Kitobni o'qish: «Великий канцлер»
Часть 21. Экстренная терапия
[1 августа 1904 года, 10:05. Санкт-Петербург, Зимний дворец, кабинет Канцлера Российской Империи
Канцлер Империи Павел Павлович Одинцов.]
Первое, что мне пришло на ум после ознакомления с текущими делами – это аллегорический образ Империи, которая еще хорохорится и принаряжается, но при этом внутри нее уже таится смертельная болезнь, которая и приведет ее к гибели в феврале и погребению в октябре семнадцатого года… Но мы-то не могильщики, а реаниматоры – поэтому сложившаяся ситуация нам активно не нравится. Собственно, дело не в том, кто виновен в таком положении дел. Прошлый и позапрошлый императоры своими действиями и бездействием доведшие Россию до нижней точки, находятся вне критики. О бывших правящих особах, живых или мертвых, следует говорить либо хорошо, либо никак. Вот мы и будем никак. Пинать предшественников – последнее дело. Уже давно подмечено, что частенько за этим занятием скрывается полная деловая импотенция ругающих, в народе просто и незамысловато называемая жопорукостью. Сделай лучше их – но не для того, чтобы похвастаться, какой ты хороший, а потому что ты просто по-другому не умеешь и на любой работе рвешь жилы будто в последний раз. Вот именно из-за таких убеждений меня и держали подальше от Кремля и поближе к оборонке. Но вот, поди ж ты, как все обернулось…
И вот теперь я понимаю Геракла, в задумчивости застывшего перед утопающими в дерьме авгиевыми конюшнями. Такое же чувство было и у меня после того, как мы проехали на поезде всю необъятную страну по диагонали – от Читинской губернии до Санкт-Петербурга. Вопиющая нищета, соседствующая с блеском показной роскоши, особенно неприглядна. В наше время, когда важные люди подобно мне летают из Москвы и Петербурга во Владивосток и Хабаровск самолетами, многое остается скрытым от их глаз в сизой дымке под крылом самолета, мчащего к пункту назначения на заоблачных высотах. Оттуда не видно ни пришедших в негодность аварийных домов, ни обветшавших районных больниц, ни людей, выживающих от одной нищенской зарплаты до другой и при малейших задержках вынужденных обращаться к ростовщикам, модно называемым микрофинансовыми организациями.
Здесь все гораздо страшнее, чем даже в нашем достославном девяносто девятом году, когда мы, тогда еще молодые и решительные, взялись разгребать завалы на излете правления Ельцина. Тогда он, безвольный и бессильный, полностью устранился от дел, позволив команде своего «преемника» латать и смазывать разваливающуюся на ходу государственную машину, лишь бы не услышать роковые слова «караул устал». Так что опыт ремонта государства «на ходу», без разрушения всего до основания, у меня, позволю себе заметить, есть. Но тут, в начале двадцатого века, работать будет гораздо тяжелее, чем тогда, сто лет тому спустя. В первую очередь, здесь нет осознания глубины унизительного падения государства с позиции второй мировой сверхдержавы до статуса заштатного третьеразрядного государства, с мнением которого больше никто не считается, а также понимания опасности приближения к той роковой черте, за которой только русский бунт – бессмысленный и беспощадный. В местных властных и околовластных кругах господствует мнение, что все у нас хорошо, война выиграна, армия победоносна, флот могуч, а голодающие людишки по деревням как-нибудь перетерпят; а не перетерпят и помрут – так невелика беда…
Одним из сторонников такой точки зрения является наш новый соратник адмирал Дубасов. И ведь вроде умный человек, патриот и государственник: его активное содействие помогло нам в кратчайшие сроки и почти без крови победить заговор Владимировичей. Единственное, что помешало ему отшатнуться от нашей компании, было заявление Ольги, что отнимать и делить она не будет ни при каком раскладе. И это действительно так. Не наш это метод, тем более что ничего хорошего из этого не выйдет. Если разделить богатства тончайшего слоя нуворишей на сто сорок миллионов нищего населения, то получится меньше чем ничего. Мы поступим умнее. Вместо всеобщей дележки мы сделаем следующее. Во-первых, примем меры для обеспечения быстрого роста российской экономики, доходы от которой будут распределяться более справедливым образом. А во-вторых – проведем программу переселения нескольких миллионов крестьянских семей, перебросив излишки населения из Центральной губерний России на земли Сибири и Дальнего Востока, и упорядочим землепользование, что позволит решить проблему постоянных недородов – сиречь голода, который своей костлявой рукой регулярно вторгается в российскую действительность. Вот уж этот враг будет посерьезнее всех японцев вместе взятых…
