Kitobni o'qish: «Путь императора»

Пролог

Медленно двигалось многотысячное войско. Черные стяги пехоты, значки наемной конницы, разномастные дружины благородных Владык. И во главе каждой тысячи – трубачи в зеленом и знаменосец, сжимающий ясеневое древко имперского флага, надменного Коронованного Льва. Медленно, как огромный тощий слизняк, сборное войско Императора Йорганкеша перетекло долину и начало втягиваться в зеленое горло ущелья Двух Исполинов. Теснину наполнил гул, созданный тысячами сапог и копыт, топчущих ее каменистое дно…

– Дурак он был, дураком и помрет.– Тысяцкий Гронир выплюнул комок жевательной смолы.– Мой самый тупой десятник и тот послал бы дозоры поверху; у него что, ползунов нет?

– Может, и есть,– отозвался Фаргал.– А может, уже и нет, если они добрались до троп, которые держат мои горцы.

Гронир, могучий воин в алых, как кровь, доспехах, год назад потерявший правую руку, но по-прежнему страшный боец, презрительно фыркнул. Гвардия недолюбливала наемников. Не нужно быть Фаргалом, чтобы поднять против законного хозяина, Императора, больше половины наемных сотен. Но нужно быть Фаргалом, чтобы бросить вызов пятикратно превосходящей численностью армии Владыки Карнагрии. Сто семь тысяч копий – у Йорганкеша. А у Фаргала пятьдесят одна сотня наемников, тысяча союзных соктов, восемнадцать сотен с бору по сосенке и, главное,– пятнадцать тысяч Алых! Гвардия помнит, кто ее спас. И помнит, по чьей милости их едва не перебили проклятые фетсы. Один Алый – это по меньшей мере три Черных пехотинца. Сейчас выходит немного больше, чем три. Так что, может быть, не такой уж сокрушительный перевес у противника. Всего-то вдвое. А ведь есть еще Фаргал. Пришедший из соседнего Эгерина герой Карнагрии, Фаргал, не проигравший ни одной битвы. А сколько сражений отдал Царь царей Йорганкеш… Пальцев не хватит сосчитать.

Императорское войско наполовину всосалось в зеленую трещину.

– Вот бы их сейчас камушками…– мечтательно произнес тысяцкий.

– Гронир! – Фаргал усмехнулся.– Это же мои будущие подданные!

– Ах да. Я запамятовал! Прости… Император!

Алый согнулся в поклоне, но не удержался, захихикал. Столько выпито, пройдено, прожито бок о бок, что они до смерти в одной упряжке. Свои. А Фаргал – не какой-нибудь двуязычный Йорганкеш. Тоже свой, хоть и не Алый и даже не карнит. Не Алый, но… лучше!

– Лишь бы сокты не сплоховали,– пробормотал Гронир.– Все же земля здесь, не палуба…

– Так, тысяцкий,– голос Фаргала стал жестким, как плеть из буйволиной кожи.– Вот это – уже не твоя забота. Двигай к своим, и готовьтесь. Я дам знак.

– Понял. Что еще, Император? – уже без тени иронии.

– Ничего. Все проговорено.

Гронир выпрямился и грохнул латной рукавицей по алой кирасе. Уверенность Фаргала передалась ему и через него перейдет к остальным тысячникам гвардии. И дальше.

Фаргал посмотрел, как неуклюже спускается с утеса алая однорукая фигурка, и подумал, что сам соскользнул бы вниз с легкостью ящерицы. Но он останется здесь, наверху, на каменном пальце, угрожающе воздетом над желтым столом плоскогорья. Отсюда видны и узкое горло теснины и ее оконечность, обрамленная полосой темно-зеленой травы. И отсюда сам Фаргал виден каждому в его немногочисленном войске.

«Помоги мне, сияющая Таймат!» – попросил он и коснулся рукояти меча.

