Kitobni o'qish: «Кто в России не ворует. Криминальная история XVIII–XIX веков»

Shrift:

Глава первая. На суше и на море

Итак, XVIII век. Неспокойно на суше, неспокойно и на море…

Шалости на больших дорогах, естественно, продолжались при любых властях, как власти с ними ни боролись. Рассказывать о них подробно вряд ли есть смысл, очень уж стандартно все происходило: налетели из чащи с посвистом, ободрали до нитки и растворились в лесах. Хорошо еще, если живыми оставили. Поэтому я просто-напросто расскажу о парочке безусловных курьезов, явно выбивавшихся из общей картины.

Петр I в числе других реформ ввел своеобразное женское равноправие. Нашлась помещица, которая однажды явно подумала что-то вроде: «Неужели только мужикам можно? А мы чем хуже?» И, собрав ватагу из своих холопов и разного «гулящего люда», занялась ночными разбоями и грабежами не где-нибудь в Муромских лесах, а в Москве.

В одной из глухих провинций развлекался другой помещик, отставной прапорщик. Именно что развлекался. В глуши всегда скучно, набор развлечений нехитрый, и они быстро приедаются: ну, охота, ну, застолье, ну, крепостные девки в бане… Отставник явно почитывал на досуге книги – в том числе и о шалостях былых европейских «баронов-разбойников». Он со своей ватагой частенько перехватывал на большой дороге купцов – но, в общем, особенно их не грабил, а попросту сажал на цепь у себя в подвале. Причем выкупа, как некогда поступали «бароны-разбойники», никогда не требовал: я же говорю, развлекался человек от скуки. Издевательств не чинил: подержав недельку-другую, отпускал восвояси. Купцы не раз жаловались по начальству на этакие «ролевые игры» – но прапорщик, даром что чин невелик, был не из бедных, связи среди нужных людей в администрации и полиции имел нешуточные, так что жалобщиков отправляли восвояси…

Американские феминистки, яростно борющиеся за «права женщин» так, что доводят эту борьбу до сущего дурдома, должны были, по совести, обзавидоваться. В середине XVIII века, когда их прапрабабушки исправно жарили котлеты, стирали-убирали, смиренно сносили затрещины пришедших в дурном настроении мужей, наши бой-бабы, то есть русские провинциальные помещицы, вытворяли такое, на что не всякий мужчина решился бы…

В Оренбургской губернии вдова титулярного советника Турчанинова, не удовольствовавшись той землей, что ее покойный муж купил у башкир за копейки, уже ничего не платя, взяла да и захватила довольно обширные угодья.

Но это, смело можно сказать, цветочки. Однажды случилась ссора меж соседями: лейб-кампанцем Фрязиным и помещицей Побединской. Фрязин и его сосед прискакали на поле Побединской и принялись лупить работавших там крестьян. Те побежали за подмогой к барыне. Барыня собрала изрядное число своих мужиков и пошла в контратаку на дом Фрязина. Оттуда приближавшуюся ораву обстреляли из ружей. Нисколько этого не испугавшись, Побединская велела своим людям «бить до смерти». Ну, те и рады стараться – убили до смерти и Фрязина, и его соседа…

В 1780 году две помещицы, Ирина Ушакова и Настасья Анненкова, тягались в суде из-за какого-то поместьица, которое каждая считала своим. Настасье, должно быть, надоела судебная волокита – она собрала в своих деревнях аж три сотни мужиков, выступила в поход на «змею Иринку», и ее люди полностью опустошили спорное поместьице, разнеся там все вдребезги и пополам.

Некий прапорщик Войеков подал жалобу на свою мачеху – та с немалой оравой своих мужиков вторглась к нему в усадьбу. Ее люди убили нескольких крестьян Войекова, а мачеха отняла и увезла немало всякого добра, в том числе документы, доказывавшие права прапорщика на имение. Правды прапорщик так и не доискался – мачехе покровительствовал местный городничий.

Племянница помещицы О. М. Салтыковой вспоминала, что ее тетушка «держала в повиновении и мужа, и детей, и даже весь наш уезд. К ней прибегали за советом и помощью в делах общественных и семейных».

Княгиню Варвару Голицыну отчего-то невзлюбили в московском и петербургском обществе и принимали там скверно. Всерьез комплексовавшая из-за этого княгиня оттягивалась у себя в саратовском имении. Все окрестные помещики у нее ходили по струнке, а она ими командовала, как сержант новобранцами.

