Kitobni o'qish: «Волны»

Дѣйствующія лица

Вильгельмъ Александровичъ Рехтбергъ, петербуржецъ, на видномъ посту, 48 лѣтъ.

Маргарита Николаевна, жена его, 30 лѣтъ.

Дмитрій Владиміровичъ Лештуковъ, литераторъ, 42 лѣтъ.

Андрей Николаевичъ Ларцевъ, художникъ, 28 лѣтъ.

Кистяковъ, Леманъ молодые русскіе художники въ заграничной командировкѣ.

Берта Ивановна Рехтзамме, Амалія Карловна Фишгофъ – русскія пѣвицы на усовершенствованіи квартирныя хозяйки всей остальной русской компаніи.

Франческо д'Арбуццо (Ѳедоръ Ѳедоровичъ Арбузовъ), начинающій русскій пѣвецъ изъ купеческихъ сынковъ, 26 лѣтъ.

Черри, хозяинъ купальнаго заведенія, старикъ.

Альберто 27 лѣтъ, служащій y Черри.

Джyлія, 19 лѣтъ, служащія y Черри.

Графъ Францъ-Mарія-Августъ-Гербертъ Кольраушъ фонъ – Грабенсдорфъ, курортный хлыщъ изъ Вѣны.

Карабиньеръ.

Нарядная дама.

Негритенокъ.

2 горничныя.

3 факкино (носильщики).

Mаттіа, камердинеръ Ларцева.

Mатросъ.

Лодочникъ.

Депутатъ Пандольефи.

Джіованни, пѣвецъ.

10–15 горожанокъ.

Карабиньеръ.

Матросы, лодочники, торговцы, купальщики, купальщицы, курортная публика, всякій народъ¹.

Дѣйствіе происходить въ наше время, въ Италіи, на купаньяхъ въ Віареджіо, на тосканскомъ берегу Средиземнаго моря.

Дѣйствіе I

Уголокъ скромнаго купальнаго заведенія Черри на Средиземномъ морѣ, въ Віареджіо. При поднятіи занавѣса, первымъ впечатлѣніемъ зрителя должна быть сіяющая даль свѣтлаго итальянскаго утра. Безконечный видъ на море, кипящее бѣлымъ, шумнымъ прибоемъ y берега, потомъ синее, изумрудное съ фіолетовыми пятнами и, наконецъ, подъ самымъ горизонтомъ, гдѣ серѣетъ нѣсколько косыхъ латинскихъ парусовъ, оно жемчужнаго цвѣта. Глубоко въ море уходитъ большая досчатая веранда на старыхъ столбахъ, обомшенныхъ, обросшихъ черными раковинами, Передъ верандой, въ моръ, limite – веревка на шестахъ, за которую воспрещается выходить неумеющимъ плавать. Веранда выступаетъ на заднемъ планъ сцены съ правой стороны однимъ своимъ бокомъ. Отъ нея къ переднему плану ведутъ мостки, поддерживающіе короткій коридоръ между кабинъ, отъ которыхъ внизъ къ водъ опущены лѣстнички. Публика. Видна дверца первой кабины, рѣшетчатая, крашеная зеленымъ, завѣшанная изнутри бѣлымъ. Съ мостковъ спускается на берегъ лѣстница съ перилами. Онъ обвѣшаны простынями, купальными костюмами, полотенцами и т. д. Передній планъ справа занятъ навѣсомъ, гдѣ, подъ циновками и соломенною крышею, обвитою плющемъ, устроенъ маленькій буфетъ, съ пузатыми фіасками въ соломѣ, съ темными бутылками, съ грудою устрицъ, лимоновъ; тутъ же продажа раковинъ, коралловъ, морскихъ звѣрушекъ и т. д. Несколько столиковъ съ соломенными стульями старыми, порыжѣвшими. Уходъ со сцены направо – между навѣсомъ буфета и лѣстницей съ мостковъ: свободная песочная полоса, по которой бродятъ купальщицы. Слѣва стѣна, сплошь затянутая вьющимися розами, изъ-за нея торчатъ олеандры въ полномъ цвѣту, верхушка пальмы. Мимо стѣны два ухода со сцены налѣво: на первомъ планѣ, передъ рампою, и на заднемъ планѣ, y самаго прибоя. Въ течете всего акта въ моръ плаваютъ, по лѣстницамъ кабинъ поднимаются и сходятъ купальщицы и купальщики. На limite то и дѣло мѣняются фигуры въ пестрыхъ купальныхъ костюмахъ. На верандъ, – кто въ обычныхъ лѣтнихъ костюмахъ, кто въ мохнатыхъ бѣлыхъ балахонахъ съ капюшонами. Издали несутся – живой международный говоръ, смѣхъ, всплески воды, иногда взлетаетъ столбъ брызгъ, кто-нибудь бросился въ море съ трамплина. Мѣрный, величественный, мягкій, ласкающій шумъ прибоя раздается все время. При поднятіи занавѣса Черри одиноко дремлетъ на стулѣ y своего буфета. Леманъ и Кистяковъ, въ бѣлыхъ балахонахъ и веревочныхъ туфляхъ, лежатъ на пескѣ въ глубинъ сцены, y прибоя.