Ему предрекли славу, но много ли стоит предсказание, если победа достанется другому…

Авангард армии Йорганкеша был уже в четверти мили от выхода на плоскогорье. Торопится. Когда ему доложили, что Фаргал увел войско в горы, Император, говорят, загрустил. Но когда ему показали карту… Ущелье Двух Исполинов выходило на десятимильное плоскогорье Красных Цветов, ровное, как пиршественный стол (если не считать нескольких утесов), и закрытое, как запечатанный кувшин, если блокировано ущелье. Хороший ползун может перебраться через его каменные стены, но не конница Алых. Спешил Йорганкеш, спешил к победе, как он полагал. Фаргал мог запросто угадать его мысли. Вот он выйдет из ущелья, развернет свои сто семь тысяч против девятнадцати тысяч мятежника, затрубят трубачи, забьют барабаны – и благороднейший из благородных, Император Йорганкеш задавит бунтовщиков, как носорог давит попавшего в ловушку леопарда. Йорганкешу битва представлялась чем-то вроде фетской игры «Башни и всадники». И если одному из игроков вздумалось отлучиться, чтобы выпить вина, второй не станет воровать с поля фигуры.

Фаргал поднял руку, уповая на то, что зоркие глаза корабелов-соктов разглядят его поднятую десницу за три с половиной мили.

Черный червяк имперской пехоты медленно полз по ущелью. А по обе стороны выхода из теснины, не видимые из зеленой щели, выстроились крохотные квадратики гвардейских тысяч. Как их мало!

Фаргал ощутил жгучее желание лично возглавить войско. И даже пожалел, что поклялся Кен-Гизару и Люгу не обнажать меча в этой битве!

Пора!

Фаргал резко бросил вниз руку с алым флажком. И мысленно перенесся туда, где разворачивалась в боевой порядок тяжелая конница. Он словно услышал отрывистые выкрики сотников, свист десятников, короткое ржание возбужденных лошадей и, наконец, слитный, громоподобный грохот тысяч копыт. Алые пошли!

Часть первая
Найденыш

 
Эти пыльные дороги,
Эти звонкие мосты.
Справа – синих гор отроги,
Слева – дым чужой беды.
 
 
По веселым мягким травам
И по шумным площадям.
Жизнь бродячую, отраву,
И за царство не отдам.
 
 
Мы в тени густого бора
Разожжем свой костерок.
Хорошо в ночную пору
Слушать листьев говорок.
 
 
Пусть Судьба играет с нами
В колесо добра и зла.
Что из тьмы летит на пламя:
Мотылек или стрела?
 

1

Два пестро разрисованных фургона, подпрыгивая и переваливаясь, катили по тракту, соединяющему город-порт Буэгри с Верталном, столицей Эгерина. Желтый шлейф взбитой колесами пыли надолго повисал в неподвижном воздухе. Сезон дождей миновал, и щедрое солнце высушило глинистую почву до каменной крепости. И это куда лучше, чем жидкое болото, в которое превращалась половина путей империи в Мокрый месяц.

Дорога была приличной, и лошади без труда тянули оба фургона навстречу новому дню, но настроение у циркового старшины Тарто было препаршивое. Потому что этой ночью боги прибрали к себе его любимого внука.

Четыре года было мальчишке. Еще вчера смеялся и хлопал в ладоши на вершине «живой пирамиды». А вечером вдруг слег – и не дотянул и до полуночи. Помер. Похоронили близ дороги, у камня с громовой стрелой Ашшура. Пусть верховный бог хранит невинное дитя. Мать пришлось сонным настоем поить: не хотела отдавать тело, не верила, что мертв…

Тарто тяжело вздохнул: вот так до сих пор и лежит бедняжка Мили. И вряд ли оправится до следующего селения, как там его… Приречье. Ну да что теперь…

Слева и справа от тракта тянулись заброшенные поля. Нерадив местный Владыка? Нет, скорее почва плоха.

Вдоволь постранствовав по Четырем Империям, старшина цирковых понимал в землепашестве не хуже идущего за плугом. А может, и получше, поскольку умен Тарто и глаз у него хоть один остался, да острый.

Вот этим острым глазом и углядел старшина впереди комочек тряпья и светлую детскую головку.