Каковы наши бабоньки? Попадись такой под горячую руку… Вот где был настоящий феминизм, а не нынешняя американская бледная немочь…

Очень интересные вещи происходили в Средиземном море после Чесменского сражения, закончившегося для турецкого флота с разгромным счетом. Второй – и последний – раз в истории появляются российские каперы…

Но давайте по порядку. Ситуация сложилась в некоторое подобие цейтнота: на суше у турок было достаточно войск, и потому немногочисленные русские десанты никаких успехов там не добились. По этой же причине не стали штурмовать Стамбул – хотя мысль такая высказывалась.

А вот в Эгейском море полное и решительное превосходство было как раз за русским флотом, которому туркам теперь практически нечего было противопоставить. А потому в 1770 году эскадра Алексея Орлова без боя заняла стратегически расположенный остров Парос, базируясь на котором можно было легко контролировать как южную часть Эгейского моря, так и подступы к Дарданеллам. А заодно за несколько месяцев русские заняли еще двадцать семь островов Архипелага (так тогда называли острова в Эгейском море). Турки никак воспрепятствовать не могли: чтобы высадить на острова более-менее крупные силы, нужно было иметь превосходство или хотя бы равенство сил на море, а откуда оно после Чесмы?

Русские осваивались всерьез: на Паросе построили самое настоящее адмиралтейство, склады с боеприпасами и прочей военной амуницией, даже мраморные особняки для нового русского начальства (одним из начальников был бригадир Ганнибал, сын знаменитого «арапа Петра Великого» и один из предков Пушкина). Из России привезли даже корабельных мастеров – чтобы чинили большие военные корабли и строили всевозможные мелкие суда, парусные и гребные.

С чего начинает любая власть, осваивающая новоприсоединенные территории? Правильно, с налогов. Уже через неделю после высадки на Паросе адмирал Спиридов потребовал у греков все документы тамошнего «налогового ведомства», тщательно их изучил и вскоре объявил, что отныне они будут платить русским «десятину» – часть деньгами, часть вином, хлебом, прочей провизией, а также лесом (эскадра, собственно говоря, должна была жить на самообеспечении, русская казна расходы на ее содержание не потянула бы).

Греки повздыхали (белые придут – грабят, красные придут – грабят…), но деваться было некуда, пришлось платить. Благо не было нужды создавать свою, русскую «налоговую полицию». На островах давным-давно действовал отлаженный аппарат: там имелись как православные, так и католические общины, и их епископы давненько играли при турках роль губернаторов и городничих, судей и сборщиков налогов (турки, люди прагматичные и отнюдь не фанатики, долго и часто использовали «гяуров», как в вышеперечисленных, так и в дипломатических делах). Согласно известному высказыванию не родившегося еще тогда Дэн Сяопина: «Не важно, белого цвета кошка или черного, лишь бы мышей ловила». Так что оставалось лишь собрать всех этих «аппаратчиков» в рясах и поставить перед ними новые задачи – точнее, объяснить, куда теперь заносить.

Сколько налоговых поступлений было официально заприходовано для российской казны, а сколько осело в карманах надзирающих и управляющих, точно неизвестно. Тут уж каждый волен судить в меру своей испорченности. Однако, зная русские (и не только русские) традиции, смело можно сказать: мимо своего кармана начальство не промахивалось…

Да и при столь обширном строительстве приписок наверняка хватало – опять-таки старая добрая традиция всех времен и народов, должно быть, бытовавшая еще во времена строительства египетских пирамид, а то и раньше. Чтобы на время отвлечься от вульгарного казнокрадства и перейти к высокой поэзии, процитирую-ка я одно из стихотворений Редьярда Киплинга:

Далеко ушли едва ли
мы от тех, что попирали
пяткой ледниковые холмы.
Тот, кто первый лук носил,
всех других поработил –
точно так же, как сегодня мы.
Тот, кто первым в их роду
мамонта убил на льду,
стал хозяином звериных троп.
Он украл чужой челнок,
он сожрал чужой чеснок,
умер – и зацапал лучший гроб.
Так и шло – все шито-крыто.
Жулики и фавориты
ели из казенного корыта.
И секрет, что был зарыт
у подножья пирамид,
только в том и состоит,
что подрядчик, хотя он
уважал весьма закон,
облегчил Хеопса на мильон.
А Иосиф тоже был
жуликом по мере сил –
зря, что ль, провиантом ведал он?
Так что все, что я спою
вам про Индию мою,
тыщу лет не удивляет никого.
Так уж сделан человек:
ныне, присно и вовек
царствует над миром воровство…

А ведь были еще и казенные турецкие деньги и масса имущества, после появления русских оставшиеся бесхозными. Сколько из всего этого попало в казну, а сколько, деликатно выражаясь, казну миновало, уже никогда не определить точно.

