее время под любым предлогом ходили туда погреться, спасаясь от промозглой, ветреной сырости.

Сбросив летную экипировку, Павел переоделся в полевую форму Народно-освободительной китайской армии, проще – НОАК, и вышел на улицу. Умывшись из жестяного умывальника, прибитого к толстой липе, а он любил это делать именно здесь, а не в гостиничной умывальне, Колесников направился в столовую.

Стояла тихая теплая сентябрьская погода, ничто не предвещало исключительных событий, способных резко повлиять на жизнь капитана Колесникова да и на общий ход военных событий в Корее. К войне привыкли, советские летчики участвовали в боевых действиях, не пересекая границу и маскируясь под китайцев, и даже переговоры во время полетов их заставляли вести на китайском языке, что они и пытались делать вперемешку с русским матом. И все бы ничего… но судьба изменчива, как и природа.

Зайдя в столовую, Павел подсел к своим офицерам. В последнее время его эскадрилье было поручено прикрывать разведывательный самолет, который временно был включен в ее состав. Самолет-разведчик поручили пилотировать старшему лейтенанту Иноземцеву, командиру второго звена.

– А где Иноземцев? – спросил Павел.

– А он может вообще не прийти, – язвительно заметил лейтенант Лопатников, командир первого звена. – Он у своей китайской красотки кормится. А ведь и правда красотка, смачная женщина и готовит отменно. Сказочная принцесса династии Тан. Китайская кухня – это тебе не перловка с тушенкой.

Иноземцев имел странно асимметричное лицо, приплюснутый нос и непомерно кустистые брови, но, несмотря на нестандартную внешность, нравился сослуживцам за свой искрометный юмор, и женщинам он тоже нравился… А вот за какие такие заслуги – этого никто не мог понять. Из-за женщин он и пострадал, чуть не загубив военную карьеру.

На своем прежнем месте службы, в одной из летных частей под Воронежем, он умудрялся крутить любовь одновременно с двумя сестрами-близняшками, жившими в городке, к которому прилегала его часть – эдакий семейный подряд. А когда женщины разобрались в этой любовной эквилибристике, то сильно обиделись и вместе нажаловались замполиту. Ситуация была несуразная до смехотворности, но замполит, убежденный коммунист и истовый борец за чистоту партийных рядов, стал настаивать на исключении старшего лейтенанта Иноземцева из рядов ВКП(б), что влекло как минимум увольнение из рядов Советской армии. Вмешался командир части, который сам был не без греха, и по его рекомендации Иноземцева перевели в истребительную авиадивизию, базировавшуюся в Восточном Китае, и в силу большого опыта и высокого летного мастерства назначили командиром звена.

А пилотом он был отменным. К осени 1950 года на территории КНР было несколько советских воинских частей, которые занимались подготовкой летных кадров ВВС КНДР, НОАК и противодействовали гоминьдановской авиационной группировке, а в последнее время – и американцам. Дивизия, куда перевели Иноземцева, имела на вооружении реактивную технику.

На новом месте службы старлей тут же завел роман с поварихой китайского происхождения, но здесь начальство на подобные связи смотрело сквозь пальцы, чтобы летный состав не страдал от дефицита женского пола, лишь бы скандалов не было.

Иноземцев все-таки присоединился к коллективу, иначе последовали бы выводы, но обедать не стал – прав оказался Лопатников. А вот от чая не отказался.

За чайной церемонией офицеры обсуждали текущее военное положение по информации, почерпнутой из официальных и неофициальных источников. А обсудить было что – события нарастали. В этой войне появилась настороженная и обманчивая стабильность, как камень на вершине горы, готовый сорваться вниз по склону и увлечь за собой целую лавину. Но не со стороны корейцев – там военный маятник раскачивался, пересекая 38-ю параллель в обе стороны, от Пусана до Пхеньяна, а со стороны СССР. «Вроде бы и воюем, но рядимся под китайцев, прикрываем приграничную инфраструктуру, а на территорию противника ни-ни, не пересекать реку Ялуцзян, не залетать в Желтое море, вроде бы чтобы не попасть в плен… А как на самом деле? Тем временем в Восточный Китай прибывают все новые советские авиадивизии, стоит вопрос о создании истребительного авиационного корпуса – а это масштаб не для сегодняшних партизанских вылетов.

Об этом рассуждали офицеры, сидя за чаем.

– Все это фигня, ребята, – неожиданно включился в разговор Иноземцев. – У нас в части произошло событие, которое перекрывает любые военные конфликты. На нас напали.

– Это кто же? – встрепенулся Лопатников. – Опять твои шуточки?

– Какие уж тут шуточки! – Иноземцев тяжко вздохнул и отхлебнул чай из граненого стакана, делая актерскую паузу для сгущения психологической атмосферы. – Козы напали во главе с круторогим козлом, козлиное стадо, – продолжил старлей, соорудив на своем асимметричном лице трагическую мину. – По-тихому миновали охранение, нашли дыру в проволочном ограждении и оказались на огороде старшины Побудко, где мирно и не торопясь начали поедать его сельхозпродукцию.