На миг показалось старшине – внук! Даже дух захватило: внук? Но подкатил поближе, ясно стало: нет, другой. И хвала Ашшуру! Днем призрак увидеть – к большой беде.

А хороший такой мальчишечка, мордочка круглая, грязная, веселая. Увидел фургоны, лошадей цирковых, красногривых с зелеными султанами, вскочил, рукой замахал. Обрадовался.

В иное время Тарто проехал бы мимо. Мало ли бродяжек-сирот странствует по эгеринским дорогам, таких маленьких и невзрачных, что даже работорговец погнушается. Но тут не выдержал. Ёкнуло сердце, и натянул старшина вожжи:

– Тпрру, родимые, стой!

Возница второго фургона, Налус, старший сын и правая рука, тоже придержал свою пару, крикнул:

– Чего там, батя?

Не видно ведь за широкобоким фургоном.

Не ответив, Тарто соскочил на землю и зашагал к малышу.

Тот стоял, улыбался по-прежнему, только рукой махать перестал. Этакая кроха, а не испугался ничуть одноглазого дядьки.

Тарто подошел вплотную, присел на корточки.

– Ну,– сказал он,– привет!

– Привет! – охотно отозвался кроха.

Одежка на нем рваная, грязная, как собачья подстилка. А глаза огромные, серые с синевой, и ямочки на щеках.

– Меня зовут дедушка Тарто,– сказал старшина.– А тебя?

– Фаргал!

– Красивое имя. А ты откуда взялся, Фаргал?

Малыш передернул плечиками.

– Не знаю,– ответил очень серьезно.

– Есть хочешь?

– Угу.

– Ну пойдем.

Старшина, хрустнув коленями, встал и пошел к фургону. Малыш засеменил следом. Тарто подхватил его, забросил наверх, прямо в руки выглянувшей рабыни-карнагрийки.

– Накорми,– велел старшина.– Теперь он наш.

– Батя, ну чего стали? – снова крикнул Налус.

– Ничего,– отозвался Тарто и взял вожжи.– Поехали!

Ночевать устроились над речкой. Перевалили через деревянный обветшавший мост, проехали малость по берегу, до ореховой рощи. Места здесь тихие, шалых людей на дорогах не много, тем более таких, чтоб рискнули выступить против четырех вооруженных мужчин.

Труппа у Тарто большая. Два его сына, Кадол и Налус, жена Налуса, дочь Мили с мужем, бывшим войсковым десятником по прозвищу Большой, жена самого Тарто и рабыня-карнагрийка, купленная по случаю. Итого – восемь, не считая троих младших и теперь вот – найденыша.

Спящую Мили муж ее, Большой, вынес из фургона на руках. Ему не в тягость, он четверых таких запросто понесет.

Распрягли лошадок, выкупали и отпустили пастись. Цирковые кони умные: далеко не уйдут. Затем сдвинули фургоны, развели огонь с предосторожностью – чтоб с реки не видать. Мальчишек Тарто послал орехи собирать, а сам стряпать взялся. Вместе с женой. Собственно, Нифру и одна бы управилась, но она – фетсианка. Не приглянешь – мигом соус из каких-нибудь улиток приготовит. Вкусно, да разве свободный эгерини станет улиток есть? Смешно, право.

После ужина старшина позволил своим час передохнуть и расставил всех номера отрабатывать. Для того и лагерем пораньше стали. Цирковой упражняться каждый день должен. Это гончар, к примеру, если напортачит, горшок выбросить может. А если у циркового рука дрогнет, пославшая нож, или колено на высоте ослабеет – беда.

Пришла тихая ночь. Такая тихая, что слышно, как воркует вода меж прибрежных камней. Ни треска цикад, ни воплей лягушек, от которых звенел воздух еще две недели назад. Тишина, одним словом. Лишь ухнет вдалеке филин или рыба плеснет. Костер погас. В нем и нужды нет: тепло. Детишки уснули. Из взрослых бодрствовали только Тарто, Нифру и младший сын старшины Кадол – ему выпало сторожить.

