Kitobni o'qish: «Вихри враждебные»

Часть 17. Революция сверху

18 (5) мая 1904 года. Санкт-Петербург

Петербургские обыватели только-только успели прийти в себя от многотысячной первомайской демонстрации, организованной ранее малоизвестным Собранием фабрично-заводских рабочих, которое вместо респектабельного священника Георгия Гапона неожиданно возглавил беглый ссыльнопоселенец Иосиф Джугашвили. Но прошло всего два дня, и они снова были ошарашены манифестом нового императора о создании Министерства труда и социальной политики, которое – о, ужас! – возглавил Владимир Ульянов, еще один радикальный социал-демократ, тоже в свое время успевший посидеть за решеткой за противоправительственную деятельность.

«Куда катится мир?!» – эта мысль словно гвоздь засела в мозгах добропорядочных и законопослушных обывателей. Но было похоже на то, что император Михаил II решил не останавливаться на уже проведенных им реформах, и продолжил их, смущая умы своих подданных. Сегодня был опубликован новый царский манифест, и на этот раз он касался высших органов власти Империи.

В манифесте говорилось, что Государственный совет, созданный императором Александром I еще в 1810 году, прекращает свое существование. До окончательного решения вопроса о создании законодательного органа, способного кодифицировать законодательство Российской Империи в соответствии с задачей быстрого индустриального развития государства, все права и полномочия по законодательной деятельности переходят непосредственно к Императору. При этом своих почетных должностей лишалось около сотни уважаемых и заслуженных бывших министров и губернаторов, которых после отставки отправлялись в Государственный совет – высший законосовещательный орган Российской империи, получивший за это прозвище «лавка древностей».

Правда, нашлись и такие, кто одобрил прекращение деятельности Государственного совета. Они заявляли, что это учреждение давно уже превратилось в своего рода синекуру для отставных чиновников высшего ранга, которые, в силу возраста и застарелого консерватизма, делали все, чтобы не допустить принятия новых законов или внесения изменений в ранее принятые. То есть, с их точки зрения, устранение Государственного совета позволит молодому императору более решительно и более оперативно проводить дальнейшие реформы, не оглядываясь на мнение людей, еще живущих по понятиям минувшего XIX века.

Правда, увольнение от должности Великого князя Михаила Николаевича, председателя Государственного совета, вызвало некоторое неудовольствие у его сына, Великого князя Александра Михайловича. Но, как рассказывали люди, приближенные ко двору, после долгой и трудной беседы между императором и Сандро последний в конце концов согласился с доводами своего старого друга и обещал успокоить отца, объяснив ему всю нужность и важность предпринятой по решению самодержца реорганизации.

Что касается оставшихся не у дел чиновников департаментов и комитетов Государственного совета, то новый император решил использовать их на других государственных должностях, для чего предложил статс-секретарю Эдуарду Васильевичу Фришу составить справки о деловых качествах на всех оставшихся без работы сотрудников. Кроме того, было решено передать часть функций Государственного совета другим министерствам и ведомствам. Это в первую очередь касалось административных и судебных дел.

По закону в число членов Государственного совета входили и министры правительства, поэтому реорганизация коснулась и их. Чтобы разъединить несоединимое, было решено прежде всего увеличить количество министерств и пересмотреть компетенции некоторых из них.

Например, Ветеринарное управление изъяли из ведения Министерства внутренних дел, и передали в Министерство земледелия и государственных имуществ, которое, в свою очередь, разделилось на два самостоятельных министерства.

Из Министерства финансов изъяли департамент таможенных сборов с подчиненным ему Отдельным корпусом пограничной стражи. Из департамента создали самостоятельное таможенное управление, а пограничников на правах департамента передали в Главное управление государственной безопасности – новое учреждение, сумевшее в сравнительно короткое время нагнать страху на тех, кто задумал покуситься на безопасность Российской империи. И это правильно: именно оно должно было контролировать пересечение границ государства, чтобы через рубежи империи не шастали свободно все кому не лень. Теперь граница должна была быть на замке.

Кроме того, из ведения Министерства финансов изъяли Казначейство, Экспедицию заготовления государственных бумаг и санкт-петербургский Монетный двор. Всех их напрямую подчинили императору, как главе государства.

