Kitobni o'qish: «Змеи крови (Слово шамана)»
Часть первая
Степняки
Глава 1
Холод
По ровному снежному насту, чистую белизну которого лишь изредка нарушали темные черточки высоких стеблей прошлогодней полыни, мела холодная крупянистая поземка. Несущий мелкие ледяные шарики ветер хлестал по лицу, забирался за воротник, просачивался под полы длинных стеганых халатов. От его пронизывающего дыхания на улице казалось в несколько раз холоднее, нежели было на самом деле – и татары с завистью поглядывали на десяток лошадей, сгрудившихся под прикрытием пригорка, парами, положив головы на крупы друг другу.
– Весна, называется, – недовольно буркнул один из усатых мужчин, поправил на голове лисий малахай с пришитыми поверху несколькими железными пластинами, подкинул в огонь еще несколько шариков кизяка, потом поднялся во весь рост, потянулся, оглянулся по сторонам. – В Солхате сейчас тепло, тюльпаны расцветают.
– Ну и сидел бы в Солхате, чего на московитов пошел? – хмыкнул другой воин, жмурясь на небольшой, экономный огонек, приплясывающий под оловянным котелком.
– А ты не знаешь, Шепет, зачем? – хохотнул первый из татар, поправляя саблю на боку.
– Это ты не знаешь, каково весной в степи, – спокойно ответил Шепет, отирая ладонью усы. – А я еще лет десять назад с Менги-нукером в первый поход шел. Мы тогда едва не подохли все в грязи. Еле ноги вытаскивали. Нет, хан прав. Лучше по холоду и снегу Дикое поле перейти и тут тепла подождать, нежели грязь месить. Завтра заместо нас другой десяток придет, потом в шатрах согреешься. Не скули.
– Ноги затекли, – пожаловался первый воин, опускаясь обратно на землю, и прикрывая колени полами халата. – Кого здесь сторожить? Кто, кроме бешеного Менги-нукера зимой в степь пойдет?
Однако в тот самый миг, когда он отвел свой взгляд от заснеженных просторов, на склоне находящегося примерно в тысяче шагов взгорка шевельнулся сугроб, часть снега приподнялась, моргнули внимательные темно-синие глаза.
– Понятно… – с легким потрескиванием смяв наст, женщина откатилась на невидимую со стороны дозора часть взгорка, села, откинула отороченный белоснежным песцом капюшон, пригладила прямые русые волосы. – Значит, получается так: их пятеро, один полулежит, четверо сидят. В халатах все. Может, у кого снизу железо и есть, но вряд ли. Делаем так: я беру двоих, что по правую руку от огня, а вы всех, что по левую руку.
– А не промахнешься, боярыня? – неуверенно поинтересовался один из четырех ожидающих ее воинов, одетых в нелепые белые сатиновые балахоны поверх брони.
– Боярыня Юлия с трехсот саженей в шапку попадает, – усмехнулся другой воин, кареглазый, с окладистой русой бородой. – Не страшись.
– Спасибо, Сергей Михайлович, – кивнул воин с бесцветными глазами, из-под шелома которого торчали во все стороны рыжие кудри. – Ну что, Юленька, пойдем?
– Ты Варлам, капюшон-то белый поверх головы накинь, – кивнула ему Юля. – А то пятно темное на снегу далеко видно.
– Придумает тоже, – вздохнул боярин, но подчинился.
– Ветер сейчас притихнет, – женщина вытянула из колчана угольно-черный лук, потом, задумчиво покрутив пальцами черенки стрел, выбрала две с гранеными наконечниками. – Тогда и выскочим.
Она взяла стрелу в зубы, другую наложила на тетиву. Бояре тоже зашуршали тканью, извлекая на свет божий луки и колчаны. Выжидающе подняли глаза на женщину.
Разумеется, подчиняться бабе, пусть даже жене боярина, противоестественно натуре русского витязя – однако эта высокая худощавая лучница за годы жизни в поместье на берегу Оскола уже успела на глазах многих воинов пронзить своими стрелами не один десяток татар, в одиночку справилась еще с несколькими, приведя к крепости их коней, успела доказать смертоносную меткость своего оружия, а потому обитатели порубежных земель уже перестали воспринимать ее как женщину, видя перед собой только собрата по оружию. К тому же – лучше всех разбирающегося в стрельбе.