Тарто подсел к жене. Отблеск лунного света играл на ее косах, уложенных тяжелой короной. На груди Нифру – волшебный камень. Света от него немного, но довольно, чтобы разглядеть личико найденыша, спящего на коленях женщины. Старшина, заинтересовавшись, взял маленькую ручонку. Малыш не проснулся, только губами почмокал.

– Что? – чуть слышно спросила Нифру.

Вместо ответа Тарто приблизил ладошку Фаргала к светящемуся камню. Кожа на ручке чистая и гладкая, совсем не такая, как у бездомных бродяжек, а ногти аккуратно подстрижены. Тарто нахмурился, затем наклонился и так же внимательно изучил босую ножку.

– Он и дня не провел на дороге,– прошептал старшина.

– Понюхай его волосы,– предложила Нифру.– Они пахнут фарнасской смолкой.

– Это что?

– Благовоние. Очень дорогое. Откуда он взялся, Тарто?

– Может, боги послали его? Взамен сына Мили?

Нифру кивнула:

– Может быть. Ты правильно сделал, взяв его к нам.

– А то как же! Я все делаю правильно.– Тарто усмехнулся и погладил жену по спине.

Когда Нифру думала, взгляд ее останавливался и миндалевидные, широко расставленные глаза казались незрячими. Страшновато. Зато в свои сорок с лишком лет она все еще оставалась красавицей с гладкой кожей и легкой походкой юной девушки. Женщины Фетиса долго остаются молодыми… Но потом в считанные годы из цветущих дев превращаются в старух.

– Давай спать, милая,– ласково проговорил Тарто.

– Я еще посижу.

– Дело твое.

Тарто улегся на шерстяное одеяло, накрылся плащом, чтоб не очень донимали комары, и уснул. Он надеялся, что боги пошлют ему вещий сон о найденыше, но надеялся зря. Снилась ему пивнушка на окраине Вертална и какие-то моряки, которых он обыграл в кости. Ничего божественного.

2

Фаргал сидел на заднем краю фургона и, болтая ногами, смотрел, как выбегает из-под днища желтая дорога и дымные струйки пыли поднимаются от грохочущих колес. На голове мальчика красовалась широкополая соломенная шляпа с красной каймой и кожаным узким ремешком. Шляпу эту сегодня утром смастерил ему дедушка Тарто, а холщовые, крашенные в синее ягодным соком штаны когда-то принадлежали Бубенцу, семилетнему внуку Тарто. Вот он, Бубенец, сидит рядом и, высунув от напряжения язык, прилаживает воронье перо к хвостовику стрелы.

– Бубенец, а Бубенец! – позвал Фаргал.

– Чего тебе?

– Стрельнуть дашь?

– Дам, не мешай!

Веснушчатый нос Бубенца вспотел от старания.

Фаргал некоторое время молча смотрел на дорогу. Недолго.

– Бубенец! А какой он был?

– Кто?

– Брат твой, который умер. Правда, что он на меня похож?

Бубенец затянул последнюю петлю, глянул на Фаргала.

– Нет,– сказал он, подумав.– Разве вот такой же белобрысый.

Отложив стрелу, Бубенец взял лук и с удовольствием его осмотрел. Лук был настоящий. Только маленький. Фаргал поглядел на свои синие штаны и подумал, что, если повезет, лук тоже достанется ему. Если дедушка Тарто не выкинет его обратно на дорогу, как посулил вчера Мимошка, старший брат Бубенца, когда Фаргал ленился делать упражнения. Он очень вредный, Мимошка, хотя в труппе никто, кроме него, не может крутить двойное сальто. Даже дядя Кадол.

Вообще-то, если бы не упражнения, Фаргал мог бы считать себя совершенно счастливым. Прошлого он не помнил и ни о чем не печалился.

Справа от дороги потянулась оливковая роща. Спустя четверть мили Тарто увидел человека с большой корзиной. Сборщика.

