Kitobni o'qish: «Вечерний Чарльстон»
© Александр Харников, 2023
© Максим Дынин, 2023
© ООО «Издательство АСТ», 2023
* * *
Пролог
22 (10) января 1855 года. Ораниенбаум,
Китайский дворец, Зал муз.
Алла Ивановна Катберт-Домбровская,
она же Мейбел Эллисон Катберт
Отзвучали последние такты вальса, и мы с Ником вернулись на почетные места в середине длиннющего стола, покрытого белой кружевной скатертью. Я была в красном шелковом платье, облегавшем мою фигуру. Казалось бы, неслыханная дерзость, ан нет – венчание было вчера, в Никольском Морском соборе, и тогда меня, как и положено, обрядили в белое кружевное платье с юбкой-кринолином и длинным шлейфом. Белое – потому, что королева Виктория, не к ночи будь помянута эта коронованная распутница, выходила замуж в белом, чтобы подчеркнуть свою бережливость – и именно этот цвет вошел тогда в моду. Когда замуж выходила моя мама, то ее платье было традиционно красным – именно поэтому я и выбрала этот цвет на сегодня. А фасон… Сегодня здесь только близкие люди, причем почти все – из будущего, когда такими нарядами было трудно кого-либо удивить…
Именно из будущего. В июне прошлого года несколько кораблей из России третьего тысячелетия неожиданно оказались у недостроенной русской крепости Бомарзунд на Аландских островах – причем именно тогда, когда там появился англо-французский флот с многотысячным десантом. И дело закончилось полным разгромом агрессоров.
В составе «эскадры из будущего» – хотя какая это была эскадра, так, несколько судов, переброшенных неизвестными силами в прошлое, – находился и учебный корабль «Смольный», возвращавшийся из похода по Скандинавии. А на борту его в качестве журналиста – Ник Домбровский, американец русского происхождения, а со вчерашнего дня мой супруг.
Я же появилась у Аландов на борту яхты некого Альфреда Спенсера-Черчилля, друга моего английского кузена. Мне пообещали «захватывающее морское путешествие по Балтике» – и, как оказалось, гвоздем программы должен был стать разгром русских у Бомарзунда, а затем и в Финском заливе. Увы, снаряд французской пушки уничтожил нашу яхту и практически всех ее пассажиров – в живых остались лишь я, мой брат Джимми и сам Альфред. Нас подобрали и вылечили русские – Альфред без руки вернулся потом в Англию, откуда он с тех пор плюет ядом в своих спасителей, а мы с Джимми остались здесь, в Петербурге. Я даже успела послужить медсестрой во время Турецкой кампании, недавно завершившейся нашей славной победой.
Само венчание прошло вчера – практически сразу после Богоявления; во время Рождественского поста и Святок Церковь – да, я теперь православная – не проводит этого таинства. Так как не только Ник, но и я причислены к Гвардейскому Флотскому экипажу, церемония состоялась в Никольском Морском соборе. Присутствовала на нем даже императорская фамилия… А потом праздновали в великолепном Строгановском дворце, где мы с Ником и провели нашу первую брачную ночь.
Должна сказать, что я ее побаивалась, но, как оказалось, зря… В подробности вдаваться не буду, разве что упомяну, что утром мы продолжили – уже по моей инициативе – и заставили присланные за нами сани ждать на морозе. Нас же ожидали в Ораниенбауме – именно здесь, по приглашению великой княгини Елены Павловны, нам и предстояло провести медовый месяц. Точнее, медовые две недели…
Зима в Петербурге мне, южанке, совсем не понравилась. Но когда неожиданно выходит солнце, кони резво бегут по снегу, ты сидишь в теплой меховой шубе, а рядом с тобой – твой самый любимый человек, то лучше и не придумаешь… Я вспоминала недавно прочитанные мною строки Пушкина: «Скользя по утреннему снегу, друг милый, предадимся бегу нетерпеливого коня…»
В Ораниенбауме нас поселили в великолепнейшем Китайском дворце. Но не успели мы расположиться, как начался второй день празднования – торжественный обед, а после него – бал. Приглашены были лишь близкие друзья, в основном из будущего. Своим присутствием нас почтили и великая княгиня Елена Павловна, хозяйка дворца, и сама императрица Мария Федоровна, недавно вылеченная нашими врачами от страшного недуга – чахотки. Были и мои родители, и мой брат Джимми. Атмосфера царила самая непринужденная, и одеты все были хоть и нарядно, но неформально, а большинство – по моде двадцать первого века. Да и танцы были в основном из того же будущего – полагаю, многие, особенно на моей американской родине, сочли бы их верхом неприличия.
