Kitobni o'qish: «Бой с невидимкой»

Shrift:

Глава 1

Обычно они всегда приходили после полуночи – пришли после полуночи и на этот раз. В этом был свой резон. Ночь – лучшее время для злодейств. А они были злодеи. Народ называл их болотяныки. По местным поверьям, это была нежить, которая днем пряталась в болотах, а по ночам выходила из болот, чтобы пить людскую кровь. Так когда же им было приходить, как не ночью? Все резонно, все логично…

Они подошли к дому, стоявшему особняком на небольшой возвышенности посреди болота. В этой местности почти все дома стояли особняком, вдалеке один от другого, и почти все они были впритык к болотам, а то и на самих болотах, заросших осокой, лозняком и ольхой. Посреди болот тут и там высились островки – где большие, где крохотные, – и на этих островках селились люди. Иной раз они селились и у края болот. Больше селиться было негде. На этих островках люди строили себе дома, здесь же теснились сараи и загоны со скотиной, здесь же ютились огороды, а если островки были большими, то на них помещались даже нивы с рожью, ячменем и гречихой.

По сути, каждый заселенный островок был самодостаточным хутором, хотя формально все обитаемые островки были объединены в общее поселение под названием Острова. А какое же еще название можно было дать в этом случае? Название было по существу…

Таких хуторов в этом полесском краю было немало, а сам край имел еще одно название – уже не официальное, а народное, выстраданное, которое, если разобраться, всегда бывает точнее, правильнее официального, да и запоминается накрепко – так, что передается из поколения в поколение. Край назывался Заболотье. Да и как еще можно было его назвать, когда болота здесь были повсюду, они окружали эту обширную местность с трех сторон, и посреди самой местности они также расстилались повсеместно, если не считать упомянутых островков? Только так – Заболотье, и никак иначе.

Правда, была еще и четвертая сторона, восточная, не такая болотистая, а, наоборот, поросшая березняком, осинником и сосняком, и она, эта четвертая сторона, соединяла Заболотье со всем остальным миром. В ту сторону вела даже грунтовая дорога, и если летом не было проливных дождей, а зимой ее не заносило снегом, то по ней без особых трудностей можно было добраться до ближнего села или даже до районного центра, а оттуда, в случае надобности, и куда-нибудь подальше.

Были, впрочем, дороги и в другие стороны, через болота. Хотя, конечно, в полном смысле их и нельзя было назвать дорогами. Какие уж там дороги? Так, тайные тропы, где мощенные жердями, где и вовсе без жердей, но зато – с приметами, зная которые, можно было в случае крайней надобности перемещаться по таким тропам. Опасные это были пути, погибельные. Как говорится, лишний шаг влево, лишний шаг вправо, и… Но они были, они существовали испокон веку. И те, кто их знал, кто был знаком с приметами и указателями тех неверных дорог, случалось, ступали на них и уходили по ним в неведомые, почти погибельные болотные дебри. По тем же дорогам они приходили на Острова – если, конечно, не делали по нечаянности губительных шагов ни вправо, ни влево. А затем, если была нужда, возвращались по ним обратно в неведомую болотную полумглу…

…Итак, они пришли после полуночи. Из болот, по тайным тропам. Они скрывались в болотах, потому что где еще им было скрываться, коль они болотяныки? Болотная полумгла – самое подходящее место для таких людей. Они подошли к дому, стоявшему особняком на одном из болотных островков. Конечно же, они старались ступать тихо, не шуметь и вообще быть невидимыми. Все разбойники поступают именно так, когда хотят совершить злодейство. Но никто в этом мире не может не производить шума. Где-то хрустнет сухая ветка, где-то чавкнет под ногой болотная трясина, ухнет болото, захлопает крыльями вспугнутая птица, залает собака на хуторе… Пока этот мир жив, он всегда будет наполнен всяческими звуками, и ничего с этим поделать невозможно.

В доме обитали двое – муж и жена. Его звали Василем, ее – Горпиной. Они были молоды, поженились лишь полгода назад. Дом, в котором они поселились, достался им от прадеда Василия. Это был старый, но вполне еще крепкий дом, в нем можно было жить и надеяться на человеческое счастье. Время было за полночь, и потому Василий и Горпина уже спали.