Очень скоро обнаружился еще один нешуточный источник доходов: острова были форменным образом набиты всевозможными древнегреческими памятниками искусства: колонны и статуи, «штуки, на коих старинные греческие слова», как писал в отчете один из русских моряков. «Древния мраморныя штуки», как их именовал в отчетах адмирал Спиридов, вывозили тысячами пудов.

Справедливости ради нужно отметить, что все это в полном смысле слова было бесхозным. Турки очень долго все эти мраморные древности попросту пережигали на известь. А сами греки, образованием не отягощенные и как-то подзабывшие о былом величии Древней Эллады, разбивали «древния мраморныя штуки» на куски, используя их в строительстве домов и сараев для коз.

Зато русские к тому времени уже неплохо разбирались в «антиках» и понимали, что место им в музее… ну, или в поместье какого-нибудь знатного барина. Еще Петр I однажды провернул не то чтобы аферу, но комбинацию, которую, безусловно, одобрил бы Остап Бендер.

В папских владениях вырыли великолепную древнегреческую статую, явно изображавшую кого-то из богинь. Рук она, правда, лишилась в результате каких-то древних перипетий, но, в общем, сохранность оказалась идеальной. Прослышав об этом, Петр отправил в Ватикан своих посланцев, чтобы купить беломраморную красотку для своей Кунсткамеры. Папа продавать отказался: он был человеком образованным, в антиквариате понимал толк, сам коллекционировал древности. Тогда русские сделали изящный ход: заявили, что готовы поменять эту «голую языческую девку» на мощи весьма почитаемой у католиков Святой Бригитты, найденные в каком-то монастыре в Прибалтике. И позаботились, чтобы это известие как можно шире распространилось среди римской «общественности».

Папу форменным образом загнали в угол. Он прекрасно понимал, что статуя представляет собой нешуточную ценность, а вот мощи – сплошь и рядом дело мутное. Еще в Средневековье всевозможные «священные реликвии» подделывали в несметном количестве и торговали ими десятки замурзанных коробейников. Одного из таких великолепно описал Сенкевич в классическом романе «Крестоносцы». Именно такого «коробейника» встречают на дороге главные герои, польские рыцари.

«Чего только у меня нет! Есть у меня копыто того ослика, на котором совершено было бегство в Египет… есть у меня перо из крыла архангела Гавриила, оброненное им во время благовещения… есть масло, в котором язычники хотели изжарить Иоанна Крестителя, и перекладина лестницы, которую видел во сне Иаков (вот эта реликвия меня особенно умиляет. – А. Б.), и слезы Марии Египетской, и немного ржавчины с ключей святого Петра…»

Папы римские уже тогда посылали епископам грозные указы: ловить этаких вот торговцев и, если у них не окажется оформленных надлежащим образом разрешений, судить. Ловили. Судили. Но торговцев «реликвиями» меньше не становилось…

Одним словом, папа крепенько сомневался в подлинности мощей. Но положение у него было безвыходное: прослышавшие о мощах и предложенной русскими сделке римские широкие массы, в отличие от папы, как раз не склонны были делать выбор в пользу «голой языческой девки». О папе и без того давненько уж судачили ортодоксы во всех слоях общества, что он чересчур уж увлекается «языческой поганью» в ущерб святой христианской вере. А бунты римлян против римских пап были старой доброй традицией Вечного Города – иных, случалось, и до смерти убивали…

В общем, делать было нечего. Папа (безусловно, тоскливо вздыхая) поменялся…

Вернемся в Архипелаг. Все, кто имел к тому возможность, набивали карманы, насколько получалось. Никак нельзя сказать, что это было проявлением чисто российского греха: в те незатейливые времена так себя вели практически все, от солдат до полководцев. Примерно в то же самое время англичане методично завоевывали одно за другим большие и маленькие государства, на которые тогда была разделена Индия, – и те, кому удалось первым ворваться в богатую сокровищницу того или иного махараджи, себя не забывали: опять-таки от солдата до генерала. Знаменитый британский генерал Клайв однажды предстал у себя дома перед парламентариями. Боже упаси, ни о каком расследовании речь не шла: джентльмены вежливо спрашивали джентльмена, как ему живется-служится в Индии и сколько правды в доходящих в Лондон разных интересных слухах о тамошних шалостях, в том числе и сэра Клайва. Клайв с доброй улыбкой ответил:

