Kitobni o'qish: «Год 1918, Чаша гнева»
Часть 61
Семьсот восемьдесят второй день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Силы.
Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский
Окончательного наполнения энергией каналов в восемнадцатый год мы ждали шесть дней. Не мгновенно (как хотелось бы, потому что слова Димы-Колдуна о возможности попасть в мир Великой Отечественной Войны к шапочному разбору напрягали), но и не так долго, чтобы от нетерпения сгрызть ногти на руках до локтей. Единственное, что нам оставалось, это следить за Фракийско-Константинопольской операцией русско-болгарских сил, развивающейся с неумолимостью снежной лавины. К исходу одиннадцатого ноября вторая армия генерала Горбатовского с ожесточенными боями взяла Кыркларели, отбросив противника в сторону города Бабаэски. Одновременно с этим первая и вторая болгарские армии под объединенным командованием генерала Радко-Дмитриева форсировали Марицу и, преодолевая отчаянное сопротивление противника, овладели населенным пунктом Узункенпрю, обозначив вторую сторону малых клещей, а девятая армия генерала Лечицкого, продвинувшись до ближних подступов к Эдирне, огнем тяжелых осадных орудий принялась разносить город в щебень. При этом пятая армия генерала Плеве, испытывавшая наименьшее сопротивление, пехотой продвинулась до Текирдага, а конный корпус генерала Келлера выдвинулся еще дальше и перерезал железную дорогу Эдирне-Константинополь в районе города Чёркезкей. А вот это уже односторонние большие клещи… Вот так: Артанский князь взирает на все, засунув руки в карманы, а его протеже воюют так, что любо-дорого смотреть. Еще неделя – и все тут будет кончено.
И вот наступил тот день, когда Дима-Колдун сообщил, что мир восемнадцатого года созрел для прощупывания. Открыв первое просмотровое окно в Петроград того мира, мы увидели зимний пейзаж: присыпанные снегом крыши домов, заваленные сугробами замусоренные улицы, тлеющие на перекрестках костры, вокруг которых, притопывая, греются вооруженные неряшливые люди, частью в штатском, частью в солдатском и матросском обмундировании. От обыкновенных бандитов их отличают только красные повязки на рукавах или такие же банты, приколотые в петлицах. Ну чисто сцена из старого советского телефильма «Рожденная революцией». Для полного антуража не хватает только гопников, пристающих к хорошо одетой дамочке, или каких-нибудь бандюков, вламывающихся в богатый особняк с целью его экспроприации. Самодельные «милиционеры» с винтовками в таком случае и ухом не ведут, ведь у главаря банды всегда есть какой-нибудь самодельный мандат, да и силы обычно неравны.
– Зима – это интересно, – сказал я. – Вряд ли это декабрь, ибо нам была обещана первая половина года. Скорее всего, январь, февраль или март.
– Март тоже вряд ли, Сергей Сергеевич, – напуская на себя солидность, баском произнес Профессор. – Я читал, что весна в восемнадцатом году была ранняя, а тут – никаких признаков капели или подтаивания сугробов.
– Молодец, Профессор, – похвалил я, – пять за наблюдательность. Но диапазон январь-февраль – это слишком неточно, чтобы планировать хоть какую-то деятельность. Нужна конкретная дата.
– Нужно брать языка, – безапелляционно заявила Кобра. – Иначе никак. И не босяка, а какого-нибудь прилично одетого господина, хорошо ориентирующегося в том, какая сейчас дата по юлианскому, а какая по григорианскому календарю. Не исключено, что момент такой, что нам придется немедленно хватать ноги в руки и гнаться за убегающим временем, а мы тут стоим и разговоры разговариваем.
– И что потом? – спросила Птица. – Мы вернем этого человека в творящийся в его мире революционный хаос? По сравнению с тем, что мы видим, даже наши бандитские «девяностые» кажутся благоуханными райскими кущами. По крайней мере, уголовный розыск тогда никто не отменял, и беспредел удерживался хоть в каких-то рамках.