Из Министерства путей сообщения изымалось все, что было связано с внутренними водными коммуникациями, и для управления которыми создавалось новое Министерство водного транспорта. Оно должно было заниматься речными портами, каналами и другими гидротехническими сооружениями. Действительно, МПС за глаза хватало работы, связанной с эксплуатацией железных дорог. А речные коммуникации были всегда на положении бедных родственников.

При этом часть министерств, деятельность которых касалась внешних сношений и обороны, подчинялась непосредственно самодержцу. Остальные же остались в ведении Председателя Кабинета министров, которым был назначен все тот же Сандро. Таким образом, он стал вторым лицом в Империи. Злые языки поговаривали, что это было своего рода отступное, которое новый император дал своему приятелю и мужу сестры за отставку его отца с должности Председателя Государственного совета. Впрочем, злые языки в России во все времена любили перемыть кости начальству.

Военное министерство и Морское ведомство в манифесте не упоминалось, но это совсем не значило, что реформы не коснутся обитателей «Дома со львами» и «Шпица». Эти ведомства курировал лично новый император, и по их реформированию было решено принять отдельное решение. Причем, по вполне понятным причинам, оно будет не для широкой огласки, так как многие положения нового закона получат грифы «секретно», «совершенно секретно» и «особой важности».

Примерно так же будут обстоять дела и с Министерством Императорского двора. Дело в том, что новый самодержец решил подсократить штат этого министерства, а также расходы на содержание непосредственно царской семьи и на своих ближайших родственников. Вообще же, по совету Александра Васильевича Тамбовцева, это министерство следовало бы «разжаловать» до Управления делами при Императоре Всероссийском. Все, что было связано с императорской фамилией, считалось делом деликатным, а потому реорганизацию Министерства Императорского двора лучше было отложить на какое-то время.

А для начала предстояло изъять из его ведения Дирекцию Императорских театров и Академию художеств. Для управления этими учреждениями, которые, в общем-то, не имели прямого отношения к делам дворцовым, предполагалось создать новое Министерство культуры. Тот же Александр Васильевич Тамбовцев в приватном разговоре с императором сказал ему, что культурные дела нельзя пускать на самотек, и следует ненавязчиво и деликатно контролировать и направлять эту сферу духовной жизни.

Особое внимание Тамбовцев обратил на новый вид искусства, появившийся совсем недавно – синематограф, или, как называли его пришельцы, кино. Его следовало немедленно взять под государственную опеку. Влияние кино на умы во многом неграмотных или малограмотных жителей Российской империи будет огромным, а посему нельзя отдавать его на откуп разным коммерсантам, которые будут снимать и показывать в кинотеатрах разную халтуру, а также врагам государства, чтобы те посредством политически ангажированных фильмов не вносили смущение в умы людей.

Также стало известно, что Министерство торговли и промышленности в самое ближайшее время тоже разделится на несколько новых министерств. При этом подразумевалось, что для лучшего управления экономикой империи следует создать Госплан – структуру, которая на государственном уровне занялась бы планированием и управлением экономики России. Вопрос о Госплане требовалось проработать чуть позднее, когда окончательно будут определены приоритеты развития Империи на ближайшие пять – десять лет.

В рамках реформы Министерства торговли приняли решение создать Торгово-промышленную Палату из числа российских промышленников и предпринимателей. Этот орган, формально не являясь государственным, тем не менее помог бы нацелить деятельность частных фабрик и заводов на деятельность, которая принесла бы максимальную пользу государству, и помочь решению возникших между предпринимателями споров в досудебном порядке. Кроме того, Палата могла бы объединять отечественных производителей с целью дать отпор недобросовестной конкуренции со стороны иностранцев, в настоящее время уже завладевших ключевыми отраслями российской экономики.

Государственный же контроль империи, по совету все того же Александра Васильевича Тамбовцева, превращался в Счетную палату, в чьи обязанности вменялось внимательно отслеживать расходование государственных средств, и в случае обнаружения неоправданных расходов и хищений передавать сведения об этом в соответствующие учреждения. Поэтому Счетную палату вывели из состава Комитета министров, и подчинена напрямую императору, а ее глава получил право на прямой доклад самодержцу.