– Вы знаете, господа, что до меня, я поражаюсь собственной умеренности…

Самое забавное, что он не так уж и кривил душой: за время своей бурной деятельности в Индии «накопил» всего-то несколько сотен тысяч фунтов стерлингов и кое-какие земли. Некоторые его собратья по ремеслу «накопили» и побольше…

И наконец, в те времена просто-напросто не существовало ни писаных законов, ни международных соглашений, где было бы прописано такое преступление, как «мародерство». Первое такое соглашение, где «военными трофеями» предлагалось отныне считать только то, что имело отношение к войне, а имущество частных лиц объявлялось неприкосновенным, было заключено только в 1785 году – что чуточку забавно, меж Соединенными Штатами и Пруссией, которые все равно воевать меж собой не могли по чисто техническим причинам.

Так что случались всякие забавные коллизии. Голландский морской офицер граф фон Кринен пошел на русскую службу и добился назначения в Архипелажную эскадру исключительно для того, чтобы, как он сам говорил открыто, приобрести там «кое-что на память».

И приобрел – три внушительных чемодана. Нужно упомянуть, что граф был не заурядным искателем добычи, а человеком с некоторыми духовными потребностями. Он потратил немало времени и сил, разыскивая на острове Иос могилу Гомера (по каким-то своим соображениям считая, что она находится именно там). Месяц вкалывали в поте лица нанятые графом землекопы. Античных погребений откопали целых три. Одно из них граф и объявил торжественно могилой Гомера (правда, непонятно, на основании каких выводов – надгробной доски с именем не имелось). В каковом убеждении оставался до самой смерти.

Где же каперы, спросите вы? А вот они, числом не менее пятисот кораблей. На сей раз – греки, увидевшие для себя в сложившейся ситуации неплохие возможности.

Русский флот прочно держал Архипелаг, а вот суша оставалась в руках турок – и Балканы, и побережье Средиземного моря чуть ли не до Гибралтарского пролива. У военных – свои заботы, а у купцов – свои. Поэтому по всему Средиземью самым активным образом плавали многочисленные «торговцы», во всех направлениях. Ну, а где морские торговые пути, там и, соответственно, те, кто совершенно безыдейно купцов грабит…

Греческие каперы четко делились на три категории. Одних капитанов совершенно официально принимали на русскую службу, даже выдавали им патенты на офицерские чины, включали их корабли в списки Архипелажной эскадры – и на морскую охоту эти лихие ребята выходили под российским Андреевским флагом (естественно, «отстегивая» потом кому следует).

Другие действовали, если можно так выразиться, совершенно неофициально. Они просто-напросто объявляли, что «считают себя российскими каперами», – и тоже, уже самовольно, поднимали Андреевский флаг. Русское начальство смотрело на них сквозь пальцы, порой подбрасывая деньги, продовольствие и боеприпасы – как когда-то русские цари казакам. (Надо полагать, эти «джентльмены удачи» тоже не забывали «отстегивать» за хорошее отношение.)

И наконец, были еще этакие своеобразные «махновцы» – они сплошь и рядом не имели с русским командованием никаких дел, «отстегивали» редко и нерегулярно – но опять-таки ходили под Андреевским флагом. На них тоже, в общем, смотрели сквозь пальцы: что турецких басурманов жалеть?

Как и полагается в таких делах, командование Архипелажной эскадры старательно притворялось, что знать ничего не знает ни о каких греческих мореплавателях (бравших на абордаж не только турецкие суда, но и «нейтралов»). Но первые две категории продолжали потихоньку «крышевать». Польза была не только в «откатах» – по приказу Алексея Орлова греки приводили на Парос самые большие и быстроходные захваченные ими турецкие корабли, а уж там русские корабельщики перестраивали их в боевые фрегаты.

(Между прочим, и русские были не без греха – порой их корабли брали на абордаж и турок, и «нейтралов», вообще не поднимая флага. В тамошней неразберихе многое сходило с рук.)