Но было в этих объяснениях маленькое лукавство. И для создания промышленности, и для того, чтобы ее изделия стала покупать наибеднейшая масса, и даже на программу переселения нужны деньги… Часть из них необходимо вложить в качестве инвестиций в создание заводов и фабрик, а также в обучение персонала, ибо от неграмотных и необученных крестьян-лапотников, поставляемых на рынок труда нищей российской деревней, прок для производства отсутствует напрочь. Другую часть нужно дать потенциальным покупателям, восемьдесят процентов которые сейчас, как в каменном веке, живут натуральным хозяйством, поскольку деньги из деревни мощнейшим насосом вытягивают различные подати, в том числе и выкупные платежи. Нет платежеспособного спроса – а значит, и незачем строить в России заводы и фабрики для производства товаров народного потребления. Те небольшие количества изделий, что востребованы сравнительно узкими обеспеченными слоями населения, без всяких проблем можно ввозить и из-за границы, способствуя развитию французской, британской или германской промышленности. Деньги необходимы и для того, чтобы осуществлять переселенческую программу и ликвидацию безграмотности и создавать государственную систему медицинского обеспечения. Конечно, впоследствии все это принесет прямую и непосредственную отдачу, но где взять первоначальный капитал в стране, бюджет которой в значительной степени формируется за счет выкупных платежей и доходов от винной монополии…
Поэтому для того, чтобы совершить искомый прорыв, нам требовалось кого-нибудь ограбить… Грабить крестьян сейчас просто невозможно – по крайней мере, пока, так как они уже до костей ограблены до нас. Прежде чем этот ресурс снова станет доступным, мужика надо подкормить и дать ему время нагулять жирок. Грабить рабочих бессмысленно по той же самой причине. Там и без нас хозяева изгаляются по полной программе, и с этими изуверами тоже надо что-то делать. И, кроме того, с рабочих особо много не награбишь, а неприятностей можно огрести по самое не могу. Остается грабить тех, у кого есть деньги – то есть буржуазию и высшую аристократию; но делать это следует осторожно, потому что эти люди чувствуют тут себя властью и весьма болезненно отнесутся к изъятию части своего богатства.
Однако есть во всем этом один светлый момент. И аристократы, и местные бизнесмены не отличаются праведностью – и напропалую нарушают законы либо же напрямую запускают лапу в государственный карман, а то и просто путают личную шерсть с государственной (подобно хитроумному красавчику Сандро, он же Великий князь Александр Михайлович). И вот, поскольку ни одному преступнику нельзя позволять пользоваться плодами его преступления, мы с императрицей придумали следующую комбинацию. В мягком варианте высокопоставленному гешефтмахеру будет указано, во что именно он должен вложить свои незаконно нажитые миллионы, а если этот тип не пожелает выполнить указания милостивой императрицы, то получит срок на каторге где-нибудь на Сахалине и банальную конфискацию имущества и всех денежных средств. Чтобы совершить прорыв и поднять с колен российскую экономику, нам необходимы точки роста – и таким путем мы сможем получить их, почти не залезая в государственный бюджет.
Первой нашей добычей стало имущество участников мятежа Владимировичей. Тут по указаниям императрицы военно-полевые суды штамповали приговоры один за другим, передавая конфискованное в Особый Инвестиционный фонд. Но, несмотря ни на что, денег в нем оказалось крайне недостаточно, ибо основное богатство мятежников-аристократов больше заключается в землях, дворцах и предметах роскоши, нежели в денежных средствах. Что-то требует для своего перевода в денежную форму дополнительного времени, а что-то и вовсе продать невозможно или просто нецелесообразно (как, например, картины из частных коллекций). К тому же некоторые бунтовщики за душой имели больше карточных долгов, чем наличного имущества, и на преступление пошли исключительно из желания поправить свое материальное положение.
