Kitobni o'qish: «Севастопольский блиц»

Часть 37

09 апреля (28 марта) 1855 год Р.Х., день первый, 05:35. окрестности Севастополя, Сапун-гора.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский.

Ожидание доступа в мир Крымской войны заняло у нас даже больше времени, чем стабилизация предыдущего мира Бородинской битвы – с той задачей мы управились за тридцать девять дней, а ждать разрешение доступа на следующий этаж пришлось полтора месяца. И только оказавшись в этом мире и установив точку врезки, мы поняли, почему Небесный отец так долго тянул с разрешением. Порталы открылись аккурат после того, как в Петербурге испустил дух император Николай Первый. А я-то надеялся подлечить этого незаурядного и сильно оболганного человека и порешать с ним все политические и военные вопросы как один ретроград с другим ретроградом. А вот фиг, справляйся как знаешь, без такой заручки. Из этого следует, что Небесному Отцу не нужна стабилизация России на базе императора Николая Первого. Мол, загнал страну в задницу один раз, загонит и еще. Он у нас прекраснодушный рыцарь: верит, что так называемые благородные люди честны и никогда его не предадут. Но управлять Россией – это не планы крепостей чертить, а в друзья к императору, как правило, набивались те, кто собирался торговать его секретами. Одним словом, покойся с миром.

Император Александр Николаевич у нас либерал, причем тоже с эпитетом «прекраснодушный». Это не то чтобы ужасно (бездушный тиран, для которого люди как пешки или иуда с отметиной на лбу были бы гораздо хуже), но этого прекраснодушного либерализма недостаточно для того, чтобы править огромной страной. Хотя, быть может, я к нему несправедлив. По-крупному у него только две ошибки: первая – это похабное, без земли, освобождение крестьян, заложившее под фундамент Империи фугас, который и рванул в 1917 году; вторая – Война за освобождение Болгарии, на которую Император и его министр иностранных дел испрашивали разрешения у каждой европейской собаки. Унижение и поношение имперского достоинства, не виданное нигде ни до, ни после. Я, конечно, понимаю, что над этими двумя деятелями как рок довлело поражение в Крымской войне, показавшей слабость России перед лицом союза нескольких крупных европейских государств, – но кто же Александру Николаевичу доктор – сам виноват в том, что между завершением Крымской и началом русско-турецкой войны развитие Российской империи было пущено на самотек… С Турцией, которую планировалось закидать шапками за два месяца, пришлось воевать почти год; куда уже после этого вступать в войну с назревающей коалицией крупнейших европейских держав, желающих ограничить пределы расширения российского влияния.

Но тут еще ничего не предрешено: ни поражение, ни либеральные язвы нового правления. Но в любом случае, прежде чем давать какие-то советы, учить, как жить внутри России и какую политику проводить в отношении иностранных держав, мы должны решить свою главную задачу и жестко обломать вторгшихся на территорию России иностранных интервентов. Но, в отличие Бородинской битвы (вступать в которую нам требовалось немедленно, прямо с марша), ситуация в Крыму в марте 1855 не была столь напряженной и никому из главных фигурантов не угрожала скорая гибель. Корнилова и Истомина мы уже упустили по независящим от нас обстоятельствам, а Нахимов и Тотлебен в ближайшее время будут живы-здоровы и полностью дееспособны. Поэтому, прежде чем ввязываться в сражение, требовалось хорошенько изучить диспозицию, а также понять, как нанести противнику максимальный ущерб при минимальном задействовании собственных ресурсов. В конце концов, боевые действия в Крыму – это только один из эпизодов военного и политического противостояния между Российской империей и ополчившегося против нее англо-франко-сардинского союза, притом, что все прочие европейские государства придерживаются нейтралитета, дружественного союзникам и недружественного к России.