– Да будет с тобой милость Ашшура! – поздоровался старшина, придержав лошадей.

Человек не торопясь поставил корзину, сдвинул на затылок шляпу:

– И тебе того же.

– Это ведь Приречье, я не ошибся?

– Приречье. А вы что же, цирк?

– Угадал! – Тарто засмеялся.– Приходи поглядеть!

– Приду,– с достоинством пообещал поселянин.

Фаргалу надоело сидеть на задке фургона, и он перебрался вперед, к Тарто.

Староста не возражал, даже подвинулся немного, чтобы мальчик мог умоститься рядом.

Рощи и сады сменились полями. Жар поднимался вверх от раскаленной солнцем дороги. Тарто достал из-под скамьи флягу с родниковой водой, отхлебнул и передал Фаргалу.

Выносливые лошадки бежали ровно, потряхивая красными гривами.

Дорога потекла вниз, и вскоре впереди блеснула Лерь, большая река, впадающая в Карн. Фургоны подкатили к деревянному мосту и остановились.

Бородатый толстый стражник с серебряным значком десятника вразвалочку двинулся к цирковым. Копье и щит его остались в караулке – пришельцев он не опасался.

– Здорово, одноглазый! – сказал десятник, хлопнув старшину по колену.– Все бродяжничаешь?

– А ты все жиреешь, Пурш! – Тарто соскочил на землю и развязал кошель.– Сколько, две медяшки?

– Три. Владыка в прошлом месяце поднял мостовую пошлину.

– Угу. А мост вот-вот развалится!

– Типун тебе на язык! Представление давать будете?

– А как же!

– Эт хорошо. А то тут от скуки сдохнешь.

– Так шел бы на границу. Слыхал я: Самери опять войну затевает?

– И опять по сусалам получит.

Тарто хмыкнул с сомнением.

– Получит, получит! – заверил стражник.– Только без меня. Мне и тут неплохо.

Ссыпав монеты в карман, десятник зашагал к караулке, а старшина взобрался на прежнее место и щелкнул языком. Лошади тронули, и фургон въехал на мост.

Остановились, как обычно, на рыночной площади. Никто не возражал: цирк, ясное дело. Десяток местных шалопаев собрались вокруг, глазели, как цирковые разгружают фургоны, обмениваясь ленивыми репликами.

– Эй, чернявый, ну-ка пособи! – бросил самому болтливому Большой.

Тот, польщенный, что этакий верзила попросил помощи, немедленно подставил костлявое плечо. Спустя совсем короткое время десятка два молодых приреченцев трудились не покладая рук, а Большой, бывший десятник, которому командовать – привычное дело, только покрикивал.

Когда разгрузились, сняли верха фургонов и сдвинули их так, что образовался приличных размеров помост. Его обнесли канатами, еще один канат натянули высоко над землей, между позорным столбом и виселицей, установили расписные щиты. Всё, можно обедать. Добровольным помощникам Тарто выделил по кружке эля и велел приходить к вечеру да родню с собой прихватить.

Оставив рабыню-карнагрийку стряпать, а Большого – присматривать за имуществом, староста с остальными отправился бродить по Приречью, кричать: цирк приехал! Фаргала тоже взяли, и он вопил звонче всех. С удовольствием.

Площадь опустела. Дремал Большой в шатре на мешках с тряпьем. Дремали лошади. Рабыня-карнагрийка у костра, разложенного прямо на мостовой, старательно помешивала похлебку в подвешенном на треноге котле. Веснушчатое лицо ее лоснилось от пота, края хитона были подоткнуты за пояс: солнце жарит, от костра жар. Запах похлебки растекался в неподвижном воздухе. Он-то, похоже, и привлек четверку местных лоботрясов. Молодые парни, откормленные как годовалые бычки. Сыновья местных цеховых, подмастерьев, которым скучно стало спать в полуденное время, а может, прослышав о цирке, специально пришли поглядеть, что да как. Пришли и обнаружили полуголую девку да полный котел мясной похлебки.

– Здорово, красотка! – Один из парней, высокий, с хорошим кинжалом на поясе, шагнул к костру.