– Кажется, кто-то идет… – испуганно подняв голову, сказала Горпина. – Какой-то шум… Василь, ты слышишь?

– Какой шум? – проснувшись, спросил Василь. – Никакого шума… Вроде все тихо…

– Ну как же! – все тем же испуганным голосом возразила Горпина. – Шум… Будто бы чьи-то шаги… Вот птица закричала и захлопала крыльями… Не иначе, спугнул кто-то птицу!

– Может, какой-нибудь зверь, – неуверенно предположил Василь. – Или ветер…

– А если это они?

– Кто они? – переспросил Василь, хотя и переспрашивать ему было не нужно, так как он знал ответ на вопрос супруги.

– Те, кто на болотах, – полушепотом пояснила Горпина. – Болотяныки. От Перемоги… Люди говорят, что они, которые от Перемоги, каждую ночь приходят на какой-нибудь хутор. У кого-то забирают все харчи, а кого-то и убивают… Ты же слышал про Пилипчуков, которых убили позапрошлой ночью? Всех убили – даже детей. Даже старого деда Трохима… Сказали, что их послал Перемога. Убили, а дом и все хозяйство – сожгли.

– Так то – Пилипчуки, – неуверенно возразил Василь. – Петро Пилипчук – он ведь кем был? Он был секретарем в сельсовете. А нас-то за что убивать этому Перемоге? Мы сами по себе…

– Но ведь и тебе тот же Пилипчук предлагал работу! – в голосе Горпины послышалось отчаяние. – Заведовать пекарней в Березичах. Бросай, говорит, свой хутор и перебирайся в Березичи. Там и народу больше, и работа для тебя имеется…

– Так я ведь не сказал «да», – пожал плечами Василь. – Сказал, что подумаю…

– Думаешь, они будут разбираться, что ты сказал, а чего не сказал? – Горпина, казалось, вот-вот готова была разрыдаться. – Возьмут и убьют, как Пилипчука. И меня заодно. А дом – сожгут. Перемога – он человек страшный! Скольких он уже убил! Не он, так по его приказу! Разве мало люди говорят про этого Перемогу…

– Ну… – неопределенно произнес Василь, встал и приник к окошку, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в кромешной тьме за тусклым стеклом. – Кажется, никого там нет. Да и тихо. Говорю же, зверь. Вот птица и испугалась.

– Какие такие звери могут ходить по нашим болотам? – печально спросила Горпина. – Разве только двуногие…

Василь хотел что-то сказать в ответ, но в это время во дворе залаяла собака. Причем не от собачьей скуки, а так, будто к дому подходит кто-то чужой. Очень скоро злобный собачий лай сменился отчаянным визгом, а затем и визг умолк. И тут же в дверь постучали. Стук был громким, уверенным. Так обычно стучат люди, пришедшие с недобрыми намерениями.

– Василь… – прошептала Горпина.

– Оденься! – коротко произнес Василь. Сам он также накинул на себя второпях какую-то одежонку, которую нащупал в темноте, и подошел к двери: – Кто там? Что надо?

– А вот мы сейчас тебе объясним, кто мы и что нам надо! – ответил мужской голос по ту сторону двери. – Открывай, иначе выломаем дверь! Или – подожжем дом. Вместе с тобой. Как тебе больше нравится – с тобой или без тебя?

– Носят вас черти за полночь! – проворчал Василь и отпер дверь. Ну а что ему оставалось делать?

В темном проеме распахнутой двери возникли человеческие силуэты. Кажется, их было четыре. Может быть, за их спинами таился еще кто-то, но в темноте разобрать было невозможно.

– Кто в доме? – спросил один из неизвестных.

– Я и жена, – ответил Василь.

– А кто-нибудь лишний – имеется? – спросил человек.

– Имеется, – зло произнес Василий. – Вы вот объявились…

– Никак угрожаешь? – хмыкнул неизвестный. Хмыканье это, сдается, было вполне беззлобным, так что Василь даже слегка приободрился: авось на этот раз пронесет.

– Да уж какие тут угрозы? – уныло произнес Василь. – Говорю то, что есть.

