«Былое и думы» kitobidan iqtiboslar
Пожар имеет в себе что-то революционное, он смеется над собственностью, нивелирует состояния.
Ничего в мире не может быть ограниченнее и бесчеловечнее, как
оптовые осуждения целых сословий - по надписи, по нравственному каталогу, по
главному характеру цеха. Названия - страшная вещь. Ж.-П. Рихтер говорит с
чрезвычайной верностью: если дитя солжет, испугайте его дурным действием,
скажите, что он солгал, но не говорите, что он лгун. Вы разрушаете его
нравственное доверие к себе, определяя его как лгуна. "Это - убийца", - говорят нам,
и нам тотчас кажется спрятанный кинжал, зверское выражение,
черные замыслы, точно будто убивать - постоянное занятие, ремесло человека,
которому случилось раз в жизни кого-нибудь убить. Нельзя быть шпионом,
торгашом чужого разврата и честным человеком, но можно быть жандармским
офицером - не утратив всего человеческого достоинства, так, как
сплошь да рядом можно найти женственность, нежное сердце и даже благородство
в несчастных жертвах "общественной невоздержности".Я имею отвращение к людям, которые не умеют, не хотят или не дают себе
труда идти далее названия, перешагнуть через преступление, через запутанное,
ложное положение, целомудренно отворачиваясь или грубо отталкивая. Это
делают обыкновенно отвлеченные, сухие, себялюбивые, противные в своей
чистоте натуры или натуры пошлые, низшие, которым еще не удалось или не
было нужды заявить себя официально; они по сочувствию дома на грязном дне,
на которое другие упали.
Были тяжелые минуты, и не раз слеза скатывалась по щеке; но были и другие, не радостные, но мужественные; я чувствовал в себе силу, я не надеялся ни на кого больше, но надежда на себя крепчала, я становился независимее от всех.
Деньги — независимость, сила, оружие. А оружие никто не бросает во время войны, хотя бы оно и было неприятельское, даже ржавое. Рабство нищеты страшно...
Моды нигде не соблюдаются с таким уважением, как в Петербурге; это доказывает незрелость нашего образования: наши платья чужие. В Европе люди одеваются, а мы рядимся и поэтому боимся, если рукав широк или воротник узок. В Париже только боятся быть одетым без вкуса, в Лондоне боятся только простуды, в Италии всякий одевается, как хочет. Если б показать эти батальоны одинаковых сюртуков, плотно застегнутых, щеголей на Невском проспекте, англичанин принял бы их за отряд полисменов.
…и ничего не сумел сделать, потому что хотел сделать больше обыкновенного.
Казенное добро, говорят, ни на огне не горит, ни в воде не тонет, – оно только крадется, могли бы мы прибавить.
Сила не заключает в своем понятии сознательности, как необходимого условия, напротив, она тем непреодолимее — чем безумнее, тем страшнее — чем бессознательнее. От поврежденного человека можно спастись, от стада бешеных волков труднее, а перед бессмысленной стихией человеку остается сложить руки и погибнуть.
Католицизм, так мало свойственный славянскому гению, действует на него разрушительно: когда у богемцев не стало больше силы обороняться от католицизма, они сломились; у поляков католицизм развил ту мистическую экзальтацию, которая постоянно их поддерживает в мире призрачном. Если они не находятся под прямым влиянием иезуитов, то, вместо освобождения, или выдумывают себе кумир, или попадаются под влияние какого-нибудь визионера.
Рыцарская доблесть, изящество аристократических нравов, строгая чинность протестантов, гордая независимость англичан, роскошная жизнь итальянских художников, искрящийся ум энциклопедистов и мрачная энергия террористов - все это переплавилось и переродилось в целую совокупность других господствующих нравов, мещанских. Они составляют целое, то есть замкнутое, оконченное в себе воззрение на жизнь, с своими преданиями и правилами, с своим добром и злом, с своими приемами и с своей нравственностью низшего порядка. Как рыцарь был первообраз мира феодального, так купец стал первообразом нового мира: господа заменились хозяевами. Купец сам по себе - лицо стертое, промежуточное; посредник между одним, который производит, и другим, который потребляет, он представляет нечто вроде дороги, повозки, средства. Рыцарь был больше он сам, больше лицо, и берёг, как понимал, свое достоинство, оттого-то он в сущности и не зависел ни от богатства, ни от места; его личность была главное; в мещанине личность прячется или не выступает, потому что не она главное: главное - товар, дело, вещь, главное - собственность. Рыцарь был страшная невежда, драчун, бретер, разбойник и монах, пьяница и пиетист, но он был во всем открыт и откровенен; к тому же он всегда готов был лечь костьми за то, что считал правым; у него было свое нравственное уложение, свой кодекс чести, очень произвольный, но от которого он не отступал без утраты собственного уважения или уважения равных. Купец - человек мира, а не войны, упорно и настойчиво отстаивающий свои права, но слабый в нападении; расчетливый, скупой, он во всем видит торг и, как рыцарь, вступает с каждым встречным в поединок, только мерится с ним - хитростью. Его предки, средневековые горожане, спасаясь от насилий и грабежа, принуждены были лукавить: они покупали покой и достояние уклончивостью, скрытностью, сжимаясь, притворяясь, обуздывая себя. Его предки, держа шляпу и кланяясь в пояс, обсчитывали рыцаря; качая головой и вздыхая, говорили они соседям о своей бедности, а между тем потихоньку зарывали деньги в землю. Все это естественно перешло в кровь и мозг потомства и сделалось физиологическим признаком особого вида людского, называемого средним состоянием. Пока оно было в несчастном положении и соединялось с светлой закраиной аристократии для защиты своей веры, для завоевания своих прав, оно было исполнено величия и поэзии. Но этого стало ненадолго, и Санчо Панса, завладев местом и запросто развалясь на просторе, дал себе полную волю и потерял свой народный юмор, свой здравый смысл; вульгарная сторона его
натуры взяла верх. Под влиянием мещанства все переменилось в Европе. Рыцарская честь заменилась бухгалтерской честностью, изящные нравы - нравами чинными, вежливость - чопорностью, гордость - обидчивостью, парки - огородами, дворцы - гостиницами, открытыми для всех (то есть для всех имеющих деньги). Прежние, устарелые, но последовательные понятия об отношениях между людьми были потрясены, но нового сознания настоящих отношений между людьми не было раскрыто. Хаотический простор этот особенно способствовал развитию всех мелких и дурных сторон мещанства под всемогущим влиянием ничем не обуздываемого стяжания.