– Итак… – Юля подняла голову, прислушиваясь к завыванию ветра, привыкая к его ритму, сживаясь с движениями огромных масс воздуха. Одновременно она привычным движением скинула толстые заячьи рукавицы, натянула двупалую потертую перчатку из толстой кожи. Медленно натянула на темные волосы белый суконный, подбитый изнутри песцовым мехом, капюшон. – Пошли!
Пятеро лучников – лучших на русском порубежье, вскочили на ноги выскочили на края взгорка. Юля успела натянуть лук первой – но на несколько мгновений замерла, сосредотачиваясь на цели, а потому залп получился слитным. Затем женщина схватила стрелу, зажатую в зубах, наложила на тетиву, снова замерла… Разогнула пальцы.
Бояре по сторонам от нее работали с пугающей скоростью, почти не целясь, лишь выхватывая стрелы из колчанов и выпуская их в воздух, успевая выстрелить трижды за время полета стрелы. За то время, как Юля выпустила две стрелы, каждый из них облегчил колчаны на десяток.
– Думаю, еще дней десять, и снег сойдет, – заглянул в закипающий котелок Шепет. – А мы уже здесь, у самых селений русских стоим.
После этого он качнулся вперед и упал рядом с костром. Между лопаток старого воина торчала короткая стрела. Послышался звук, словно кто-то из рабов очень часто, торопливо стучит в дверь хозяйских покоев в далеком теплом Крыму, в родном Солхате. Воин открыл рот, собираясь предупредить заваливающихся в стороны друзей об опасности, но тут у него прямо во лбу выросла ровная палочка с белым гусиным оперением, и он откинулся на спину, уставясь голубыми глазами в хмурое февральское небо.
– Юлия, назад! – грозно рыкнул на женщину боярин Варлам Батов, и даже отодвинул рукой назад, не позволяя кинуться к расстрелянным врагам.
Витязи, высоко вскидывая ноги, побежали вперед, на ходу с облегчением срывая с себя придуманное боярыней Юлией белое уродство, называемое ею странным словом «масхалаты». Боярин ведь начищенным железом сверкать должен, алыми или сизыми шароварами и сапогами красоваться, шеломом наведенным сиять, рогатиной с длинным наконечником; одним своим видом врага пугать. А тут…
Хотя, задумка варламовской жены удалась – посеченный стрелами татарский дозор, к которому они подобрались незамеченными чуть не на триста саженей, не смог не то что упредить крымское войско о приближении кованой рати, звука издать не успел.
С трудом переводя дыхание, бояре остановились возле татар. Двое еще стонали и пытались шевелиться – но в каждом торчало по несколько стрел, а потому никакого сопротивления они оказать не могли. Да и вся стоянка была так густо истыкана стрелами, словно здесь, на согретом костром взгорке, наступила весна и к солнцу полезли щедро посеянные озимые.
Боярин Сергей Храмцов молча толкнул в бок сомневавшегося товарища и кивнул в сторону лежащих справа татар. У одного стрела торчала точно между лопаток, у другого – изо лба, точно над переносицей.
– Да, – кивнул воин в ответ на явный намек. – Хорошо, с нами она, а не с литвинами какими-нибудь.
– Варлам Евдокимович, – уже вслух распорядился боярин Сергей, – оружие собери, будь любезен. Мы коней татарских поймаем. Не пешком же возвращаться? – Теперь, когда вражеский разъезд был обнаружен и уничтожен, старшинство возвращалось к нему, назначенному воеводой командовать передовым отрядом. – А ты, боярин Борис, садись на ближайшего, и к рати поспешай. Упреди, что путь для нее ныне свободен.
Один из витязей кивнул, сбежал вниз с пригорка, к шарахнувшимся в стороны лошадям, схватил одного из них, оказавшегося менее пугливым, затянул подпругу, проверил удила, запрыгнул на спину и дал шпоры, поводьями заворачивая скакуна в северную сторону.
