Kitobni o'qish: «Слепой Орфей»
Часть первая
Морри
Красный дракон расправляет крылья
Льется в огонь молоко кобылье,
Смешанное с рудой.
Ветер щеку обметает зноем,
Воздух накатывается воем…
Маленький и худой
Странник идет по спине хайвея.
Посох скребет: тук-ки-шир-р-р. Левее —
Воздух. Пока ничей.
Брюхо, нависшее над столбами…
…Выгнулся, выдул на пробу пламя.
Вытянул девять шей,
Зарокотал, полыхнул глазами —
Лязгнул шипастый хвост,
Перешибая бетонный стебель…
…Полдень. Июль в раскаленном небе.
Странник ступил на мост
И оглянулся на солнце: «Поздно».
…Жесткие крылья поймали воздух,
Грохнули, брызнул яд
И зашипел на стальных опорах…
Странник застыл, наклонившись…
Город. Дымный машинный ряд.
Твердь, дребезжащая под ногами.
Пыль впереди, а вверху, кругами —
Резкий протяжный свист,
Тонущий в автомобильном рое…
– Вот оно, маленькое, живое,
Падающее вниз…
Глава первая
Гравий хрустел под колесами. Морри подкатил машину к бетонному столбу с надписью: «Охраняется…»
От площадки в лес шла выпуклая дорожка с канавами по обе стороны. Крупинки кварцевого песка искрились на солнце.
Морри захлопнул дверцу, перепрыгнул через канаву, нырнул сквозь желтеющий кустарник и оказался на узловатой от выпирающих корней тропке. Тропка змеиными петлями вползала в чащу.
Приволакивая раненую ногу, Морри неровной рысцой припустил по тропке. Остановился, когда одолел километров пять.
Прислонившись спиной к липкой сосновой коре, Морри позволил себе передохнуть.
Нет, это не его лес. Слишком мелкий, суетный, привычный к человеку и побаивающийся его, Морри. Ишь затаился, притих. Даже птицы смолкли. Ничего, привыкнут. Морри потянул в себя сырой прелый воздух, прижал руки к туловищу и окунулся в душистый розовотелый ствол.
Сосенка вздрогнула, затрещала, в ужасе попыталась отторгнуть чужое, но Морри растопырился, продвинулся вверх и, как ни слаб был, без труда впитал в себя древесное существо. Вершок за вершком он овладевал жесткими клетками, наполняя их собственной жизнью, размягчая до гибкости заскорузлые оболочки, многократно ускоряя неторопливое течение соков. До тех пор, пока каждая частичка сосны не стала им, Морри. Тогда, качнувшись стволом влево-вправо, он с хрустом вытащил из земли половину корневища. Балансируя кроной, Морри перенес его поближе к тропе и снова запустил в грунт, переплетая для надежности с корнями соседних деревьев, прирастая к ним, чтобы подпитаться и их силой. Затем, плавно и осторожно, Морри вытянул из почвы вторую половину корневища, откинулся назад, опершись на ствол соседней сосенки. Освободившиеся корни, облепленные рыжей рыхлой землей, повисли над тропкой подобием незавершенной арки. Со стороны дерево выглядело так, будто его своротил ветер.
Знакомое дремотное состояние постепенно овладевало Морри. В этом таилась опасность: утратить себя, стать самим деревом, неподвижным и беспомощным. Какая мутная сладость – растворить двойную сущность в покое растительного существа!.. Пища. Нужна Пища!
Поднялся ветер. Сосновые кроны задвигались, заговорили. Ветер радовал их. Где-то неподалеку прогрохотала электричка. Морри ушел сознанием поглубже, в сосущую сеть корней.
«Потом… забраться подальше…» – вяло подумал он.
Длинный узкий стол покрывала накрахмаленная до хруста простыня. На простыне, расслабленно вытянувшись, лежала голая золотисто-коричневая женщина. Четырьмя метрами выше женщины нависал лепной, грубо забеленный потолок. Справа от стола пара окон глядела на искривленный силуэт пойманного в каменную щель тополя. Слева располагалась старинная двустворчатая дверь. Сейчас дверь была распахнута и сентябрьское солнце, пройдя сквозь стекло, сквозь пустое пространство соседней комнаты и высокий дверной проем, расплескивалось о полированную черноту мебельных плоскостей. Ниже сыто искрился густоворсный германский ковер, выдержанный в синих и белых тонах. Красный цвет был представлен пунцовой розой, одиноко увядавшей в горле богемской вазы. Итак, лишь три вещи здесь, утратив блеск юности или искру новизны, вошли в ту пору жизни, которую из вежливости называют зрелой красотой. То были: роза, женщина и сама комната.