На разведывательные мероприятия, скрытые поиски, взятие языков и прочее у нас ушел еще месяц, после чего мы определились с началом активных действий, назначив его на второе апреля по григорианскому календарю (то есть на начало второй бомбардировки Севастополя). Первой точкой приложения усилий предстояло стать Сапун-горе¹, поскольку ее вершина господствовала как над франко-британскими осадными позициями, так и над британской базой в Балаклаве. В начале осады, в опасении действий русской армии, которая могла бы попытаться выручить осажденный город, на гребне этой возвышенности англо-французская армия оборудовала траншеи циркумвалационной линии². Первоначально этот рубеж занимал французский обсервационный корпус генерала Боссе, но потом стало ясно, что это была ненужная предосторожность. Главнокомандующий русской армией в Крыму генерал Меньшиков оказался грозен больше по имени, да и его преемник генерал Горчаков из-за отсутствия резервов тоже не был способен ни на какие решительные действия. А все дело в том, что три четверти русской армии, вместо того чтобы спешить в Крым к месту развертывающихся событий, денно и нощно бдят на западной границе, готовясь отразить вторжение Австрии, Пруссии и даже Швеции. В связи с этим французов с циркумвалационной линии убрали, заменив их турками. Все равно от таких союзников при ведении осады пользы было даже чуть меньше, чем никакой.

А турки – это отдельная песня. Сам я с ними прежде дело имел только в мире Смуты, когда мое воинство взяло Крым. Если татар мы тогда по большей части депортировали за Ор-капу (Перекоп), то турецкие гарнизоны были вырезаны до последнего человека, причем резали их не мои ушастые бойцыцы с амазонками, а местные освобожденные из полона кадры. Если хотите знать мое мнение, то германские фашисты по сравнению с турками были просто сопливыми недоучками, ибо не имели в запасе пятисотлетнего опыта совершения самых бесчеловечных зверств. Одним словом, к туркам жалости не было никакой. Если французских и британских языков после допроса, как правило, передавали в мир Содома на пополнение тевтонам, то турецких аскеров и их офицеров ждала участь учебных пособий при подготовке пополнения моей армии. При окончательной экзаменовке на унтер-офицерские должности необходим рукопашный (то есть с применением только холодного оружия) поединок кандидатки с настоящим сильным и свирепым врагом, который изо всех сил будет стремиться ее убить. Выживание оппонента в таком поединке не предусматривается, и поэтому кандидатка должна гарантировано убить его, применяя штатное оружие своего рода войск, а также все те качества, которые вложили в нее неведомые создатели подвида бойцовых ушастых лилиток.

Так вот, турецкие таборы (батальоны) дугой вытянулись вдоль циркумвалационной линии, окружая Севастополь, и только на востоке у Черной речки их сменяла вторая дивизия британцев. Объектом первой атаки я выбрал позицию на гребне возвышенности, через центр которой проходило Лабораторное шоссе. С этой позиции нарезные четырехфунтовки, имевшиеся на вооружении моих пехотных легионов, получат возможность обстреливать как позиции осаждающей Севастополь союзной армии, так и британскую базу в Балаклаве. И если шрапнели у меня вполне классической конструкции, с дальнобойностью до трех с половиной километров, то с недавних пор в чугунные фугасные снаряды улучшенной аэродинамики и дальнобойности заливается производимая «Неумолимым» высокотехнологичная термобарическая взрывчатка, наполовину состоящая из высокобризантного взрывчатого вещества триалинит, а наполовину – из мелкого алюминиевого порошка. Одним словом, незваным на русскую землю гостям мало не покажется.

