Kitobni o'qish: «К морю марш вперед!»
© Александр Харников, 2023
© ООО «Издательство АСТ», 2023
Иллюстрация на обложке Владимира Гуркова
Автор благодарит за помощь и поддержку Макса Д (он же Road Warrior)
* * *
Пролог
22 июля 1801 года.
Ионийское море. Залив Молос.
Борт французского 40-пушечного фрегата «Жюстис».
Капитан 1-го ранга Александр Андреевич Сорокин
Удивительные судьбы порой выпадают кораблям. Фрегат, на котором я сейчас следую на Корфу, был спущен на воду в Бресте в 1793 году. Еще при постройке ему не повезло – он получил имя «Куражёс», хотя в составе французского флота уже был корабль под таким же именем. Только через год, когда неразбериха, вызванная известными политическими событиями во Франции, немного успокоилась, он из «Мужества» превратился в «Правосудие»1. В конце 1797 года фрегат отличился – он захватил два британских капера и отвел их на остров Корфу. Да-да, именно на Корфу, куда мы сейчас держим курс.
Потом было участие «Жюстиса» в Египетской экспедиции Наполеона, когда он после проигранного французами сражения при Абукире сумел бежать и пришел на Мальту. Оттуда он добрался до Тулона, из которого совершил несколько успешных вылазок против британских кораблей, блокировавших Мальту и Александрию. Но когда англичане надежно заблокировали французские корабли на рейде Александрии, «Жюстис» вынужден был встать на якорь и ждать момента, чтобы попытаться прорваться во французские порты. И такой момент настал.
Правда, после короткого ночного боя те корабли, которым повезло прорвать блокаду британцев, как было ранее договорено, взяли курс на Корфу. Командир «Жюстиса» Жан де Вильнёв неплохо знал здешние воды.
– Мой друг, – сказал он мне, – мы, как когда-то спутники легендарного Одиссея, сейчас подходим к берегам Итаки. Вы сказали, что у берегов этого острова нас ожидает сюрприз. Что вы имели в виду?
– Мсье, – ответил я, – как я и обещал, сюрприз будет. Думаю, что довольно скоро. Прикажите своим наблюдателям внимательнее смотреть прямо по курсу.
Де Вильнёв с сомнением покачал головой, но все же подозвал своего старшего помощника и приказал усилить наблюдение. Я же раздвинул подзорную трубу и стал смотреть в сторону острова Атакос. На траверзе этого маленького и безлюдного острова и должен был поджидать меня мой фрегат. А, вот он! Я опустил подзорную трубу, протер окуляр и снова поднял ее.
Я не ошибся, навстречу «Жюстису» под всеми парусами шел мой «Святой Николай». На нем я штурмовал крепость в Бриндизи и вместе с отрядом капитана 2-го ранга Григория Белли брал Неаполь.
Отправляясь в Александрию, я велел своему старшему помощнику крейсировать у побережья Итаки, чтобы в случае необходимости оказать поддержку французским кораблям, следующим после прорыва британской блокады на Корфу. Мой фрегат имел всего 48 пушек, но морские служители, обслуживающие орудия, были натренированы изрядно. Адмирал Ушаков не жалел денег, награждая артиллеристов за меткую и спорую стрельбу, в чем имели честь убедиться турки, французы и британцы. Если британские корабли нас настигнут, то они будут неприятно удивлены, получив из наших пушек увесистые «гостинцы».
Но, как мне кажется, сейчас они ловят прорвавшиеся корабли совсем в другом месте. Перед выходом из Александрии мы распустили слух, что французы намерены следовать в Бриндизи. Учитывая, что количество английских кораблей у Александрии значительно сократилось, в погоню за нами было отправлено гораздо меньше сил, чем мы ожидали. Так что, скорее всего, большинство кораблей, вырвавшихся из Александрии, не сегодня-завтра будут на Корфу.
– Вы меня не обманули, мой друг, – с улыбкой произнес де Вильнёв. – Я вижу, что нас уже встречают друзья.