Кистяковъ. Ну и волны сегодня, послѣ бури. Ну, и море!

Леманъ. Температура настоящая. Жжетъ!

Кистяковъ. Массажъ, а не вода. Спину чешетъ и шерсть со шкуры сводитъ.

Леманъ. Это Маргарита Николаевна тамъ y каната?

Кистяковъ. Въ голубомъ беретъ? Она.

Леманъ. То-то итальяшки кругомъ вьются. Словно мухи на медъ.

Кистяковъ. Вкусная!

Леманъ. Лештукова нѣту, вотъ она и красуется.

Кистяковъ. Отчего не красоваться, коли Богъ красоту далъ?

Леманъ. Лештукова жаль. Спутала она его.

Кистяковъ. Чего жалѣть? Не мужъ! Да, кажется, покуда еще и не любовникъ.

Леманъ. Влюбленъ ужъ очень. Мучится.

Кистяковъ. А, не люби чужую жену.

Леманъ. Кокетка она.

Кистяковъ. Грѣшный человѣкъ, не охотникъ я до подобныхъ дамъ. Попадись на крючокъ, – замытаритъ. Ядъ для нашего брата, артиста. Лештуковъ зачѣмъ въ Віареджіо пріѣхалъ? На покоѣ романъ писать. А что за два мѣсяца написалъ? Видѣли мы.

Леманъ. Мало?

Кистяковъ. Немного. «Въ прекрасный апрѣльскій день, по солнечной сторонѣ Невскаго», – и аминь. И ниже профиль Маргариты Николаевны, да росчерки: Лештуковъ, Лештуковъ, Лештуковъ.

Леманъ. Грустно! Талантъ вѣдь.

Кистяковъ. Бѣда съ этими старѣющими знаменитостями. Публикою набалованъ, бабами набалованъ, деньга въ карманъ плыветъ, славою, можно сказать, облопался, нѣтъ, всего мало, бѣсится съ жиру. Подавай ему идеальныхъ чувствъ, пламенныхъ страстей и неизвѣстныхъ ощущеній. Баловники!

Леманъ. Да ужъ хоть бы искалъ-то, въ комъ слѣдуетъ, а то…

Кистяковъ. Вотъ это и удивительно y нихъ, господъ беллетристовъ. Кажется, всю жизнь только тѣмъ и занимаются, что описываютъ всевозможныхъ влюбленныхъ дураковъ. Съ тонкостями такими: анализъ, психологія, фу ты, Боже мой! А угораздить самого врѣзаться, вотъ какъ нашего Дмитрія Владимировича, – глядь: великій психологъ нашъ оказывается мальчишка – мальчишкою, наивнѣе всѣхъ своихъ героевъ и слѣпъ, какъ кротъ.

Леманъ. У Ларцева былъ?

Кистяковъ. Былъ. Вотъ этотъ подъ башмакъ не попадетъ. Рабочій чортъ. Здорово его «Миньона» въ ходъ пошла. Гляди, опять медаль хватить.

Леманъ. Да вѣдь и натурщицу же ему Господь послалъ. Красивѣе Джуліи, хоть всю Тоскану обыщи не отыщешь. Съ этакой модели какъ не писать.

Кистяковъ. Модель моделью, а нѣтъ, тутъ и свое. Силища въ немъ. Самъ себя не понимаетъ, каковъ онъ слонъ, вотъ что.