Но были в России очень богатые люди, несомненно, сочувствовавшие мятежу и имевшие непосредственное отношение к его организаторам. Сами они с револьверами по улицам не бегали и солдатам команды не отдавали, но были так же виновны в случившемся, как и семейство Владимировичей с князем Васильчиковым. Я имею в виду так называемую группировку франкобанкиров, главой которой почти единогласно считался пресловутый Сергей Юльевич Витте, до последнего исполнявший должность председателя Кабинета Министров. Должность эта была абсолютно пустая, не наполненная никаким реальным содержанием, но неформальное влияние и на бывшего царя, и на окружающий его аристократический бомонд у Сергея Юльевича было велико. Одно только портило жизнь верховного гешефтмахера Российской Империи. Его супругу, крещеную еврейку Марию Ивановну Витте (по первому мужу Лисаневич, в девическом прошлом Матильду Исааковну Нурок), единственную из всех жен министров категорически не принимали ко двору. Еврейка, да еще и разведенка – фи, что за моветон… Впрочем, это никак не мешало Витте проводить нужную франкобанкирам политику. Одних его клан убеждал сладкими речами, других подкупал подарками, третьи были должны его «друзьям» крупные суммы. Короче, рыло у этого человека было в пуху по самые уши, но СИБ до поры до времени его не трогала, а только ходила вокруг да около, пытаясь распутать гадючий клубок связей, туго закрученный вокруг этого человека.
И вот, через два дня после воцарения Ольги, этот тип попытался нагло сбежать от нас за границу. То ли у него не выдержали нервы, то ли он просто понял, что в новой конструкции власти после краха мятежа остался не у дел – одним словом, Витте вместе с супругой уже сел бвыло поезд на Финляндском вокзале… Сумей он укатить в Великое княжество Финляндское – и выколупать его оттуда уже не было бы никакой возможности даже у всемогущей СИБ. Такая уж она – эта нынешняя финляндская автономия, в которой свои законы, своя полиция и свое представление о том, кто является преступником, а кто нет. Безусловно, существование такого псевдогосударственного образования, не подчиняющегося общеимперским законам, смертельно опасно для российского государства. Так что чуть позже, когда мы укрепим свои позиции на прочих фронтах, будет необходимо раз и навсегда ликвидировать финскую художественную самодеятельность… Ликвидировали же в свое время Царство Польское, превратив его в Привисленские губернии – и ничего страшного от этого не произошло.
В этом же ряду находится и убийство Финляндского генерал-губернатора Бобрикова финским националистом Эйгеном Шауманом, случившееся строго по расписанию два месяца назад. Поскольку убийца тут же покончил с собой, серьезного следствия по этому делу не производилось, а император Николай Второй, охваченный дембельским синдромом, как и в остальных делах, просто перекинул финский вопрос на свою тогда еще предполагаемую преемницу Ольгу, дежурно назначив князя Оболенского исполняющим должность финляндского генерал-губернатора… Управленец из князя откровенно никакой; занимать должность он, конечно, может, а вот исполнять соответствующие этой должности обязанности – уже нет. Ничего, мы подберем такую кандидатуру на эту должность – молодую, злую и правильно ориентированную – что финны, вспоминая доброго графа Бобрикова, еще взвоют у нас дурными голосами от осознания своей непоправимой глупости. По подвигу будет им и награда, по мощам и елей…
Впрочем, вернемся к господину Витте и его супруге. Наш неутомимый капитан Мартынов, как всегда, поспел вовремя. Он лично снял их с поезда на последней российской станции в Сестрорецке и водворил сладкую парочку в лучшие одиночные камеры Петропавловки. А нехрен бегать из-под следствия, когда наши охочие до истины товарищи еще не разобрались в подоплеке и закулисных механизмах событий. Не то чтобы Витте мне был очень нужен, но побеседовать с этим человеком, прежде чем его оформят на каторгу или виселицу, было бы не лишним. В нашем деле нельзя пренебрегать никакими источниками информации, даже если этот источник – потерпевший поражение враг. И если в Петропавловке Витте подробно допросили по поводу соучастия в финансировании заговорщиков и связей с французскими Ротшильдами, то меня больше интересовала чисто экономическая составляющая дел этого человека. Ну и еще хотелось спросить, как он дошел до жизни такой. Начал господин Витте как перспективный государственный деятель, пользующийся доверием Александра Третьего и Николая Второго, дипломат и гений логистики, способный распутать самый сложный транспортный узел, а закончил как проводник влияния международного банковского капитала и фактически один из могильщиков Российской империи, тип мелочный, нудный и чертовски самолюбивый…
Кстати, поскольку человек я чрезвычайно занятой, конвой доставил господина Витте прямо в мой кабинет в Зимнем Дворце. Признаюсь, было в этом деле немного показного триумфа – для того, чтобы сразу расставить по своим местам все точки и запятые. Мы, победители – в Зимнем дворце; он, побежденный – в Петропавловской крепости… И разговаривать тут больше не о чем-с. Точка.