– Здравствуйте.– Карнагрийка угодливо улыбнулась.

Улыбке ее недоставало пары зубов, а лицу – красоты, но тело сочное, грудь большая, а ноги стройные и длинные.

– Угостишь, красотка? – Парень с кинжалом ухмыльнулся двусмысленно и совсем недвусмысленно шлепнул рабыню по ляжке.

Три его приятеля захихикали.

– Не надо! – Рабыня оттолкнула руку. Она больше не улыбалась.

Парень с кинжалом отобрал у нее ложку, зачерпнул из котла.

– Готово,– сказал он.– Пошли, красотка, прогуляемся.

– Не пойду, нельзя мне,– тихо сказала карнагрийка.

– Да ладно! – усмехнулся парень с кинжалом.– А то мы не знаем, что за бабы в бродячих цирках? Пойдем побалуемся, чай, не убудет! – и схватил ее за локоть.

Карнагрийка рванулась. Второй парень схватил ее за свободную руку и вывернул за спину. Женщина вскрикнула, но первый тут же зажал ей рот, а второй полез рабыне за пазуху.

– Эй! Повремени! – сказал тот, что с кинжалом.– Счас в конюшню ее оттащим…

Карнагрийка извивалась у них в руках, мычала, но вырваться не могла.

Похлебка в котле вздулась жирным пузырем, плеснула через край, в костер.

Двое оставшихся парней подскочили, схватили женщину за ноги, подняли. Похоже, они не первый раз проделывали подобное. Но на сей раз унести добычу не успели.

– Так,– раздался сзади хрипловатый бас.– Ну-ка отпустили ее, живо!

Из шатра вылез Большой и, уперев руки в бока, разглядывал местных героев.

Парни отпустили женщину (карнагрийка немедленно отбежала подальше), но, сообразив, что Большой – один, снова осмелели.

– Это что за бугай мычит? – осведомился один из них.

– Какой он бугай? – пренебрежительно сказал другой.– Вол безрогий!

Неудачно сострил: цирковой скорее напоминал матерого вепря – плечистый, рыжебородый, грудь что бочка. Но и эти четверо – тоже парни не хилые.

Когда местные двинулись на Большого, тот подумал о топоре, оставшемся в фургоне, но сразу решил – обойдется. Неужто бывший десятник Императорского войска не управится с четырьмя лоботрясами?

У «лоботрясов» было противоположное мнение.

Тот, что с кинжалом на поясе, поплевал на ладони, надвинулся почти вплотную – Большой не шелохнулся – и вдруг с силой ударил циркового в живот.

Бум! Как в мешок с мукой. Большой даже не крякнул. Положил мозолистую ладонь на физиономию парня и толкнул. Тот отлетел назад, с трудом устоял на ногах.

Трое его приятелей налетели разом… и разлетелись. Бывший десятник обидно засмеялся.

Парень с кинжалом не выдержал и схватился-таки за оружие. Но пырнуть циркового ему не удалось. Большой хлопнул по его руке – с двух сторон, хитрым приемом,– кинжал вылетел из разжавшихся пальцев и брякнулся на мостовую. Парень с удивлением посмотрел на собственную руку.

– Так-то, сынок,– пробасил Большой.– Забирай свою железку и уматывай. А вечером – приходи, посмотришь, как с оружием надо управляться.

Парень послушно подобрал кинжал и потащился восвояси. Приятели – следом. Если не считать синяков и потери достоинства, ущерба они не потерпели. Тарто накрепко вложил в голову Большого: местных не калечить. А то поначалу бывало – вместо представления приходилось свертываться по-быстрому и уносить ноги.

Из котелка опять плеснуло в огонь. Костер зашипел.

– Помешивай, дура! – гаркнул бывший десятник на рабыню.– Пригорит – высеку.

И удалился обратно в фургон.

К положенному часу народу собралось всего с полсотни. Но Тарто не огорчился. Пора страдная. Закончат работу – подойдут еще. А чтобы пришедшие не скучали, выпустил на помост рабыню-карнагрийку, пожонглировать цветными шарами.