Лештуковъ, въ очень изящномъ и даже черезчуръ молодомъ для его лѣтъ и крупной фигуры, лѣтнемъ костюмѣ, входитъ слѣва, мимо стѣны.

Лештуковъ. Дмитрію Владимировичу!

Кистяковъ. Наше россійское!

Лештуковъ. Здравствуйте, господа.

Леманъ. Къ намъ? въ волны?

Лештуковъ. Нѣтъ, Богъ съ ними! Надоѣло. Что это море раздѣлывало сегодня на зарѣ, вы и вообразить не можете. Вѣдь вы, конечно, по обыкновенію, проспали часовъ 14 сномъ праведника, на одномъ боку?

Леманъ. А вы, конечно, по обыкновенію, изволили блуждать всю ночь безсонною тѣнью?

Кистяковъ. Нечего сказать, хорошо выглядите вы сегодня.

Лештуковъ. А что? Безобразенъ?

Кистяковъ. Нѣтъ, нельзя сказать, довольно даже интересенъ. Ежели показать барышнѣ съ чувствами, будетъ тронута: Гамлета, принца датскаго, хоть отбавляй. Только знаете что? Полечиться бы вамъ отъ безсонницы. А то дѣло на малярію смахиваетъ.

Леманъ. Розовые тона, милый, лучше всего.

Лештуковъ. Отъ чего лечиться? Я здоровъ. Да и сплю совсѣмъ ужъ не такъ мало.

Кистяковъ. Знаемъ мы, какъ вы спите, по фіаскѣ кіанти на ночь дуете. Смотрите: печенка лопнетъ.

Лештуковъ. Выдержать! А кстати о кіанти. Смотрите, оно здѣсь y Черри отличное. И сифонъ, и ледъ, и коньякъ… все, что требуется по нашему положенію… Займемъ мѣста, господа.

Черри подаетъ коньякъ, рюмки, бисквиты.

Леманъ. Это съ утра-то?

Кистяковъ. Да и некогда: домой, къ завтраку время.

Лештуковъ. Нѣтъ, я видѣлъ: Маргарита Николаевна только-что вышла изъ воды. Часъ на туалетъ…

Кистяковъ. Да вѣдь и намъ одѣться надо.

Лештуковъ. Ну, какъ хотите.

На морѣ давно уже видно лодку, въ которой сидитъ Ларцевъ на рулѣ и Альберто на веслахь. Ихъ сильно качаетъ. Къ словамъ Кистякова «одѣться надо», они y берега.

Ларцевъ (изъ лодки). Я выпью.

Костюмъ Альберто: старая синяя фуфайка-безрукавка, с якоремъ на груди, штаны, засученные по колѣно, матерчатый желтый поясъ, босой.

Кистяковъ. Вотъ вамъ и компаніонъ.

Леманъ. Андрикъ!

Лештуковъ. Нашъ милѣйшій Андреа дель Cаp.

Ларцевъ (выпрыгнулъ изъ лодки, подходить). Милое, но мокрое созданіе. Фу, какъ насъ съ Альберто швыряло въ морѣ. На дворѣ жара, а я, право, даже продрогъ. Дайте коньяку.

Леманъ. Этюды дѣлалъ?

Ларцевъ. Какіе къ чорту этюды, когда лодку валяетъ съ волны на волну, точно баба пирогъ загинаетъ. Вымокли только и всего. Во здравіе всей честной компаніи. Пьетъ.

Альберто, оставаясь по щиколотку въ водѣ, управляется y берега съ лодкою, прислоняетъ весла къ лѣстницѣ на веранду, затѣмъ уходить по морю къ limite, гдѣ его шумно привѣтствуютъ; онъ показываетъ купальщикамъ, какъ надо плавать и т. д., вообще онъ все время виденъ въ морѣ.

Лештуковъ. Какъ поживаетъ Миньона?

Ларцевъ. Двигается, быстро двигается. Да что, батюшка, я признаться, въ большой тревоги.

Леманъ. Что такое?

Ларцевъ. Джулію y меня отобрать хотятъ.

Кистяковъ. Какъ такъ?

Ларцевъ. Вонъ этотъ соколикъ.

Лештуковъ. Ревность?