– Беспредел продлился гораздо дольше «девяностых», – сказал я, – да и в семнадцатом году сыскную полицию отменили отнюдь не большевики, а Временное правительство. И оно же вместе с политическими заключенными выпустило из мест заключения всех уголовников. Присев на Россию, аки голуби на памятник Петру Великому, эти «люди с хорошими лицами» тут же постарались загадить все, что находится в пределах их досягаемости. Всей своей сущностью Защитника Земли Русской я ощущаю исходящий от того мира смертный ужас и торжество самого необузданного и гнусного насилия. Прежде я желал избежать этого задания, но теперь вижу, что с моей стороны это была слабость духа. Моя задача – загнать всю эту хтонь обратно в Ад, чтобы не было ее больше среди людей. И еще я понимаю, что в новом мире у меня совершенно не будет времени на сантименты, а потому придется бить наотмашь изо всей силы как по безумным углубителям революции, так по их оппонентам из числа белых генералов, национальных сепаратистов и иностранных интервентов, к какому бы блоку стран они ни принадлежали. Еще я хочу призвать к ответу людей, которые за год до текущих событий схватились за власть, вырвав ее из рук ослабевшего царя, но не смогли принести измученной стране ничего, кроме окончательного разорения и развоплощения. Но эта деятельность пойдет у меня в попутном режиме, поскольку ничего в текущем раскладе эти люди изменить уже не в состоянии. Они свое дело уже сделали. Dixi! Да будет так!
Прогремел небесный гром, своей печатью скрепляя мою программу. Просмотровое окно тем временем продолжало медленно и печально скользить вдоль улицы, заглядывая в каждую темную подворотню. И вдруг боец Матильда крикнула, указывая в темноту провала:
– Смотрите, Сергей Сергеевич! Там женщину грабят!
И точно. В одной из подворотен три типа босяцко-уголовного вида прижали к стене хорошо одетую дамочку (явно из недавней чистой публики) и проводили над ней процесс экспроприации. Пока один направлял на жертву браунинг, другой зажимал ей рот, а третий, расстегнув пальтишко, шарил руками на теле. Ну вот и гопники нарисовались, куда же без них… Кобра, она у нас такая – отреагировала на это безобразие почти мгновенно.
– Погоди, Батя, я сейчас! – выкрикнула она и, выхватив из ножен «Дочь Хаоса», превратила просмотровое окно в полноценный портал, после чего ринулась наводить справедливость в своем стиле.
Как тогда с Ильичом в мире русско-японской войны, я и сказать ничего не успел, а все было уже кончено. Первой, срубленная по локоть, куда-то в сторону улетела рука с браунингом. Второй выпад – и острие махайры на ладонь входит в левый глаз того типа, что зажимал жертве рот. Поворот лезвия – и голова бандита с кровавыми брызгами лопается, будто переспевший арбуз. Третий субъект, оценив размеры и устрашающий вид орудия возмездия, а также быстроту расправы, собрался было уносить ноги, но его настиг рубящий удар от плеча до пояса, разделивший тело на две асимметричных половины. И, наконец, последний взмах «Дочери Хаоса» лишил головы того типа, что, вопя от боли, с ужасом взирал на обрубок своей правой руки. Безвольно оседающее тело и фонтан крови, бьющий из перерубленной шеи… Когда Кобра и «Дочь Хаоса» решают задачу «убить всех за пятнадцать секунд», зрелище получается малоаппетитное и далекое от чистого гуманизма. Покойные ескувиторы Юстиниана дружно кивают в сторонке.
– Класс!!! – восторженно выдохнула боец Матильда. – Вот это я понимаю женская солидарность!