К тому времени, когда победители переловили и поделили коней, оружие и кое-какой татарский доспех – сами не оденут, но смердам али холопам может сгодиться, издалека послышался тяжелый гул.
– Ты, Юленька, смотри, с нами не ходи! – строго упредил супругу Варлам. – То сеча будет, дело не женское. С заводными конями ратными меня обожди, там тоже воины надобны.
Боярин передал женщине поводья трех из выделенных на его долю коней, сам взметнулся в седло, подобрал поводья.
– Христом-Богом заклинаю, в сечу не лезь!
– Да ладно, сама не дурочка, – улыбнулась ему Юля и, сама сознавая глупость совета, тем не менее добавила: – Ты тоже смотри. Береги себя…
Сверху, из седла, было видно как с северной стороны приближается, словно накрывающая землю тень от крыльев Змея-Горыныча, темная масса. Гул усиливался.
– Ну, Юленька… – Варлам наклонился, поцеловал жену, после чего устремился в погоню за боярами Храмцовым и Петровым, уже двинувшимся вперед.
Темная масса, приближаясь, постепенно разделялась на отдельные отряды, двигающиеся с небольшими промежутками друг от друга, стали различимы воины – закованные в панцири и бахтерцы, зерцала и колонтари. На плечах витязей лежали меховые налатники, пухлые шаровары уходили в высокие кожаные сапоги или валенки. Над островерхими шлемами высоко вздымались сверкающие острия рогатин. Лошади, с точки зрения родившейся в двадцатом веке Юли, были низковаты, но широкие копыта, кованые шипастыми подковами, все равно достаточно весомо впечатывались в мерзлую землю, заставляя ее гудеть, словно туго натянутую на барабан шкуру.
Рать поравнялась с молодой женщиной, прошла мимо. Юля, после короткого колебания, неумело перекрестила их спины и поднялась в седло, двинувшись в обратную сторону – к оставленным под охраной нескольких десятков оружных смердов заводным коням, навьюченным вьюками с дорожными припасами.
Татарский лагерь находился всего в получасе пути за стоянкой уничтоженного разъезда – несколько сотен темных шатров, из макушек которых тянулись дымки, стоптанный до земли снег, множество небольших человеческих фигурок. Русские мчались молча, без обычного воинского клича, не стреляли из луков, предваряя атаку – однако скрыто налететь многотысячным войском все равно невозможно, а потому фигурки в теплых стеганных халатах заметались, расхватывая щиты и копья, обнажая сабли. И все же самого главного сделать они не могли: кони паслись в стороне от лагеря и добежать до них, оседлать, подняться в седло татарские воины не успевали.
Кованая конница захлестнула лагерь, и он моментально наполнился криками боли и стонами умирающих людей. Низко опущенные рогатины пробивали врагов насквозь. Некоторых – вместе со щитами и доспехами, коли кто-то успевал их одеть. Зачастую копья застревали в телах – и тогда всадники бросали их, выхватывали сабли и кистени, разя смертоносным оружием направо и налево. Стальные грузила, врезаясь в мягкие тела, ломали кости и раскалывали черепа, остро отточенные кривые клинки, падая с разогнавшихся вскачь коней, рассекали татар от плеч до пояса, сносили головы, кроили черепа.
Смертоносный вал прокатился по лагерю от края и до края и, казалось, ничто не могло уцелеть позади него, но когда всадники стали разворачивать коней, они увидели, что за ними, перепрыгивая раненых и убитых продолжают бегать сотни людей, направляясь примерно в одну сторону – к коням. Бояре снова послали коней вперед. Теперь уже не в такой стремительный галоп. Они неспешно прочесывали разоренный лагерь, заезжая в шатры, добивая отдельных растерявшихся врагов, прихватывая попадающиеся на глаза наиболее ценные вещи. Пересеча лагерь снова, витязи снова развернулись в широкую лаву и ринулись в погоню за уцелевшими после учиненного побоища степняками.
Несколько сотен татар, благополучно выдержавших первый налет и вырвавшихся к своим скакунам, запрыгивали на спины коней, разворачивались и гнали их вперед – прочь, прочь, прочь! Скорее прочь от неминучей смерти!