То, чем занимались греческие каперы всех мастей, было, нужно уточнить, довольно опасным предприятием. Потому что конкурентов хватало. Несколько столетий на Средиземном море вовсю разбойничали египетские, алжирские, тунисские, берберийские пираты, работавшие исключительно на свой карман (кстати, среди них хватало и европейских искателей удачи, бежавших к османам и принявших ислам). Эти тоже, в общем, не делали особого различия меж единоверцами и «гяурами» – разве что, согласно той самой исламской традиции, взятых в плен единоверцев в рабство не продавали. Они представляли такую силу, что еще в середине XVIII века частенько устраивали набеги на побережье Испании и Италии. Даже в середине XIX века за этой буйной компанией гонялись по всему Средиземью военные флоты европейских государств.

Так что точных данных у меня нет, но, по логике событий, эта плававшая под зеленым флагом публика просто не могла не видеть в греках конкурентов – а потому наверняка не раз случались лихие морские баталии, опять-таки без всякой религиозной подоплеки…

Именно тогда, как я мельком упоминал, и пересеклись ненароком пути двух участников Чесменской битвы: Алексея Орлова и турецкого капудан-паши Гассан-бея. Осенью 1770 года греческие каперы преподнесли Орлову весьма необычный «откат»: семнадцатилетнюю турецкую красавицу, плывшую в Стамбул на очередном «турецком «купце».

Уж не знаю, как поступали бравые греческие парни с пленницами «из простых» (есть у меня кое-какие циничные подозрения, но их к делу не подошьешь). Однако девушка была не из простых. Очень даже не из простых – дочь того самого капудана Гасмана-паши. Такие сюжеты встречаются не только в приключенческих романах, но и в жизни.

Вообще-то в те незатейливые времена никто бы Орлову и выговор без занесения в личное дело не объявил, начни он учить пленную турецкую красотку кое-каким русским ухваткам. Речь, в конце концов, шла не о дочери европейского адмирала, а о чистейшей воды «басурманке». Каковые и сто лет спустя считались законной военной добычей. Те, кто читал великий роман Шолохова «Тихий Дон», должны помнить: дед главного героя, участник русско-турецкой войны 1877–1878 годов, преспокойным образом привез с войны в качестве трофея турчанку (правда, окрестил ее в православие и законным образом обвенчался).

Однако Алехан проявил себя настоящим рыцарем: строго-настрого запретил своим офицерам совать нос в каюту к пленнице (в чем подавал пример), а при первой оказии отослал девушку к отцу в Стамбул, подарив на прощанье перстень с бриллиантом. Гассан-бей поблагодарил его в письме со всей возможной восточной цветистостью, а к письму присовокупил нескольких великолепных арабских скакунов (видимо, слава графа как заядлого лошадника докатилась и до Турции). Такие вот случались исторические перипетии…

В 1774 году, после заключения мирного договора с турками, русская эскадра из Архипелага ушла. На прощанье собрав на многих островах «контрибуцию» для государственных нужд – скотом, зерном и лесом для кораблей. А для личных… Подозреваю, на прощанье тащили все, что не прибито и не приколочено.

Конечно, по возвращении домой и адмиралы, и капитаны написали финансовые отчеты за эти четыре года. Но их просто-напросто отправили в архивы соответствующих ведомств, никогда не проверяли ни разу, ревизий не проводили. Так что для истории навсегда останется неизвестным, на сколько именно обогатились все, кто имел к тому возможность. Ясно лишь, что хапнуто было очень даже немало…

В царствование Екатерины II в истории отметился первый – да так и оставшийся единственным – русский морской пират. Правда, происхождения абсолютно нерусского.

Чистокровный поляк Мауриций Август Беньовский, граф (настоящий, без дураков), ввязался в очередную шляхетскую заварушку, воевал против русских, в 1769 году был взят в плен и по некотором размышлении отправлен на Камчатку. Никоим образом не на каторгу, как кто-то может подумать (ее там и не было). По тому же принципу, что действовал уже сто с лишним лет: и военнопленных, и уголовных преступников отправляли за Урал на вольное поселение – чтобы Сибирь и Дальний Восток прирастали народом. Кадровый голод в тех местах был дичайший. О Никифоре Черниговском, вместо смертной казни за убийство получившем пост воеводы Албазинского острога, я уже писал. Есть не менее увлекательные примеры. Федор Иванович Соймонов, русский военный моряк, картограф, математик и навигатор, в свое время из-за чего-то взялся враждовать с Бироном¹. Бирон пробил ему смертную казнь, но Анна Иоанновна приговор смягчила, велела лишь вырезать ноздри и сослать в Охотск, в те времена прямо-таки край света. Позже, уже при Елизавете, Соймонов шесть лет был губернатором Сибири. Зная нравы эпохи, смело можно предположить: никто из подчиненных и не удивлялся, что обширной губернией управляет бывший каторжник, да еще с вырванными ноздрями: ну, мало как судьба человека повернется…