Фаргал был буквально заворожен. Красные, желтые, синие, белые шары, казалось, сами собой взмывали в воздух. Он готов был смотреть до бесконечности. Но Тарто, увидев, что появился сам приреченский староста, согнал рабыню с помоста и дал знак младшему сыну, Кадолу. Большой подсадил юношу на канат, и Кадол раз десять прошелся туда-обратно, приплясывая и насвистывая. Второй сын Тарто – себе на уме. Он не собирался особо выкладываться перед какими-то поселянами. Вот когда они придут в Буэгри, тогда другое дело. И все же Кадолу хлопали. Особенно женщины. Красивый малый.

За Кадолом настал черед Большого. Вот уж кого красивым не назовешь. Огромный детина с рыжей всклокоченной бородой. Маленькие быстрые глазки на широкой физиономии, голова по-бычьи наклонена вперед. Такому топоры – в самый раз. Да все равно в его лапах здоровенные секиры казались игрушечными. Большой подбрасывал их высоко вверх, ловил, вертел в руках с такой быстротой, что отполированные лезвия превращались в размытые круги. Наконец вогнал оба в столб, врытый за тридцать шагов. Тарто предложил желающим выдернуть воткнувшиеся топоры, и, как всегда, желающих хватило. Но один так и не смогли извлечь, пока Большой не сделал это сам. Хлопали бывшему солдату громко. Уж что такое топор и как им можно, зазевавшись, палец оттяпать – любой знает.

Большого так давно звали Большим, что он и имя собственное забыл. Был он из солдат-ветеранов, но, как часто случается, денег много не нажил, а те, что нажил,– не сохранил. Тарто встретил бывшего солдата на рынке в Сайгаморе, пять лет назад. Большой брался на спор уложить любого желающего. Но, увы, желающих не находилось, сайгаморцы – народ осторожный. Поглядел него Тарто, прикинул и решил: а не худо бы взять мужика в труппу. А чтоб не сбежал с первых денег – женить. На Мили. И женил.

«Медведь мед найдет, а найдет – не уйдет!» – говорил старшина.

Так и вышло.

С Мили-то у Большого номер покрасивее, не просто топорами вертеть. Но Мили все еще витала в грезах, напоенная отваром, изготовленным из колдовских трав.

Людей на площади все прибавлялось. Солнце зашло, и почти сразу же стемнело. Тарто велел сыновьям зажечь факелы, выждал нужное время, чтобы подогреть интерес зрителей, затем сделал знак жене: иди!

Фетсианка легко вспрыгнула на помост. Выдернула заколки – и корона на ее голове рассыпалась. Густые черные волосы плащом упали вниз. Еще одно движение – и туника Нифру оказалась на помосте. Толпа ахнула. Кожа фетсианки была как живая картина. Виноградные лозы обвивались вокруг стройных ног, взбегали к паху, тянулись вверх по животу, отягченные фиолетовыми гроздьями. А выше, из зеленой узорной листвы поднимались человеческие руки, чьи пальцы как будто охватывали груди Нифру, превращенные художником в наполненные вином чаши.

Женщина качнула бедрами – и лозы пришли в движение, листва затрепетала, а янтарные чаши сдвинулись, словно на дружеском пиру. Тарто сделал знак Большому и Налусу, чтобы заняли места рядом с помостом. А сам зажал между коленями барабан. Нервный прерывистый бой сам собой учащал дыхание.

Нифру двигалась мелкими шажками. Ступни ее выбивали свой собственный ритм, длинные, до щиколоток, волосы водорослями облепили тело, раскинутые в стороны руки словно окаменели.

Барабанный бой все убыстрялся. Словно отвечая ему, поднялся ветер, пламя факелов запрыгало, и четыре тени, отбрасываемые танцовщицей, переплелись в невероятном узоре.