Последнее слово он произнес с особой интонацией. Было видно, что некая подозрительность, которая до последнего времени звучала в его речах, исчезла.
– Мсье, – сказал я, – прошу обратить внимание – нам навстречу идет корабль, командиром которого являюсь я. Так что скоро я смогу пригласить вас в свою каюту и угостить хорошим хиосским вином.
– Замечательно! – воскликнул француз. – Тогда с меня дюжина розового. Я хранил это вино моей родины – Прованса – до особо торжественного случая. Думаю, что такой случай уже наступил.
Часть 1
Сборы были недолги
3 (15) июня 1801 года.
Кёнигсберг. Королевский замок.
Генерал-майор Игорь Викторович Михайлов
Мы блестяще выполнили свою миссию, несмотря на все преграды и опасности, подстерегавшие нас в пути. Проект договора о военном союзе между Российской империей и Французской республикой подписан. Вполне возможно, что в него с общего согласия позднее будут внесены некоторые изменения. Но это не суть важно. Мы узнали ближайшие планы Бонапарта, а он, в свою очередь, узнал наше отношение к его планам. Пока особых противоречий между нами не обнаружено. Тем не менее граф Ростопчин посоветовал мне не обольщаться.
– Игорь Викторович, мне хорошо знаком характер французов. Поверьте, народец сей весьма непостоянен в своих симпатиях и антипатиях… Не так давно они отправили на гильотину короля, потом тех, кто приговорил к смерти несчастного Людовика, причем во всех случаях толпа, наблюдавшая за казнями, аплодировала, когда голова казненного падала в корзину. И отсечению головы Робеспьера они радовались так же непосредственно, как и казни короля и его супруги.
Мне осталось только согласиться с графом. Вспомнились и слова великого Суворова: «безбожные, ветреные и сумасбродные французишки». А ведь верно сказал Александр Васильевич. Только, пока у власти во Франции будет находиться Наполеон, его подданным не дадут особо порезвиться. Я сказал об этом Ростопчину, на что тот мне ответил: «Если чернь хоть раз почувствовала в своих руках власть, то ее потом будет очень трудно поставить на место. Сие, кстати, касаемо не только Франции».
– Федор Васильевич, в конце концов, меня порядок и спокойствие во Франции интересуют только лишь потому, что они могут сказаться на положении дел в нашем отечестве. А потому нам важно иметь в Париже правительство, которое будет дружественно нам. Мы можем пока с большей или меньшей уверенностью предполагать, чего хочет Бонапарт. А вот если на его место придет кто-то другой…
Ростопчин лишь пожал плечами. Видимо, и он, умный и проницательный политик, не мог даже предположить, кто во Франции сможет стать достойным преемником Наполеона. В конечном итоге мы с ним порешили, что в Париж вместе с Первым консулом отправятся майор Никитин и капитан Бутаев, которые станут нашими глазами в пестром политическом виварии – иначе политический бомонд Французской республики я не мог назвать.
Кстати, я хотел бы впоследствии усилить группу Никитина. Работы у него с напарником и так будет выше крыши. И чтобы они просто не надорвались от свалившихся на них забот, следовало бы прислать в помощь нашим ребятам еще пяток толковых людей. Кого персонально – я еще пока не решил. Вполне вероятно, среди них будет и Ганс, который так много сделал для нас в Ревеле и Кёнигсберге.
Вчера я откровенно поговорил с ним. Мне давно уже хотелось узнать, что он за птица, и почему он симпатизирует русским. Человеком он для нас оказался весьма полезным, да и в верности его мы не сомневались. Но Ганс казался «вещью в себе», и, не узнав о нем досконально все, трудно было доверять ему полностью.