Должно быть, те, кто решал судьбу Беньовского, рассуждали опять-таки чисто прагматически: человек образованный, языки знает, смотришь, какая-нибудь польза и получится.

Пользы не получилось никакой. Свободолюбивый граф с самого начала взялся строить планы побега. Сушей с Камчатки бежать в те времена было предприятием практически невозможным, тем более в одиночку. А вот морем… Должно быть, у графа все же имелись незаурядные организаторские способности. В короткое время он составил заговор, в который вовлек аж семьдесят человек (таких же, как сам, ссыльных поляков, но большей частью русских, которым Камчатка тоже осточертела настолько, что они готовы были отправиться хоть к черту на рога). Все было отнюдь не по-детски: для пущей надежности граф втерся в доверие к местному начальнику Нилову и даже самым законным образом женился на его дочери. Потом эта компания убила Нилова и захватила стоявший в порту городишка Большерецка галиот – средних размеров военное судно, вооруженное несколькими пушками. И преспокойным образом ушла в открытое море.

Должно быть, среди заговорщиков были и профессиональные моряки: галиот добрался до Индийского океана, где какое-то время пиратствовал, благо торговых кораблей из Индии в Европу и обратно плавало немало, большей частью без военного конвоя, да и индусы попадались.

Сколотив кое-какой стартовый капитал, компания осела на острове Мадагаскар, до которого в то время еще не дотянулись цепкие руки тогдашних «великих держав» (кстати, в свое время планы колонизации Мадагаскара – ну вот зачем он ему? – лелеял еще Петр I и даже отправил туда два военных корабля, но они, скверно построенные из сырого леса, дальше Балтики не уплыли). Там Беньовский, по некоторым сведениям, тоже немного попиратствовал. Еще в школе, в советские времена, я листал какую-то детскую книжку. Имени автора уже не упомню, но он был безусловным романтиком и сочинил, будто Беньовский якобы собирался устроить на Мадагаскаре «Государство Солнца» – этакую вольную республику вольных людей.

Увы, исторической правде это нисколько не соответствует. На Мадагаскаре, должно быть, было не менее скучно, чем на Камчатке, – и граф решил двинуть в большую политику. Поехал в Париж и предложил там план завоевания и полной колонизации Мадагаскара (во главе с самим собой, понятно, если подкинут войска и золото). Французы по каким-то своим причинам отказались – хотя Мадагаскар уже в те времена идеально подходил на роль военно-морской базы, с которой можно было контролировать морские трассы, ведущие с Дальнего Востока и из Индии в Европу. Вернувшись несолоно хлебавши, Беньовский как-то так устроил, что местные туземцы выбрали его королем Мадагаскара, самым настоящим. Чем уж он их так обаял, не знаю.

Очень уж живая и непоседливая была натура… Через какое-то время Беньовский вновь заскучал (Мадагаскарский король – должность все же не особенно гламурная), снова подался в Европу, служил у австрийцев, а потом вдруг оказался руководителем английской военной экспедиции на Мадагаскар (вероятнее всего, англичане мыслили стратегически шире, чем французы). Тут уж забеспокоился Париж – англичане как раз к тому времени оттяпали у французов колонии в Северной Америке и вытеснили из Индии. Просто необходимо было сделать в ответ какую-нибудь пакость, желательно крупную…

Французы послали корабли с десантом. Довольно быстро разбили английский отряд и примкнувших к нему «подданных» (снова сбежавших к своему королю), и в одной из стычек Беньовский погиб.