Женщина, разгоряченная и полуобмякшая, распласталась на животе, созерцая афро-азиатскую фантастическую страсть, созданную напрочь лишенным фантазии американским продюсером. А пока в глазах женщины, больших, черных и похотливых, отражалась смуглая кружевязь тел, спина ее отдавалась властной силе мужских рук, мнущих сквозь разогретую мякоть похрустывающий позвоночник.
Мужчина, ниже пояса облаченный в черное трико, а выше – в собственную кожу, нависал над распростертым телом и терпеливо выдавливал из него многообразную грязь Города.
Мужчину звали Дмитрием. Имя женщины не имело значения. Одна из многих, ложившихся на этот стол, чтобы за приличные деньги получить не менее приличные услуги. Дмитрий Грошний был способен на большее. Но большего не хотел. Со времени последнего исчезновения Сермаля Грошний умело и успешно погружал себя в некое подобие духовной спячки. А на иронические замечания прочих Сермалевых выкормышей Дмитрий отвечал, криво улыбаясь: «Я – мышь. Мышь и рыба. Зимой мы спим».
Впрочем, то был довольно крупный экземпляр мыши. Метр девяносто два.
Нежно заворковал телефон. Грошний, не глядя, ухватил трубку. Вторая рука его продолжала мять и проворачивать.
– Братик,– сказала трубка красивым женским голосом.– Ты как?
– В норме,– кратко ответил Грошний.
Зажав трубку плечом, он снова подключил к делу обе руки.
– А я на дачу поеду. Витя сторожа в город вызвал, Ходжа там второй день без еды. Еще сожрет кого-нибудь.
– Он может,– с тем же лаконизмом отреагировал Грошний.
– Работаешь?
– Угу.
– Ну, не буду мешать. Чмок!
Трубка вернулась на место. Рука женщины оторвалась от простыни, поискала в воздухе и коснулась мускулистого мужского живота. Блестящие черные глаза по-прежнему не отрываясь глядели на экран.
Грошний слегка отстранился.
– Сударыня,– произнес он солидно,– вы меня отвлекаете.
Рука вернулась на место.
– Извините,– хрипловатым контральто сказала женщина.
Раскаяния в контральто не ощущалось. Телефонная трубка вновь заворковала.
– Да-а?
– Димон! Это Стежень! Быстро приезжай ко мне!
– Глебушка, извини. Я мну клиента.
– Пошли его на хрен, Димон! Приезжай в темпе. Очень круто!
И короткие гудки.
Грошний вздохнул, отошел от стола, встряхнул кистями, затем достал из бара пакет с соком, опорожнил пакет в два длинных стакана. Один протянул женщине. С минуту оба пили сок и смотрели телевизор.
– Сударыня,– задушевным голосом произнес Грошний.– У моего друга неприятности. Искренне сожалею, но мы должны прервать сеанс. Деньги я, разумеется, верну.
Женщина перевернулась на бок, потянулась, взглядом гурмана окинула худощавый мускулистый торс.
– Ах, Дима,– кошачьим голоском протянула она.– О чем вы? Это же мелочь.
Откинув голову, она выжидательно поглядела на Грошнего. Помедлив секунду, Дмитрий наклонился и поцеловал темно-фиолетовые губы. Потом вежливо, но решительно освободился от объятий:
– Я очень спешу, сударыня. Очень. А ехать мне далеко. За город. Прошу вас, одевайтесь!
И вышел в распахнутую дверь.
Всхлипывающие звуки динамиков телевизора вывели женщину из приятного оцепенения. Она взяла пульт и безжалостно «прикончила» любовников на самой вершине блаженства.
– Дима! – крикнула она в пространство.– Вы звоните мне, когда вернетесь.
– Непременно, сударыня! – Грошний выключил воду и вытер руки.
Надевая рубашку, он смотрел сверху вниз на мутную воду Карповки и размышлял: что же должно случиться, чтобы Глеб Стежень сказал: «Очень круто!»?