– Мы – не лишние, – все тем же беззлобным голосом произнес человек. – Мы – долгожданные гости. В любом доме. На любом хуторе. Разве не так? Или, может, ты ждал кого-то другого? Например, москалей? Так ты так и скажи. И тогда – нам сразу же все станет понятно…

– Никого я не ждал! – буркнул Василь. – Тем более москалей!

– А тогда – принимай гостей! – велел все тот же голос. – Да зажги свет! А то ведь лоб себе расшибешь у вас в потемках!

– А не боитесь – при свете? – не удержался Василь от вопроса, который, по сути, и не был-то нужен, так как неизвестно было, как к нему отнесутся незваные ночные пришельцы.

– А кого нам бояться? – голос из тьмы не рассердился, а, наоборот, даже рассмеялся от такого вопроса. – Тебя, что ли? Или, может, ты думаешь, что на свет огонька к тебе тотчас же сбегутся людишки из соседних хуторов? Кто это, мол, гостит в такое позднее время у Василя Гнатюка? Так ведь не сбегутся! Каждый сейчас сидит в своей хате, как те звери в норах! Хоть тебя убивай, а все равно никто не прибежит! Потому что – убивают не его, а тебя! У москалей есть такое слово – психология! Вот это она и есть! Ну так зажигай свет!

Тускло загорелась керосиновая лампа, и в ее свете Василь разглядел ночных гостей. Их было четверо, и все они были при оружии. Трое из них Василю были незнакомы, а вот четвертого он знал. Его звали Стась, и он был каким-то дальним родственником Василя. А родственника, хоть и дальнего, как не признаешь? Правда, видел его Василь уже давно, еще до войны, и вот теперь, когда война окончилась уже почти как три месяца назад, они встретились вновь. У Стася сызмальства было прозвище – Улыбка. И все из-за выражения его лица: казалось, он постоянно усмехается, причем усмешка эта была совсем не злой, а, наоборот, озорной и какой-то по-мальчишечьи беззаботной. А может, он и вправду все время усмехался – как знать? Бывают такие люди, которые и вправду все время улыбаются. Добрые они или злые, весело им или грустно, болит что-нибудь у них или не болит, а они все равно улыбаются. Вот и Стась, наверно, был из таких.

– Вижу, признал родственничка? – улыбаясь, спросил Стась у Василя.

– Признал… – неохотно ответил Василь. – Только вот говорили, что ты в тюрьмах… И что тебя убили…

– Как видишь, я живой, – беззаботно ответил Стась. – И – на воле. Умный человек всегда выкрутится из беды! А я человек умный… Значит, говоришь, признал, что я это и вправду я, а не кто-то другой?

– Говорю же, признал! – ответил Василь. – Тебя да не признаешь. Одна твоя улыбка чего стоит.

– Что ж, тем лучше. Потому как и разговор у нас предстоит родственный. Так сказать, по душам. О, а это кто же такая? – все с той же улыбкой глянул Стась на Горпину. – Неужто жена? Ну, ты молодец, родственник! Вот ведь какую панночку себе отыскал среди этих болот, будь они прокляты! Одобряю! Даже, можно сказать, завидую!

Он подошел к Горпине совсем близко, с усмешкой осмотрел ее с головы до ног, а затем двумя пальцами тронул ее за подбородок.

– Не лапай! – мрачно произнес Василь и встал между Стасем и Горпиной.

– А то что? – прищурился Стась. – Неужто вцепишься мне в горло? А дотянешься? Ну-ну, не зыркай! Не стану я трогать твою панночку. И они, – он оглянулся на своих спутников, – тоже не станут. Если, конечно, мы с тобой по-родственному сговоримся. Ну а если не сговоримся, тогда – что ж… Как говорят москали, возможны последствия. Хорошие все-таки выражения встречаются у этих собак-москалей! Грамотные! Уважаю грамоту! Мне бы, по-хорошему, не комаров кормить в этих окаянных болотах, а нацепить на нос очки и сидеть где-нибудь в кабинете – вот такой я человек! Но ничего, может, когда-нибудь я и сяду в том кабинете. Когда победим. Как ты считаешь, родственник, скоро мы победим?

– Если без тебя, то нескоро, – мрачно ответил Василь. – А с тобой так прямо-таки послезавтра.