В полночь по местному времени открылись порталы, и на дело пошли бойцы и бойцыцы разведывательного батальона. Большая часть турок мирно спала в своих палатках, а немногочисленным часовым не помогла даже висящая в зените полная луна. Точнее, она помогала, но совсем не им. В разведывательном батальоне у меня служат дикие амазонские оторвы, в буквальном смысле родившиеся с луком в руках. В открытом сражении они, разумеется, берутся за супермосины и прочий огнестрел, но когда идет тихая и тайная работа, то лук становится незаменим. Щелчки тетив, тихий свист стрел, хрипы умирающих часовых – и, пока в шатрах никто не проснулся (например, для того, чтобы погадить среди ночи), стремительный рывок вперед и отчаянная работа холодным оружием, чтобы сделать спящих мертвыми. Помимо трех таборов, занимавших нужный нам участок гребня Сапун-горы, наши разведчики вырезали еще по километру вправо и влево…

Сразу после того, как стало известно, что предполагаемый плацдарм очищен от присутствия неприятеля, вперед, занимать позиции на плацдарме, двинулся первый пехотный легион. Немного артан, немного рязанских ратников из мира Батыя, приставших к моему воинству, немного освобожденных в Крыму мира Смуты полоняников из числа гребцов на турецких галерах; остальные – бойцовые лилитки, не желающие осваивать кавалерийские премудрости, а потому воюющие в пехоте. К тому же в пехоте нет проблем с мужиками, и ни одна лилитка, если она сама того хочет, не ляжет спать в одиночестве. Вместе с первым легионом на плацдарм отправился весь наш артиллерийский кулак, а также Дима-колдун, заменяющий собой саперный батальон. Сейчас он рьяно изучает магию земли и решил применить полученные знания при создании самовыкапывающихся траншей полного профиля и обвалованных орудийных позиций. Кстати, такие окопы выглядят не выкопанными, а выдавленными в земле, с сохранение травяного покрова, разбросанных то там, то сям камней и прочих особенностей местности, а потому для маскировки нуждаются только в масксетях, препятствующих обнаружению сверху. Таким же способом были выкопаны и могилы для упокоенных турок, которые потом как бы сами по себе самозатянулись землей. На первый раз обошлось без магогенератора, но в дальнейшем он станет тут необходим, потому что собственный запас магической энергии у этого мира (как и везде «наверху») крайне невелик. К восходу солнца, который наступил тут полшестого утра, уже все было готово. Войска заняли назначенные позиции и теперь сидели в окопах или стояли у орудий в ожидании поступления приказа, который перевернет местную историю с ног на голову.

09 апреля (28 марта) 1855 год Р.Х., день первый, 06:05. Севастополь, IV (Мачтовый) бастион.

Временный военный губернатор Севастополя адмирал Павел Степанович Нахимов.

Шел второй день православной Пасхи (а у всех прочих, значит, был понедельник). С самого утра, едва только солнце поднялось над горизонтом, артиллерия французов и англичан открыла по укреплениям Севастополя ураганный огонь, еще более сильный, чем во время первой бомбардировке в октябре, когда погиб адмирал Корнилов. Ядра и бомбы во множестве падали не только на укреплениях, но и вокруг, и даже в самом городе, приводя к гибели множества мирных обывателей. Казалось, на Севастополь извергается внезапно пробудившийся смертоносный вулкан, по дуге опоясывающий русские укрепления³. Впрочем, артиллеристы-севастопольцы не остались в долгу и тут же принялись возражать своим англо-французским оппонентам, но в связи с недостаточностью боеприпасов и меньшим количеством орудий на один русский выстрел приходилось три вражеских. Защитники Севастополя на своей земле терпели нужду буквально во всем, в то время как интервенты, вынужденные возить себе все необходимое на кораблях из Портсмута и Марселя, имели возможность не считать ни пороха, ни ядер.

Но время интервентов было уже на исходе. Стоя на бастионе, Нахимов в подзорную трубу наблюдал за позициями противника. И в этот момент адъютант дернул своего начальника за рукав и гаркнул в самое ухо, перекрикивая рев артиллерийской канонады:

– Павел Степанович, гляньте-ка на Сапун-гору, турка-то по своим лупит…

Нахимов перевел окуляры своего прибора туда, куда указывал адъютант. И точно – над гребнем Сапун-горы, почти прямо у самой вершины, вспух едва видимый с такого расстояния ватный клубок артиллерийского выстрела. Устанавливать орудия на гребне Сапун-горы для обстрела Севастополя не имело никакого смысла, потому что расстояние до ближайшей точки русских позиций почти втрое превышает предельную дальнобойность самых лучших орудий. Что за черт?