Из одной из дверей вышла Саша Бошман – одна из тех, кто вылечил ее императорское величество от чахотки, и при этом – великолепная танцовщица. Одета она была еще более фривольно, чем большинство собравшихся дам – коротенькое платьице, оставлявшее открытыми колени и руки, а также вырез на груди… Но выглядела она весьма элегантно. Поклонившись, она объявила:
– Дамы и господа, ladies and gentlemen, позвольте представить – allow us to present – танец 1920-х годов – чарльстон!
Еще три девушки, одетые примерно так же, а то и похлеще, присоединились к ней. Заиграла непривычная, но веселая музыка, и они стали красиво, но необычно танцевать. Я боялась, что возмутятся либо императрица или великая княгиня, либо мои родители, особенно когда я увидела, что одно из движений заключалось в том, что девушки приседали, широко расставив ноги; конечно, подробности были скрыты под юбкой, но выглядело это весьма смело.
Тем не менее великая княгиня радостно смеялась, императрица даже захлопала в ладоши, а моя мама сказала:
– В Чарльстоне такого, конечно, не увидишь… А жаль! Красиво!
Отец лишь вздохнул. Семья моя не из Чарльстона, а из-под Саванны, в Джорджии, хотя и моя мама, и моя бабушка, папина мама, родились и выросли в Чарльстоне, где у нас осталось немало родни. И вскоре нам предстоит длинная дорога – мама настаивает на том, что нужно будет отпраздновать свадьбу и в Саванне, и в Чарльстоне. Она напирает на то, что война в Европе вроде бы уже закончилась. Впрочем, и я хочу посетить родные места, да и Ник мой отнесся к этой идее с энтузиазмом. Ему очень хочется посмотреть на Америку середины девятнадцатого века…
Да, русским – с помощью людей из будущего, конечно – удалось разгромить англичан и французов и на Балтике, и в Крыму. После этого во Франции пришел к власти император Наполеон IV, прекративший войну и вставший на сторону России. Затем последовал разгром Турции и английского флота, присланного ей на помощь. Впрочем, когда Турция задумалась о мире с Россией, этот самый флот безжалостно обстрелял Константинополь, так что и турки теперь ненавидят англичан.
Да и Англия недавно запросила переговоры о мире. Но, тем не менее, гадостей делать она не прекратила – более того, сумела вовлечь в свои планы молодого австрийского императора. И теперь все недавно принятые договоренности австрийцы соблюдать перестали, а обстановка на границе – как между Россией и австрийской Галицией, так и между Трансильванией и двумя другими Дунайскими княжествами1 – резко обострилась. Но до войны вряд ли дойдет – ведь австрийцы не самоубийцы.
Так что в мае, как только закончится мой подготовительный семестр в Елагиноостровском университете, мы с Ником отправимся в Копенгаген, а оттуда – в Нью-Йорк и далее через Чарльстон в Саванну. Если, конечно, не произойдет никаких сюрпризов…
И нельзя забывать о том, что после того, как папа с мамой посмотрели «Унесенные ветром», папа то и дело что-то обсуждал с русскими знакомыми из будущего, а после нашего возвращения – и с Ником. Так что не удивлюсь, если мы едем туда не только для того, чтобы отпраздновать нашу свадьбу с тамошней моей родней.