И вот весьма неразговорчивый и сдержанный Ганс вчера неожиданно «расстегнулся» и рассказал кое-что о себе и о своей жизни. Как оказалось, он наполовину русский. Мать его, из местных немок, в годы Семилетней войны полюбила русского офицера, чья часть располагалась в Ревеле. Офицер сей был из довольно знатной семьи, а мать Ганса, как он признался, могла гордиться лишь своим благородным происхождением. В числе предков Ганса по материнской линии были крестоносцы, отправившиеся в дикую для них страну ливов и эстов, чтобы те познали учение Христово, ну и заодно стали покорными слугами своих немецких господ.
А вот богатством семья матушки Ганса похвастаться не могла. Отец Анхен был бедным чиновником и умер, когда девушке исполнилось всего семь лет. Мать вскоре последовала за ним, а сиротку из жалости взял в свою семью ее дядя по матери, обедневший дворянин, сам едва сводивший концы с концами.
С бравым русским поручиком Анхен познакомилась случайно. И влюбилась в него с первого взгляда. Да и будущему отцу Ганса тоже понравилась скромная и симпатичная девица. В общем, молодые люди через какое-то время объяснились, и офицер сделал Анхен официальное предложение. Дело шло к свадьбе, но тут случилось непоправимое – корабль, на котором поручик отправился в Петербург, попал в шторм и погиб в Финском заливе со всем экипажем и пассажирами.
К тому времени Анхен была уже беременна. Ее дядя, поначалу благосклонно поглядывавший на богатого жениха племянницы, узнав о его смерти и беременности Анхен, рассердился и выгнал ее из дому. Но офицеры полка, в котором служил поручик, не остались безучастными к возлюбленной своего безвременно погибшего товарища. Они отправили письмо в Петербург родным поручика. В нем они рассказали о его невесте и о ребенке, который вот-вот должен был родиться.
Надо сказать, что родители поручика не были в восторге от сделанного им выбора. Они рассчитывали женить его на богатой невесте с хорошим приданым. Но, узнав о том, что он погиб и что у него должен появиться на свет ребенок, они решили поступить по-христиански и ежемесячно посылали деньги на содержание и воспитание внука.
Так что Анхен и ее сын первое время не бедствовали. Денег, получаемых от родственников трагически погибшего жениха, так и не ставшего ее официальным мужем, Анхен и ее сыну вполне хватало на жизнь. Как-то раз в Ревель приехал отец поручика – дедушка Ганса, пожелавший взглянуть на внука. Мальчик ему понравился, и он предложил Анхен и ее сыну отправиться вместе с ним в его имение. Там Ганс получит хорошее воспитание, а когда подрастет, его определят в Сухопутный шляхетский корпус, окончив который, наследник русского офицера сам станет офицером. Но Анхен не хотела уезжать из родного Ревеля. Она лишь согласилась на то, чтобы Ганс, повзрослев, отправился к своим родным в Петербург.
Ревель – портовый город. Поэтому многие из местных мальчишек с детства мечтали стать моряками. Гансу очень нравились корабли и море. Но его мать была категорически против того, чтобы ее сын стал моряком.
– Море забрало твоего отца, и я не хочу, чтобы ты ушел в плавание и не вернулся назад, – заявила она.
Когда Гансу было уже пятнадцать лет и он, выучив русский язык, стал готовиться к отъезду в Петербург, Анхен неожиданно заболела и умерла. Парень, похоронив мать, нанялся юнгой на купеческий корабль, ходивший из Ревеля в Стокгольм и Копенгаген. Но шхуна, принадлежавшая ревельскому арматору, как оказалось, перевозила не только легальные грузы. На ней из Швеции и Дании в Россию попадала и контрабанда. Так Ганс стал контрабандистом. У него скоро появились приятели во многих балтийских портах.
А потом он познакомился с фон Радингом. В 1787 году надворный советник прибыл в Ревель из Астрахани, где командовал Астраханским портом. Помимо всего прочего, фон Радинг ведал на Каспии пограничными делами. А они, как известно, тесно связаны с внешней разведкой. Примерно тем же эстляндский вице-губернатор стал заниматься и в Ревеле. Для резидента в первую очередь были необходимы агенты. И лучше контрабандистов их не найти. Ведь они имеют своих людей везде, а по роду занятий умеют хранить тайны.