Ларцевъ. Самая нелѣпая.

Кистяковъ. Да признавайся ужъ по чистой правдѣ: y тебя съ этой Джуліей въ самомъ дѣлѣ чисто или только хорошо прячетесь?

Ларцевъ. Увѣряю васъ, нѣтъ.

Леманъ. То есть, какъ есть ничего, ни-ни?

Ларцевъ. Вотъ именно ни-ни.

Кистяковъ. Можетъ быть, маленькій флиртъ?

Ларцевъ. И флирта никакого не было.

Лештуковъ. Напрасно.

Ларцевъ. Вотъ тебѣ разъ! Почему же?

Лештуковъ. Да ужъ очень вы красивая парочка крайностей. Она воплощенный югъ, молодой, сильный, огненный… вотъ съ этимъ солнцемъ, что выращиваетъ эти пламенные цвѣты, съ этимъ вѣяніемъ ароматовъ, подъ которымъ, кромѣ любви, и думать-то ни о чемъ невозможно…

Леманъ. Климатъ располагающій.

Кистяковъ. Страна любви.

Идетъ на веранду. Съ лѣстницы Леману.

Ты однако не разсиживайся. Въ самомъ дѣлѣ поздно. Запрусь въ кабинѣ, не отопру.

Леманъ. Сейчасъ.

Лештуковъ (декламируетъ). Темны и тихи были очи,

 
Какъ полночь южная сама,
Но всѣми звѣздами полночи
Горѣла ярко эта тьма.
 

У вашей Джуліи такіе глаза. Вѣдь правда?

Ларцевъ. Да, оно, точно, глаза забористые.

Кистяковъ (изъ кабины). Леманъ!

Леманъ. Да, иду. Фу, чортъ!

Уходить подъ лѣстницу веранды; видно, какъ онъ, подобравъ полы балахона, поднимается въ кабину по опускной лѣстницѣ.

Лештуковъ. А вы, Ларцевъ, сѣверъ. Если доживете до карнавала въ Римъ, нарядитесь-ка рыжебородымъ Торомъ. А? Плечища y васъ косая сажень, волосъ больше, чѣмъ полагается даже для художника, бороду вы украли у Рубенса, а за симъ, какъ пишутъ въ паспортахъ, примѣтъ особыхъ нѣтъ, лицо чистое, носъ и ротъ обыкновенные.

Ларцевъ. Что вы разбираете меня по статьямъ, какъ коня призового? Въ романъ, что ли, всунуть хотите?

Лештуковъ. Не знаю. Можетъ быть, и въ романъ. Чѣмъ вы не герой романа? Кстати y васъ вонъ и сюжетъ наклевывается. Рыжебородый Торъ и Миньона! Транзальпинскій варваръ, явившійся покорять прекрасную Италію, и прекрасная Италія, весьма желающая быть покоренною.

Ларцевъ. Вы ошибаетесь, я вовсе не собираюсь покорять. По правдѣ сказать, Джулія мнѣ вовсе не нравится. Она для картины хороша, подъ мысль мою подошла. А какъ женщина – она не въ моемъ вкусѣ.

Лештуковъ. Джулія? Не въ вашемъ вкусѣ? И вы смѣете признаваться? Вы? Художникъ? Она красавица, по всѣмъ правиламъ искусства красавица. Если она вамъ не нравится, вы измѣняете девизу вашего цеха. По-настоящему, вы, художники, должны чувствовать себя въ жизни такъ, какъ мы, грѣшные, чувствуемъ себя только въ музеяхъ. Вы обязаны ловить красоту повсюду, хватать ее живьемъ, налету, вѣчно стоять на ея стражъ… Вы хотѣли что-то сказать?

Ларцевъ. Нѣтъ, ничего. Посторонняя мысль…

Лештуковъ. Вы еще очень молоды. Ваше лицо можно читать, какъ разверну-тую книгу. А это нехорошо. Вѣка, когда глазамъ полагалось быть зеркаломъ души, давно минули. Хотите, я назову вамъ вашу постороннюю мысль. Вѣдь она обо мнѣ была?