Спустя четверть часа светло-серая «девятка» Грошнего выехала из арки на Каменноостровский проспект. Навстречу судьбе.
Было уже за полдень, когда затуманенное сознание Морри уловило: кто-то идет по тропе. Морри встрепенулся, попробовал изучить идущих сквозь корни дальних деревьев, но только еще раз убедился с досадой: это не его лес. Вскоре, впрочем, он увидел сам. Двое. Человек и зверь. Женщина в голубой куртке с откинутым на спину капюшоном и рыжая кавказская овчарка с задранным вверх лохматым хвостом.
Собака, бежавшая впереди, поравнялась с Морри, обнюхала вывороченные корни и зарычала.
– Хо! Кто там, Хо? – издали крикнула женщина.
Метелка хвоста упала. Кавказец пятился, оскалившись и прижав уши.
– Хо!
Пес вдруг сорвался с места и ринулся в чащу. Отбежав метров на двадцать, оглушительно залаял.
Женщина остановилась. От нее до вывороченной сосны – не больше десяти шагов. Морри с трудом справлялся с желанием: выброситься из ствола и схватить.
– Хо! Иди сюда! – крикнула хозяйка и сделала еще два шага по тропе.
Кавказец ринулся к ней, с треском проломился через малинник, ухватил за рукав куртки.
Женщина засмеялась:
– Эй, куда ты меня тащишь?
Огромный пес целеустремленно волок ее с тропы.
– Ну ладно, дурачок,– сказала женщина.– Пойдем посмотрим.
Морри испытал острое разочарование. Но остался на месте. Не стоит рисковать. В этом лесу люди не так уж редки, можно и потерпеть немного.
Терпеть пришлось недолго. Женщина и собака возвращались. И на сей раз псу не удалось увести хозяйку с тропы.
– Там ничего нет, Хо, мы уже смотрели! – и строгим голосом: – К ноге! Рядом!
Кавказец нехотя подчинился. Только когда до опрокинутой сосны осталось несколько шагов, пес заскулил. Женщина ласково потрепала огромную медвежью голову:
– Рядом, малыш, рядом!
Так они и вошли под нависшие корни: светловолосая женщина в голубой куртке и прижавшаяся к ее бедру поскуливающая овчарка.
Морри качнулся и опустился вниз.
Женщина даже не вскрикнула. Обрушившееся корневище ударило ее по голове и вмяло в рыхлую землю.
Пес ухитрился выскользнуть. С визгом он отпрыгнул назад, но тут же вернулся и, свирепо рыча, вгрызся в смолистое дерево.
Морри не обращал на него внимания. Всем существом он рвал, впитывал, включал в себя восходящий поток. Рана на ноге зажила мгновенно. Пища! Его Пища! Морри задрожал от наслаждения, и дерево заходило ходуном. Пес отпрянул, но через секунду опять впился в облепленный землей корень.
Морри наполнялся Жизнью! Лучше бы, конечно, выход ее не был таким внезапным. Ей бы побурлить внутри обреченного тела, напитаться терпкой болью, страхом… Но нынче Морри не до тонкостей. Настоящий голод делает восхитительной любую Пищу.
Поток иссяк. Морри успокоился и вышел из ствола.
Пес увидел его и шарахнулся. Ужас и ненависть боролись в звере. Распахнув черную пасть, кавказец поджал хвост и завыл. Ужас и ненависть.
Ненависть победила. Вой перешел в хриплый рык, и громадный зверь бросился на Морри. Толстые лапы ударили в грудь, клыки вонзились в горло…
Для Морри молниеносный прыжок пса не показался быстрым. Он позволил собаке соприкоснуться с собой, ощутить клыками добычу… И вошел в тело овчарки.
Кавказец ошалел. Боль и ужас. Ослепший, истошно воющий пес бросился в лес. Но уже на третьем прыжке Морри бросил его на острый обломок сука, а затем легонько сжал собачье сердце. Морри не собирался уходить далеко от первой жертвы. Агония собаки не представляла интереса, и Морри вернулся к своей сосне.
Голова и грудь женщины были придавлены корнями. Снаружи осталась лишь нижняя часть тела. Желтый резиновый сапог валялся рядом: должно быть, пес пытался вытащить хозяйку. Морри потрогал толстый носок, провел ладонью по голубой шерсти брюк. Нога была теплой.