Фон Радинг, поближе познакомившись с Гансом и оценив его ум и умение выполнять порученные ему задания, предложил Гансу стать агентом русской разведки. Тот, немного подумав, согласился. Вот так сын офицера и контрабандист стал нашим самым надежным помощником.
Я с интересом выслушал исповедь Ганса и дружески похлопал его по плечу.
– Друг мой, мы тебе верим и будем рады принять в свою компанию. Мы можем обещать тебе за верную службу российскому трону богатство и титул – наш государь щедро жалует тех, кто не за страх, а за совесть служит ему. Ты ведь знаешь, что государь не сможет отказать, если мы замолвим за тебя словечко.
Увидев, что Ганс отрицательно покачал головой, я добавил:
– Пусть будет так, как ты пожелаешь. Но, как нам кажется, все, что ты уже сделал и еще сделаешь в будущем для России, должно быть соответствующим образом вознаграждено.
– Для меня дорого уже то, что вы считаете меня своим, – просто ответил Ганс. – Я ведь давно понял, что вы не совсем обычные люди. Поверьте, на своем веку мне довелось видеть многих. Вы на них совсем не похожи. Я пока не знаю, кто вы и откуда. Но думаю, что настанет время, и вы начнете полностью доверять мне и расскажете мне о себе и о вашей тайне. Я чувствую, что за вами стоит нечто, что даже трудно себе представить.
Вот такой вот разговор состоялся у меня с Гансом. Я окончательно решил отправить его в Париж, где он поможет майору Никитину разобраться в тамошних непростых делах. Во Франции у Ганса тоже были знакомые из числа местных контрабандистов.
Конечно, вполне вероятно, что многих из них уже нет в живых. Но кому-то наверняка удалось уцелеть. Так что, как говорилось в Святом Писании: «Ищите – и найдете, стучите – и вам откроют»2. Будем искать…
3 (15) июня 1801 года.
Санкт-Петербург. Михайловский замок.
Василий Васильевич Патрикеев, журналист и историк
Нет, моя чуйка меня не подвела! Не зря мы с Аракчеевым рыли землю, вычисляя нехороших людей в окружении императора Павла Петровича. Алексей Андреевич был человеком достаточно циничным и потому не стал возмущаться и махать руками, когда я порекомендовал ему еще раз тщательно прощупать связи попавшего в опалу великого князя Александра Павловича. Последний в данный момент, опасаясь батюшкиного гнева, отсиживался в Павловске. Большинство его прихлебателей предусмотрительно покинули своего покровителя, и вокруг Александра остались лишь наиболее приближенные к нему люди. Точнее, наиболее информированные.
В числе них оказался и отозванный Павлом из Сардинии князь Адам Чарторыйский. Поначалу я подумал, что этот самый Адам крутится вокруг своей Евы – супруги великого князя Александра Павловича. Елизавета Алексеевна – в девичестве принцесса Луиза Баденская – давно уже состояла в интимных отношениях с польским ловеласом. В 1799 году она даже родила от него девочку, и все придворные императора вслух удивлялись – почему у светловолосых Александра и Елизаветы родился темноволосый ребенок. Статс-дама императрицы графиня Ливен на подобный вопрос Павла лишь многозначительно вознесла очи к небесам и глубокомысленно произнесла: «Государь, Бог всемогущ!» Но император счел, что в данном случае не стоит валить все на Господа нашего, и велел удалить князя Адама из Петербурга, отправив его в качестве дипломата в Сардинское королевство.
И вот князь Чарторыйский на днях вернулся оттуда. Причем не один, а еще с одной хорошо известной в нашей истории личностью – корсиканцем Шарлем-Андре Поццо ди Борго. А известен человек сей был тем, что с некоторых пор он стал личным врагом своего земляка и дальнего родственника Наполеоне Буонапарте. До этого они даже дружили, но потом, во времена Французской революции, крепко поссорились и стали кровными врагами. А для корсиканцев кровная вражда – это на всю жизнь. Слово «вендетта» – отнюдь не русское и не немецкое.