Впрочем, дальше произошло то, что и должно было произойти. Пятнадцать секунд бешено вращающийся в полете термобарический снаряд улучшенной аэродинамики мчался по пологой баллистической траектории – и наконец столкнулся с землей в сотне шагов позади расположения левофланговой британской батареи на третьей осадной параллели. На данный момент эта батарея была самой ближней к русским позициям и, следовательно, самой опасной. Дальнейшие картинки сменяли друг друга стремительно, как в калейдоскопе: ярчайшая вспышка, как от полупуда магния⁴ разом – на ее месте тут же возникла полусфера желто-оранжевого пламени с куполом ударной волны (видимым невооруженным глазом) и разлетающимися во все стороны добела раскаленными искрами. Прошло еще несколько мгновений – и пламя обратилось в неровный косматый клуб грязно-белого дыма, который лениво поплыл по ветру. Неведомое орудие оказалось в два раза дальнобойнее лучших пушек русской армии. Нахимов, зажмурившись от неожиданной яркости взрыва, успел лишь подумать, что это совсем не похоже на взрыв обычной пороховой бомбы (тут будто рвануло сто бомб разом), и тут до четвертого бастиона докатился короткий злой гром, на мгновение заглушивший всю прочую канонаду.

Но то, что произошло всего минуту спустя, ввело в ступор обе стороны. Обращенный к Севастополю склон Сапун-горы опоясался яркими взблесками и клубами порохового дыма от десятков выстрелов. А еще через пятнадцать секунд лавина чудовищных снарядов с неистовой яростью обрушилась на батареи и траншеи осаждающей Севастополь армии, а слитный грохот взрывов совершенно заглушил гремевшую доселе артиллерийскую канонаду. Не прошло и нескольких минут такого избиения, как огонь англо-французских батарей совершенно прекратился, потому что уцелевшие артиллеристы, бросив свои пушки, попрятались по траншеям. Прекратили огонь и русские орудия, а матросы и солдаты, выглядывая из-за бруствера, с удивлением и оторопью наблюдали буйство ярких вспышек и огненных полусфер, разлетающиеся туда-сюда искры и перехлестывающие друг друга ударные волны.

Это буйство неистовой ярости продолжалось четверть часа или около того. Приведя противника к молчанию, неведомые союзники русских еще некоторое время попинали неподвижную англо-французскую тушку и тоже задробили стрельбу. Все, что осталось от только что бушевавшей тут неистовой ярости, это сносимые ветром клубы порохового дыма над гребнем Сапун-горы и грязно-белая пелена на том месте, откуда на Севастополь совсем недавно сотнями летели ядра и бомбы. И наступила тишина, прерываемая лишь стонами раненых и словами молитвы, которой батюшка провожал на тот свет павших в бою русских воинов. Французы и англичане молчали, потому что судорожно пытались сглотнуть и понять, что это вообще было, а русские в затянувшей поле боя грязно-белесой завесе просто не видели, во что стрелять, а потому экономили дефицитные порох и ядра. Каждый снаряд и каждый пороховой заряд приходится везти сюда чуть ли не из самого Петербурга, а потому у севастопольских артиллеристов каждый выстрел должен идти в цель, как учил их еще первый герой севастопольской обороны адмирал Корнилов.