Подсунув руку, Морри приподнял тело и свободной рукой стянул с женщины брюки. До щиколоток. Затем положил ладони на обнаженные колени. Темно-коричневые пальцы глубоко погрузились в мягкую плоть. Морри приблизил ноздри к коже, понюхал.
«Молодая,– подумал он.– Хорошо».
Его руки еще раз нырнули под куртку и стянули вниз трусики из алого, как мак, шелка. Согнув ноги убитой, Морри широко развел ее колени и откинул полы куртки.
Меленький дождик заворковал на верхушках сосен. Падающие капли застывали выпуклыми глазками на приподнятых бедрах женщины.
Морри нырнул на дно памяти. Отыскал нужные воспоминания. Низ живота, лоно, бедра, колени – все выглядело очень привлекательно. То, что верхняя часть осталась под корнями, лишь усиливает ощущение. Тот, кому приготовлена ловушка, окажется рядом раньше, чем сообразит, что приманка мертва. Даже если сообразит… И если придет.
«Придет»,– уверенно подумал Морри.
Та часть его, которая некогда принадлежала человеку, нисколько в этом не сомневалась.
Морри скользнул сознанием к псу. Пес уже издох.
«Хорошо»,– подумал Морри и втолкнул плечо в дрогнувший ствол сосны.
Заляпанная грязью «девятка» остановилась у ворот двухэтажного бревенчатого дома с рыжей черепичной крышей. Клаксон требовательно загудел.
Входная дверь приоткрылась. На крыльцо солидно вышел черный котенок с голубыми наивными глазами… и шарахнулся в ужасе, когда из дома выскочил бородатый мужчина с топором в руке. Бухнула, захлопнувшись, дверь – котенок сиганул вверх по стене, а мужчина вихрем пронесся по двору, махнул через ворота, едва коснувшись рукой стальной перекладины, и упал в открытую дверь машины. «Жигули» подпрыгнули.
Водитель повернул голову. Белесые брови шевельнулись.
– Полегче,– сказал он. И указал на кровоподтек, расплывшийся на виске бородатого: – Форму теряешь, Стежень. Кто это тебя приложил?
– Потом, Димон, потом! – Бородатый бросил под ноги топор, ткнул водителю исцарапанную руку: – Поехали, дорогой!
Дмитрий Грошний пожал протянутую ладонь, поднял топор и аккуратно переложил на заднее сиденье.
– Ремень,– сказал он, уронив руки на руль.– Куда едем, Глеб?
– На трассу и налево!
Грошний, аккуратно огибая ямы, повел машину между черными заборами. Котенок вспрыгнул на почтовый ящик, задумчиво облизнулся и поскреб лапкой приваренную к воротам бронзовую табличку с гравировкой:
Центр
«ПРАКТИЧЕСКАЯ НАРОДНАЯ МЕДИЦИНА»
ФИЛИАЛ
ГЛЕБ ИГОРЕВИЧ СТЕЖЕНЬ
Вице-директор
Сграбастав в кулак бороду, вице-директор зыркнул на рубленый профиль водителя.
– Слушаю тебя очень внимательно,– сказал Грошний, не поворачивая головы.
Стежень хмыкнул, ухмыльнулся:
– Нынче с утречка заправился я пошукать кой-никакой травки…
Водитель дернул щекой:
– Попроще нельзя?
Глеб Игоревич прищурился… и вдруг ткнул Грошнего кулаком в плечо. Машина вильнула, едва не угодив в канаву.
– Чтоб ты не подумал: я спятил,– пояснил Стежень.
– Я не думаю, я знаю,– проворчал Дмитрий.
«Девятка» выбралась на асфальт. Стрелка спидометра поползла вправо и остановилась на девяноста.
– Димон,– сказал Стежень,– резина с меня.
– Зимняя,– уточнил Грошний.
– Зимняя.
Стрелка двинулась дальше.
– Южное лесничество знаешь?
– Где полигон?
– Именно.
– Знаю.– Грошний скосил на попутчика серые ленивые глаза.– Мы едем в другую сторону.
– Мы едем, куда надо.– Стежень откинулся на спинку, вытянул ноги.