В нашей истории Поццо ди Борго по ходатайству Адама Чарторыйского был принят императором Александром I на российскую дипломатическую службу. И сделал все, чтобы развязать войну с Наполеоном. Словом, тот еще кадр.
Я проинформировал Аракчеева об этих двух подозрительных субъектах и попросил его установить за ними тщательное наблюдение. Императору я решил ничего пока не сообщать. Алексей Андреевич, услышав мои доводы, понимающе кивнул. Его агенты вскоре установили, что, кроме любовных шашней с супругой великого князя, поляк и примкнувший к нему корсиканец пытаются организовать новый заговор против царя. Они нашли сочувствующих им людей среди русских аристократов, ссыльных поляков и французов, которые являлись скрытыми роялистами. А такой «интернационал» был весьма опасен.
На этот раз заговорщики, учтя уроки своих предшественников, не действовали так прямолинейно и топорно, как в прошлый раз. Лишнего они старались не болтать и соблюдали некое подобие конспирации, заведя даже нечто вроде собственной контрразведки, следящей за тем, чтобы в тесный круг заговорщиков случайно не затесались нежелательные личности.
Заговор они готовили тщательно, без суеты. Ведь по их планам свергнуть Павла и посадить на трон великого князя Александра следовало только тогда, когда начнется планируемый совместный поход русских и французов в Индию. По их расчетам, наиболее боеспособные части российской армии будут удалены из столицы, и сил заговорщиков вполне должно хватить для захвата Михайловского дворца и убийства императора.
Деньги у князя Адама и его приятелей водились, причем немалые. Как удалось выяснить агентам Аракчеева, они через третьи руки поступали к ним от англичан, которые после разгрома эскадры Нельсона и начала франко-русских переговоров находились в состоянии перманентной паники. И скупиться в таком деле им не стоило – если Наполеон и Павел в конечном итоге договорятся о союзе, направленном против Англии, то Соединенному королевству придет полный кирдык. Союзников, которые согласятся воевать за британцев, у последних нет. Да и на своих островах им отсидеться вряд ли удастся. Как показали события в Ревеле, королевский флот хотя и силен, но отнюдь не непобедим.
Я обсудил с графом Аракчеевым и Николаем Бариновым порядок дальнейших наших действий. Общее же решение было таково – надо мочить заговорщиков, хоть в сортире, хоть в клозете. В данной ситуации рисковать было опасно. Вот только…
Самым сложным моментом предполагаемой спецоперации для нас казались действия в ближайшем окружении великого князя Александра. Тут без личной отмашки императора Павла никак не обойтись. А вот даст ли он ее? Я напрямую спросил об этом Аракчеева. Граф лишь пожал плечами и ответил, что, дескать, если правильно доложить все государю, то он может не посмотреть на то, что Александр его родной сын, и запросто отправит его туда, куда Макар коров не гонял.
– Только вы, господа, учтите, – предупредил нас Аракчеев. – Император подвержен чувствам и совершенно неожиданно не только для вас, но и для себя самого может принять решение, которое превратит в ничто всю нашу работу. Увы, это так. Уж я-то знаю его хорошо.
Аракчеев тяжело вздохнул и машинально потер ладонью звезду ордена Иоанна Иерусалимского. Видимо, графу вспомнились все выволочки и несправедливые упреки, которые ему довелось выслушать от любимого монарха.
– Учтем, – ответил я. – А вас, Алексей Андреевич, мы попросим провести разведку. От вас лично ничего не требуется – вы только дайте нам знать, что государь готов к трудному для него разговору. А пока мы будем тайно отслеживать связи заговорщиков, чтобы потом одним ударом разрушить их планы.
– Согласен, – кивнул головой Аракчеев. – Я сделаю все, чтобы государь остался жив, а враги его были повержены. С вашей помощью, господа, мы не дадим врагам отечества восторжествовать. Я верю в это!
4 (16 июня) 1801 года.