Ларцевъ. Ужъ если вы такой проницательный, то да. Мнѣ хотѣлось сказать: какъ же вы сами-то, такой цѣнитель и поклонникъ истинной красоты, равнодушны къ ея прелестямъ…

Лештуковъ. Договаривайте… И лежитъ безсильнымъ рабомъ y ногъ хорошенькой интернаціональной барыньки…

Ларцевъ (сконфуженный). Оставьте, пожалуйста. Я слишкомъ уважаю Маргариту Николаевну, чтобы…

Лештуковъ. Что же? Вы правы. Логики мало. А только, милый мой юноша, не судите, да не судимы будете.

Ларцевъ. Да я и не думалъ.

Лештуковъ. Есть въ жизни законъ возмездія. Кто, какъ я, черезчуръ легко прожилъ жизнь, попадаетъ подъ этотъ законъ тамъ, гдѣ не ожидаетъ. Привычка быть любимымъ мститъ за себя. Много серьезныхъ чувствъ обращалъ я въ игрушки для пріятнаго препровожденія времени. И вотъ игрушки отомстили за себя, и я самъ теперь игрушка.

На верандѣ хохотъ, шумный разговоръ. Джулія, съ цѣлымъ ворохомъ чистаго бѣлья, быстро сбѣгаетъ внизъ по лѣстницѣ. Графъ Кольраушъ фонъ Грабенсдорфъ, типичный пшютъ венскаго пошиба, немного слабый на ногахъ, слѣдуетъ за нею.

Джyлія. Нѣтъ, Нѣтъ, Нѣтъ! Нѣтъ, ваше сіятельство.

Графъ. Одинъ поцѣлуй.

Джyлія. Поцѣлуй? Мадонна sаntissimа! Да вы разбойникъ, графъ! Вы бѣсъ! Вы донъ-Джованни!

Графъ. Всегда жестока.

Лештуковъ. И этотъ туда же, со своей наслѣдственной золотухою.

Ларцевъ. Сколько народа увивается за этою дѣвчонкою уму непостижимо.

Джyлія. Оставьте, графъ, въ самомъ дѣлѣ. Альберто увидитъ. Нехорошо. Вѣдь я почти невѣста.

Графъ. О, Альберто. Я не боюсь Альберто.

Джyлія. А не Альберто, такъ ваша же выползетъ… Крашеная. Какъ тамъ ее? Фу, шикъ дама! Волосы какъ огонь! Каблуки y ботинокъ вотъ! Шляпа вотъ! цвѣты на шляпѣ вотъ! Прелесть, что за женщина! А вы хотите ей измѣнить? Хохочетъ.

Графъ. Джулія, вы ангелъ!

Джyлія. А достанется вамъ отъ нея! вотъ достанется!

На верандѣ, показывается величественная дама; тощій негритенокъ несетъ за нею корзинку съ простынею и мантилью.

Осторожнѣе, вы. Вѣдь и въ самомъ дѣлѣ идетъ.

Графъ (который въ это время едва не поцѣловалъ Джулію). О Іезусъ!

Убѣгаетъ налѣво. Дама съ негритенкомъ столь же величественно протекаетъ вслѣдъ ему, мимо Джуліи, окинувъ ее молніеноснымъ взглядомъ. Джулія, закусивъ губы, рьяно развѣшиваетъ бѣлье на веревку y перилъ. Но, когда дама уже прошла мимо, заливается смѣхомъ, пряча лицо въ простыню, повышенную на веревкѣ.

Лештуковъ. Счастливица! Глядѣть на нее – самому становится весело и молодо. Вотъ кто любить жизнь и кого жизнь любитъ. Смѣхъ-то, смѣхъ! Жемчугъ падаетъ.

Джyлія. Добрый день, синьоръ Деметріо. Добрый день, синьоръ Андреа.

Къ Лештукову.

Синьора Маргарита уже почти готова.

Лештуковъ. Ага! (Ларцеву). Значитъ, до свиданія за завтракомъ.

Бѣжитъ вверхъ по лѣстницѣ.

Въ теченіе слѣдующей сцены онъ то на верандѣ, то въ корридорѣ y кабины съ зеленою рѣшеткою, то на верхнихъ ступеняхъ лѣстницы, все время, съ видомъ нетерпѣливаго ожиданія.

Ларцевъ. Да я, пожалуй, вмѣстѣ съ вами.