Опустив подзорную трубу, Нахимов потрясенно пробормотал короткую молитву. Стрельба на запредельные дистанции совсем не была ошибкой. Неведомые артиллеристы, окопавшиеся на Сапун-горе, сознательно наводили свои орудия именно на позиции интервентов. Какой точно урон этим обстрелом был нанесен осаждающим, командующий севастопольской обороной не ведал. Но он предполагал, что ущерб, что понесли европейцы в виде испачканных известной субстанцией штанов, оказался значительно большим, чем повреждения, которые получили укрепления и артиллерийские орудия. Слишком недолго бушевала яростная бомбардировка. Адмирал Нахимов видел, что господ коалиционеров только пугнули, заставить прекратить бомбардировку. Если бы обстрел такой плотности и мощности продолжался хотя бы один день до заката, от осаждающей армии остались бы только рожки да ножки.

И еще. Флаг, который развевался над Сапун-горой был, красным, а стало быть, турецким… И мысли в голову по этому поводу лезли совершенно дурацкие. В первую очередь – откуда бы у диких турок могли взяться сверхдальнобойные орудия, кидающие снаряды почти на тридцать кабельтовых, и к ним вдобавок сверхмощные снаряды? Да и вообще, с чего бы туркам стрелять по англичанам с французами? Ведь воюют они на одной стороне.

Впрочем, было понятно, что на ближайшее время англичане с французами оставят Севастополь в покое, занявшись более насущными делами. Союзное командование, заимев непонятного, сильного и беспощадного врага у себя в тылу на господствующей высоте, попытается сначала решить именно эту проблему, и лишь потом вернется к осаде.

Не прошло и нескольких минут, как эта мысль нашла материальное подтверждение. Не в смысле действий англо-французского командования, а в смысле того, что окопавшиеся на Сапун-горе неведомые артиллеристы на этот раз неспешно и методично открыли огонь по палаточным городкам англо-французских воинских частей, разбитых позади позиций за пределами досягаемости русских орудий. Вот тут Нахимов убедился, что эти снаряды имеют просто восхитительное зажигательное действие – просмоленная парусина палаток под воздействием разрывов вспыхивает как бумага. Адмирал еще подумал, а нельзя ли приспособить эти снаряды для поражения вражеских кораблей, – как в британском лагере раздался ужасающий грохот, а в воздух поднялось грибовидное облако пламени, быстро превращающееся в плотный клуб белого дыма. Очевидно, один из снарядов ударил в пороховой погреб, лишив британцев значительной доли огневых припасов. Также попал под раздачу и был разбит единственный паровоз, который англичане приволокли с собой из дому для того, чтобы он возил им по импровизированной железной дороге припасы от пристани в Балаклаве до главного лагеря. Подбить его для неведомых артиллеристов было делом нескольких выстрелов, после чего последовало прямое попадание, оставившее от бедолаги только искореженный остов. Доставалось от обстрела и британской тыловой базе и якорной стоянке в Балаклаве. Куда там точно падали снаряды, Нахимов не видел (обзор перекрывали отроги той же Сапун-горы), но густые клубы черного дыма, вздымающиеся в небеса в той стороне, с четвертого бастиона заметны были хорошо. Великобританцев неведомые пока союзники русских били по самому дорогому – прямо по фаберже, то есть по кораблям.

09 апреля (28 марта) 1855 год Р.Х., день первый, 10:45. Окрестности Севастополя, базовый лагерь британской армии.

Главнокомандующий британским экспедиционным корпусом фельдмаршал Фицрой Джеймс Генри Сомерсет, 1-й барон Реглан.

Лорд Реглан был в шоке. Чудом уцелев во время бомбардировки, он теперь не знал, что ему следует предпринять. В данный момент он с ужасом наблюдал за тем, как британские хирурги, накинув поверх обычной одежды кожаные фартуки как у мясников, сортируют доставляемых санитарами солдат Ее Величества, отделяя живых от мертвых. И ведь подумать только – на многих покойниках ни царапинки, только потеки крови из носа и ушей. По свидетельству санитаров, их так и нашли – сидящими на дне траншеи в обнимку со своими ружьями. Они просто умерли и даже главный хирург британской армии не может сказать, в чем причина их смерти. А вот рядом на расстеленных шинелях лежат другие тела, изломанные и исковерканные, очевидно побывавшие в самом эпицентре кошмара. На них доктора даже не смотрят, потому что лечить эту груду мяса и костей не взялся бы даже сам Господь Бог.