Побудко отвечал за порядок на территории, с чем успешно справлялся. Даже котлован приказал откопать для сбора пищевых и прочих отходов, чтобы не создавать мусорных куч. Котлован регулярно засыпали хлоркой и забрасывали слоем земли. Кроме того, для разнообразия столовского меню он завел огород. И тут – такой прокол.

Раздался дружный хохот.

– Он хоть пару коз заарканил для столовой? – едва подавив смех, спросил Колесников.

– Не сподобился, – пояснил Иноземцев. – Вроде бы хозяйственный мужик, а тут разъярился и врезал козлу между рогов лопатой. Тот возмущенно заблеял и увел стадо.

Эта пикантная подробность вновь вызвала смех, но Иноземцев не смеялся – на его лице застыла кривая усмешка, что как-то не вязалось с его шуточками и общим настроением, не вязалось с образом вечно веселого, исполненного оптимизмом офицера. Его явно терзала какая-то смутная тревога. Колесников это почувствовал.

– Коля, что-то не так? Что стряслось? Давай, выкладывай, не держи в себе.

Иноземцев допил чай, поставил пустой стакан на стол и, сдвинув свои кустистые брови, сказал:

– Американцы сбили такой же, как у нас, самолет «А-20», на котором я летаю. Над Желтым морем подбили, недалеко от Порт-Артура. Самолет взорвался в воздухе, весь экипаж погиб. Только сейчас пришла новость от радистов.

Офицеры примолкли, возникла напряженная пауза, которую прервал лейтенант Лопатников:

– Может быть, это трагическая случайность, нелепая ошибка…

– Мы не в детские игры в песочнице играем, – прервал его Колесников. – Это явно спланированная провокация, американцы нарываются на конфликт.

– Союзнички, мать твою так! – возмущенно воскликнул молодой и горячий лейтенант Мишин, недавно окончивший летное училище. – Просят, так получат. Против наших «МиГов» им не устоять. Вот им! – И он продемонстрировал общеизвестный жест.

Колесников резко одернул товарища:

– Не ерепенься! Шапкозакидательство недопустимо, как говорил товарищ Сталин. Перед войной мы тоже хотели малыми силами на чужой территории. Я все это прошел в отличие от тебя, поэтому не надо лозунгов и призывов. Попробуем – поймем. «Шутинг Стар» – серьезная машина, характеристики сопоставимы с нашими, а вот их тактику ведения воздушных боев мы не знаем и еще нарвемся на неожиданности, если всерьез воевать против американцев придется. – Он перевел взгляд на невеселое лицо Иноземцева: – Да не парься ты, Коля! Прикроем, если что. Но надо держать ушки на макушке – ситуация резко поменялась. Посмотрим, что скажут наши командиры.

Старший лейтенант Карпенко отдернул занавеску и уныло посмотрел сквозь забрызганное стекло на затянутое тучами небо. Несмотря на приказ командования, разведывательный полет при такой погоде не имел смысла.

«Взлететь-то мы взлетим, а вот что увидим… – подумал он. – А этому чертову кораблю никакой дождь нипочем – прет по своему азимуту невесть куда… Это нам невесть куда лететь и на что смотреть, а он ведает, что творит. А может, это японские рыбаки пошли краба промышлять? Нет, вряд ли. Скорее всего, корабль военный, американец. Иначе бы наши не суетились. Видимо, есть какая-то дополнительная информация, о которой мы не знаем. Сказали, что вроде как эсминец. Но не факт…»

– Ну что, когда взлетаем, командир? – спросил лейтенант Ковтун, стрелок-радист.

– Когда Илья-пророк тучи разгонит. – Карпенко криво усмехнулся.

– Но ведь приказ… – не унимался Ковтун.

– В приказе было уточнение: «в благоприятных метеоусловиях», а сейчас неблагоприятные метеоусловия. Или ты над мачтами этого эсминца предполагаешь порхать глупой бабочкой, чтобы тебя пьяный боцман из рогатки подстрелил? А иначе ни хрена не разглядишь в этом тумане. Даже птицы в такую погоду не летают. Понял?

– Понял, – уныло подтвердил Ковтун.

Третий член экипажа старший сержант Магонов не вмешивался в разговор, он с интересом рассматривал картинки в китайском журнале. Текст его не интересовал, китайской грамоте он не был обучен, а вот фотографии китайских девушек грели душу.

Карпенко отошел от окна и с размаху плюхнулся на кожаный диван. Экипаж двухмоторного разведывательного самолета в составе трех человек находился в комнате отдыха и осмысливал ближайшие перспективы.

В двадцати шести километрах к юго-востоку от порта Дальний был обнаружен неопознанный военный корабль, следовавший курсом 260 градусов. Карпенко было поручено произвести разведку данного района, точно опознать корабль и вернуться на базу. При этом было указание: ближе чем на десять километров к предполагаемому эсминцу не подходить и наблюдать с больших высот, чтобы не нарваться на неприятности в виде зенитных залпов.

Им придавались два истребителя для тренировки молодых пилотов по прикрытию бомбардировщика. «В случае боевой заварухи толку-то от них… Но, пускай потренируются, надо же когда-то тренироваться», – подумал Карпенко.