Стась, услышав такие слова от Василя, беззлобно рассмеялся. Улыбнулись даже трое молчаливых и мрачных его спутников.

– Я тоже так считаю, – смеясь, сказал Стась. – Со мной – это быстро. Так что скоро победим. А потому – давай-ка мы присядем вот на эту лавку и побеседуем.

– Нам что же, есть о чем беседовать? – все так же мрачно поинтересовался Василь.

– Ну, у умных людей всегда найдутся общие темы для разговора! – махнул рукой Стась. – Так вот, родственничек. Значит, говоришь, покойный Пилипчук уговаривал тебя перебраться в Березичи? Предлагал хорошую работу… Хлебную работенку прямо-таки во всех смыслах. Москалей нашим хлебушком кормить. Ну и себя с твоей панночкой заодно. Себя и ее – это, конечно, правильно: времена нынче голодные. А вот кормить москалей – это, наоборот, неправильно. За такое нехорошее дело рано или поздно придется отвечать. Вот, скажем, Пилипчук – он уже ответил…

– А ты откуда знаешь, что мне предлагал Пилипчук? – удивленно спросил Василь.

– Ну что за вопрос? – С губ Стася не сходила усмешка. – Знаю вот… Мы всё знаем. И даже чуть-чуть больше, чем всё. Не в этом дело. А в том, что когда мы об этом узнали, то у нас возник по поводу тебя спор. Образовалась проблема, как говорят москали. Одни из наших сказали, что тебя, а заодно и твою кралю нужно немедленно убить, а хутор – сжечь. Потому что разве это дело – кормить москалей нашим хлебушком? Правильный украинец, дорогой ты мой родственничек, так не поступает. Ну а коль он неправильный, как, скажем, тот же покойный Пилипчук – так о чем и говорить? Пиф-паф, и все дела…

Василь слушал эти слова молча, с каменным выражением лица. Горпина, наоборот, испуганно вскрикнула.

– Да-да, именно так, – покосившись на Горпину, сказал Стась. – А иначе как? Иначе никак. Москали – наши враги, и тот, кто их кормит хлебушком, тоже наш враг. А врагов мы убиваем.

Он помолчал, явно выдерживая психологическую паузу, а затем продолжил:

– И убили бы тебя! Точно – убили бы! Как того же Пилипчука и еще многих… Не случись тут я. Это какой же, спрашиваю, Василь Гнатюк? А такой-то и такой то, отвечают мне. Э, говорю я, так он вроде мне дальний родственник! И что с того, отвечают мне? Родственник или не родственник, а коль продался москалям, то награда одна! И это, говорят, даже не наши слова, а так говорит Перемога! А Перемога наш командир! Он наш отец! А, значит, напрасно не скажет. Так-то оно так, отвечаю, а только вы все равно погодите. Убить – это дело простое, это мы завсегда успеем. А вот я прежде поговорю с ним по-родственному. Это о чем же, спрашивают меня мои браты-друзья? А вот о чем, отвечаю… И – изложил им свой план. А что, говорят, это дело! Попробуй. А только если он не согласится, тогда, конечно, поступай так, как оно и полагается. И как велит наш командир Перемога. А еще, говорят они, жинка у того Василя Гнатюка очень пригожая! Так что прежде чем их порешить… Ну, тут и без моих объяснений все понятно. И вот я здесь, и со мной – мои браты-товарищи. И все будет зависеть от нашего разговора.

– И о чем разговор? – после молчания спросил Василь.

– О твоей хлебной должности, – сказал Стась. – Той, которую предлагал тебе покойный Пилипчук.

– Так я же не согласился! – с отчаяньем в голосе произнес Василь. – Я сказал, что подумаю! Подумать – это не значит согласиться!

– А ты не думай, – спокойно сказал Стась. – Ты соглашайся.

– Это как же так? – не понял Василь.

– А вот так, – дурашливая ребячья улыбка не сходила с лица Стася. – Соглашайся, и все тут. Без промедления. Бери свою кралечку в охапку и беги с нею в Березичи. И начинай кормить москалей хлебушком. Да хорошо начинай, усердно! Так, чтобы они были рады-радехоньки и не захотели тебя оттуда выгнать!