Но это все в будущем, а пока что у нас с Ником медовый месяц, и я с вожделением жду ночи, чтобы еще раз вкусить от чудесного плода, лишь вчера переставшего быть запретным.
Часть I
Из Петербурга в Америку
24 (12) января 1854 года.
Санкт-Петербург.
Здание МИД на Певческом мосту.
Министр иностранных дел России
генерал-адъютант
Василий Алексеевич Перовский
Генерал-майор гвардейского экипажа Березин был лаконичен и удивительно спокоен. Хотя, как мне доложили, пришел он ко мне с довольно неприятными известиями. А именно: Чарльз Каттлей, который в конце прошлого года встречался с ним, чтобы обсудить возможность заключить мирный договор между Россией и Англией, после полуторамесячного молчания сообщил нам, что по непонятным для него причинам он отстранен от дальнейшего ведения переговоров. Причины принятия такого странного решения Каттлей не сообщил.
Я знал, что генерал-майор Березин занимался тем, что у наших потомков называлось внешней разведкой, и потому решил подробно расспросить, дабы узнать его мнение о таком несколько странном решении кабинета виконта Пальмерстона. Понятно, что тут не обошлось и без стараний королевы Виктории. Она постоянна в своей ненависти к России. Мы, кстати, тоже не пылаем особой страстью к Англии. Однако на то и существует дипломатия, чтобы страны и народы решали спорные вопросы без кровопролития.
– Андрей Борисович, – спросил я, – что вы думаете по поводу сообщения сэра Чарльза? Не кажется ли вам, что английское королевство окончательно потеряло разум? Ведь продолжение войны с нами чревато для него катастрофой.
Генерал-майор криво усмехнулся.
– Василий Алексеевич, – ответил он, – как мне кажется, подобное решение вызвано чувством отчаяния. Ведь достаточно эскадре адмирала Кольцова возобновить блокаду побережья Англии…
При этом Березин сделал пальцами некий вошеубойный жест, показывая, что с Туманным Альбионом может произойти нечто весьма для него неприятное.
– Вот и я такого же мнения. Андрей Борисович, а что докладывают ваши агенты? Ведь я знаю, что они довольно успешно действуют в той же Англии и других европейских странах.
– Информация, полученная от них, весьма противоречивая, но можно констатировать следующее. Решение о прекращении наших неофициальных контактов с Лондоном принято по инициативе банкирского дома Ротшильдов. При этом французские Ротшильды, по крайней мере на словах, объявили о своем нейтралитете. А вот венские Ротшильды…
– А что они? – меня заинтересовала позиция венских банкиров, влияние которых на политику Австрии было весьма значительно.
– Граф Горчаков сообщил, что решение о смене министра иностранных дел на Балльхаусплац2 было принято Францем-Иосифом не без подсказки Ансельма Соломона Ротшильда.
– А что этому Гобсеку надо от России? – брезгливо поморщился я. – Неужели в Вене все никак не могут успокоиться после того, как австрийцев выставили за дверь в Дунайских княжествах. Так они до того завладели ими, воспользовавшись временной слабостью России, на которую напали Англия, Франция и Турция.
– Однако времена изменились. Турция и Франция вышли из войны. Они теперь скорее дружественны нам. А вот к Англии бывшие союзники испытывают далеко не дружеские чувства.
– А к Австрии? – поинтересовался я.
– В нашей истории в 1859 году началась австро-итало-французская война. В ходе нее французы отобрали у австрийцев Ломбардию, которую впоследствии обменяли у сардинцев на Ниццу и Савойю. Кончилось же все объединением Италии под властью Савойской династии.
– Вот как, – мне стало любопытно. – А не захочет ли новый французский император проделать то же самое с Австрией?