Не убирая меч в ножны, Кобра схватила остолбеневшую жертву ограбления за шиворот и втолкнула ее к нам, шагнув следом. И вот уже портал снова превратился в просмотровое окно, отделяющее нас от того мира, и мы имеем возможность наблюдать, как в злосчастную подворотню заглядывают трое «милиционеров» и видят тот кровавый разгром, что оставила после себя неистовая Темная Звезда. Три разделанных как на бойне трупа и никаких следов того, кто это мог бы сделать. Не привыкли там еще люди к таким зрелищам… поэтому один из этих троих сразу начинает блевать, утирая рот рукавом штатского пальтишка. Впрочем, двое других (возможно, бывшие фронтовики) взирают на все довольно равнодушно. Видели они в похожем виде и своих и чужих, и даже, может быть, в кровавом безумии и классовой ненависти поднимали на штыки собственных офицеров.
Перевожу взгляд на Кобру, в руке которой все еще зажата «Дочь Хаоса», и вижу, что на лезвии нет ни следа крови. Такое впечатление, что чернобронзовая маньячка выпила все до капли, да еще и облизнулась. Последний раз Кобра так неистовствовала во время штурма султанского дворца в Константинополе шестнадцатого века, и вот теперь ее ятаган-махайра выглядит как алкаш, который долго был в завязке, и вдруг, по случаю, пропустил стопарик «беленькой»: настроение великолепное и улыбка до ушей. При этом мой архангел взирает на все со сдержанным одобрением; он бы и сам, наводя справедливость, был бы не прочь учинить нечто подобное, но ему не положено по должности. Законы Порядка в таких случаях довольно строги: сначала должно быть следствие, потом суд и только потом – приведение в исполнение вынесенного приговора. А тут все сразу в одном экономичном флаконе.
– Ну, вот вам, товарищи, и человек, которому можно задавать животрепещущие вопросы, – сказала Кобра, отпустив воротник спасенной жертвы и вкладывая меч в ножны. – Мы ее подобрали, теперь требуется приютить, покормить и обогреть.
При ближайшем рассмотрении под ярким светом второпях спасенная Коброй жертва революционного уличного гоп-стопа показалась мне скорее юной барышней, чем взрослой дамой. Сама худенькая, носик остренький, волос светлый, одета в пальто из хорошего черного сукна, с каракулевым воротником. Очевидно, в комплект входили каракулевая шапка-пирожок и такая же муфта, но в процессе недавнего злоключения они нечаянно потерялись, и возвращаться в ту злосчастную подворотню у меня нет никакого желания. Также у меня нет никакого желания ругать Кобру за это поспешное проявление женской солидарности, благодаря которому выводить этот мир из русла Основного Потока нам теперь придется прямо в Петрограде.
Тем временем несчастная, буквально за шиворот выдернутая из своей действительности и представленная пред светлые очи Господнего Посланца (то есть мои), растерянно оглядывалась по сторонам. Только что она была в грязной, заплеванной и загаженной подворотне, а на улицах вокруг громоздились сугробы с протоптанными через них тропками (ибо дворников в столице бывшей Российской империи отменили вместе с городовыми). И вдруг, бам-тарарам, банальное уличное ограбление, совмещенное с попыткой изнасилования (в такие ситуации барышня еще не попадала, но была о них наслышана) оборачивается появлением из ниоткуда неистовой фурии-мстительницы, вооруженной почему-то старинным мечом. И та первым делом в несколько ударов расправляется с грабителями, а потом вталкивает жертву нападения в кабинет к какому-то важному начальнику. А тут все обставлено красивой и дорогой мебелью, горит яркий свет, тепло и даже жарко, что хочется скинуть пальтишко. А самое главное, хорошо одетые люди, мужчины и женщины, смотрят на нее с неподдельным интересом – мол, кто вы такая, сударыня, и чего от вас ждать?
– Господа… кто вы такие, и где я? – наконец растерянно произнесла несчастная жертва революционного беспредела. – Я… я не пойму, как это я вдруг оказалась здесь, среди вас?