Но британские хирурги не равнодушны к людским страданиям и готовы сражаться со смертью за каждого солдата или офицера Ее Величества, даже несмотря на то, что ужасная антисанитария в английских госпиталях убьет большую часть их пациентов. Что там говорить об условиях на полевом перевязочном пункте, если в Балаклавском госпитале за зимние месяцы британское командование даже не удосужились отремонтировать окна и двери. И вообще в эту эпоху количество солдат, умерших от ран, превышает число убитых наповал, а количество погибших от кишечных инфекций, больше и тех и других вместе взятых. Кишечная палочка косит армии похлеще пуль и ядер, а врачи рассуждают о дурном воздухе и миазмах.

Общее число убитых и раненых пока не подсчитали, но потери наверняка будут как после проигранного сражения. И что хуже всего – неизвестный враг, засевший со своими пушками на вершине Сапун-Горы, артиллерийским огнем сумел полностью разгромить британский лагерь, взорвать запасы пороха, разбить железную дорогу и уничтожить на ней единственный паровоз. У французов от этого обстрела тоже имелись потери, но основной удар пришелся все же по англичанам. Самое главное, что выпущенные с Сапун-горы бомбы огромной разрушительной силы не долетали до Камышовой бухты, где обосновался французский флот, а вот английская якорная стоянка в Балаклаве пострадала изрядно. А ведь она казалась такой безопасной, укрытой от штормов и всяческих напастей… никто ведь не мог предвидеть заранее, что враг сможет тайно втащить на вершину горы множество пушек и нанести по господам коалиционерам внезапный и уничтожающий артиллерийский удар. Самое ужасное заключалось в том, что обстрелу и полному уничтожению подверглись как раз сильнейшие корабли флота Владычицы морей.

В яростном ревущем пламени там, за холмами, в настоящий момент погибают лучшие линкоры Ее Величества: стодвадцатипушечные «Британия», «Трафальгар» и «Королева»; девяностопушечные «Родней» и «Лондон», а также семидесятивосьмипушечный «Беллерофон». Артиллерийский обстрел застал британских моряков врасплох. По свидетельству очевидцев, чудовищные снаряды глубоко вонзались в толстые дубовые борта (у парусных линкоров до метра толщиной) и тут же разрывались с ужасной силой, создавая такие проломы, что в них с легкостью мог бы пройти человек. К тому же адский жар от этих взрывов моментально воспламенял расколотое дерево, создавая очаги пожаров, с которыми бороться оказалось почти невозможно. А уж если снаряд пробивал ослабленный борт или попадал прямо в пушечный порт, взрывался внутри – то тогда ревущее яростное пламя охватывало сразу помещения трюма, превращая их в огненную пещь. В этом неистовом огне вместе с сотнями других храбрых британских моряков одним из первых погиб и командующий флотом в Средиземном море вице-адмирал Эдмунд Лайонс.

Скрипнув зубами в приступе бессильной ярости, лорд Реглан посмотрел на вздымающиеся к небесам клубы угольно-черного дыма. Он находился к вершине Сапун-горы примерно в три раза ближе, чем адмирал Нахимов (около трех километров) и точно знал, что, несмотря на красный цвет знамени, там окопались кто угодно, но только не турки. Турки (настоящие) еще с ночи разбежались по окрестностям, и их ловят храбрые марокканские спаги императора Наполеона Третьего (как самые опытные в этом деле). Пойманные пытаются лепетать в свое оправдание что-то о шайтане, слугах иблиса и прочей нечистой силе – по их словам, именно она одолела поклонников Магомета прошлой ночью. Морщась от отвращения, главнокомандующий британской армией приказал повесить дезертиров и то же самое проделать с теми из них, которые еще будут пойманы. Когда есть возможность пограбить, турки всегда первые, честные британские солдаты за ними не угонятся; а если требуется воевать, то они убегают с поля боя быстрее своего визга, как и случилось в битве под Балаклавой.