– Думаю, что пока таких мыслей у нашего друга Плон-Плона нет. Страна устала от войны. Но если на нее нападут…
Березин усмехнулся и посмотрел на меня. Я знал, что наши потомки в некоторых случаях бывают хитрей византийцев. Любезный Андрей Борисович дал мне понять, что в нашей жизни возможно всякое. В том числе и неспровоцированное нападение австрийцев на уставшую от войн и революций бедняжку Францию. И тогда…
– А как нам быть с Англией? – письмо от Чарльза Каттлея не давало мне покоя.
– Я думаю, что скоро британцам будет не до России. Через два года в Индии вспыхнет восстание сипаев – войск Ост-Индской компании, сформированных из индийцев, но вооруженных по английскому образцу и несущих службу под командованием английских офицеров. В Дели, провозглашенном восставшими своей столицей, на престол Великих Моголов будет посажен престарелый Бахадур Шах. С огромным трудом и понеся немалые потери, англичане в нашей истории сумели подавить это восстание. А ведь они могут его и не подавить…
– Подкрепления в Индию доставляются по морю. Если же мы продолжим блокировать побережье Англии, то войскам Ост-Индской компании придется обходиться своими силами. – Мне стала понятна мысль Березина.
– К тому же, Василий Алексеевич, не стоит забывать о мусульманском факторе. Как мне доложили из Константинополя, султан Абдул-Маджид решил перенести вектор своей экспансии в Азию. И он, будучи халифом – духовным главой всех мусульман мира, – не может не оставить без поддержки своих единоверцев, которых безжалостно истребляют кровожадные инглизы.
– Да, этот фактор тоже не следует сбрасывать со счетов, – кивнул я. – Только не следует забывать, что и в нашей империи проживает немало мусульман…
– Я имел честь побеседовать с султаном, – улыбнулся Березин. – Так вот, я продемонстрировал не только знакомство с мусульманскими обычаями, но и знание истории взаимоотношений между нашими предками.
– Так мы вроде с турками все время воевали, – удивился я.
– Не всегда. Если вы, Василий Алексеевич, помните историю Киевской Руси, то, вы, наверное, обратили внимание на упоминание в русских летописях степняков, которые несли пограничную службу, охраняя южные рубежи Древнерусской державы. В летописях их называли ковуями.
– Помню, упоминание о них есть и в «Слове о полку Игореве». Только при чем тут турки?
– Так вот, ковуи – это огузские племена. Сами они называли себя кайи. Это одно из двадцати четырех самых древних огузо-туркменских племен. И из него и происходит династия османских султанов…
– Следовательно, нынешние турки…
– Именно так, Василий Алексеевич. Предки турок-османов еще во времена киевских князей верно служили им своими саблями. И лишь нашествие монголов на Русь разрушило Киев и рассеяло храбрых защитников его пограничных рубежей по всей Азии…
– Интересно вы рассказываете, Андрей Борисович, – я удивился тому, что подполковник из будущего так хорошо знает наше прошлое. – История – штука весьма полезная не только для ученых, но и для дипломатов. Прошу вас внимательно отслеживать все телодвижения наших недругов – англичан и австрийцев. Боюсь, что они доставят нам еще немало хлопот…
25 января 1855 года.
Вена, Балльхаусплатц,
Министерство иностранных дел.
Граф Александр фон Менсдорфф-Пули,
министр иностранных дел
Австрийской империи
– Князь, я пригласил вас для того, чтобы выразить вам нашу крайнюю озабоченность шагами, предпринятыми Российской империей в последнее время.
Сидевший напротив меня человек чуть склонил голову. Он был не слишком молод – через три года ему должно исполниться шестьдесят – и носил очки в тонкой металлической оправе, что делало его похожим то ли на университетского профессора, то ли на счетовода из преуспевающей коммерческой фирмы. Впрочем, мундир с множеством орденов давал понять, что я имею дело с незаурядным человеком. Да, это был князь Горчаков, российский посланник в Вене, не так давно заменивший прежнего посланника барона фон Мейендорфа.
– Могу ли я узнать, граф, какие именно наши шаги могли вызвать подобную озабоченность?