– Вы, милочка, – сказала Кобра, – сейчас находитесь в самом натуральном Тридесятом царстве, а вон тот серьезный донельзя мужчина с мечом на боку – владетель этого места, самовластный князь Великой Артании Сергей Сергеевич Серегин, также носящий титулы Защитника Земли Русской и Божьего Бича. А теперь, будьте добры, назовите нам свою фамилию, имя и отчество, социальное и семейное положение, возраст, а также скажите, какая в вашем мире в данный момент идет дата по Григорианскому календарю…
Несчастная девица несколько раз недоверчиво перевела взгляд с меня на Кобру и обратно, потом ущипнула себя за руку и не без колебаний ответила:
– Меня зовут Людмила Марковна Востринцева, я потомственная дворянка восемнадцати лет от роду, не замужем. Ну, сударыня, я не понимаю вашего последнего вопроса. Я знаю, что такое Григорианский календарь, но что такое дата в моем мире?
– Ну как вы не понимаете, Людмила, – сказала Анастасия, – ваш мир – это тот, в котором вы родились, он один-единственный среди всех сущих миров во всем Мироздании, созданном Всемогущим Творцом. Именно оттуда мы выдернули вас сюда, в Тридесятое царство, чтобы спасти от бандитов и поговорить. Пусть даже этот вопрос кажется вам странным, просто назовите нам число, месяц и год.
– Ну хорошо, господа, – со вздохом произнесла Людмила Востринцева, взмахнув светлыми ресницами, – и в самом деле, какая малость… Сегодня двадцать седьмое декабря тысяча девятьсот семнадцатого года от Рождества Христова по Юлианскому календарю, принятому в бывшей Российской Империи, или девятое января тысяча девятьсот восемнадцатого года по Григорианскому календарю. – Она обвела нас беспокойно-пытливым взглядом. – И вот теперь, когда я вам это сказала, вы вернете меня туда, откуда забрали?
– В ваш мир я бы не вернула даже дикое животное, – угрюмо сказала Кобра. – От него воняет предчувствием смерти, как от бойни. Так что это исключено. Не так ли, Батя?
– Именно так, – подтвердил я. – Несмотря на то, что Людмила Востринцева оказалась у нас случайно, она наша гостья с открытым листом – до тех пор, пока мы не исправим ситуацию в ее родном мире. Dixi! Птица и Анастасия, возьмите эту девицу и приютите ее в своем женском колхозе. Теперь, когда первичный портал уже открыт, ваше дальнейшее присутствие здесь уже не требуется. Дальше мы сами.
– Идемте, Людмила, – сказала Птица. – Не вы первая такая несчастная, попавшая в жернова истории, и не вы последняя. В миру, среди людей, меня зовут Анна Сергеевна Струмилина, и я тут работаю главной защитницей всех малых, сирых и слабых.
– Да, ничего не бойтесь, – подтвердила Анастасия. – Нет человека добрее, чем Анна Сергеевна, и к вам она тоже отнесется со всевозможным участием и вниманием.
Когда Птица и Анастасия вывели беспомощно озирающуюся по сторонам барышню Людмилу, я спросил:
– Итак, товарищи, кто хочет высказаться о сути сложившейся ситуации – как в плане того, что теперь, после неожиданной эскапады Кобры, мы будем вынуждены начинать свою деятельность с Петрограда, так и по поводу общего положения дел?