Что же касается Святейшего Синода, то, поскольку он формально не входил в состав правительства, хотя и назывался «Правительствующим», решение о его реорганизации решили принять отдельным законом. К тому же император считал, что вопрос сей следовало принять лишь после приватной беседы с Обер-прокурором Синода Константином Петровичем Победоносцевым. И без реформы в руководстве Русской православной церкви забот у императора в ближайшее время будет выше головы.

20 (7) мая 1904 года. Полдень. Санкт-Петербург. Новая Голландия

Константин Петрович Победоносцев, старчески ссутулившись и слегка шаркая ногами, вслед за Михаилом II шел по мощеному брусчаткой тротуару к мостику через Адмиралтейский канал. Только что он приехал с императором на новомодном самобеглом экипаже в Новую Голландию. Именно здесь, среди потемневших от времени краснокирпичных корпусов, как ему казалось, и находился эпицентр той бури, что обрушилась на Россию. Молодой энергичный император Михаил, сменивший нерешительного и подверженного посторонним влияниям Николая, с первых же дней своего правления показал, что он собирается не только восседать на троне, но и самолично управлять одной пятой частью суши. Победоносцева сие и радовало, и пугало. Радовало потому, что такой монарх, независимый ни от кого, был живым воплощением столь любимого им самодержавного начала, не стесненного в своих действиях никакими препонами. Пугало же то, что под управлением нового капитана российский государственный корабль, совершив резкий поворот, сразу взял курс в открытое море, навстречу надвигающемуся шторму.

Принципы, которые Константин Петрович провозглашал лишь на словах, новый император взялся воплощать в жизнь. Еще в своих лекциях по законоведению будущему императору Николаю II, прочитанных им в 1885–1888 годах Победоносцев писал:

– «Самая идея власти утверждается на праве, и основная идея власти состоит в строгом разграничении добра от зла и рассуждения между правым и неправым – в правосудии»;

– «Государство – не механическое устроение, но живой организм. Свойства организма: сочленение живое, причем члены, связанные вместе началом жизни и духа, действуют согласно, и организм развивается и растет»;

– «Государство есть высшее из человеческих учреждений, и подобно тому, как человек живёт для всестороннего и нравственного развития всех своих сих и способностей, и цель государства – всестороннее достижение всех высших целей человеческой природы»;

– «Лишь в Европе выражается начало личной свободы в праве (воздавать каждому должное, по праву)… В Риме возникает понятие о лице (persona), коему присвоены определенные права, и выражается цель закона – уравнять права между гражданами»;

– «Общие причины ослабления монархического начала – вторжение новых идей»;

– «Наша история выработала неограниченную царскую власть, но не выработала ограничивающих её представительных учреждений, хотя известны в истории неоднократные к тому попытки, исходившие не из народа, но из немногочисленной партии – или честолюбцев, или доктринеров».

Только один тезис, о пагубности новых идей (основной, с точки зрения Победоносцева) вызывал у молодого императора резкое отторжение. И это было не случайно, ведь тот руководствовался как раз совершенно новыми, никому не известными, идеями, начиная в России масштабные реформы, чуть ли не революцию сверху.

Нет, Константин Петрович не был всю жизнь «тупым консерватором», как его часто называли оппоненты. В молодости Победоносцев грешил либерализмом, и даже сотрудничал с Герценом, пописывая в его «Колокол». Однако со временем юный либерализм улетучился, и он стал тем, кем был – консерватором, убежденным, что копирование западных ценностей и образа правления – прямая дорога к революции.

Константину Петровичу было понятно, откуда дует ветер, и он уже не раз пытался испросить аудиенции у государя, чтобы убедить и вразумить молодого императора не совершать необдуманных поступков. Но каждый раз он получал отказ. То, что поначалу казалось чем-то мелким и не задевающим жизнь большинства российских губерний, сейчас, как мнилось Победоносцеву, грозило перерасти в сметающий все и всех шквал перемен. Единственное, что утешало Константина Петровича – все эти перемены ничуть не копировали столь ненавидимую им западную демократию. Победоносцев считал, что «при демократическом образе правления правителями становятся ловкие подбиратели голосов со своими сторонниками, механики, искусно орудующие закулисными пружинами, которые приводят в движение кукол на арене демократических выборов».