– Я перечислю их. Повторная оккупация двух Дунайских княжеств. Ваши войска на двух наших границах, в Карпатах и у Галиции и Лодомерии. Но главное – насколько нам известно, именно на вашей территории скрываются изменники граф Иоганн Бернгард фон Рехберг унд Ротенлёвен и граф Карл Людвиг фон Фикельмон. Они немедленно должны быть задержаны и выданы нашему правосудию.
Лицо Горчакова оставалось доброжелательным, равно как и его тон, но слова его, произнесенные весьма учтиво, меня не обрадовали:
– Граф, смею вас заверить, что его императорское величество император Николай Павлович отнюдь не против выдачи подданных его императорского величества Франца-Иосифа. Достаточно только предъявить неоспоримые доказательства виновности того или иного из числа ваших подданных, после чего таковые будут рассмотрены Министерством иностранных дел и лично его императорским величеством. Что же касается присутствия наших войск на территориях Дунайских княжеств, то смею вас заверить, что в договоре между нашими империями указана таковая возможность, причем до заключения мира с Османской империей никаких ограничений на их количество не прописано.
– Но… – только и смог я вымолвить, пораженный наглостью русского посланника. – Между Петербургом и Константинополем установлено перемирие.
– Смею напомнить, что самого мирного соглашения с турками – где бы их столица в будущем ни находилась – на данный момент подписано не было. Но даже в мирное время присутствие наших войск в Молдавии и Валахии разрешено при условии, что их численность в вышеуказанных княжествах не будет превышать более чем на пять тысяч штыков или сабель количество ваших войск в третьем из княжеств, Трансильвании. Прошу вас обратить внимание, что численность ваших войск даже в приграничных городах этого княжества превышает таковую на территориях Молдавии и Валахии.
Далее. Мне неизвестно о существовании каких-либо договоренностей об ограничениях на присутствие российских войск на территории Волыни либо Царства Польского. Могу вас, впрочем, заверить, что и здесь численность наших войск гораздо меньше количества австрийских войск на приграничной территории Галиции и Лодомерии. Но запрет на какие-либо действия на территории Галиции и Лодомерии, направленные против России, действительно указан в тексте нашего договора, и он, насколько мне известно, нарушается. Имеются сведения, что русские школы и общества на подконтрольной вами территории закрываются, печать книг на великорусском языке запрещена, многие представители русского народа находятся в тюрьмах, часто без предъявления им обвинений. Прошу вас разобраться, выпустить невинных из тюрем и позаботиться о том, дабы наш договор соблюдался.
Горчаков замолчал, а на его лице оставалась все та же лучезарная улыбка. Этот русский князь чем-то напоминал мне добродушного мопса, который только и ждет, когда его почешут за ушком. Только у этого мопса были острые клыки, которыми он мог больно вцепиться в глотку своему оппоненту.
Во мне все внутри закипело. Да как этот престарелый бонвиван смеет насмехаться не просто над министром иностранных дел Империи, но и над боевым генералом!
Да, министром я стал довольно-таки неожиданно. Как-то вечером в ноябре прошлого года мне мой адъютант передал конверт, который принес «некто, не пожелавший себя объявить». На нем было лишь начертано «графу фон Менсдорффу-Пули лично в руки». А вот почерк я узнал сразу – это была рука князя Клеменса Венцеля Лотара фон Меттерниха, столь успешно проявившего себя на посту министра иностранных дел и столь незаслуженно потерявшего этот пост и подвергшегося репрессиям во время мятежа 1848 года.
На следующий день я тайно посетил этого великого человека. После обычных политесов и стаканчика рейнского из родных его мест он улыбнулся мне одними губами и спросил:
– Не кажется ли вам, герр генерал, что наша империя слишком уж лебезит перед восточными варварами?