«Жигули» обошли рейсовый автобус, затем пожилой «опель». Потом их самих обогнал молодой «опелев» земляк.
– Ты говори,– произнес Грошний, не отрывая глаз от дороги: «девятка» шла на пределе управляемости.
– Да,– сказал Стежень.– Южное лесничество. Приехал я часов в шесть. Машину поставил – и в лес. Дорога известная: сам тропу топтал.– В голосе вице-директора проявились ласковые нотки.– Ельничек. До декабря грибами пахнет. Тишина, вояки в такую рань по нынешним временам еще харю давят. Иду, напеваю. Вдруг… – Стежень сделал драматическую паузу.– Как мороз под сердце! Так с поднятой ногой и застыл. Господи, думаю, что за херня?
Водитель фыркнул. Глеб Игоревич тоже улыбнулся, потом нахмурился и потер ушибленный висок.
– Да уж,– сказал он.– Ладно. Ногу я поставил осторожненько, глазами повел: елочка. Знакомая. Та, да не та! Ветки не по природе задраны, да и поле у нее какое-то… кудлатое.
– Это как? – спросил водитель.
– Ну с нервностью такой… недревесной. Словами трудно описать, попробуй так въехать. Здесь притормози, Дмитрий, метров через пятьдесят – налево по бетонке.
– Там тупик,– заметил Грошний.
– Ты езжай, езжай,– ласково проговорил Стежень.– И слушай. Значит, елочка. Отстегнул я про всякое лихо топорик: если дрянь какая меня выглядывает – поостережется… Вот этот самый поворот… И к елочке. Иду, а идти не хочется. Совсем не хочется, Димон, ноги сами задом наперед изворачиваются. Но – любопытно! В лесу я, ты знаешь, считай, все изведал, спасибо Сермалю. В кедрачах жировал, по Закавказью чуть не год… шатался. А тут, дома,– этакое диво!
Десять шагов прошел – что десять верст. Взмок, веришь, трясусь, как малярийный. Елочка – вот она, рядом. Корни голые из земли торчат. Наклонился – разглядеть… Ё-о! – Стежень хлопнул себя по колену.– С хрустом в висок! Полный иппон! В глазах – тьма, в башке – набат. Лежу мешком и, как сквозь туман, вижу: у ноги моей – корень. С руку толщиной. Извернулся, как червяк-переросток, и раз – петлей на лодыжку!
Тут рассказчик сделал паузу. Не драматизма ради, а чтоб пот утереть. Какой уж тут, к хренам собачьим, драматизм!
– В общем, прихватил меня и к земле прижал – как капканом. Боль адская! Взвыл я, Димон, топором маханул – и промахнулся. Целил в корень. А попал в ствол. Хорошо хоть ногу себе не оттяпал. Но крепко вогнал, на ладонь, не меньше. И тут словно завизжал кто-то. Мерзкий такой звучок – как хлыстом по ушам. Ветки надо мной замельтешили, а из елочки, прямо из ствола – выскочил! Черный такой, быстрый. Мелькнул, что твои нунчаки. Мелькнул и сгинул. Черт? Леший? Подумал сначала: может, померещилось? Перед глазами и так от боли – полная радуга. Ладно. Запихал боль подальше, выдернул топор, еле-еле, двумя руками. Корень, слава Богу, больше не шевелится. Я его рублю, скулю, как шакал на привязи. Хорошо – топор добрый, дедов. Управился, освободился. Сел, голову ощупал: висок – сам видишь, но кость цела. Ветка, что меня ударила, прямо над макушкой покачивается.
– Куда теперь, налево? – перебил Грошний.
– Прямо. Короче, отполз я на карачках подальше. Чувствую, сейчас крыша потечет. Чтоб меня, травника, дерево ударило? Они ж меня любят! Ладно. Встал – ноги держат. Потрогал ствол – нормальный, живой, холода нет. Только дрожь изнутри. Но тоже нормальная – больное деревце. Ладно. Замазал надрубы землей, побрел к машине. А машины нет! Только след от разворота. А у меня ведь хоть машина и неказистая, но противоугонка – не просто железка с замком. Только дверь тронь – орать начнет, как олень в гону. Ты же слыхал?
– Слыхал,– согласился Грошний.
По днищу «Жигулей» застучал гравий.