[тогда же и там же
Бывший председатель Кабинета Министров, бывший действительный тайный советник, а ныне подозреваемый в государственном преступлении Сергей Юльевич Витте.]
Последние четыре месяца слились для меня в один сплошной кошмар. Повсюду, в том числе и в России, происходили непонятные и просто ужасные события, привычный и удобный мир рушился, а вместо него из небытия появлялось что-то странное и непонятное. Надо начать с того, что я был против всей этой Порт-Артурской авантюры нашего государя. Японцы уже считали этот порт своим, и в этот самый момент Россия предъявила на него свои требования и забрала честно завоеванное, как будто у нее было мало собственных территорий. Но поскольку этот вопрос был решен против моей воли и вопреки всем протестам, я решил присоединиться к тому, что нельзя победить, ибо противоречить монаршей воле себе дороже – и на карте Ляодунского полуострова вместе с военно-морской базой Порт-Артур и Южно-Маньчжурской железной дорогой появился город Дальний.
По моему первоначальному замыслу, порт Дальнего призван был служить воротами для ввоза в Российскую империю колониальных товаров из Французского Индокитая, Филиппин и Голландской Ост-Индии. Но ожидаемого мною наплыва грузовых пароходов, везущих к нам каучук, чай, кофе и пряности, не случилось… Вместо того меня теперь обвиняют в том, что мой порт, на строительство которого ушло тридцать миллионов золотых рублей1, оказался полностью бесполезен для России, и на девять десятых его использовали именно японские пароходы. Кроме того, меня обвиняют не только в том, что я впустую истратил огромные государственные деньги, но и в том, что если бы наши дела в войне против Японии пошли неблагоприятным образом, Дальний был бы захвачен японской армией. В таком случае у врага образовалась бы прекрасная база с доками, мастерскими, причалами и складами, которая была бы пригодна ни для стоянки боевых кораблей, ни для разгрузки тяжелого вооружения. Ну совершенная же глупость – что я специально задумал этот порт таким образом, чтобы потрафить врагу….
Хотя, наедине с самим собой, должен признаться, что раз уж эта война началась, я предпочел бы, чтобы Россия ее не выиграла, а проиграла. Такой исход этой никому не нужной войны повлек бы за собой умаление почвеннических настроений в нашем российском обществе и скорейшее копирование удачных буржуазных европейских образцов государственного устройства. Не дворяне и помещики должны стать главным господствующим классом, а банкиры, промышленники и предприниматели. Ведь любому мало-мальски грамотному человеку понятно, что ход общественного прогресса нельзя ни остановить, ни замедлить, и наступление капитализма в России так же неизбежно, как приход лета после весны. А если дворянство хочет сохранить свои привилегированные позиции, то, кроме земледелия, ему следует заняться еще торговой и промышленной деятельностью.
И эти устремления – не только мои, но еще и большого количества моих единомышленников, владеющих более чем значительной долей российского и мирового богатства. Нам известно, что побежденная страна скорее копирует у соседей прогрессивное политическое устройство, чем победившая, в которой от осознания своего величия усиливаются охранительные силы, препятствующие всяческим реформам. Их лозунг – «держать и не пущать», их методы – аресты и виселицы, их идеал – абсолютное самодержавие, феодализм, в котором они хотят произвести только косметические изменения, чтобы заменить кремниевые мушкеты и единороги на трехлинейки Мосина и трехдюймовые полевые пушки.
К тому же сила, которая ворвалась в наш мир в минуты боя под Порт-Артуром, с первой минуты оказалась враждебной всем моим устремлениям. В громе артиллерийских залпов и оглушительном грохоте взрывающихся самоходных мин она утверждала первенство хорошо отточенной стали над мягкой силой злата, и таким образом ставила крест на наших надеждах ускоренного капиталистического развития России. О каком смягчении нравов, каком парламентаризме и конституционной монархии можно говорить, если вместо осознания своей слабости Россия почувствовала свою силу и опьянение патриотическим угаром, что сделало невозможным любые положительные изменения.