– Это почему же так? – не мог понять Василь, чего от него хотят незваные гости.

– А потому, что ты нам еще понадобишься, – пояснил Стась. – Именно как заведующий пекарней.

– Что, красть хлеб и переправлять его вам? – спросил Василь.

– Красть – слово неправильное, – наставительно произнес Стась. – Это – наш хлебушек. Разве можно красть у самого себя? А в остальном ты прав. Нас – много, и нам нужен хлеб.

– Но ведь меня поймают! – тоскливо произнес Василь.

– Ну, когда это еще будет! – беспечно махнул рукой Стась. – А то, может, и вовсе не поймают. Если все будешь делать с умом. Да ты не опасайся, мы всему, что нужно, научим!

– Значит, снабжать вас хлебом… – в раздумье проговорил Василь.

– Им, родимым! – подтвердил Стась. – До поры до времени…

– Это как же? – глянул на него Василь.

– А вот это ты узнаешь в свое время! – Голос Стася стал отчетливым и жестким, хотя усмешка все так же не сходила с его лица. – Для начала тебе хватит и того, что я сказал. Ну, так как же, дорогой родственничек? Ты согласен помочь нашей борьбе за самостийную Украину?

– Мне надо подумать, – после молчания сказал Василь.

– Э, нет! – решительно произнес Стась. – Тут – никаких раздумий. Или «да», или «нет». Лучше, конечно, тебе сказать «да». Потому что если «нет»… – Стась встал со скамьи и вновь подошел к Горпине. – Нет, и вправду жинка у тебя чудо как хороша! Какие плечи! А грудь! Ух! Да и жизнь у тебя, родственничек, как ни думай, а одна. Равно как и у твоей жинки. Так что не до размышлений.

– Черт вас принес! – в сердцах сказал Василь. – Жил себе и жил… Нате вам, приперлись!

– Так ведь – святая битва! – спокойно возразил Стась. – А ты хочешь остаться в стороне… Так нельзя! Сегодня долг каждого честного украинца… – он не договорил и в упор глянул на Василя: – Ну, так как?

– И что мне делать? – спросил Василь.

– Вот это уже похоже на слова честного украинца! – Улыбка Стася вновь стала дурашливой и ребячьей. – К чему сомнения и терзания, когда перед нами – святая цель? Ты спрашиваешь, что тебе делать? Перво-наперво – вот тебе бумажка и карандаш. – Стась полез за пазуху и вытащил оттуда клок серой бумаги и огрызок карандаша. – Я буду диктовать, а ты пиши.

– Что писать? – не понял Василь.

– Пиши. Я, Василь Семенович Гнатюк, обязуюсь добровольно помогать украинской повстанческой армии в ее борьбе против москалей и коммунистов за самостийную Украину… Пиши, что ты на меня уставился? А ты думал как? Мы, конечно, поверим тебе на слово, но бумажка – она тоже имеет свою цену. Еще какую! Если ты будешь знать, что на свете существует такая бумажка, то, я так думаю, к москалям ты не переметнешься. Потому что если ты побежишь к москалям, то мы им эту бумажку покажем!.. И знаешь, что они с тобой сделают, когда прочитают эту бумажку? С тобой, а заодно и с твоей жинкой? Вижу, догадываешься… Написал? Пиши дальше. В целях конспирации избираю себе прозвище… придумай сам какое-нибудь прозвище…

– Это еще зачем? – удивился Василь.

– Так полагается, – пояснил Стась. – У нас у всех прозвища. Мы-то и по именам друг друга не знаем, а только по прозвищам.

– И у тебя тоже есть прозвище? – спросил Василь.

– И у меня.

– Какое?

– Не твое дело. Ты думай над своим.

– Косарь, – после короткого размышления сказал Василь. – Люблю косить сено по болотам.

– Ну, пускай будет Косарь… Значит, пиши: в целях конспирации избираю себе прозвище Косарь. Написал? А теперь – поставь сегодняшнее число и год. Какое сегодня число?

– Уже первое августа, – припомнил Василь.

– Вот так и пиши: первое августа, тысяча девятьсот сорок пятого года. И поставь свою подпись. Все написал?