И вот в ответ на очередную просьбу, отправленную государю после опубликования Манифеста о роспуске Госсовета и реформе Кабинета Министров, наконец был получен ответ. В нем говорилось, что император ожидает Константина Петровича в Зимнем дворце за час до полудня.

Но едва Победоносцев прибыл на аудиенцию к указанному сроку, как император заявил ему, что их разговор продолжится не здесь, а в стенах Новой Голландии, в присутствии главы ГУГБ тайного советника Александра Васильевича Тамбовцева. И затем Константин Петрович со всей вежливостью был усажен в самобеглый экипаж, и вместе с императором отправился туда, куда он так страстно старался попасть.

Четверть часа спустя, кабинет главы ГУГБ тайного советника Александра Васильевича Тамбовцева

– Константин Петрович, тут все свои, – сразу же предупредил император Михаил, – так что, прошу вас, давайте обойдемся без пышных титулов и чинов. Не скрою, разговор наш может быть жестким, и, возможно, окажется для вас неприятным. Но вы не последний человек в империи, и объясниться нам необходимо. Так что уж не обессудьте…

– Государь, вам недостаточно просто отправить меня в отставку, и вы решили меня еще унизить и повергнуть в прах старика, который всю свою жизнь отдал служению отечеству? – вскинул голову Победоносцев.

Император Михаил покачал головой.

– Какая отставка, какое унижение? – сказал он. – Бог с вами, Константин Петрович. А кто тогда работать-то будет? Я ведь помню, что вы всегда отстаивали свое мнение и не боялись не травли в газетах, ни выстрелов террористов в окна вашего дома. Просто нам с Александром Васильевичем необходимо побеседовать с вами, чтобы вы уяснили суть вопроса. И если вы действительно желаете принести пользу России, то мы непременно поймем друг друга. Присаживайтесь же наконец, и давайте поговорим как умные люди, которые не равнодушны к судьбе Отечества.

– Если так, ваше императорское величество, – сказал, немного успокоившийся Победоносцев, усаживаясь в кресло, – то я вас внимательно слушаю.

– Начнем с того, – начал император, – что не обновлявшееся почти четверть века обветшалое здание российской империи, несмотря на усиленную «подморозку», трещит по швам. Вот-вот грядет оттепель, и все, что вашими стараниями было законсервировано, начнет трескаться и ломаться, как весенний лед на реке. С другой стороны, все мы признаем правоту ваших слов о том, что Российское государство по самой своей сути есть самодержавная империя, требующая для управления собой сильной и твердой центральной власти. При этом механизм такого управления должен быть живым, соответствующим духу времени и уровню технического прогресса.

– Извините, ваше императорское величество, – перебил царя Победоносцев, – а позвольте вас спросить – при чем тут технический прогресс?

– А при том, – ответил император, – что для того, чтобы не отстать от ведущих мировых стран в военном, научном и промышленном отношении, мы должны немедленно позаботиться о введении не только всеобщего начального, но и среднего образования, как для мужчин, так и для женщин.

– Ваше императорское величество! – воскликнул Победоносцев. – Но ведь для блага народного необходимо, чтобы повсюду, поблизости от него и именно около приходской церкви, была первоначальная школа грамотности, в неразрывной связи с учением Закона Божия и церковного пения, облагораживающего всякую простую душу.

– Душа – это, конечно, замечательно, – сказал император. – Но ведь наших врагов, коим нет числа, облагороженной душой не победить. Вам напомнить, чем техническая отсталость обернулась для Российской империи во время Крымской войны? Ведь малограмотные солдаты не могут освоить сложную военную технику. А ведь там, в Крыму, по сути, шли бои местного значения и не наблюдалось ничего подобного тем массовым войнам, которые грянули уже в веке двадцатом. Вспомните англо-бурскую войну и только что закончившуюся войну с Японией. В течение ближайших десяти-пятнадцати лет мы должны догнать обогнавшие нас европейские страны – как по уровню развития промышленности и земледелия, так и качеству образования и подготовки армии. И при этом главное – не допустить утери основ существования нашего общества. Казалось бы, самым простым было бы сделать то, к чему нас призывают некоторые либеральные мыслители – пойти по европейскому пути и позаимствовать все необходимое у Франции, Германии, Британии, кому что больше по вкусу. Но этот путь неверный, так как Россия не Европа, а русские – не французы, немцы или англичане.