Однако не проскакав и пары верст, они обнаружили впереди три ровные шеренги одетых в красные тегиляи и шапки стрельцов. Сзади наседала русская кованая конница, и степняки волей-неволей помчались на узкую полоску людей, отделяющую их от спасительного простора. Они неслись с гиканьем и лихим посвистом, размахивая обнаженными саблями, словно не спасались от смерти, а сами несли погибель всему живому.
Хмурые бородачи, спокойно глядя на мчащуюся массу, положили пищали на обухи бердышей, приладились, выбирая себе цели, и когда до татар осталось от силы сотня шагов, дружно нажали на спуск, опуская тлеющие фитили на пороховые полки. Прокатился закладывающий уши грохот, выросла белая дымная стена, под прикрытием которой стрельцы стали отбрасывать пищали и опускаться на одно колено, наклоняя бердыши вперед.
Изрядно поредевшая конная масса, пробив дым, налетела грудями скакунов прямо на стальные острия. Всадники, большинство которых держалось без седел, посыпались на землю, как перезрелый горох, частью попадая под копыта лошадей своих товарищей, частью успевая удержаться на ногах, зажатые со всех сторон горячими телами четвероногих любимцев.
Стрельцы, перехватывая бердыши у самого подтока, норовили достать таких бедолаг тяжелыми остриями топоров, либо, коли татарин пытался отмахиваться саблей, брались ближним хватом – одной рукой под косицу, другой за середину рукояти, принимали удары на широкое лезвие после чего кололи недруга подтоком или резали топором. Сзади татар кололи в спины подоспевшие бояре, и степняки, затравленные, словно волки, падали на землю один за другим. Вскоре все было кончено: на залитом кровью снегу остались только мертвые тела.
– Ну что, Дмитрий Федорович? – окликнул воеводу стоящий за стрельцами боярин с обнаженной саблей, одетый в зерцала поверх кольчуги панцирного плетения. – Всех татар ныне посекли, али ушел кто?
– Ушли, Петр Иванович, – оскольский воевода, самолично приведший кованую рать в Дикое Поле, отер саблю о суконный рукав зипуна и вернул ее в ножны. Пригладил рукой заиндевевшую бороду. – Тысяч пять басурман не побежало от нас, а в сторону тронулись. Кони у них возле лагеря стояли.
– Пять тысяч, говоришь? – раздвинув стрельцов, боярин подошел к воеводе, положил руки на луку седла. – Так может, нагоню я их со своими стрельцами, Дмитрий Федорович? То ведь не много, управлюсь…
– Не много, – понимающе усмехнувшись, согласился воевода. – Что же, Петр Иванович, ты государев дьяк, тебе и добивать Гирея. Славы у тебя отнимать не стану. А мне по воеводским хлопотам лучше в крепость вернуться. Негоже ее надолго без руки хозяйской оставлять. Долю вашу в промысле мы выделим, за то не беспокойся.
– Благодарствую, Дмитрий Федорович, – облегченно кивнул командующий стрельцами боярин и поворотился к своим воинам: – По коням, братцы! Есть для нас еще бранное дело.
Стрельцы, закидывая бердыши за спину и поднимая пищали, потянулись назад, по широкой натоптанной в снегу тропе, уходящей к недалекому табуну, поджидающему своих хозяев. Государь отрядил супротив крымчан, в помощь оскольскому воеводе, три тысячи опытных воинов. С такими силами московский дьяк раздавит трусливых степняков безо всякого труда.
* * *
Кандидат физических наук Александр Тирц, специалист по акустике твердых тел и генерации носителей зарядов, опустил обглоданную овечью масталыгу и поднял голову, настороженно прислушиваясь, потом отшвырнул кость в сторону, прямо на ковры, выпрямился во весь рост:
– Дай мне кирасу, ведьма. Польскую, с орлом, что хан Девлет подарил.
– Никак, скачет кто-то? – неуверенно предположила чуть полноватая рыжеволосая женщина лет тридцати с широкими бедрами, развитой грудью, алыми соблазнительными губами, вздернутым небольшим носиком, иссиня-черными бровями и миндалевидными зелеными глазами. – Табун сюда идет?