Стась взял исписанную бумажку, подошел ближе к лампе и стал ее внимательно читать.

– Вроде все правильно, – сказал он. – Молодец, родственничек. Теперь ты – наш человек. Значит, так. Завтра же перебираешься в Березичи. Послезавтра – устраиваешься на работу. Через неделю к тебе придет наш человек. Он передаст привет от Перемоги. Поступишь в его распоряжение. Он научит тебя, что и как делать. Все понял или есть вопросы?

– Вроде бы понял, – неохотно ответил Василь. – Вот только завтра перебраться в Березичи не смогу.

– Это почему же?

– Так ведь – хозяйство, – сказал Василь. – Пока упакую пожитки, пока то-се… Да и скотину надо перегнать в Березичи. А это дело хлопотное.

– Хозяйство, пожитки, скотина… – Жадный ты, я гляжу, до всякого добра. А это плохо.

– Не всем же шастать по лесам да болотам, – не удержался Василь. – Надо кому-то и хлеб растить.

– И кормить им москалей… – презрительно и вместе с тем задумчиво произнес Стась. – Ладно, родственничек. Дискуссии отменяются, как любят выражаться москали. Потому как – мне некогда. У меня еще этой ночью дела… Даю тебе на все про все три дня. И на скотину, и на пожитки… Но чтобы через три дня ты уже был в Березичах! Понятно тебе? И смотри у меня! Ох, Василь Гнатюк, смотри же! Помни, что твоя жизнь в моих руках! И твоей кралечки-жинки – тоже.

– Я запомню… – глядя в стену, произнес Василь.

– Хотелось бы… Ну, браты, пойдем отсюда. Делать нам здесь больше нечего, потому как мой родственник Василь Гнатюк – отныне наш человек. Да, и не Василь Гнатюк он отныне, а Косарь. Так и запомните.

Один из спутников вполголоса сказал Стасю несколько слов.

– И харчей мы у них отбирать тоже не будем! – решительно произнес Стась. – Свои у своих хлебушек не отнимают. Разживемся в другом месте. У чужих… Да, родственничек, а собачку мы твою того… Пришибли колом. А то что же она гавкает? Нам лишний шум ни к чему. Так что ты уж извини – за собачку…

* * *

Когда шаги Стася и его спутников затихли в темноте, Василь выдохнул, в изнеможении опустился на скамью и долго сидел, неподвижно глядя в стену. Керосиновая лампа чадила, мигала и трещала, но Василь лишь коротко и бездумно поглядывал на нее, а затем опять упорно начинал смотреть в стену. У него просто не было сил, чтобы встать и поправить лампу.

Горпина понимала его состояние и не мешала Василю ни действием, ни словом. Хотя и, в отличие от мужа, она сейчас была как-то по-особенному беспокойна и деятельна. Ей мучительно хотелось что-то делать, двигаться, куда-то идти – невзирая на то что сейчас была темная ночь, впрочем, и идти-то было некуда. Чтобы хоть как-то унять распиравшую ее нездоровую, необъяснимую энергию, она вышла во двор, в темноте наткнулась на неподвижно лежащую собаку, вздрогнула, вернулась в дом, заперла дверь, прислонилась к холодной печи и закрыла глаза.

– Ушли, – наконец сказал Василь.

– Да, ушли, – отозвалась Горпина. – Но они вернутся.

– Если мы не уедем в Березичи, то вернутся, – согласился Василь.

– Ты хочешь ехать в Березичи?

– А разве у нас есть выбор?

– Но…

– Разве они оставили нам выбор? – повторил Василь.

Горпина ничего не ответила, лишь вздохнула.

– Вот видишь, – сказал Василь. – Нет у нас выбора… – Он помолчал и добавил: – Пускай бы они меня убили. Мне не страшно. Я боялся за тебя. Этот Стась… Он будет убивать и улыбаться. Улыбаться и убивать… Люди, которые убивают и улыбаются – это не люди. Это нелюди. Нелюдей надо бояться. Потому я и боялся. За тебя.