– Позвольте мне, товарищ Серегин, высказать свое мнение, – произнес Коба. – Оказавшись у вас в Тридесятом царстве, я внимательно изучил этапы развития революции в России как до того, как большевики взяли власть, так и позже. Я выявил ошибки товарища Ленина и товарища Сталина, а также установил те последствия, какие они имели в краткосрочной, среднесрочной и долгосрочной перспективе. Могу сказать, что на девятое января восемнадцатого года по новому стилю товарищ Сталин еще не успел совершить ни одной ошибки, а просчеты товарища Ленина пока не стали необратимыми. Немцы еще не успели признать Украинскую Центральную Раду в качестве государства, месье Троцкий уже петушится вовсю, но еще не успел по-крупному наломать дров, открыть перед немцами фронт, распустить армию и заключить похабнейший Брестский мир… Начинать нужно с товарища Ленина, который сейчас, конечно, признанный лидер революции, но не хозяин даже в ЦК партии, где верховодят Бухарин, Зиновьев, Каменев, Троцкий, Свердлов и другие подобные кадры. Местный товарищ Сталин со своими сторонниками сейчас находятся в меньшинстве, а потому они вынужденно ушли в глухую оборону. Сейчас в партии сильны не те, кто думает о неизбежном построении социализма, а те, кто намерены разрушить до основания остатки старого мира, а потом еще и попрыгать на костях и руинах.
– Товагищ Коба совершенно прав, – заявил Ильич, вложив большие пальцы руки за проймы жилета. – Вставить сейчас мозги местному товарищу Ленину на место – задача архинужная и архиважная и ее я возьму на себя. Чай мы с Володей не чужие люди. А вопрос с неправильным большинством в ЦК партии товарищ Серегин сможет решить своими любимыми методами, с корнем отрывая от бренных тел дурные головы.
– Ну что же, – сказал я, – если для пользы дела потребуется отрывать дурные головы, будем их отрывать дурные головы. Если надо будет вразумить товарища Ленина, будем вразумлять товарища Ленина. Если понадобится вправить мозги Вильгельму Второму, чтобы он оставил Советскую Россию в покое, то мы справимся и с этой задачей. Воевать с местной Германской империей вместо русской армии я не собираюсь, но несколько локальных акций устрашения мне вполне по силам. Но сейчас, чтобы развязать себе руки, важнее всего выбить этот мир из Основного Потока. Я думаю, что встречи двух товарищей Лениных будет для этого совершенно недостаточно. У кого есть по этому поводу соображения?
– Проще всего сейчас было бы грохнуть товарища Троцкого, – с солдатской прямотой заявила Кобра, – но эта гнусь сейчас в Бресте, так что туда лучше являться всей мощью, а не только одним штурмоносцем или, скажем, «Каракуртом»…
«В Бресте расположен штаб германского Восточного фронта, – сообщила мне энергооболочка, – под эгидой которого и проводятся переговоры делегаций Советской России и стран Четверного Союза. Курирует это мероприятие начальник штаба главнокомандующего Восточным фронтом принца Леопольда Баварского генерал Максимиллиан Гофман, большой специалист по России и русским, а также ярый русофоб».
– Погоди, Кобра, – сказал я, – ты сейчас выдала просто гениальную мысль. У нас сейчас, помимо штурмоносца, боеготовы три «Святогора», один «Каракурт» и четыре эскадрона «Шершней». Этого вполне хватит, чтобы явиться в Брест и положить там всех мордами в грязь. Но начинать все же лучше со встречи с местным товарищем Лениным. Если это выбьет мир восемнадцатого года из Основного Потока, то хорошо, а если нет, то после операции в Бресте уже ничего не будет прежним. И никого и ничего мне при этом не будет жалко, кроме русского народа.
9 января 1918 года (27 декабря 1917 года). Поздний вечер. Петроград, Смольный, кабинет В.И. Ленина.
Товарищ Ленин в тишине своего кабинета работал над документами. Караулу у двери был отдан приказ никого не впускать, пусть даже это будет товарищ Свердлов или товарищ Коба1. В самом кабинете стоял полумрак, горела лишь настольная лампа под абажуром, освещая бумаги на письменном столе, а тишину нарушал только скрип пера. В настоящий момент товарищ Ленин вел тяжелую и изнурительную борьбу с товарищами по собственной партии, которых обуяло какое-то шапкозакидательское безумие. Некоторые из них были готовы вести «революционную» войну против стран Четверного Союза, даже если ее ценой станет ликвидация только что установившейся советской власти.