– Давай кирасу, дура! И сама одевайся!
Шаманка вскочила, кинулась к сундуку, прихватила две позолоченные половинки, поднесла их хозяину. Придержала наспинник, пока мужчина стягивал ремни. Кираса была снята с какого-то поляка неимоверных по здешним меркам размеров – но для двухметрового основателя клуба «Ливонский крест» она оказалась все-таки маловата и кандидату физических наук приходилось одевать ее прямо поверх тонкой шелковой рубахи.
– Меч! Ватник!
Поверх кирасы он накинул толстый стеганный халат с подрезанными полами, прихватил такую же стеганную шапку с длинными лисьими наушами – шлема нужного ему размера среди запасов Девлет-Гирея не нашлось.
– Давай ведьма, шевелись, одевайся!
– Что случилось, ифрит? – шаманка с явным сожалением бросила взгляд на недоеденное мясо. Конечно, оказавшись рабыней ифрита, она рисковала своим родовым даром, однако многие странные привычки этой нежити оказались очень приятными. Например, он запросто ел вместе с ней за одним столом и давал невольнице нормальное мясо, а не потроха.
– А ты думаешь, это для нас свежие табуны из Крыма гонят? Говорил я Девлету… – злобно скрипнул он зубами.
Снаружи послышались крики, стоны, лязг оружия.
– Тряпье хватай! – Тирц первым выскочил из шатра, на ходу обнажая тяжелый немецкий меч, и едва не лицом к лицу столкнулся с пролетающим мимо шатра русским боярином. При габаритах физика и низкорослости лошадки их головы оказались как раз на одном уровне.
Тирц успел отреагировать первым, ударив по шлему оголовьем меча – боярин вылетел из седла, но на физика уже налетал другой с занесенной саблей. Тирц подставил клинок под удар, попытался достать врага в спину – но русский мчался слишком быстро, и кончик меча лишь чиркнул по кольчуге.
– Ведьма, ты где!? – он резко присел, уворачиваясь от удара третьего боярина, рубанул навстречу – меч угодил плашмя поперек груди, и русский воин начал заваливаться на спину. Однако мчащаяся вскачь лошадь унесла его дальше, и Тирц так и не узнал, чем кончилась для врага стремительная схватка. Ни добить, ни в плен взять. – Ведьма!!!
Наконец шаманка выскочила из шатра. Тирц, пятясь в ожидании новых нападений, кивнул ей на коня, который топтался возле поверженного витязя.
– Садись!
Татарка не замедлила подчиниться, и ее хозяин, крутя головой во все стороны и не убирая меча, побежал вдоль лагеря.
– Менги-нукер!
Тирц увидел окруженного плотным кольцом телохранителей бея – верные нукеры успели осознать опасность и подвести Девлет-Гирею коня.
– Туда, уходите, – махнул физик рукой в западном направлении и сам побежал следом.
Из-за шатров появились еще полсотни татар. По счастью, Тирц догадался потребовать, чтобы коней не уводили, по обычаю, рыть подснежную траву вдалеке от лагеря, и теперь воины довольно быстро успели подняться в седло.
А от стоянки ширеевского рода накатывалась новая волна криков и лязга. Похоже, кованая конница развернулась и снова прочесывает лагерь копьями и саблями.
– Менги-нукера заберите! – требовательно закричал Девлет-Гирей, указывая в сторону сумасшедшего русского. Несколько телохранителей отделилось от плотного отряда и поскакало к нему.
Приблизилась еще одна полусотня – Тирц узнал татар Алги-мурзы, приставленного к нему Кароки-мурзой толи в качестве сторожа, толи в качестве охранника. Самого мурзы среди воинов не было, но зато имелось несколько коней без всадников.
– Ладно, видать сегодня умереть не получится, – Тирц кинул меч в ножны, неуклюже забрался на лошадь, оглянулся на шум приближающейся схватки. – На север гнать пытаются, псы русские. А мы на запад уйдем…
Отряд сорвался с места, и его скакун, не дожидаясь понукания, помчался вместе со всеми. Проскочив мимо крайних шатров, они вырвались в просторную заснеженную степь. Стало видно, что с западной стороны лагеря удалось выскользнуть из-под русского удара довольно многим воинам – и сейчас эти темные точки постепенно сбиваются во все более крупные массы. Еще немного, и под рукой Девлета опять соберется крупная армия – словно и не было только что опустошительного разгрома.