Гул поднялся над окружавшей помост толпой. Словно сотня сердец вдруг забилась сильнее в одной груди. Барабанный ритм раскачивал толпу, заставлял ее взбухать, подниматься, как поднимается тесто, разминаемое сильными пальцами.

Нифру раненой птицей металась над помостом, и черные волосы ее казались красными в багровом свете факелов.

– Ах-ха, ах-ха,– пульсировало над площадью. Сотни ртов одновременно вдыхали и выдыхали ставший влажным и соленым воздух.

Небо разом почернело и осыпалось звездами. Кто их заметил? Никто. Женщина-птица высоко взмывала над крохотным деревянным помостом, рвалась вверх и падала беззвучно, и мощное «м-бан-нг» большого барабана радовалось ее падению.

Толпа прихлынула ближе. Если бы взгляды людей обрели плоть, их сила вознесла бы танцовщицу прямо в зияющее небо. Кожа Нифру горела от жара сотен жадных глаз.

Нифру двигалась так быстро, что казалось: вместе с ней кружатся и взлетают рожденные ее танцем аморфные прозрачные двойники. От них на маленьком помосте стало тесно, и гибкое тело Нифру безжалостно разбивало, разбрызгивало бесплотные силуэты.

Вдруг пронзительный крик потряс ночь. Нифру упала на колени, спиной к толпе, уронила голову вниз, и черные крылья волос раскинулись по помосту, а на узкой согнутой спине фетсианки возник падающий вниз сокол, а под ним – изумрудная, блестящая от влаги змея в золотой короне…

В последний раз грохнул барабан, Нифру упала грудью на доски настила – и тотчас Большой и Налус вспрыгнули на помост, заслонив распростершуюся на нем женщину. Большой взмахнул топорами, и наиболее ретивые из зрителей отпрянули назад. Налус подхватил мать на руки и унес во тьму за помостом. Большой медленно отступал назад, подбрасывая и вращая страшные топоры. Их лезвия казались окровавленными в красном свете факелов.

Настала очередь Тарто.

– Вот и все, добрые друзья и почтенные господа! – воскликнул он, становясь перед Большим. Отблескивающие огнем топоры летали прямо над его головой.– Хотите ли вы, чтобы мы не забыли к вам дорогу?

– Да! Да! Да! – закричали десятки голосов.

– Тогда одарите нас, чтобы нам не голодно было в пути!

Тарто сделал знак – и Кадол с Мимошкой двинулись сквозь толпу с корзинками для сборов.

– Будьте щедрыми, друзья-приреченцы! – закричал Тарто.

Он снова подхватил барабан и выбил частую легкую дробь.

Представление кончилось, но зрители не спешили разойтись. Мимошка и Кадол двигались между ними, и корзинки быстро тяжелели от меди и серебра.

Большой вертел топоры, рядом с ним рабыня-карнагрийка жонглировала цветными шарами. Умело, но без всякого пыла. На ее месте должна была быть Мили.

Нифру лежала в шатре. Налус, старший ее сын, втирал в ее кожу смягчающую мазь. Рядом пристроился Фаргал с маковым пирожком в руке.

– Ну что, маленький принц, тебе понравилось? – сказала Нифру.

– Угу.

– А кто больше всех?

– Когда шары,– ответил Фаргал.

Налус фыркнул.

– А я тебе понравилась? – спросила Нифру.

– Угу.– Фаргал проглотил последний кусочек пирожка. – Только ты так быстро вертелась, что у меня все вот так! – Мальчик помотал головой.– Ты в следующий раз не крутись так быстро, ладно?

Нифру засмеялась.

– Ладно,– пообещала она.– Специально для тебя – не буду.

– А что это за птица? – Фаргал потрогал пальчиком вытатуированного сокола.

– Это сокол, малыш. Он хочет схватить царя змей, но даже я не знаю, что из этого выйдет.

– А они не смоются водой? – спросил мальчик озабоченно.

– Нет.

– А ты можешь…

– Парень,– вмешался Налус,– или сиди тихо – или марш на улицу!

Фаргал замолчал. Хотя у него оставалось еще не меньше сотни вопросов.