Привсталъ, чтобы идти. Джулія быстро очутилась подлѣ него. Онъ взглянулъ на нее, усмѣхнулся и опятъ сѣлъ на мѣсто.

Джyлія. У васъ сегодня цвѣтокъ, синьоръ?

Ларцевъ. Угодно?

Джyлія. Благодарю. Какая прелесть! Это отъ дамы?

Ларцевъ. Нѣтъ, вонъ съ этой изгороди.

Джyлія. Благодарю, благодарю, отъ всего сердца благодарю, синьоръ.

Ларцевъ. Когда ваша свадьба, Джулія?

Джyлія. Свадьба, синьоръ? До свадьбы далеко.

Ларцевъ. Вотъ какъ? А я, признаться, думалъ, что y васъ съ Альберто уже все слажено.

Джyлія. Альберто добрый малый, синьоръ, но, чтобы идти за него замужъ… Нѣтъ, синьоръ, я еще подумаю и много подумаю.

Ларцевъ. Смотрите: не продумайте своего счастія.

Джyлія. О, я имѣю право ждать… Вы, можетъ быть, думаете, что я безприданница, синьоръ?

Ларцевъ. Милліоновъ Ротшильда y васъ, во всякомъ случаѣ, нѣтъ.

Джyлія. Но, право, очень кругленькая сумма въ городскомъ банкъ, синьоръ. Конечно, по нашимъ здѣшнимъ понятіямъ: что скопила, услуживая дамамъ при купальняхъ. Я отношу на текущій счетъ всѣ мои сбереженія, синьоръ, каждую субботу. И всегда золотомъ.

Ларцевъ. Такъ что вы сдѣлаете своего будущаго мужа маленькимъ капиталистомъ?

Джyлія. Ну, ужъ нѣтъ! Только мужемъ. Довольно съ него и этого удовольствія. Конечно, если я выйду замужъ здѣсь, въ Віареджіо.

Ларцевъ. А вы не прочь бы увидать свѣтъ и дальше?

Джyлія. Какъ знать судьбу, синьоръ? Кто можетъ предчувствовать, куда тебя броситъ будущее и съ кѣмъ. Я вѣдь мечтательница. Вѣрите ли? Когда моя служба кончается, купальни закрыты, ночь надъ землею и пусто на берегу, я часто прихожу сюда на веранду и сижу одна, одна… Море и небо кругомъ, небо и море… И звѣзды… Огромныя, зеленыя звѣзды. Вотъ Большая медвѣдица, вотъ Вега, вотъ Полярная звѣзда. Она водить по свѣту путешественниковъ, и мореплавателей. Это и ваша звѣзда, синьоръ, потому что вы тоже путешественникъ. Она моя любимая, синьоръ. Найду ее на небѣ, да такъ ужъ больше съ нею и не разстаюсь. Тянетъ она меня къ себѣ, манить. Только позови, только прикажи.

Робко и выжидательно смотритъ на Ларцева.

Ларцевъ. Знаете ли, что я вамъ посовѣтую, Джулія? Поискали бы вы, вмѣсто звѣзды полярной, какую-нибудь звѣздочку поближе къ себѣ. Здѣсь они y васъ привѣтнѣе и свѣтлѣе сіяютъ.

Джyлія (блѣднѣетъ, въ голосѣ ея звучитъ горькая обида). О, синьоръ. Я сама знаю, что это мечты, только мечты. Что со мной будетъ, угадать легко… Выйду замужъ за булочника или бакалейщика, откроемъ торговлю или таверну. Ха-ха-ха! только мужу въ руки дѣла не дамъ. Что мое, что твое, все оговорю въ свадебномъ контрактѣ. Нарочно въ Пизу поѣду, оттуда адвоката привезу.

Лаpцевъ. Какъ я люблю, Джулія, когда вы смѣетесь. Такъ бы васъ все и рисовалъ…

Джyлія. Да?

Ларцевъ. Смерть какъ люблю. Ну, еще, ха-ха-ха! Этакое вы радостное утро!

Джyлія. Любите?

Ларцевъ. Да какъ же васъ не любить? А въ особенности мнѣ?

Лештуковъ въ это время вверху лѣстницы сидитъ на перилахъ.

Джyлія (закрыла глаза). Говорите, говорите…

Ларцевъ. Вѣдь вы, прямо сказать, благодѣтельница моя. Не повстрѣчай я васъ, что бы стало съ моею «Миньоной».