– Эксцеленц, я с вами абсолютно согласен. Мы, как трусливые шавки, бежали из Дунайских княжеств и, кроме того, абсолютно возмутительным образом потакаем русофилам в Галиции и Лодомерии. Мне кажется, что нам следовало бы занять намного более жесткую позицию, а возможно, и вступить в войну на стороне Англии. И Франции, пока русский выкормыш Плон-Плон не совершил переворот против законного императора.
– Да, я помню, что ваша матушка – родная сестра матери королевы Виктории… А чем вам Плон-Плон не угодил?
– Он отдал кантон Метц, в котором находится мое родовое имение Пуйи3, новосозданному Эльзасу – Немецкой Лотарингии, хотя в этом селении никто никогда не разговаривал по-немецки. Более того, сие новое образование де-факто превращается в некую колонию Пруссии, нашего злейшего врага в германском мире.
– Понятно… Герр генерал, не буду ходить вокруг да около4. Недавно ко мне приходил Соломон Майер фон Ротшильд. Он выразил заинтересованность в том, чтобы я вернулся на пост министра иностранных дел Австрийской империи. Но возраст у меня, увы, уже не тот, да и здоровье заставляет желать лучшего. Так что я хотел бы вместо себя порекомендовать вас. А я мог бы оказать вам любую неофициальную помощь.
– Но, эксцеленц, как посмотрит на все это его императорское величество?
– После меня фон Ротшильд собирался посетить его величество. Именно поэтому я и считаю, что дни фон Рехберга сочтены, и что в течение нескольких дней император отправит его в отставку и назначит вас его преемником. По моей рекомендации. Сразу после этого нам неплохо было бы снова встретиться и обсудить ваши дальнейшие шаги на этом поприще.
Все произошло именно так, как Меттерних и предвидел. Первым моим шагом в министерском кресле была докладная записка на имя императора о подозрениях в измене в адрес фон Рехберга и посланника в Петербурге графа Фикельмона. Но когда за Рехбергом пришли, оказалось, что его уже нет в Вене.
К моему удивлению, фон Меттерних был весьма доволен таким положением вещей.
– Теперь следующий ваш шаг – вызовите русского посланника Горчакова в министерство и предъявите ему этот ультиматум. – И он протянул мне папку с несколькими листами бумаги, а затем подробно проинструктировал меня о линии поведения.
Так что я лишь сказал Горчакову:
– Князь, потрудитесь передать наши требования вашему императору, по возможности лично. И в течение месяца я ожидаю положительный ответ. Иначе Австрия не будет считать себя связанной какими-либо обязательствами в отношении Российской империи.
8 февраля (27 января) 1855 года.
Деревня Хёстеркёб около Копенгагена.
Екатерина Алановна Филонова,
в девичестве Катриона МакГрегор.
А в Дании Молли О’Халлоран
– Как ты мог, Патрик! Как ты только мог! – я не узнавала свой голос. Никогда я до этого не орала, но тут… А что делать, если твой муж тебе изменил… Тем более еще и за деньги из семейного бюджета.
– Но, милая, у тебя же… эти дни… А мне что было делать? Я мужчина, у меня… потребности…
Несколько датчан вышли из пивной и посмотрели на нас, осуждающе покачивая головами – мол, к Хельге ходят все кому не лень, и что в этом такого? Мало ли что волосы нечесаные, глаза водянистые, тело похоже на стиральную доску, да и рожа, кстати, тоже. Зато не откажет – а еще и нальет… А что она любит мужчин за денежку, так и ей жить-то надо – она же вдова.
Хельга выглянула из окна флигеля и выдала на ломаном английском:
– Патрик но кэн, ха-ха-ха… – Мол, не получилось у него. Помню, Феденька сказал – прикинусь импотентом. Получилось, как видим.
– Сволочь ты, сволочь!!! – и я отвесила ему звонкую пощечину. – Я сейчас же уезжаю! – и побежала в дом, якобы паковать вещи. Федя покорно потрусил за мной.
Дома, в промежутках между криками, я тихонько спросила его:
– А что было?