Вдалеке загрохотало.
– Так я и знал, – сплюнул Тирц, натягивая поводья. – Куда-то под пули хотели нас загнать, умники.
– Ты хорошо придумал оставить коней возле лагеря, Менги-нукер, – признал подъехавший ближе Девлет-Гирей. – Только они нас всех и вынесли.
– Я хорошо думал, когда не хотел в зимний поход идти, – огрызнулся Тирц. – Нет, потащились все-таки!
– Весной по размокшей степи коннице не пройти…
– Ну и где она теперь, твоя конница?!
Тирц знал, был совершенно уверен, что простоять незамеченными возле русских рубежей, по эту сторону Дикого Поля не получится. Наверняка или разъезд какой дальний наткнется, или купец слишком близко проедет, или кто из невольников сбежать исхитрится… Но татары каждый год жаловались, что по весне перейти через степь – хуже пытки, что лучше ее по холоду пересечь, а потом уже рядом с русскими землями дождаться, пока стает снег. Ну вот и дождались… Воинов из родов Ширеевых и Аргиновых, судя по всему, загнали в ловушку и сейчас добивают. Гиреевские тысячи, воины в которых принадлежали роду Мансуровых, большей частью уцелели, но потеряли весь скот, шатры, заводных коней – теперь, когда от войска осталось от силы треть, отбить лагерь назад наверняка не удастся. Там кованой конницы вдвое больше, чем татар будет.
– На север поворачивать надо, – злобно сплюнул Тирц. – Коли слишком рано ударим, посевную, может, не сорвем, но хоть что-то сделаем.
– У нас ни обоза, ни заводных коней, ни припасов… – попытался образумить его Девлет-бей, но русский только презрительно хмыкнул:
– А как ты степь собираешься обратно пересекать без обоза, коней и припасов?
– Уходить надо, Менги-нукер, – примирительно напомнил Девлет-Гирей. – Русские сейчас сечу закончат, и на нас повернут. Тогда точно никуда не попадем.
Тирц приподнялся на стременах, оглядел собравшийся отряд. Тысяч пять, не меньше. До Москвы с такими силами не дойдешь, но окраины потрепать получится.
– Назад не пойдем, пока хоть какого-то урона России не причиним, – твердо решил он и пнул пятками свою лошадь.
Собственно, положение оказавшихся в зимней степи татар было не столь уж безнадежным. Кони – если их не гнать постоянно вперед и вперед, вполне могут разрыть снег и выкопать из-под него прошлогоднюю траву. Люди могли зарезать и съесть нескольких скакунов. Вот только требовалось соблюсти два условия: найти топливо для костров чтобы зажарить мясо, и остановиться на месте хоть на пару дней, дабы кони могли поесть.
Здесь, вблизи русской рати, останавливаться новым лагерем было равносильно самоубийству, а потому татарские тысячи продолжали торопливо двигаться на запад, подальше от опасного врага.
К вечеру выяснилось, что московиты про спасшийся отряд не забыли – остановившись в темноте и заворачиваясь в халаты прямо возле лошадиных ног, воины могли наблюдать на ночном небе легкое зарево: это означало, что кто-то движется по их следам и костры, в отличие от татар, жжет без жалости. А потому голодных, замерзших, усталых и невыспавшихся степняков Тирц поднял еще задолго до рассвета и приказал садиться в седла.
Кони, такие же голодные, как и их всадники, двинулись неспешной рысью. Тут ничего не мог поделать даже он – ифрит, нежить, Менги-нукер, как его только не называли! Пусти скакунов в галоп – и через несколько часов пути они просто свалятся от усталости.
– Нам не уйти, Менги-нукер, – услышал он, как рядом кто-то негромко озвучил его мысли.
– Это ты, Алги-мурза? – усмехнулся физик. – Я рад, что ты остался жив.