Лорд Реглан посмотрел на стоящего рядом генерала Кэмпбелла, временного командира четвертой пехотной дивизии.

– Сэр Джон, – просто сказал он, – я хочу, чтобы ваша дивизия поднялась на эту гору и вышвырнула оттуда тех хулиганов, которые причинили вам столько неприятностей. Их там не должно быть особенно много, так что, думаю, вы управитесь с этим делом за пару часов. Если вы выполните поставленную задачу, то станете постоянным командиром дивизии. Ступайте, я жду от вас только победы!

– Постойте, месье Реглан, – окликнул британского командующего подошедший со стороны французского лагеря, генерал Боске, командующий стоящим по соседству правым флангом⁵ французской армии, – дивизия зуавов и конные африканские егеря д`Алонвиля поддержат атаку британских храбрецов, или мы уже не союзники?

Полгода назад, во время Балаклавской операции русской армии, именно Боске со своим обсервационным корпусом вытянул англичан из весьма неприятной ситуации. Если бы не те самые конные егеря д`Алонвиля, Легкая Бригада британской кавалерии, состоявшая из цвета знати, вся без остатка легла бы на том кровавом поле, куда ее загнал как раз лорд Реглан.

– Хорошо, мой дорогой друг, – кивнул британский главнокомандующий, – пусть ваши зуавы и конные стрелки подкрепят атаку британской пехоты. Хотя не думаю, что дело будет трудным: гора выглядит совершенно пустынной, так что думаю, что устроившие этот обстрел русские давно убрались туда, откуда они явились. Теперь меня интересует только то, какой бакшиш (взятка) был заплачен туркам, чтобы те пропустили русских на вершину Сапун-горы…

– Месье Реглан, – с иронией ответил генерал Боске, – тот, кто воевал в Алжире, знает, что если противника не видно, это не всегда означает, что его нет. Пожалуй, я сам, лично, со шпагой в руке возглавлю атаку наших храбрых зуавов…

Дальнейшие события подтвердили правоту генерала Боске. Первыми на неприятность нарвались конные егеря д`Алонвиля и сопровождавшие их в разведке кавалеристы из 4-го легкого драгунского полка британской армии. Этот полк был как раз в числе британских кавалерийских частей, которые были спасены действиями конных африканских егерей во время Балаклавского сражения (поэтому он установил со своими спасителями особые отношения вроде боевого братства). Джентльмены не могли оставаться в лагере в то время, как их спасители рискуют жизнями, и потому добровольно вызвались сопровождать их в походе к вершине Сапун-горы.

Когда зуавы и солдаты Джона Кемпбелла построились в штурмовые колонны⁶ и уже были готовы двинуться вперед, кавалеристы пришпорили коней и рассыпным строем поскакали вверх по пологому склону на разведку. Если их обстреляют, они отскочат и разойдутся в стороны, нащупывая фланги вражеской позиции, а если все пройдет без стрельбы, то доскачут до вершины и сорвут вражеский флаг. И все. За скачкой храбрецов, на рысях поднимавшихся в гору, внимательно следили тысячи глаз.

Но все вышло совсем не так, как рассчитывал лорд Реглан. Когда до гребня горы осталось две сотни двойных шагов, навстречу скачущим во весь опор кавалеристам ударили выстрелы, много выстрелов. Однако никакого противника перед собой всадники так и не увидели. (И вправду, попробуй-ка разгляди со спины скачущего коня диких амазонок в камуфляже и с раскрашенными тактическими гримом лицами. И это при том, что выстрел из винтовки не образует обычного в эти времена клуба дыма. Бойцы пехотного легиона со своими репликами винтовки Бердана пока молча наблюдают за полем боя; огонь ведут только вооруженные супермосиными бойцыцы-амазонки особых стрелковых рот, а для них стрельба – это предназначение всей жизни, а не одно из возможных занятий. Стрельба из самозарядного супермосина для таких мастериц одно удовольствие. Только целься и стреляй, целься и стреляй, да не забывай менять пустые магазины на набитые.)