– Полностью с вами согласен, ваше императорское величество, – кивнул Победоносцев, – сходство между Россией и Европой исключительно поверхностное, вызванное предыдущим необдуманным копированием чуждой нам культуры.

– Дело не в копировании, Константин Петрович, – негромко сказал со своего места Тамбовцев, – нет смысла заново изобретать велосипед, если он уже изобретен в Шотландии шестьдесят лет назад. Дело в том, что некоторые энтузиасты в наших краях пытаются кататься на велосипеде по сугробам, хотя лыжи для этого были бы более уместны. Но не это сейчас является тема нашего разговора, а то, что государство Российское больше не может оставаться в том виде, в каком оно сейчас находится. Кроме крайне слабой промышленности, во многом из-за малограмотности населения и его, прямо скажем, нищеты, государство страдает еще и от того, что у нас подгнила опора этого самого государства – дворянство. Из примерно миллиона потомственных дворян служит державе едва ли их десятая часть. Дворянство постепенно выродилось из служивого класса в класс паразитов. Дворянство освобождено от обязательной воинской повинности, оно получает на льготных условиях кредиты, дети дворян имеют исключительное право на поступление в привилегированные высшие учебные заведения.

Можно, конечно, опереться на формирующийся класс буржуазии. Но это будет копирование так нелюбимых вами парламентских институтов и вообще некоей усредненной европейской модели государства – то есть та самая езда на велосипеде по сугробам.

– Спасибо, Александр Васильевич, – сказал Михаил, – а теперь я хотел бы продолжить. В такой ситуации, когда форма государства не соответствует его потребностям, уже сталкивались Иван Васильевич Грозный и мой предок Петр Великий. Иван Грозный, чтобы обуздать своеволие бояр и княжат, ввел опричнину. А Петр Великий начал копировать европейские образцы. Нам сейчас не подходит ни то, ни другое. Так что придется выбирать для России свой, третий путь…

Победоносцев задумчиво протер носовым платком свои очки, а потом надел их, заложив дужки за большие оттопыренные уши.

– Ваше императорское величество, – тихо сказал он, – пожалуйста, не надо считать меня старым замшелым ретроградом. Я же вижу, что вы действуете по заранее составленному плану, копируя какой-то еще неизвестный мне образец общественного устройства. И мне очень бы хотелось знать, что это за образец и где вы его нашли. Кроме того, о происхождении господина Тамбовцева, ставшего вашим главным советником, ходят весьма странные слухи. Самое удивительное заключается в том, что человек, явившийся в Петербург неизвестно откуда, сначала оказывается допущенным в ближайшее окружение вашего покойного брата, а потом, после его смерти, становится вашим главным советником, возглавляя при этом возымевшее огромную власть учреждение, которое некоторые уже называют новым Тайным приказом. Кто он такой, этот таинственный господин Тамбовцев, и чего он хочет от нашей России?

Император и Тамбовцев переглянулись. Чего-то подобного в этом разговоре они ожидали. Наступило время окончательно объясниться.

– Константин Петрович, – сказал император, стараясь оставаться спокойным, – ответы на заданные вами вопросы являются величайшей тайной Российской империи. Вы действительно хотите знать то, во что посвящен лишь узкий круг окружающих меня людей?

– Разумеется, хочу, – Победоносцев гордо вскинул голову вверх, – я старый человек, жизнь прожил и готовлюсь к скорой встрече с Всевышним. Мне нечего бояться. Кроме того, мне весьма любопытно, ради чего вы, ваше императорское величество, решили разрушить то, над чем я трудился десятки лет.

