Пушкин – историк: согласитесь, непривычное сочетание. Вряд ли многим сразу, с ходу, удастся припомнить его «Историю Пугачевского бунта». А историческими изысканиями Пушкин между тем занимался очень серьезно: месяцы и годы работы в архивах, груды перелопаченной литературы, работа с подлинниками, выписки, заметки, внутренняя и внешняя критика источников… Больше всего его интересовало петровское время – как общая картина того периода, так и сама личность царя-преобразователя. Подтверждение тому – «Полтава» и «Медный всадник». Но оказывается, что обе известные всем поэмы можно считать лишь побочными плодами этого интереса. Основные же усилия Пушкина были направлены на создание капитальной монографии «История Петра I». Труд этот, однако, остался так и не написанным, а то, что известно ныне под этим названием, – не сама неоконченная монография и даже не ее черновик, а лишь конспект, набросок основных тем и фактов. В него сведены результаты четырех лет работы – вплотную изысканиями в архивах и книжных собраниях Пушкин занялся в 1831 году, а данный текст был написан им в 1835.
Что перед нами именно конспективный набросок, понять нетрудно. Это по большей части даже не связный текст, а просто короткие тезисные предложения, иногда каждое – отдельным абзацем. Нередко, правда, попадаются фрагменты, которые, видимо, сразу предназначались для готового труда и потому написаны развернуто и подробно. Но в основном страницы заполнены голыми тезисами и изобилуют ссылками на источники (зачастую с язвительными комментариями, а то и просто пометками типа «вранье» или «невероятно»), вопросами самому себе («куда?», «когда?», «кому?») или просто вопросительными знаками, пометками «NB», «etc.» и прочими свидетельствами того, что работа только начинается. Забавны сочетания языка начала XVIII века – то есть выписанных из источников цитат – с авторским текстом, написанным языком первой половины XIX века с привычным употреблением французских слов. Например, так: «Прямо государю подавать одни челобитни о делах государственных и о неправых решениях (чувствителен недостаток cour de cassassion)». Примета времени: даже Пушкину, несмотря на весь его огромный словарный запас, порой было проще выразить ту или иную мысль или понятие по-французски.
Одна из самых примечательных черт подготовительного текста – перечни царских указов по годам, помещенные в конце глав. Чем только не занимался Петр, вплоть до «неотпуску за моря бобрового пуху» или «о ссылке Чаплыгина дворового человека»! Но большинство указов касается налогов, податей, пошлин и прочего подобного, а также сыска беглых – сразу видно, что царю в его начинаниях отчаянно не хватало денег и людей. По этим перечням указов и по сопутствующим подробностям можно проследить, как Пушкин, в начале работы явно симпатизировавший Петру, а то и прямо восхищавшийся им, затем по мере накопления сведений стал видеть в нем прежде всего тирана и деспота, стремившегося поставить под свой личный контроль абсолютно все стороны жизни государства и людей. Тут, кстати, можно опять-таки вспомнить две «петровские поэмы». На смену романтическому образу царя из «Полтавы» 1828 года («…лик его ужасен, движенья быстры, он прекрасен») уже через пять лет в «Медном всаднике» приходят куда менее лестные слова вроде «горделивый истукан». Это понятно: к 1833 году Пушкин, успевший проделать немалую исследовательскую работу, мысленно видел Петра уже совсем иначе. В «Истории Петра I» этот процесс развенчивания прежнего кумира продолжается: ни о какой идеализации образа царя, которой отличались многие из использованных в работе источников, не идет и речи. То и дело попадается, например, такое: «с похмелья, видно», «радуется исподтишка», «корыстолюбивая душа», «хвастается своею жестокостию». Многие указы Пушкин называет тиранскими и жестокими, а на одной из последних страниц Петр и вовсе именуется разрушителем. Кое над чем Пушкин откровенно потешается (например, над «указом о вытье»). Приводятся и образчики солдафонского юмора Петра: «В случае несогласия он обещал вылечить город через пургацию, для чего уж и привезены сюда и пилюли».
Само собой разумеется, что невозможно читать «Историю Петра I», не сравнивая ее невольно с куда более известным романом А. Н. Толстого «Петр Первый». Рядом с критическим пушкинским исследованием становится отчетливо видна лакировка образа Петра, предпринятая Толстым: у него царь – в первую очередь мудрый государственный муж, который если и поступает жестоко, то разве что вынужденно, а если и выпьет порой лишнего, то только по достойному поводу и быстро протрезвеет. Впрочем, очень похоже, что Толстой кое-что позаимствовал из пушкинского наброска (точнее, из тех его частей, что были опубликованы ко времени его работы над романом) если не в части образа Петра, то в части мелких фактов. Два характерных примера: выражение «смотреть зверообразно» и шут Петра по прозвищу Педрилло (у Толстого превратившийся в Педрилу, домашнего дьякона Меньшикова). Откуда бы еще Толстому взять такие перлы? Да, он наверняка работал с теми же источниками, что и Пушкин, но очень маловероятно, что среди тысяч архивных документов оба они отыскали и обратили внимание на одни и те же мелочи.
Если внимательно читать пушкинский текст, то можно заметить, что многое осталось в нем без должного внимания, а то и вовсе не затронутым. Это, например, печальная история царевича Алексея: Пушкин обращается к ней только уже в самом конце, описывая следствие и суд, а как так вышло, что наследник престола обернулся противником собственному отцу, не пишет вообще. Ничего нет о знакомстве Петра с Екатериной, да и чаще всего она просто упоминается время от времени как нечто неодушевленное: «привезена туда-то», «оставлена царем там-то» и т. п. Совсем ничего не написано о промышленном освоении Урала и севера России. Вообще говоря, ближе к концу пушкинские заметки сводятся исключительно к военным, политическим и дипломатическим темам – они, конечно, для тех лет наиболее важны, но читать последние главы с бесконечными перечислениями, кто с кем где встретился, о чем договорился и кто кому сдался, становится скучновато. Сам Петр из живого человека в этих главах все больше превращается в функцию. Уверен, впрочем, что однобокость заметок о последних годах правления Петра в собственно тексте монографии была бы компенсирована всем тем, чего им не хватает. И чертовски жаль, что Пушкину так и не удалось закончить свой труд.
Так как перед нами не законченное произведение и даже не его черновик, а всего лишь конспект, набросок, то оценить его однозначно вряд ли возможно. Кто знает, что из этого наброска получилось бы в конечном итоге: историк возобладал бы над писателем или писатель – над историком? Некоторые, между прочим, желали успеха именно историку: когда стало известно, что Пушкин занимается историческими изысканиями, высказывались, что, мол, наконец-то человек вместо писания стихов взялся за полезное дело. Так что поневоле закрадывается в голову крамольная мысль: вполне возможно, что, приобретя в лице Пушкина великого поэта, мы тем самым потеряли не менее великого историка – и еще неизвестно, в какой из этих двух ипостасей он оказался бы лучше…
«История Петра I» kitobiga sharhlar