– Но, может, он и не улыбается, – не согласилась Горпина. – А просто у него такое лицо…

– Да, лицо… к которому намертво приросла усмешка. Я в детстве видел похожую картинку. Мне ее показывала бабушка. Я спросил: «Бабушка, почему он все время улыбается? Кто это?» – «Это – нежить», – сказала мне бабушка. «Почему», – спросил я? «Потому что человек не может всегда улыбаться, – сказала мне бабушка. – Человек хоть иногда должен плакать».

– И что же мы будем делать? – спросила Горпина.

– Дождемся утра, похороним собаку, погрузим барахло в бричку, привяжем к бричке нашу корову, запряжем в бричку нашего Сивка, да и поедем в Березичи. Что же еще?

– А наши гуси и куры?

– Вернусь из Березичей и заберу курей и гусей. В одну бричку всего не поместишь. Придется делать две ходки. Ничего, тут не так и далеко.

Они замолчали. Поздняя предрассветная ночь смотрела в оба оконца их домика – того самого домика, который они скоро должны были покинуть. Где-то вдалеке на болотах кто-то тяжко и надсадно ухал. Люди говаривали, что это водяной: ему полагалось ухать по ночам, чтобы пугать тех, кто не спит в такой поздний час. Кто знает, может, это и вправду был водяной? Где же еще ему водиться, как не на полесских болотах? Гиблые это были болота, бескрайние и бездонные – как раз самое подходящее жилище для водяного.

* * *

Покинув хутор, на котором проживали Василь и Горпина, Стась и его три спутника отправились на соседний островок. Там тоже располагался хутор, и он, этот хутор, как раз и был их целью. На хуторе вместе с женой, двумя детьми и стариками-родителями проживал Евген Снигур, командир отряда «ястребков». Так в здешних краях называли добровольцев, которые вызвались бороться с лесными бандитами.

Быть командиром «ястребков» и жить на отдаленном хуторе, да еще с женой, малыми детьми и стариками-родителями было делом опасным. «Ястребков» бандиты ненавидели лютой ненавистью, впрочем, и сами «ястребки» платили бандитам тем же самым. Это была борьба, в которой никто никого не щадил – ни «ястребки» бандитов, ни бандиты «ястребков». Но одно дело – сражаться, когда ты – один и потому рискуешь только своей собственной жизнью, и совсем другое дело – когда у тебя на руках и стар, и мал, и жена рядом. Поэтому-то Олена, жена Евгена, уж как только не отговаривала мужа от его затеи идти в «ястребки», да еще и быть их командиром!

Но от всех жениных уговоров и причитаний Евген лишь отмахивался: мол, кто же даст отпор бандитам, если не мы сами? Советские солдаты? Ну так они далеко. Местное отделение милиции? Ну так их там всего пятеро. Значит – мы сами, больше некому. Да и потом – надоело бояться! Что это за жизнь, когда боишься каждого стука в дверь и каждого шага за спиной? Да и бандитского главаря Перемогу следует наконец изловить и предать суду, а то ишь, какой неуловимый! Вроде бы он и есть – вот, его именем даже пугают малых детей, – а вроде бы его и нет. Потому что никто его не видел, а только о Перемоге слышал. Хотелось бы наконец увидеть, на что он похож, этот самый Перемога! А с хутора мы обязательно съедем. Вот отыщем подходящий домик в Березичах – и сразу же съедем! Не завтра, так послезавтра. А уж через неделю – так в обязательном порядке! А пока что и беспокоиться не о чем. Пускай только кто-нибудь сунется на наш хутор! Видите, у меня автомат? А еще целых шесть штук гранат! Вот такой был ответ Евгена на причитания жены, да и на уговоры стариков-родителей тоже.

Вот к нему-то, к командиру «ястребков» Евгену Снигуру, и направлялись сейчас четверо националистов во главе со Стасем. И еще четверо поджидали их невдалеке от хутора, укрывшись в ольшанике. Евген Снигур слыл человеком бесстрашным и отчаянным, да к тому же он был при оружии, так что вчетвером бандиты с ним, наверное, и не справились бы. А восемь человек – это уже сила.

Четверо ожидавших бесшумно вынырнули из тьмы, как только Стась и его спутники подошли к кустарнику.

– Улыбка, это ты? – спросил вполголоса кто-то.