Смерть государыни-императрицы Александры Федоровны я воспринял как шанс восстановить свое влияние на государя-императора Николая Александровича и повернуть все на круги своя… но этим надеждам не суждено было сбыться. Меня просто не допустили в Царское Село, где государь якобы предавался горестным размышлениям, скорбя по безвременно усопшей супруге. И в то же время, как мне прекрасно было известно, у него там гостили двое или трое представителей той самой силы, что нарушила мои планы и планы моих единомышленников, вмешавшись в войну между Россией и Японией. Мне даже удалось узнать их имена. Знающие люди говорили, что господин Иванов, госпожа Лисовая и господин Мартынов только притворяются обычными людьми, а на самом деле ведут себя с государем так, будто и вправду являются Господними Посланцами на нашей грешной земле. И если до сражения под Тюренченом у меня были надежды, что все образуется естественным, так сказать, путем, то после разгрома японской армии и перехода русских войск в наступление пришла ясность, что, к величайшему несчастью, руками Посланцев Россия почти неизбежно выигрывает эту дурацкую войну.
И в то же время до меня дошло, что находящийся в трауре по смерти супруги император Николай планирует оставить свой пост, передав бразды правления своему брату Михаилу. Для моих замыслов это была настоящая катастрофа. Михаил, непосредственно замешанный в победе под Тюренченом, став царем, поставил бы крест на наших надеждах и стремлениях. После долгих и осторожных переговоров с единомышленниками мы решили, что должны деньгами и своим политическим влиянием поддержать притязания на престол Российской империи со стороны великого князя Кирилла Владимировича. Слабый царь, подверженный пороку пьянства и безудержного распутства, наилучшим образом соответствовал нашим целям и задачам. Тогда мне казалось, что это удачный ход и что наше богатство и многолетний опыт политической интриги дают нам возможность на равных потягаться даже с Господними посланцами. В тот момент мне следовало бы обернуться по сторонам и понять, что даже Британия в отчаянии отступилась от этих людей (если, конечно, их можно назвать людьми). Но я был слеп, и потому ступил на тот путь, который позже и привел меня на Голгофу…
Наш заговор не удался. Главный из Посланцев, господин Одинцов, оказался более опытен в интригах, чем все мы вместе взятые, покушение на царя Николая было обезврежено, а преображенцы, восставшие против тирании, потерпели поражение, поскольку враг был настолько жесток, что был готов расстреливать их из пушек. И самое главное. Преемником Николая оказался не Михаил, который так и остался наследником престола, а их с Николаем сестрица Ольга… Причем Михаил сразу после отречения Николая сам выкрикнул ее на трон и первый принес ей присягу. Это была катастрофа. Трезвомыслящие люди вроде меня были побеждены и гонимы, а вместо них торжествовали самые низкие и подлые патриотические силы. Аресты, аресты, аресты… СИБ хватала разбегающихся во все стороны оппозиционеров, как курица, склевывающая насекомых, и я начал беспокоиться о своей безопасности. Рано или поздно недреманое государево око оборотится в мою сторону – и тогда злой конец для меня и всего моего семейства неизбежен.
Впрочем, у меня сложилось впечатление, что наши враги все прекрасно рассчитали – и мой побег обратился своей противоположностью. Вместо каюты первого класса на пароходе, следующем по маршруту Хельсинки-Стокгольм-Копенгаген-Нью-Йорк, мы с супругой очутились в одиночных камерах Петропавловской крепости. А оттуда, говорят, кричи-не кричи – уже не помогает… И вот после изнуряющих допросов в самой Петропавловке меня зачем-то доставили в Зимний дворец. Сначала я думал, что мою персону желает увидеть новая императрица, которая раскаялась в содеянном и хочет простить и отпустить верного слугу престола. Но, как оказалось, даже мне свойственно ошибаться. Вместо императорского кабинета меня привели к дверям, за которыми сидел господин Одинцов – главный из тех, кого я называл Господними Посланцами. Как только я в сопровождении стражников зашел в его кабинет, он поднял на меня свой леденящий ненавидящий взгляд – и у меня, даже несмотря на жаркий день, по коже прошел морозный озноб.