Санкт-Петербург. Михайловский замок.
Дарья Иванова, русская амазонка
Пока наши ребята геройствовали в Кёнигсберге, беспощадно изничтожая направо и налево британскую агентуру, мы, оставшиеся в Петербурге, тоже времени зря не теряли. Папа вместе с дядей Димой с головой погрузились в прогрессорство. Они, и примкнувший к ним Кулибин, в темпе «держи вора» строят паровую машину. Вообще, как я поняла, паровики в этом времени уже существуют. Но, как сказал дядя Дима, здешние паровые машины ужасно прожорливые, ненадежные и очень опасные в применении.
– Это, Дашка, не движок, а самая настоящая мина замедленного действия, – не знаешь, когда рванет, – криво усмехнулся мой «сенсей», разглядывая какую-то устрашающих размеров железяку. – А нам нужен нормальный пароход, способный рассекать не только по рекам, но и по морям. Ведь мы скоро отправимся вместе с французами на юга, чтобы надрать задницу инглизам.
Познакомил он меня и с Иваном Петровичем Кулибиным. Забавный такой дядечка. Внешне – вылитый купчина из пьесы Островского. Сила Силыч. Но добрый и не жадный, всегда спокойный и невозмутимый. Правда, от меня он вряд ли узнает что-нибудь такое, что его могло бы заинтересовать. Хотя я не отказалась бы, если бы он построил с моей помощью простейший дельтаплан. Только когда я озвучила свое желание папе, он отругал меня и велел не соваться к занятому человеку со всякой ерундой. Дескать, всему свое время.
Мне осталось лишь тяжко вздохнуть и отправиться на детскую половину Михайловского дворца, чтобы повозиться с царскими детишками. Скажу честно, они во мне просто души не чаяли. Особенно младшие. Старшая дочь Павла – Мария – была себе на уме. Да, у меня с ней были нормальные отношения, в подруги я к ней не лезла, да и думала цесаревна все больше о замужестве и о кавалерах. А в этих делах я ей не помощница. Тем более что великих княжон выдают замуж не по любви, а по расчету. Как в том мультфильме про «летучий корабль».
Правда, потом они очень часто пускаются во все тяжкие, да и их суженые-ряженые заводят себе любовниц, порой сразу несколько. Редко бывает, чтобы царственные особы жили в любви и согласии. Это скорее исключение из правил.
А вот моя подшефная – царевна Екатерина – неожиданно влюбилась. И не в какого-то там герцога или князя, а в одного из наших «градусников». Правда, майор Никитин сейчас находится далеко от Питера. Генерал Баринов услал его аж в Париж, где майор должен стать кем-то вроде тайного советника самого Наполеона.
Екатерина, весьма расстроенная этим фактом, поспешила поделиться своей сердечной тайной со мной. Но, увы, я лишь пожала плечами и сказала ей, что влюбленность – это хорошо, но я в данном случае ничем ей помочь не смогу. У нас мужчина и женщина одинаково вольны в проявлении своих чувств. Ну не может генерал Баринов приказать, чтобы майор взял и полюбил великую княжну. Тут требуется обоюдное влечение. А пока же Никитин смотрит на Екатерину, как на обычную девчонку, которой еще впору в куклы играть.
Вполне возможно, что мои слова пришлись не по вкусу Екатерине. Концом нашей дружбы это не стало – мы все еще занимаемся то конными прогулками (где в роли инструктора выступает ее высочество), то тренировками – естественно, под моим началом. Но вне этих мероприятий я вижусь с ней в последнее время довольно редко.
А вот Николай, Михаил и шестилетняя Аня… Они, играя со мной, забывали о царственной фанаберии и, развесив уши, слушали мои рассказы и байки.