– Приехали,– сказал водитель.– Тупик. И «Нива» твоя вон стоит, если тебе интересно.
Стежень распахнул дверцу, ухватил топор… Грошний поймал его за руку. Открыв бардачок, достал газовый пистолет, вложил в ладонь Глеба взамен топора.
– Покалечить ты и руками можешь,– сказал он.– А это поаккуратней.
Стежень сцапал пистолет, выкатился наружу и через секунду уже сидел внутри «Нивы».
Грошний посмотрел на топор, который держал в руке, потрогал лезвие, щелкнул ногтем. Металл отозвался чистым звоном. На лице Дмитрия появилось выражение искреннего интереса. Его пальцы быстро огладили стальную поверхность, нащупали бугорки полустершихся букв. Лицо Грошнего оживилось еще более. Взяв отвертку, он поскреб ею топор, затем поднес к лезвию огонек зажигалки. Пламя приобрело слабый фиолетовый оттенок.
Тут вернулся Стежень.
– Он, стервец! Был внутри, точно!
– Кто, леший? – рассеянно спросил Дмитрий.
– Почти.
– Чудеса,– пробормотал Грошний, не сводя глаз с топора.– Лешие уже машины угоняют.
– Я найду его, Димон! – решительно заявил Стежень.– Должен найти!
– А на кой? – Грошний ласково, словно живое существо, оглаживал лезвие.– Нечисть нынче в Красной книге. Негуманно, Глебушка.
– Дурак ты,– резко сказал Стежень.– А я его сделаю!
Грошний посмотрел на друга удивленно: давненько он не видел Стежня в таком возбуждении.
– Ладно,– согласился.– Ты его сделаешь. Или он – тебя.
– Хрен! – Стежень сгреб друга за отвороты куртки.– Я! Я сделаю! Я, дорогой мой, чемпион! Понял, мануал херов?
Грошний даже не пытался высвободиться, только хмыкнул и похлопал Дмитрия по широкой спине.
– Да,– сказал он.– Я мануал. А ты был чемпион. Теперь ты просто оборзевший знахарь.
Стежень засмеялся и отпустил куртку, вытащил из кармана пистолет:
– На, забирай свою красивую игрушку.
– Нравится? – спросил Грошний.– Триста баков. Махну на твой топорик.
– Не могу,– покачал головой Стежень.– Память дедова. Что, приглянулся? Заточку годами держит.– Поглядел на друга: – Ты что, всерьез? Про триста баков?
– Абсолютно,– подтвердил Грошний. И добавил слегка разочарованно: – Твоя-то игрушка подороже тянет. Ею дрова рубить – все равно что в шелковом кимоно нужник чистить.
– Топор – он и есть топор, разве нет?
– Голова! – сказал Грошний.– Суфий. Глянь-ка сюда. Видишь, углы сточены? Раньше полумесяц был. Смекаешь?
– Оружие, что ли?
– Махатма,– усмехнулся Дмитрий.– Мудрец ты наш сионский. Конечно оружие. Боевой топор. Вот здесь – следы клейма. И еще какие-то буквы. Стерлось все, но, думаю, в лаборатории восстановить можно.
Стежень с уважением поглядел на топор.
– И сколько же ему лет? – спросил он.
– Не меньше пятисот,– авторитетно заявил Грошний.– А скорее всего – значительно больше.
– Крепко,– произнес Стежень.– Топорище дед сам точил,– добавил он.
– Хорошее топорище,– вежливо согласился Грошний. И, ухмыльнувшись: – Лешего твоего будем искать или как? Осина-то здесь растет?
– Поостри,– буркнул Стежень, мгновенно помрачнев.– Нет здесь осины. Сосняк.
Дмитрий обхватил его длинной ручищей, стиснул:
– Хвост трубой, чемпион! Бойцы мы или нет?
Стежень смущенно хмыкнул.
– Ладно,– сказал.– Пошли.
* * *
Ратный, буланой масти жеребец захрапел и попятился. Всадник, рыжеволосый витязь, ловко нахлобучил на голову стальной шишак с бармицей, оставлявший открытым гладкое юное лицо, покосился на ближнего спутника, пегобородого мужика на мохноногой большеухой коняге.
– Лошади чуют, господин, дальше не пойдут,– сказал пегобородый и неловко соскочил на землю.– Вели челяди быть здесь.