Одним словом, личность ничем особенным не примечательная, но все же довольно экзотическая, потому и упомянута…

А теперь… Прежде чем перейти к обстоятельному рассказу о фальшивомонетчиках былых времен, сделаем кратенькую интермедию: мимоходом расскажем о том, как в XVIII веке боролись с проституцией. К тому времени это предосудительное (но доходное) ремесло уже давно лишилось былой патриархальности – когда гулящие девки с бирюзовым колечком во рту стояли на Красной площади. И здесь понемногу стали перенимать европейские традиции: создавать «веселые дома», то бишь бордели. Считайте меня циником, но есть стойкое убеждение, что изрядное число экземпляров мужского пола этакие европейские нововведения приняло без всякого осуждения, вовсе даже наоборот. Удобно, комфортно, безопасно… Что еще нужно любителям «клубнички»?

Первый блин, правда, вышел комом. В первые годы царствования Елизаветы в Петербурге появилась особа, известная впоследствии по прозвищу Дрезденша (поскольку происходила из немецкого Дрездена). Старательно приобщая Россию к европейскому прогрессу, она сняла богатый дом на Вознесенской улице и принялась устраивать так называемые «вечерницы», куда рядами и колоннами стекались любители красивой жизни и платной любви. Что интересно, в качестве «персонала» там обретались не только профессионалки. Хватало и вполне добропорядочных замужних дамочек из «приличных», искавших развлечений на стороне, – подобно героине знаменитого фильма Луиса Бунюэля «Дневная красавица». Немало было и незамужних девиц, сплошь и рядом опять-таки из благородных семейств: одни просто искали приключений, другие были не прочь еще и разжиться недешевыми подарочками (ситуация с юными красотками, не обремененными особыми моральными устоями и пожилыми денежными «папиками», родилась не сегодня и даже не позавчера). Так что, строго говоря, заведение Дрезденши борделем называть не стоит – бордель обычно укомплектован на сто процентов именно что профессионалками. В данном случае уместно будет наименовать особняк на Вознесенской домом свиданий.

Как там заведение ни называй, а оно какое-то время процветало и пользовалось большой популярностью, практически в открытую, ничуть не маскируясь под какую-нибудь школу танцев или иной очаг культуры. Что его и сгубило. Довольно быстро о нем узнала императрица Елизавета.

И грянул гром…

Как написал позже один из историков, Елизавета свет Петровна «гордилась некоторой строгостью в вопросах нравственности». Что исторической правде, в общем, соответствует. Саму Елизавету, правда, никак нельзя назвать образцом высокой морали – но, с другой стороны, если судить по меркам «галантного века», когда мужу или жене «из общества» считалось прямо-таки неприличным не иметь симпатии на стороне, а уж незамужние развлекались на всю катушку… Смело можно признать, что число любовников Елизаветы где-то даже и недотягивает до некоей «средней нормы». На фоне княгини Елены Куракиной, по отзывам современников, самой красивой и самой беспутной придворной дамы, Елизавета, честное слово, выглядит форменной монашкой.

Так что с «излишествами нехорошими разными» она боролась энергично. И порой в полном смысле слова собственноручно. Когда однажды одну из ее фрейлин, совсем молоденькую, застукали в постели с бравым гвардейцем, Елизавета юную проказницу выпорола собственноручно, словно строгая мамаша, а потом велела немедленно обвенчать с «виновником торжества». Что и было незамедлительно исполнено. Оказался ли этот брак счастливым, истории неизвестно. Отказалась ли новобрачная от прежних шалостей, опять-таки неизвестно – однако я, старый циник, подозреваю, что нет.

В общем, гром грянул. Саму Дрезденшу моментально выслали на историческую родину. Иных «папиков», застуканных с теми самыми благородными, но легкомысленными девицами, точно так же было велено немедленно обвенчать в том случае, если «папики» холостякуют (между прочим, среди них оказалось немало высокопоставленных чиновников и даже профессоров – и ученым мужам тоже ничто человеческое не чуждо).

Елизавета всерьез взялась за «бляжьих жонок» (эстетам просьба не морщиться – это официальный термин того времени, встречавшийся не только в полицейских бумагах, но и в именных указах императрицы. В те времена люди ничуть не стеснялись называть многие вещи своими именами, обходясь без красивых этикеток «путана» или «киллер»). Попавшихся на горячем профессионалок били кнутом, ссылали на работу в монастырь лет на несколько – а тех, у кого доктора обнаруживали венерические болезни, за казенный счет отправляли в один из далеких сибирских острогов (были ли тамошние обитатели рады такому наплыву «девочек-венерочек» или наоборот, история опять-таки умалчивает…)

1.Как я уточнил уже после написания книги, проходил по «делу Волынского».