– Дарья Алексеевна, ну расскажите что-нибудь еще! – канючили мелкие Павловичи, когда я выдыхалась и, как сказочная Шахерезада, «прекращала дозволенные речи». Приходилось после небольшого отдыха продолжать развлекать Николая, Михаила и Анну, которые с раскрытыми ртами слушали мои рассказы о чудесных странах, удивительной природе и людях, не похожих на здешних. Они казались им волшебными сказками, и отпрыски династии Романовых в этот момент напоминали мне обычных детишек, которые так любят мечтать о дальних странствиях и таинственных землях.
Я пела им наши детские песенки, и мелкие, обладая хорошим музыкальным слухом, скоро начинали мне подпевать. Со стороны это выглядело весьма забавно. Представьте себе: детская в Михайловском замке, два юных великих князя и великая княгиня, которые звонкими детскими голосами подтягивают мне:
А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер,
Веселый ветер, веселый ветер!
Моря и горы ты обшарил все на свете
И все на свете песенки слыхал.
Спой нам, ветер, про чащи лесные,
Про звериный запутанный след,
Про шорохи ночные,
Про мускулы стальные,
Про радость боевых побед!
Кто привык за победу бороться,
С нами вместе пускай запоет:
Кто весел – тот смеется,
Кто хочет – тот добьется,
Кто ищет – тот всегда найдет!3
Как-то раз во время нашего очередного музицирования в детскую заглянул сам государь император. Павел с улыбкой послушал пение своих «барашков», а потом, подойдя ко мне, поблагодарил:
– Мадемуазель Дарья, вы просто прелесть. Я вижу, как вы любите моих детей. Да и они вас обожают. Спасибо вам большое…
Павел приложил мою руку к своим устам. При этом он многозначительно посмотрел мне в глаза. Что ж, я уже давно замечала подобные взгляды императора. Только мне почему-то не хотелось стать царской фавориткой, хотя многие девицы в Государстве Российском только об этом и мечтали.
Нет, если сказать честно, Павел Петрович внешне был довольно приятным мужчиной. Он не был похож на того карикатурного императора, которого часто изображали весьма пристрастные к нему историки. Нормальное телосложение, рост – 166 сантиметров – конечно, по нормам нашего времени его можно считать чуть-чуть низкорослым. Но для начала XIX века рост Павла был средним, обычным для большинства его современников. Курносый нос немного портил физиономию царя, но некоторым моим подругам такие носы очень даже нравились.
Дело было совсем в другом. Я не желала быть чьей-то. Я – «кошка, которая гуляет сама по себе». Да и императрицу мне было жаль. С ней я подружилась. Конечно, Мария Федоровна была дама с характером, но мы преотлично ладили друг с другом. Она поначалу немного ревновала меня, наблюдая многозначительные взгляды, бросаемые ее мужем на мою особу. Но потом, убедившись, что я не спешу становиться царской фавориткой, она успокоилась и начала оказывать мне знаки внимания.
В радиограммах, которые отправляли наши ребята из Кёнигсберга, среди прочих сообщений были поклоны мне от Саши Бенкендорфа. Вот он мне нравился. Не знаю, как далеко зайдут между нами отношения, но что-то в этом молодом человеке было такое, что мне весьма импонировало. Да и по рассказам Василия Васильевича Патрикеева я много узнала о том, кого советские и не только историки называли «сатрапом и деспотом». Будущий граф и генерал всю свою жизнь верно служил России. И человеком он был порядочным. Впрочем, Саша может и не стать тем, кем он стал в нашей истории. Поживем – увидим…
В кармане у меня пронзительно запищала рация. Значит, я кому-то срочно понадобилась. Интересно, кому именно?
4 (16 июня) 1801 года.
Санкт-Петербург. Михайловский замок.
Генерал-майор Николай Михайлович Баринов
Французы любят глубокомысленно произносить во всех непонятных для них жизненных ситуациях: «Шерше ля фам». И, наверное, они и в самом деле в чем-то правы. Начало XIX века – это время, когда дела гламурные часто плотно переплетались с делами политическими. Интриги зарождались в спальнях сильных мира сего, а любовные утехи плавно переходили в обсуждение самых зловещих замыслов. Для нас подобное было не совсем привычным, но здешний народ воспринимал все это как само собой разумеющееся.