– Ну что же, господин Витте, – сказал он глухим голосом после того как отпустил стражу, – вот мы и встретились. Честное слово, напрасно вы впутались в заговор Владимировичей. Я-то думал, что вы окажетесь умнее и будете держаться в стороне от этого гадюшника – и в таком случае были бы возможны весьма благоприятные для вас варианты, ибо умные люди всегда нам нужны. Но раз вы сами выбрали свою судьбу, то извиняйте, если что не так. Теперь, если доктор сказал – в морг, то значит, идите в морг…
Сказать честно, эти слова прозвучали для меня как погребальный колокольный звон по еще живому, но уже отпетому покойнику. Но страшно мне было не за себя. Я свое отбоялся еще с той поры, как мне предъявили обвинение в совершении государственного преступления. Страшно было за страну, которая в таком случае попадала в руки жесточайшей реакции. Да уж, лучше бы власть и в самом деле досталась адмиралу Дубасову – человеку честному, но, безусловно, недалекому, а не этому монстру и гению интриги, который рассматривает меня сейчас так, как ученый-энтомолог через лупу взирает на какого-нибудь редкостного ядовитого жука. Я всю жизнь потратил на то, чтобы, поднимаясь со ступеньки на ступеньку, достигнуть высшего поста в Империи и, находясь подле трона, подавать государю советы, способствующие смягчению нравов и укреплению в России капитализма. Правда, достиг я только должности министра финансов, на которой сумел воплотить немало своих идей, но однажды моя персона надоела государю-императору – и он сместил меня на должность председателя Кабинета Министров, которая ровным счетом ничего не значила, потому что Империей Николай Романов предпочитал руководить собственноручно.
Зато сидящий сейчас передо мной человек, появившись из небытия, одним великанским шагом вознесся до поста Канцлера Империи – то есть должности первого класса согласно «Табели о рангах»; сам я о таком не смел и мечтать. Таковых канцлеров в Российской империи не бывало уже больше двадцати лет – с того момента, когда во времена моей молодости подал в отставку и вскоре помер Александр Михайлович Горчаков. Ведь канцлер – это не просто высшая должность в Петровской «Табели о рангах», но еще и лицо, к которому монарх испытывает высочайшее доверие, почти как к самому себе. И это доверие правящей монархини господин Одинцов будет использовать, чтобы разрушить все, что я создавал годами непосильных трудов. Несомненно, слабая и неопытная девушка наивно доверилась этому чудовищу, которое теперь вьет из нее веревки. И даже жених императрицы, наш будущий князь-консорт, происходит из той же породы – волевой, жестокой, не терпящей компромиссов. Спасенья для бедной Ольги нет; наверняка ее принудили силой или обаяли при помощи модного сейчас магнетизма… Наверняка этот Одинцов сильный магнетизер: когда он на меня смотрит, у меня волосы на голове шевелиться начинают. Неужели теперь повторится история с декабристами, и отчаянное выступление молодых офицеров-преображенцев станет прологом для наступления жесточайшей реакции, а передо мной сидит новый Аракчеев?
Ошарашенный столь горестной переменой в своей судьбе, низвергшей меня с высот власти до положения живого мертвеца, я так и не решил, что ответить на слова главы посланцев… Но вдруг позади меня почти бесшумно распахнулась дверь и раздалось цоканье каблучков.
– Павел Павлович, – услышал я звонкий голос Ольги Александровны, прежде Великой княгини, а нынче императрицы, – вы знаете, а ведь мне тоже хотелось бы выслушать объяснения господина Витте. Мой отец и брат пригрели эту гадину у себя на груди, и я желала бы знать, как этот человек мог отплатить им такой черной неблагодарностью и принять участие в антигосударственном заговоре. Кроме того, у меня есть вопросы и относительно его деятельности на посту министра финансов, поскольку не все его решения приносили пользу Российской империи, а некоторые так прямо шли ей во вред…
Обернувшись, я увидел государыню-императрицу. Несомненно, это была действительно Ольга Александровна, но Боже, какой у нее был вид! Она была облачена в узкое черное платье, стягивающее фигуру до самого горла, и дополняли этот наряд такие же перчатки, шляпка и вуаль. Говорят, что императрица носит траур по всем невинно убиенным за время подавления мятежа, не деля их на сторонников, противников и праздношатающуюся публику. Все они, мол, российские подданные – и поэтому императрица скорбит обо всех. Одни погибли, исполняя свой верноподданнический долг. Другие достойны сожаления за свои заблуждения, за которые им пришлось заплатить жизнью. Третьи стали невинными жертвами сложившихся обстоятельств. Но это платье, создающее впечатление торжественной простоты, только подчеркивало прямоту осанки, уверенный поворот головы и мрачно-суровое выражение лица. Куда делась та дурнушка, которая ни ступить, ни молвить не умела? Сейчас с императрицы смело можно было ваять статую разъяренной Немезиды… Чуть позади и левее императрицы стояла еще одна незнакомая мне молодая женщина, одетая в такое же платье и с таким же суровым выражением лица. Скорее всего, это была статс-дама и одновременно сердечная подруга новой императрицы, ибо она была немного старше Ольги и держалась с воистину независимым достоинством (что невозможно для простых смертных в присутствии царственных особ).