Витязь скривил тронутую светлым пушком губу… Но смолчал. Привстав на стременах, он обернулся, махнул дружине рукой в латной рукавице: спешиться, ждать. Затем толкнул каблуками жеребца. Тот неохотно двинул вперед. Время от времени конь встряхивал головой, словно отгоняя слепня. Пегобородый, прихрамывая, трусил рядом, держась за стремя.
– Колдун,– бросил всадник,– далеко еще?
– Тут он, душегубец.– Речь пегобородого стала невнятной, дышал он с трудом.
– А вправду говорят: его ни меч, ни стрела не берут? – В звонком голосе витязя не было страха, только любопытство.
– Говорят, господин.
– А ты что скажешь?
Жеребец с мелкой рыси перешел на шаг. Всадник не стал его понукать.
– Колдун!
– Да, господин?
– Я тебя спросил!
– Против нелюди особое оружие надобно… С наговором особым… – неохотно отвечал пегобородый. И замолчал. Но чувствовалось – сказал не все.
– Говори! – повелительно крикнул витязь.
– Да и того мало,– совсем тихо пробормотал пегобородый.– Все одно человеку с ним не совладать, ежели… ежели жертвы не будет.
– Язычник,– брезгливо процедил всадник. И добавил громче:
– А жертва, стало быть, ты?
Пегобородый смолчал.
– Или я?
– Ты, господин,– чуть слышно согласился колдун.– Вернемся?
– Не шути, смерд! – звонко и грозно крикнул витязь.– Я страха не знаю! Зато знаю вот его!
Витязь намотал повод на луку, вытянул из ножен длинный узкий меч, перехватил удобно, двумя руками.
– Вот,– произнес он уже спокойнее.– Гляди, колдун! Досель кто его пробовал – за добавкой не приходил!
– Тише, господин! – зашипел на него пегобородый, хватая жеребца под уздцы.– Злодей рядышком!
И вдруг взвизгнул:
– Вот он!
* * *
– Стой,– прошептал Стежень.– Там кто-то лежит…
– Где? А, вижу! – Грошний рванулся вперед, но Глеб успел схватить его за плечо:
– С-стой! Этот гад где-то близко!
– Ты что, не видишь? Баба там! – яростно прошептал Дмитрий.– Трахнул ее кто-то. Или похуже! Может, она помрет, пока мы тут…
– Уже! – отрезал Стежень.
– Что – уже?
– Мертва.
– Ты о…
Глеб ткнул Грошнего в грудь, и тот осекся – перехватило дыхание.
– Тих-хо, сказал! Этот – здесь!
– Где? – шепотом спросил Грошний, переведя дух.
Он обшарил взглядом поляну, просветы между елями, мохнатые темно-зеленые ветки, потом посмотрел на друга:
– Где? Не вижу…
– И не увидишь,– чуть слышно, одними губами, ответил Стежень.– Он в дереве сидит. Вон в том дереве…
…Морри увидел их значительно раньше. Двое. Один – тот самый. Морри не удивился, знал: придет. Морри не убил его тогда. Обезумел. Забыл, каково это, когда рвется собственная плоть. Обезумел. Не убил. Сейчас убьет. Кто видел Морри – становится Пищей Морри.
Подошли. Тот, что покрупней, сразу потянулся к приманке. Первый удержал. Правильно. Будь он иным, его жизнь уже ушла бы к Морри. И уйдет. Скоро.
Высокий стоял. А первый осторожно приближался. В одной руке – топор, в другой – машина, выбрасывающая кусочки металла. Морри подождал, пока Пища приблизится, и тогда нанес удар…
…Две ветки с двух сторон обрушились на Глеба. Но он был готов. Упал назад, увернулся от прыгнувшего змеей корня, откатился и вскочил на ноги.
– А ну покажись! – рявкнул он.– Покажись, падаль!
«Не получилось,– подумал Морри.– Дерево слишком неповоротливо».
Стежень застыл. Он не испытывал ни гнева, ни страха. И дело не в личной храбрости. Просто Глеб всегда был в большей степени сталкером, чем воином. А сталкер, если надо, поползет на брюхе, если надо, прыгнет на спину врагу. Но может схватиться с ним и лицом к лицу. Если надо. При этом он никогда не удивится форме, в какую обращается враг. Форма может быть любой. Это не имеет значения. И еще сталкер умеет ждать.