– Хорошо, Константин Петрович, – сказал император, – будем считать, что вы приняли мое предложение и согласились с моими условиями… Так вот, произошло нечто такое, что иначе как чудом не назовешь. Одним словом, сидящий сейчас перед вами Александр Васильевич Тамбовцев прибыл в Петербург с Тихого океана с эскадры адмирала Ларионова, о который вы, надеюсь, уже осведомлены. Сама же эта эскадра Божьим промыслом (больше произошедшее ничем не объяснить) перенеслась в Желтое море из далекого две тысячи двенадцатого года от Рождества Христова. И оказалась неподалеку от Чемульпо, в тот самый момент, когда японская эскадра атаковала в этом порту крейсер «Варяг» и канонерскую лодку «Кореец».

– Да-да, Константин Петрович, – воскликнул император, заметив выпученные от изумления глаза Победоносцева, – господин Тамбовцев и его товарищи – совсем не иностранцы, как вы, наверное, подумали, а, если так можно выразиться, иновременцы. И это не шутка и не вымысел – это чистая правда. И главной целью их появления была не помощь нашим флоту и армии в разгроме японцев, хотя без них мы эту войну должны были позорно проиграть. Они должны были сообщить нам сведения о том, какие опасности и угрозы ждут Россию в только что начавшемся двадцатом веке. Получив эти сведения, мой несчастный брат Николай тут же начал принимать первые и неотложные меры, но вскоре был убит злодеями, которых науськали на него подлые британцы. После его смерти бремя спасения России легло на мои плечи. И клянусь, что я сделаю для этого все, что в моих силах. Теперь о ваших многолетних трудах, Константин Петрович, по сохранению самодержавия в России. Моему брату вы не раз говорили, что государство – это живой организм, который должен развиваться и расти. Но в тоже время вы прикладывали все усилия для того, чтобы «заморозить» происходящие в стране общественные процессы и остановить их развитие. А остановка, как известно из Гегеля, является одной из форм смерти. Вот и русский государственный механизм от такого обращения вскоре захворал, и через какое-то время окажется при смерти. Известный вам господин Ульянов как-то сказал, что революции возникают тогда, когда «низы не хотят жить как прежде, а верхи не могут хозяйничать и управлять как прежде». Все эти признаки уже сейчас налицо. В ТОТ РАЗ от отчаяния мой брат пошел на поводу у либералов и завел в России парламент по французскому образцу, что еще больше усугубило ситуацию. Из случившегося не были сделаны надлежащие выводы: буржуазия зарабатывала капиталы, а дворянство будто сорвалось с цепи, проматывая деньги, полученные по закладным на имения. Гром грянул через десять лет после вашей смерти, в разгар тяжелой и изнурительной войны, когда все, что вы так усердно замораживали, вдруг растаяло и превратилось в жидкую грязь. Лишенная опоры, Российская империя рассыпалась как карточный домик, и началась Смута, сравнимая только с Французской революцией, помноженной на Пугачевский бунт. В кровавом хаосе, в который вмешались мировые державы, погибли мой брат вместе со всей семьей, большая часть семейства Романовых, а также миллионы простых людей. Но после того, как отгремят бои, победившие в кровавой сваре радикальные социал-демократы начнут строить на руинах России свою Красную Империю. Наша страна так уж устроена, что на ее территории можно построить только империю, и ни что другое. Их государство, опирающееся не на узкий круг дворянства или буржуазии, а на широкую народную поддержку, сумев решить задачи по ликвидации безграмотности и массовой индустриализации, оказалось невероятно стойким и могучим. Уже через двадцать лет своего существования оно сумело практически в одиночку разгромить вторгнувшиеся на территорию России возглавляемые Германией войска объединенной Европы и загнать их обратно, туда, откуда они пришли. И война была закончена в Берлине.

Победоносцев сидел в кресле белый как мел. По его высокому лысому черепу ручьями стекал пот. Его испугало даже не то, что рассказал император, но то, как он об этом рассказывал – спокойным голосом, ни разу его не повысив.

– И что же теперь делать, ваше императорское величество? – наконец тихо спросил он.