Какой там магнетизм-сомнамбулизм; сейчас мне видно, что мои надежды развеять морок, окутавший молодую императрицу, были напрасны. Она совершенно осознанно действует заодно с этим Одинцовым, считая меня одним из главных виновников бедственного положения Российской империи в экономике, а также тех трудностей2, что постигли наши армию и флот в начале этой злосчастной японской войны. Господи, прости меня и помилуй! Такая фурия не только на каторгу меня закатает, как грозился господин Мартынов, но и придумает такую ужасную казнь, которая заставит желать смерти будто избавления…
– Помилуй, государыня-императрица! – хлопнулся я на колени, – не виноват я, это само все так получилось…
– И не подумаю миловать! – жестко ответила мне императрица, гладя сверху вниз злобно прищуренными глазами. – Умел грешить, пес смердящий, умей и ответ держать! Никакой милости к тебе у меня нет и быть не может! Наше монаршее прощение, милейший Сергей Юльевич, тебе еще требуется заслужить самым усердным трудом на благо Отечества.
– Заслужить?! – с удивлением и надеждой в голосе переспросил я. – Но как я могу это сделать, государыня-матушка, если за прошлые дела меня грозятся то ли закатать на каторгу лет на двадцать, то ли вовсе отправить на виселицу как опасного государственного преступника?!
– Да уж всяко не катая тачку на Сахалине, – с иронией ответила мне чуть смягчившаяся императрица, – в самые кратчайшие сроки нам предстоит исправить то, что было тобою наворочено в бытность министром финансов, и твоя помощь тут будет нелишней. Сделаешь все хорошо – получишь мое прощение, а если ничего полезного из тебя не получится, то пеняй на себя, тогда уж точно без каторги не обойтись.
– Это называется «шарашка», – пояснил Одинцов, – тихая благоустроенная камера с толстыми стенами в Петропавловке, обеды из ресторана, умные и исполнительные помощники, схватывающие на лету каждое слово, а также вежливая охрана. И все! А самое главное – вместе с тобой будет содержаться госпожа Витте, которая хоть в заговоре и не участвовала, но за льстивое (то есть притворное) крещение вполне может получить восемь лет каторжных работ.
– Хорошо, – сказал я, поднимаясь на ноги, – я признаю, что согрешил, поддержав притязания Кирилла Владимировича на царский престол, но я не понимаю, какие мои действия в бытность мою министром финансов Российской империи могли вызвать ваши нарекания?
– Грешит муж, гуляя к любовнице от своей благоверной, – хмыкнула Ольга, – а поддержавший заговор против законной власти совершает государственное преступление, за которое нет и не может быть прощения. Остальное тебе пояснит господин канцлер…
– Во-первых, – строго сказал Одинцов, – тяжелейшие последствия для российских финансов имело введение вами так называемого золотого стандарта. Я уж молчу по поводу того, что после совершения этого весьма неумного шага государственный долг Империи разом увеличился в полтора раза. По сравнению с другими последствиями это просто мелочь. Так как добыча золота в Империи совершенно недостаточна для поддержания денежного оборота в звонкой монете, Россия вынуждена постоянно брать у Ротшитльдов обеспечивающие кредиты в золоте. Поступив в оборот, эти деньги совершают один почетный круг по Империи и снова утекают за рубеж, ибо большая часть товаров, потребляемых обеспеченными слоями населения, импортируется именно оттуда. Этот перекос в денежном обороте достиг таких масштабов, что Российская Империя стала испытывать дефицит наличных денежных средств, то ведет к задержкам разного рода выплат и еще больше усугубляет поразивший страну экономический кризис. Тут можно сделать двоякий вывод. Если вы, вводя такую систему, не предусмотрели и не просчитали всех ее последствий, то тогда вы, Сергей Юльевич, банальный дурак; а если вы все предвидели, но пошли на это из соображений, далеких от государственных интересов и исполнения ваших непосредственных обязанностей, то вы подлец и предатель.