– Да что? Пришел, налила своей самогонки, я выпил, она деловито разделась, но не успела улечься, как я сказал с грустью, что, мол, не получается у меня, и показал… между ног. Даже ничего не снял. Она мне лишь сразу же заявила, «денег не верну», я лишь печально кивнул, она же смягчилась и добавила: «в следующий раз будет скидка – пятьдесят процентов»…
– Да ты все равно столько не выпьешь! – вспомнила я анекдот, рассказанный мне Федей, когда мы планировали эту эпопею. И сразу же заорала на публику: – Денег еще дай, сволочь!
– Милая, – сказал он громко. – Все, что могу. Прошу только, прости меня и вернись…
– Заткнись, сволочь! И сбегай к Педерсену, пусть он отвезет меня в Копенгаген в какую-нибудь гостиницу.
Идея о Федином посещении Хельги принадлежала, если честно сказать, мне – он ни в какую, мол, не хочу тебе изменять даже понарошку. На что я ему строго сказала – вполне может быть, что в Америке тебе придется это делать, ты же разведчик. Мне об этом тогда рассказали на Острове Собак, и я все равно согласилась. А перед самим событием сказала:
– Так что, даже если ты с ней все-таки займешься «этим», следи только, чтобы ничего от нее не подцепить. Хотя у вас, наверное, есть лекарства и от этого.
Педерсен же был хозяином нашего дома – его он сдавал, а сам жил с супругой на верхнем этаже «кро» – так здесь именовались пивные. В крохотном Хёстеркёбе, как ни странно, своя «кро» имелась, и в нее приезжали даже из соседних деревень. Она славилась своим пивом, да и готовили там неплохо. А в пристройке обитала эта самая Хельга – овдовевшая дальняя родственница хозяина, зарабатывавшая себе на жизнь платной «любовью». Меня удивило, что в Дании это считалось в порядке вещей – ведь она была вдовой.
В Данию мы прибыли из Голландии. О домике в Хёстеркёбе позаботился некто, представившийся Андреасом Хэберле. Как я догадалась, он принадлежал к той же организации, что и Феденька. Здесь его считали немцем, и говорил он на одном из немецких диалектов без акцента, но был на самом деле родом из России. Выдавал он себя за уроженца Гюнцбурга, недавно присоединенного к Баварии («мои предки оттуда, и я говорю на тамошнем диалекте»), покинувшего родные места «из-за политики». В Копенгагене он купил торговую контору – «знаете, здесь купцы в основном немцы, так что никого это не удивило». Английский у него был весьма четким, но с кучей даже не германизмов, а предложений, построенных на немецкий манер, что неплохо вписывалось в его образ.
– Я рассказал, что вы ирландцы, которым пришлось бежать от англичан, – проинструктировал он нас по дороге в Хёстеркёб. – А англичан здесь ненавидят, так что проблем я не вижу. Педерсен лишь спросил про деньги, и я ему пообещал, что вы заплатите за полгода вперед. Здесь полная сумма, – и он протянул Феде кошелек.
– Да у меня есть гульдены. И банковская книжка.
– Ты что, серьезно собрался ее засветить? Да и гульдены – поменять их не проблема, но для этого нужно ехать в Копенгаген. А это лишнее. Тем более что те деньги твои, а ты здесь по казенной надобности. Кстати, здесь вам на еду и прочее, – и он протянул еще один кошелек, на сей раз мне. – Хёстеркёб, конечно, дыра, но и там есть свое «кро», это нечто между пивной и харчевней. Можете питаться там, здесь хватит на все время вашего пребывания, можете покупать еду у соседей – будет, наверное, дешевле.
– Я-то надеялся, что вы нас отправите на родину. Заодно мы бы там обвенчались, – удрученно произнес Федор.
– Видишь ли… ты под колпаком у твоего друга Ротшильда – и желательно, чтобы он знал, что вы все время здесь. А венчание мы вам устроим. Тайное, понятно – отпразднуете, как надо, после твоего возвращения из Америки.