Всадники полетели с коней один за другим, и в этот же момент снова ударили пушки. Пролетев над головами гибнущих от прицельного огня кавалеристов, снаряды описали очень пологую дугу и с небольшим недолетом лопнули ватными пороховыми облачками перед строем британской и французской пехоты, по которой стегнули свинцовые снопы шрапнелей. А за этим – еще и еще. Тем временем ни один британский или французский кавалерист не доскакал до невидимых окопов, и никто из них не смог укрыться за пехотный строй. Все полегли, застреленные амазонками в грудь или в спину при попытке к бегству с этой страшной высоты. И только ржущие от возмущения кони кругами носились по склону, потеряв своих хозяев. Их-то амазонки жалели и старались не задевать. Конь – существо благородное, не то что некоторые двуногие, которые набрались наглости восседать у него на спине.

Пехота вместе с двумя своими предводителями под шквалом шрапнелей шаг за шагом продолжала подниматься на свою Голгофу. Редели ряды, падали раненые и убитые, а Джон Кемпбелл и генерал Боске продолжали двигаться вперед. Вот-вот уцелевшие в этой атаке одним рывком покроют дистанцию до таких заметных и зловредных окопов, после чего переколют назойливых стрелков своими штыками. Но не тут-то было. Навстречу небольшим уже горсткам зуавов и британских пехотинцев в контратаку поднялась волна бойцов самого фантастического вида. Обряженные в буро-зеленые мундиры, многие из бойцов помимо берданок были вооружены любимыми двуручными мечами в человеческий рост. Когда речь идет о рукопашной схватке, да на приволье – винтовка идет за спину, а меч используется для дела. Английские и французские солдаты не ожидали, что их будут рубить двуручными мечами и смутились при виде поднявшихся из окопов рослых фигур, с клинками наизготовку длиной почти в человеческий рост. Впрочем, колебания им не помогли. Почти в упор прозвучал залп из берданок, а несколько мгновений спустя атакующие и контратакующие столкнулись. Раздался лязг и хруст, а также звуки, больше свойственные мясной лавке, когда там пластают топором целиковые бычьи или свиные туши. Впрочем, в самый короткий срок все было кончено. Большая часть атакующих погибла, нескольких человек легионеры взяли в плен, в том числе и обоих генералов, а остальные, прихрамывая и подвывая от ужаса, бросились наутек. Но никому из них не довелось вернуться в свой лагерь и рассказать приятелям, каково это: оказаться в гостях у злой русской сказки. Всех их застрелили снайперши-амазонки, никто не смог убежать настолько далеко, чтобы в него нельзя было попасть из супермосина.

Глядя на то, как легко и просто обороняющиеся разделались с британскими солдатами и зуавами, лорд Реглан осатанел и бросил в мясорубку лучшее, что у него было – гвардейскую дивизию и шотландскую дивизию хайлендеров. Сэр Колин Камбелл, предводитель шотландских горцев и командир гвардейской дивизии Георг Вильям Фредерик Чарльз, герцог Кембриджский, граф Типперари, барон Куллоден под мерный рокот барабанов и заунывное завывание волынок построив своих людей в несколько линий, следующих одна за другой, повели их вверх по склону – на верную смерть. Оба генерала являлись незаурядными военачальниками и понимали, что штурмовая колонна – это явное приглашение противнику обстрелять атакующих шрапнельными гранатами или даже ядрами. Чем реже строй, тем меньше будут потери от артиллерии. Если задание невозможно выполнить, то к этому хотя бы надо стремиться, а погибать следует – маршируя к цели, а не наоборот.