– Черт с рогами, а не я! – раздраженно ответил Стась. – Сколько раз вам говорить – не высовывайтесь все сразу! А если бы это был не я с братами, а «ястребки»? Или, скажем, солдаты? Что тогда?

– Да откуда им тут взяться в такой час! – хмыкнул кто-то. – Дрыхнут сейчас и «ястребки», и солдаты! А мы – вот они!

– Ох, Кущ, доведешь ты когда-нибудь меня до греха! – прошипел Стась. – С тебя, дурака, пользы мало, зато вреда – полная телега с верхом! Тебя проще утопить в болоте, чем что-нибудь тебе объяснить!

– Эге! – самодовольно отозвался Кущ. – А вот сейчас мы придем на место, и тогда ты увидишь, какая от меня польза!

– Все, цыть! – отозвался Стась. – И – пошли, пока не начало светать! Действуем по плану!

Оконца в доме, где проживал Евген Снигур с семьей, не светились. Там, наверно, все спали. Стараясь ступать бесшумно, бандиты прошли по настилу из жердей, который соединял островок с другими островками. Иной раз кто-то из них оступался и попадал одной ногой в болото – ведь было темно. Без того чтобы не оступиться, по болотам невозможно пройти даже днем, не говоря уже о ночи. На каждый опрометчивый и неверный шаг болото отвечает отчетливым квакающим звуком. Этот звук обычно довольно-таки громкий, и потому его слышно издалека. Особенно – ночью, когда никакие другие звуки не могут его заглушить, потому что по ночам всяких посторонних звуков мало. Ночи в полесских болотах тихие.

Поэтому, когда кто-то из бандитов оступался, все другие тотчас же замирали и вслушивались в темноту – не раздастся ли со стороны недалекого хутора какой-нибудь ответный звук. Любой звук со стороны хутора – это было плохим знаком для бандитов. Это означало, что на хуторе услышали кваканье болотной трясины, определили, из-за чего болото квакает, пробудились и приготовились к обороне. И попробуй с ними справься, даже если вас восемь человек! Они-то, на хуторе, у себя дома, а значит, им известны все ходы, выходы, переходы и укрытия, а ты здесь – пришлый, и ничего этого ты не знаешь. Да плюс к тому мешает видеть густая предрассветная темень. А потому того и гляди попадешь сдуру под автоматную очередь. Не любили бандиты иметь дело с теми, кто давал им отпор. Куда как проще, безопаснее и приятнее ворваться в дом, когда в нем все спят. Тут уж ты – полноправный хозяин и вершитель судеб.

Но как ни вслушивались и ни всматривались бандиты в темень, на хуторе все было тихо. Ни голосов, ни шорохов, ни огонька. Крепко, должно быть, спал Евген Снигур и прочие обитатели хутора…

Выбравшись наконец на сушу, бандиты бесшумным кольцом окружили единственный на островке дом. Рядом с домом темнели еще и всякие хозяйственные постройки, но на них бандиты особого внимания не обращали. Дом – вот что было для них главным. Потому что именно в доме должны были сейчас находиться и сам Евген Снигур, и все его семейство, над которым бандиты должны были учинить расправу. То есть – убить всех, а не только Евгена Снигура. Таков был приказ. Так приказал Перемога. А, значит, так тому и быть, потому что не выполнить приказ Перемоги было делом немыслимым. Тот, кто приказ не выполнил, сам себе подписывал смертный приговор, и приговор этот всегда исполнялся быстро и неминуемо. Перемогу не интересовали причины, из-за которых приказ не выполнялся. Перемогу интересовал лишь результат.

Пятеро бандитов расположились у окон дома, а трое – Стась, Лут и еще один, которого все звали Гусак, бесшумно приблизились к двери. И дружно ударили ногами в дверь. Расчет был на внезапность: вот от мощных ударов дверь откроется, и бандиты тотчас же ворвутся в дом. А там будет видно… Вернее сказать, там – все будет понятно и просто. Человек, застигнутый врасплох, да еще и спросонья, обычно не сопротивляется. Даже если этот человек – Евген Снигур. Ну а если на дверях слишком крепкие запоры и она выдержит удар сразу тремя ногами, тоже не беда. Есть еще окна. А уж их-то можно вышибить одним ударом приклада…