– У них заводные лошади, торбы с овсом, даже дрова. Они сытые и отдохнувшие…
– Чего ты боишься, татарин? – криво усмехнулся Тирц. – Если нас догонят и перебьют, тебе не нужно будет оправдываться перед Кароки-мурзой за мою смерть. Во всем нужно видеть хорошее, а не плохое.
Татарин отнюдь не считал, что в смерти может быть хоть что-нибудь хорошее, но спорить не рискнул. Вчера он успел схватить кошель и любимую наложницу, так что лишился в лагере только двух шатров, арбы и четверки заводных коней, что паслись с общим табунов в двух днях пути. Обидно, но не разорительно. Он каждый год по два раза ходил с русским в Московию и успел добыть в ней вдесятеро больше, нежели вчера потерял. В конце концов удача не может быть вечной. Иногда Аллах, видя гордыню смертного, может лишить его своей милости… Но ведь не навсегда! Нужно молиться, проявить смирение, пожертвовать бедным достойный закат. А умирать не надо. Если ты умрешь, то как узнаешь, что твои старания не пропали даром?
Прочие воины тоже с надеждой поглядывали в сторону русского. Менги-нукер уже десятый год водил их в набеги на север. Иногда чуть ли не пинками гнал по раскисшим дорогам, иногда заставлял голодать, заводя в выжженную московитскими разъездами осеннюю пересохшую степь, иногда кидал на обороняемые стрельцами валы вслед за глиняными истуканами. Каждый год, по весне, во время сева, и осенью, в дни жатвы русский успешно доводил орду до вражеских поселений и, что немаловажно, так же успешно приводил обратно.
Сейчас, когда только чудо могло спасти усталые тысячи, жалкие остатки разгромленного войска, чуда ждали именно от него.
– К вечеру догонят, – словно невзначай высказался Гумер, десятник Алги-мурзы. – Наши кони от усталости еле ноги переставляют. А русские своих поутру наверняка овсом кормили. И уже дважды с усталых скакунов на заводных пересаживались.
– Найди мне немного весны, Гумер, – криво усмехнулся Тирц, – и тогда я спасу твою никчемную жизнь.
– Где же весну сейчас найдешь, Менги-нукер? – удивленно пожал плечами татарин, на миг забыв о тревоге. – Снег вокруг.
– Вот именно, – кивнул Тирц. – Снег. И не жалуйся в следующий раз, что земля на копытах пудами висит, когда по весне через степь пойдем…
– Еще пойдем… Пойдем… – прошелестели по рядам всадников пробуждающие надежду слова. Раз русский говорит о новых походах, значит, знает, как успешно завершить этот.
Длинная лента из едущих по пятеро в ряд всадников обогнула очередной пологий взгорок. Тирц повернул коня, поднялся на вершину. Осмотрелся по сторонам, ничего интересного не обнаружил. Повернул голову назад. Померещилось, что где-то у горизонта происходит движение. Он прикрыл глаза от солнца ладонью, вгляделся… Нет, не видно. Но рано или поздно там несомненно кто-то появится. Не может не появиться. Вопрос в том, кто успеет найти удачу первым.
Он прихлопнул лошадь ладонью по крупу, и та помчалась вперед, к самым первым рядам. Здесь Тирц перешел на шаг, продолжая посматривать по сторонам в поисках единственного шанса для измученного отряда. Всадники перевалили очередной гребень, спустились в узкую и длинную прогалину. Под копытами непривычно гулко отозвалась земля.
– Стоять! – вскинул физин руку, спрыгнул вниз и торопливо разбросал снег.
Есть! Под толстым слоем снега действительно скрывался неширокий, закованный в лед ручей.
– А ну, слезайте! – скомандовал ближним татарам Тирц. – Лед колите! Весь! Вот от сих и до сих, на сто шагов в длину.
Воины, не очень понимая, чего добивается русский, но все-таки надеясь на его находчивость, принялись кромсать лед кто имеющимися топориками, а кто толстыми острыми ножами. В стороны полетели сверкающие осколки, снег начал темнеть от сочащийся под него воды.
– Что ты делаешь, Менги-нукер? – поинтересовался подъехавший ближе Девлет-Гирей.