Морри выскользнул из ствола и застыл. Человек должен не просто увидеть его, а разглядеть. Это сделает Пищу более пикантной.
За спиной Глеба раздался приглушенный возглас. Грошний. Стежень услышал, как хрустнула ветка под ногой Дмитрия, когда тот подался назад. Стежень понимал друга. Зрелище действительно жуткое…
Уродец выскочил из ствола, как пробка из бутылки шампанского. Он напоминал тощего корявого человечка с крупной круглой головой. Темно-коричневая, без признаков растительности кожа, впалый живот, ни пупка, ни гениталий. Шеи нет. Вместо лица – африканская маска с дырками носа и рта. Красные, тускло светящиеся глаза…
Морри вдохнул сладкую волну. Мысли, эмоции, чувства того, кто станет Пищей. Хорошо. У жертвы должен быть запах. Аромат исходил не от первого, а от второго, но это не имело значения. Оба станут Пищей.
Морри не спеша двинулся к человеку. Тот начал медленно поднимать руку. К тому времени, когда Морри оказался рядом, рука человека достигла уровня его глаз. В руке – плюющаяся железом машинка. Морри не боялся железа. Ни горячего, ни холодного. Он протянул руку…
…Даже если бы Глеб хотел что-то предпринять, не успел бы. Монстр с невероятной быстротой бросился на него. Глеб успел только вскинуть руку и нажать на спуск.
…Жидкость залила глаза Морри прежде, чем он понял свою ошибку. Больно не было, но на какое-то время Морри ослеп и беспомощно затоптался на месте…
…Монстр завертелся волчком. Его движения были столь быстрыми, что очертания темного тела казались размытыми. Грошний понял: это последний и единственный шанс. Другого не будет. Короткий разбег, прыжок – послушное тело взмыло в воздух, нога выстрелила сверху вниз. Сокрушительный удар…
…Жидкость испарилась с лица Морри. Он увидел, что второй человек движется к нему. Вот человек подпрыгнул и сверху вниз плавно вошел в тело Морри…
…Глеб услышал треск разрываемого ударом воздуха. Дмитрий пролетел сквозь чудовище, как сквозь пустое место, не удержался на ногах и покатился по траве. Монстр тотчас оказался рядом, и Глеб услышал жуткий несмолкающий крик…
…Морри пропустил человека сквозь себя, а когда тот упал, неторопливо приблизился, запустил руку в горячую грудь и осторожно, чтобы не раздавить сразу, сжал нежное пульсирующее сердце…
…Глеб замер. Он видел, как Дмитрий в конвульсиях бьется на земле, а черный застыл над ним, подрагивая спиной. Мгновение – и внутри Глеба словно что-то взорвалось. Он рванулся вперед, подскочил к чудовищу и с маху двумя руками вогнал топор в глянцевую бугристую спину…
…Боль была ошеломляющей. Морри зарычал, развернулся, протянул руки, чтобы схватить…
…Монстр истошно завизжал. Так пронзительно, что боль рванула уши. Стежень скорее ощутил, чем увидел две черные тени, метнувшиеся к нему, махнул топором… и отрубленные лапы чудовища упали на жухлую траву.
…Морри посмотрел на свои отсеченные руки. Потом – на короткие сочащиеся обрубки. И наконец – на человека, вновь поднимающего топор. Тот самый топор! Как он мог забыть?
Человек двигался быстро, необычайно быстро для Пищи. И он весь источал голубое сладкое пламя. Морри видел, как оно струится по рукам человека и брызжет с маленького, будто обгрызенного по краям, но по-прежнему несущего боль лезвия. Морри отпрыгнул назад и ощутил, как уходящая Сила делает его неповоротливым.
«Пища! – подумал Морри.– Убить второго!»
И занес ногу над жертвой…
…Четвертый удар рассек тварь пополам.
Глеб уронил топор и без сил опустился на землю. Тело стало пустым и вялым. Голова – тоже. Никаких мыслей, никаких чувств.
Рядом лежал Дмитрий. Живой. Пока живой.
От мертвого черного исходил сильный специфический запах, похожий на запах мумиё.
«Интересно… – проползла в голову первая осторожная мысль.– Что из этого можно приготовить?»