– Не вдаваясь в подробности, – ответил император, – скажу вам, Константин Петрович, что точного рецепта лечения болезни у меня нет. И в нашей государственной системе, и в той, что была у наших потомков в середине двадцатого века, и в той, что они имели у себя в веке двадцать первом – везде имеются свои достоинства и свои недостатки. Задача, которая стоит передо мной, как перед императором, состоит в том, чтобы без смут, мятежей и массовых казней, органично соединить положительные элементы всех трех систем, при этом избавившись от отрицательных.

– М-да, ваше императорское величество, – сказал Победоносцев, – и что же вы собираетесь заимствовать? Мне это, знаете ли, интересно в первую очередь как правоведу.

Император на некоторое время задумался.

– Наверное, – наконец сказал он, – в первую очередь нам, как государству, необходимо обрести самую широкую поддержку населения, улучшить его материальное положение и одновременно укрепить и реорганизовать правительство, сделав его более эффективным и ответственным. Не дело ведь, когда ветеринарный департамент находится в МВД, а погранохрана – в Минфине. Нам требуется иметь четкое представление о деятельности власти на местах не только из отчетов губернаторов, но и из независимых источников. Подлог в отчетах, казнокрадство должны обнаруживаться и беспощадно караться. В законодательной области следует четко определить права и обязанности каждого сословия по отношению к государству. Право в Российской империи должно стать справедливым в отношении всех ее подданных. В связи с этим нам придется что-то решать с дворянством, отменив указы, которые, к сожалению, принял в свое время мой батюшка, освободив дворян от обязательной военной службы и дав им льготы, которых они частично лишились во времена реформ моего деда Александра II. Некоторые привилегии нужно сохранить только за теми из дворян, кто служит Российскому государству или уже отслужил положенное. Все остальные будут иметь как равные права, так и равные обязанности. Немалых трудов потребуется для того, чтобы реформировать образовательные программы начальных, средних и высших учебных заведений. С одной стороны, они должны давать полноценное образование, а с другой – воспитывать молодежь всех национальностей и вероисповедания в истинно русском народном и патриотическом духе. Образование должно осуществляться по одинаковым программам на всей территории империи – от Камчатки до Привислинских губерний, и от Мурмана до Кушки. Только так мы сможем в будущем избежать межнациональных и межрелигиозных распрей. Все это и многое другое, что не относится к теме нашего сегодняшнего разговора, предстоит проделать в течении десяти лет, да так, чтобы в неприкосновенности сохранились три основы России: Самодержавие, Православие и Народность, чтоб русские люди, поменяв косоворотки, плисовые штаны и смазные сапоги на городские костюмы, остались русскими, а не превратились бы в Иванов, родства непомнящих.

– Спасибо, ваше императорское величество, – сказал Победоносцев, поднимаясь с кресла, – я рад, что ошибся, подумав, что вы, сознательно или бессознательно, ведете Россию к краю пропасти. Над сказанным вами мне надо хорошенько подумать. Но уже сейчас я могу обещать, что не буду препятствовать вашим реформам, и ни одна живая душа не узнает то, что вы мне сейчас рассказали. А теперь позвольте откланяться. От всего здесь услышанного мне стало что-то не хорошо…

Тамбовцев снял трубку внутреннего телефона и назвал номер.

– Сергей, – сказал он, – тут у нас Константин Петрович Победоносцев. Необходимо доставить его домой. Вези аккуратно, он себя неважно чувствует. Все. Спасибо.

Император, подойдя к Победоносцову, пожал ему руку и сказал:

– Ступайте, Константин Петрович, с Богом. Поправляйтесь. Авто вас уже ждет. А мы тут с Александром Васильевичем еще немного потолкуем.

22 (9) мая 1904 года. Нью-Йорк. Полдень. Кошерный ресторан на Манхеттене

Сегодня Джейкоб Генри Шифф, управляющий банка «Кун, Леб энд Компани», решил отправиться на встречу с человеком, о котором много слышал, но с которым ему еще не доводилось встречаться лично.

А человек этот был довольно известным. Кто не знает бывшего министра финансов Российской империи, а потом и председателя Комитета министров – Сергея Юльевича Витте? Кроме всего прочего, о нем очень хорошо отзывались те люди, которым Шифф был обязан буквально всем.