– Хорошо. А как «мой друг Ротшильд» отреагирует на то, что дом нам нашел ты?
– Моя контора давно уже занимается не только торговыми делами с Вюртембергом и другими немецкими государствами, но и организацией пребывания иностранцев в Дании. Точнее, она занималась этим до «копенгагирования», сейчас же желающих посетить наши края мало.
– И сколько же нам здесь предстоит провести времени?
– Первые пароходы в Америку уходят в начале марта. До того вам нужно будет прилюдно рассориться – иначе люди Ротшильда могут заинтересоваться, почему ты прибыл в Америку один. А мы доставим Катю в Петербург, как только Финский залив очистится ото льда.
– Но что она будет делать в Дании после нашего расставания?
– Пару дней пусть поживет в Копенгагене, заодно посмотрит город. А потом мы ее заберем на базу в Фредериксборге – есть там у нас свой закуток, где никто не будет ей мешать. Там мы организуем ей уроки русского языка, а заодно и вводный курс про нашу жизнь.
– Понятно… Это ей будет действительно интересно. А здесь, конечно, будет скучновато.
– Не без этого. Но мы будем время от времени тебя навещать. А так – наслаждайтесь вашим временем вместе.
Так оно и получилось. Но, знаете, я не возражала – мне с Федей было очень хорошо. Единственное, что он решил повременить с плотской стороной любви до венчания, – но и я была не против этого решения, очень уж меня «это» пугало, особенно после того грубого осмотра, произведенного немецким доктором в Голландском доме по заданию королевы.
Раз в неделю или около того нас навещал все тот же «Андреас» – подозреваю, что это не было его настоящим именем. И где-то в начале декабря он нам сказал, что прибудет к нам в субботу с утра, и чтобы мы ничего не ели после полуночи в пятницу. И действительно приехал к нам с человеком постарше – с бородкой и в длинном фетровом пальто.
Под пальто на новом посетителе было надето длинное черное облачение. Федор склонился перед ним и сложил руки лодочкой, на которую тот положил свою правую руку, и Федя приложился к ней губами. Я сделала так же, сообразив, что наш гость – православный священник.
Отец Александр (так звали священника) улыбнулся и спросил меня на неплохом английском:
– Дочь моя, правда ли, что ты хочешь венчаться с сим молодым человеком?
– Именно так, отче.
– Но ты, как я понимаю, англиканка.
– Именно так, отче.
– Тебе позволительно перейти в православие через покаяние и последующее причащение. Хочешь ли ты этого?
– Да, отче!
После чего отец Александр исповедовал и причастил нас обоих, а затем сказал:
– Дети мои, без благословения правящего архиерея мне дозволительно венчать вас только после святок. Предлагаю субботу, восьмое января. Или, по западному летосчислению – которое, как я знаю, в чести и на вашей эскадре – двадцатого. Либо, если хотите, я могу попросить сего благословения и обвенчать вас, как только я его получу. Но это тоже может продлиться…
– Не нужно, отче, – ответил за нас обоих Федя. – Остался-то всего месяц, или чуть больше.
Венчали нас тоже в том же домике – такое, конечно, не приветствуется, но в особых случаях допустимо, как сказал нам батюшка. Гостей было ровно двое – Андреас и Алевтина, супруга отца Александра, которую Федя именовал «матушкой» – так, оказывается, принято у православных. Именно они и держали короны над нашими головами во время венчания. А потом Федя сходил в кро и принес оттуда еды, мы запили все шампанским, привезенным Андреасом, и гости нас покинули, а мы остались вдвоем.
В тот вечер мы с Федором впервые были… близки. Я очень боялась этого момента, но действительность оказалась столь волшебной и столь сладкой, что я пожалела, что мы потеряли столько времени до венчания. Следующие дни прошли в волшебном угаре, но позавчера к нам приехал Андреас и сообщил, что, мол, «пора». И мы весь вечер размышляли о том, как именно обставить «гневное расставание».