Сам Ленин был уверен, что в измученной затяжной войной и истощенной идеальной блокадой Германии вот-вот вспыхнет революция, надо только немного подождать и, поступившись малым, сохранить главное. Всеобщий мир «без аннексий и контрибуций», обещанный народу соответствующим декретом, уже приказал долго жить, ибо на него не согласились державы Антанты. Теперь речь шла о сепаратном мире, который надо было заключить как можно скорее, ибо огромная и неуправляемая старая армия находилась на последнем издыхании, разбегаясь с фронта толпами дезертиров. К тому же немаловажную роль играл тот фактор, что солдат требовалось распустить по домам еще до начала весенних полевых работ. Черный передел земли в деревне шел полным ходом, и мужики в шинелях, сидящие в окопах, опасались, что вернутся по домам только к тому моменту, когда все самое интересное уже закончится.
«Мир, мир, мир, – писал Ленин, – Советской России нужен немедленный мир, пусть даже ценой тяжелых и унизительных уступок».
И вдруг в его кабинете вдруг повело миррой и ладаном, как будто поп навонял тут своим кадилом, а потом удивительно знакомый голос произнес:
– Ну что, Володя, тяжела оказалась шапка Мономаха?
Ленин поднял глаза и увидел… себя самого, склонившегося над столом в знакомой позе с большими пальцами, заложенными за проймы жилета. Только этот второй Ленин был весь какой-то свежий, гладкий, румяный и, можно даже сказать, хрустящий новизной. Обычный человек, увидав подобное явление, начинает креститься, поминать нечистую силу, бормотать молитвы, плеваться в свое отражение и орать: «Чур меня!». Но хозяин этого кабинета не верил ни в Бога, ни в черта, ни в прочую нечистую силу, а потому просто не знал, что делать в подобной ситуации. Случись такое годом-полутора позже, когда здоровье вождя мирового пролетариата уже было сильно ослаблено – и к нему по экстренному вызову мог бы прибыть гражданин Кондрат с оркестром и траурным катафалком. Но обошлось, только неприятно екнуло в грудях. Будучи по натуре отчаянным трусом, избегающим всяких острых ситуаций, в подобные моменты Володя Ульянов чувствовал себя крайне неуверенно.
– Товарищ, вы кто? – только и смог спросить он у странного видения.
– Я – это ты, – ответил его визави, – но только из другого мира, отстающего от твоего чуть больше, чем на три года. Джордано Бруно ведь не просто так рассуждал о множественности миров, за что католическая церковь и спалила его на костре. Есть твой мир, мой мир, и множество других, лежащих в колее Основного Потока, выше и ниже их по течению времени, а также боковые миры, возникшие под влиянием стороннего вмешательства. Миры в Основном Потоке повторяют друг друга в мельчайших подробностях, так что при перемещении между ними может возникнуть иллюзия путешествия во времени. Но на самом деле это не так. Если любой из таких миров получит пинок в бок, то он вылетит из колеи и начнет двигаться в будущее по целине, прокладывая за собой путь последующим мирам.
– Допустим, – успокаиваясь, произнес местный Ленин. – Принято считать, что Джордано Бруно сожгли за то, что он выдвинул идею о существовании жизни на других планетах, но вполне может быть и так. Но ты-то как смог прийти из своего мира сюда ко мне, неужели просто не в том месте свернул за угол?
Его гость пожал плечами и ответил:
– Пошел, понимаешь, в горы погулять по Госницовой Гале2 в самый канун империалистической войны, и оказался приглашен в гости к товарищу Серегину, преинтереснейшему человеку, что может ходить между мирами как через двери из комнаты в комнату. Человек, доставивший мне это предложение, при встрече предъявил мне партийный билет члена Коммунистической Партии из одного будущего мира. И заманил он меня к себе, предложив воспользоваться библиотекой своего начальника, полной еще ненаписанных книг…
– Постой, но как же книги могут быть ненаписанными? – спросил хозяин кабинета у своего двойника. – Ведь это такая же ересь, как и сухая вода.