Информацию о подготовке нового заговора против императора мне неделю назад сообщил Сыч – в миру капитан Совиных. До меня дошли слухи, что он закрутил роман со спасенной им от смерти полячкой – Барбарой Каминской. В общем, ничего удивительного для меня в этом не было. Наши парни не были ни монахами, ни евнухами. Как и всем взрослым мужикам, им требовалось, гм, скажем так, женское внимание. И они его находили по мере сил и возможностей.
Кто-то из них удовлетворял свой «основной инстинкт» с прачками и кухарками дворца. Алексей Андреевич Аракчеев с пониманием воспринял мои пожелания и не препятствовал случайным связям служительниц царского дворца с пришельцами из будущего. Для порядка он, конечно, немного поворчал, что, дескать, не следует блудить с пошлыми девками по углам. Лучше будет, если мои парни женятся на дворяночках из приличных семейств. Я хотел было ответить ему, что эти самые девицы ничем не лучше (а может быть, и хуже) простых тружениц сферы коммунально-бытовых услуг, но промолчал, не став развивать эту тему.
А вот Сыч сумел завоевать любовь прекрасной польки. Тут мне тоже все было понятно. Во-первых, он спас ее от гибели. Такое, естественно, не забывается. Во-вторых, будучи на четверть поляком, Герман воспринимался паненкой человеком, близким ей по крови. Ну а в-третьих, Сыч был бабником, всегда пользовавшимся успехом у представительниц слабого пола. Его амурные похождения были постоянной темой для шуток в нашем дружном коллективе. Так что вскоре он уже утешал Барбару не только морально, но и телесно.
Именно он и сообщил мне информацию, что в окружении великого князя Александра Павловича имеются личности, ведущие нехорошие разговоры о планах свержения императора Павла.
– А ты не думаешь, Герман, что сия девица просто сливает тебе дезу? – спросил я его.
– Не думаю, – отрицательно покачал головой Сыч. – Да и зачем ей это делать? Барбара влюбилась в меня, как кошка. Она ничего от меня не скрывает. Я не тянул ее за язык – она сама расчувствовалась и проболталась о заговоре.
– Гм, для меня женская психология – темный лес. Это тебе, донжуану записному, должны быть известны ее секреты. Впрочем, как говорила одна моя знакомая, женщины часто сами не понимают, почему они неожиданно совершают поступки, о которых потом жалеют. Скажи-ка ты мне вот что: эта самая Барбара – не внедренный ли в нашу среду агент? И можно ли ей доверять?
Сыч с минуту подумал, а потом задумчиво произнес:
– Для меня она поначалу была обычной феминой, с которой приятно провести время. В постели она – много желания, но мало умения. Пришлось провести с ней мастер-класс «Камасутры» для начинающих. Оказалось, что девица в любви – просто Везувий. А вот потом…
– А что было потом?
– А потом она влюбилась в меня всерьез. Причем Барбара была готова на всё. Она даже не требовала, чтобы я на ней женился. Просто, чтобы я был всегда рядом с нею. Знаете, Николай Михайлович, такое у меня в первый раз. Баб у меня было много, но я прекрасно видел, что я им нужен только в постели. Когда же они узнавали, что я не «богатенький Буратино» и никогда им не стану, то они как-то сразу от меня отваливали. Тут же…
– Понятно, – вздохнул я. – Давай опустим лирику и сразу перейдем к нашим скучным делам. Вспомни, что тебе рассказала твоя прелестница.
– По ее словам, главным заводилой во всех этих тайных делах является князь Адам Чарторыйский. Он старательно создает впечатление, что главное для него – амурные шашни с супругой великого князя Александра Павловича Елизаветой Алексеевной. На самом же деле князь, не испытывая недостатка в средствах, собирает всех недовольных правлением императора и его союзом с Первым консулом Наполеоном Бонапартом. Причем разговоры идут самые крамольные. Царя однозначно собираются убить, а на российский престол возвести великого князя Александра.