– Тепло ищу… – Тирц нервно потер рукой подбородок. – Раз вода течет и не замерзает, значит под ней тепло, так?
Он растолкал воинов, вошел прямо в ручей, по локоть опустил руки в мерзлую воду, выпрямился и довольно захохотал. С пальцев его медленно стекала вниз голубоватая глина.
– Копать, всем копать! – мгновенно понял его мысль бей. – Глину на берег выбрасывайте! Скорее, русские уже близко.
– Ну что, слезай, – оставив нукеров работать, вернулся к своему коню и гарцующей рядом шаманке Тирц. – У нас тут снова намечаются роды. Готовься.
На этот раз тряпками ничего не выстилали – глиняную фигуру выкладывали прямо на снегу. Физик с помощью ножа придавал голове хотя бы приблизительные человеческие формы, а степняки в это время, торопливо таская шлемами и руками грязь из русла на берег, выкладывали руки, туловище, ноги.
– Московиты! Я вижу московитов!
– Вот черт! – Тирц посмотрел на получившиеся под четырехметровым телом куцые двухметровые ножки, но времени доделывать скульптуру до правильных пропорций уже не оставалось: – Ведьма, иди сюда! Начинай!
– Мы… – голос шаманки дрогнул. – Мы оставили суму со всеми моими припасами… В шатре…
– Ва, Аллах… – Алги-мурза, заметно побледнев, вцепился рукой себе в куцую бородку.
– Что Аллах?! – повернул к нему лицо русский. – Нож давай, и шапку. Надеюсь, ведьма, нужные слова ты в шатре не забыла?
«Если из мертвой глины сложить бездыханного человека и наполнить его сердце кровью нежити, то слова жизни смогут оживить даже его…» Старинная присказка единственного сохранившегося в причерноморских землях древнего степного рода, отзвук неведомых знаний, сгинувших вместе с открывшими их народами под напором юных энергичных цивилизаций. Великая тайна предков, замаскированная под обычную сказку. Сказку, которая остается таковой, пока неожиданно не понимаешь, что нежить – это ты сам. Потому, что человек, которому предстоит родиться только через четыреста пятьдесят лет, не может быть для этого мира нормальным существом.
– Ты не забыла нужные слова, ведьма?
– Нет, ифрит, – покачала шаманка головой и взяла протянутые татарином оружие и войлочный подшлемник. – Много крови впитается…
– Впитается не прольется… Режь!
Стал ясно различим нарастающий дробный конский топот. Судя по звуку, преследователи обтекали сбившийся вокруг Менги-нукера татарский отряд с двух сторон, отрезая пути отхода. Теперь все зависело от того, как станут действовать стрельцы – либо, обнажив сабли, сразу ринутся в атаку, либо спешатся и, сблизившись на расстояние в половину полета стрелы, попытаются расстрелять степняков из пищалей.
Колдунья поднесла под руку Тирца подшлемник, потом резанула ножом наискось по внутренней стороне предплечья. Русский поморщился, но ничего не сказал. Кровь поструилась по пальцам, часто-часто закапала в шапку. Все терпеливо ждали, опасливо оглядываясь на маячащих на ближних взгорках всадников в алых тегиляях.
Наконец подшлемник наполнился почти до краев. Шаманка протянула своему хозяину тряпочку, которую тот сразу прижал к ране, потом пошла к глиняному уродцу. Ударом ножа пробила ему в груди широкую, глубокую дыру, перешла к голове, прорезала глубже щель рта, что-то туда опустила, замазала. Вернулась к груди, вылила всю кровь в приготовленное отверстие, потом бросила туда же всю шапку и замазала ее глиной.
– Они спешиваются, Менги-нукер.
– Вижу, – кивнул Алги-мурзе русский.
Что же, стрельцы поступали вполне разумно. Какой смысл кидаться в атаку и терять людей в сече, если окруженные в заснеженной степи враги не имеют никаких припасов? Немного терпения, и они сами передохнут от холода и бескормицы. А захотят вырваться из кольца – пусть сами кидаются под свинцовый жребий, напарываются грудью на бердыши, подставляют дурные головы под острую сталь.