– Ничего ты не понимаешь, Володя, – вздохнул тот. – Эти книги не написаны в моем или твоем мире, а вот где-то в далеких верхних мирах не только написаны, но и сами поделались седой историей. Как тебе, к примеру, такое?
И с этими словами странный пришелец водрузил на стол толстую книгу в темно-серой матерчатой обложке, на которой золотом было вытеснено: «История Коммунистической Партии Советского Союза». Хозяин кабинета и не заметил, откуда она взялась, ведь только что в руках у гостя ничего не было, да и никакого баула или саквояжа при нем не имелось. Действительно, чудеса в решете… А ларчик просто открывался: в определенный момент Дима-Колдун через мини-портал сунул том прямо в руку Ильичу из четырнадцатого года: раз, и готово.
Машинально открыв обложку, хозяин кабинета с изумлением уставился на титульный лист. В эпиграфе – большевистский лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь». Издание пятое, дополненное, год печати – 1976-й. Перелистнув страницу, вождь мирового пролетариата начал читать предисловие: «Коммунистическая партия Советского Союза, основанная и выпестованная великим Лениным, прошла исторический путь, равного которому не знает никакая другая политическая партия в мире. Это путь героической борьбы, тяжелых испытаний и всемирно-исторических побед рабочего класса, побед социализма и коммунизма…»
Дальше товарищ Ульянов-Ленин из восемнадцатого года минут тридцать лихорадочно листал невозможную книгу, убеждаясь в реальности ее существования, а попутно и в реальности своего брата-близнеца из четырнадцатого года. Окончательно утвердившись в этом мнении, он поднял голову и хриплым каркающим голосом спросил у своего визави:
– Так, значит, у нас все-таки получилось?
– Получилось, Володя, – хмыкнул тот, – но совсем не то, что хотелось бы. Пока мы боролись против проклятого режима царя Николашки, наша партия была коллективом единомышленников, стремившихся к низвержению самодержавия. Но как только эта цель была достигнута, среди товарищей в ЦК началось брожение. Но еще сильнее эта биомасса забурлила после того, как большевики взяли власть. Сколько у нас членов ЦК, столько и мнений по поводу того, какую политику следует проводить в дальнейшем. Никакого коллектива единомышленников у тебя сейчас нет, а имеется самый настоящий серпентарий, в котором каждая гадюка тянет одеяло на себя. Правый уклон, левый уклон, рабочая оппозиция, сторонники Иудушки Троцкого, сторонники товарища Кобы, а кроме них, есть еще и разные приспособленцы, колеблющиеся в такт с генеральной линией партии. И даже внутри фракций по разным второстепенным вопросам нет единства. А бывает ведь и так, что для текущего момента этот вопрос только кажется второстепенным, а лет через пять-десять вдруг окажется, что через него решается, быть или не быть первому в мире и на ближайшие тридцать лет единственному государству рабочих и крестьян.
– Значит, именно так, и никак иначе… – вздохнул хозяин кабинета, – единственная на ближайшие тридцать лет. А мы тут надеемся на Мировую революцию по Марксу и Энгельсу, которая, как утверждает теория коммунистического движения, должна произойти именно в Европе…
– Маркс с Энгельсом, – сказал его гость, – щедро накидали нам не проверенных жизнью гипотез, которые выдали за коммунистическую теорию, и большинство из них при попытке применения на практике оказались насквозь ложными. Стратегически наша цель верна, ибо коммунизм есть высшая форма существования человеческого общества, а вот в тактике, пытаясь действовать в соответствии с непроверенной теорией, мы совершаем одну ошибку за другой. По опыту будущих миров получается, что революции в Европе возможны только буржуазные или же националистические, но это совсем не то «счастье», к которому стоит стремиться. Напротив, социалистическая революция в России, да еще в Китае – это вполне закономерные явления, ибо только русских и китайцев имеет смысл агитировать за справедливость, а европейские народы все воспринимают с точки зрения выгоды или невыгоды. И это не единственная фундаментальная ошибка наших классиков, которые были непревзойденными экономистами, но ни черта не разбирались в человеческих мотивах к действию, а мы уже, в свою очередь, полагались на их суждения. Наивность в политике, Володя, хуже воровства, поэтому нам нужна всеобъемлющая социальная теория, а не то, что за нее выдает так называемый чистый марксизм. Мы непременно должны выяснить, что заставляет массы людей сниматься с места предыдущего жительства и отправляться за горизонт в поисках новых земель и лучшей жизни, принимать те или иные идеи или, вцепившись в землю предков, до последней капли крови сражаться за свои идеалы. Когда товарищ Серегин натыкал меня носом в эти вопросы, я был ошарашен не меньше, чем ты сейчас.
– Это из его библиотеки ты взял эту архилюбопытную книгу? – спросил вождь мирового пролетариата. – И твое появление здесь, как я понимаю, тоже не обошлось без участия этого человека. И вообще кто он такой, этот товарищ Серегин, что смог с легкостью сбить тебя с прежнего пути?
– Товарищ Серегин – это вещь в себе, – вздохнул Ильич из четырнадцатого года. – Володя, ты не поверишь, он одновременно настоящий – можно сказать, истинный – большевик, полностью разделяющий наши стратегические цели и задачи, и в то же время самовластный князь Великой Артании, полководец и паладин Доброго Боженьки, носящий титулы Защитника Земли Русской и Божьего Бича.
– Но так не бывает! – Хозяин кабинета в волнении вскочил со своего стула. – Самодержавный монарх, да еще и паладин Боженьки никак не может быть настоящим большевиком!
– Ох, и дикий ты еще, Володя! – вздохнул его гость. – Настоящим большевиком товарищ Серегин был всегда, а самовластным монархом стал в силу, так сказать, производственной необходимости, и исключительно по воле народа артан, который он спас от уничтожения злобными захватчиками, а потому тот призвал его себе в князья. Ну кто еще, как не настоящий большевик, мог сказать своим людям: «Я – это вы, а вы – это я, и я убью любого, кто скажет, что мы не равны друг другу, а потому вместе мы сила, перед которой не устоит ничто». Вот где истинный коллектив единомышленников, сознательно разделяющий цели и задачи своего предводителя на каждом этапе его боевого пути. Кроме того, товарищ Серегин не делит людей по национальным, религиозным и классовым сортам. Для него существуют только его «Верные», составляющие с ним одно целое, хорошие люди, нуждающиеся во вразумлении и защите от всяческих несчастий, а также разные негодяи, которых он, в силу полномочий Бича Божьего, вбивает в прах, чтобы не было их нигде и никак.
– И что же он хочет от нас, этот ваш товарищ Серегин? – с некоторым раздражением спросил председатель Советского правительства.
Его визави хмыкнул и ответил:
– Товарищ Серегин – защитник русской земли и русского народа, а еще немного сербов и болгар, но в данном случае это почти не играет роли, потому что сейчас речь идет о том, что творится на территории бывшей Российской империи. Твое правительство только усугубило хаос, учиненный в стране камарильей князя Львова и главноуговаривающего месье Керенского, и это приводит его в ярость. Он совсем не против Советской власти, а даже, наоборот, но для него категорически неприемлемы предоставление самостоятельности национальным окраинам, разрушение в государстве всего и вся до основания, разжигание гражданской войны и повальные репрессии против представителей так называемых эксплуататорских классов. Судить этих людей можно, причем официальным открытым судом, только в том случае, если они совершали какие-нибудь преступления против народа при прежнем царском режиме. Подумай, Володя, ведь на кону твоя голова, а не моя.
– Голова? – с нескрываемым ужасом переспросил хозяин кабинета.