Джyлія (открывая глаза, упавшимъ голосомъ). Ахъ да!.. Съ «Миньоной»!

Маргарита Николаевна выходить изъ кабины съ рѣшетчатой дверью, здоровается съ Лештуковымъ, и оба опускаются внизъ по лѣстницѣ.

Маргарита Николаевна. Домой, домой! Къ завтраку и какъ можно скорѣй. Я, какъ вашъ Ларцевъ говорить, «проплавалась и въ аппетитѣ». А, да вотъ онъ самъ… съ Джуліей.

Лештуковъ (смѣется). Парочка.

Маргарита Николаевна (любопытно смотритъ на Ларцева, потомъ съ гримасою). Удивляюсь Джуліи: онъ слишкомъ блондинъ.

Ларцевъ (кланяясь издали). Маргарита Николаевна! И наконецъ-то, кажется, въ духъ?

Продолжаетъ разговоръ съ Джуліей.

Лештуковъ. Хвала небесамъ: выглянуло солнышко.

Маргарита Николаевна. А вамъ такъ скучно было его ждать? Такъ вы бы не дожидались, ушли.

Лештуковъ. Зачѣмъ? Я вѣдь знаю, что послѣ ненастья солнышко свѣтлѣе свѣтитъ, теплѣе грѣетъ и краше выглядитъ. Ненастье дѣло преходящее.

Маргарита Николаевна. Однако, знаете: день ненастья день изъ жизни насмарку. Развѣ y васъ ихъ такъ много въ запасъ?

Лештуковъ молча снялъ шляпу и склоняетъ передъ Маргаритой Николаевной голову, уже замѣтно сѣдѣющую.

Маргарита Николаевна. Вотъ видите: снѣга довольно. Вамъ пора цѣнить погожіе дни на вѣсъ золота, а вы льнете къ ненастью.

Лештуковъ (принялъ шутливо театральную позу и, указывая на рядъ парусовъ, серѣющихъ на горизонтѣ, декламируетъ трагически).

 
Подъ нимъ струя свѣтлѣй лазури,
Надъ нимъ лучъ солнца золотой,
А онъ, мятежный, просить бури,
Какъ будто въ буряхъ есть покой.
 

Кистяковъ и Леманъ, въ лѣтнихъ фланелевыхъ костюмахъ, сходятъ по лѣстницѣ. Группа въ глубинѣ сцены – у развѣшаннаго бѣлья – Джулія, Ларцевъ, Кистяковъ, Леманъ.

Маргарита Николаевна. Ахъ, пожалуйста, не пугайте меня стихами. Я ихъ боюсь. Какія тамъ бури! Просто сѣренькій, кислый, дробный, сѣверный дождикъ, неизвѣстно зачѣмъ заплывшій подъ это чудесное небо. Я хандрю, а вы мнѣ аккомпанируете. Это дѣлаетъ честь вашей любезности, но не дѣлаетъ чести вашему вкусу. Если бы я еще, въ самомъ дѣлѣ, была способна на какую-нибудь бурю… Но семидневный дождикъ – бррр!

Лештуковъ. Ничего, я съ зонтикомъ.

Маргарита Николаевна. И съ пресквернымъ. Вижу, вижу вашъ столикъ. Коньячная порція уже принята.

Въ группѣ на заднемъ планѣ, хохотъ. Кистяковъ комически преклоняешь передъ Джуліей колѣна: Леманъ изображаетъ, будто играетъ на мандолинѣ. Джулія, смѣясь, бьетъ ихъ полотенцемъ. Ларцевъ вынулъ альбомъ и быстро зарисовываетъ сцену.

Лештуковъ. Въ самыхъ скромныхъ размѣрахъ.

Маргарита Николаевна. Работали бы лучше.

Лештуковъ. Увы, нельзя служить сразу двумъ богамъ.

Маргарита Николаевна. То есть?

Лештуковъ. Вамъ и литературъ.

Маргарита Николаевна. Какъ это лестно для меня. Но позвольте: два мѣсяца тому назадъ, при первыхъ нашихъ встрѣчахъ, вы меня увѣряли, что я открываю вамъ новые горизонты, что я ваше вдохновеніе, въ нѣкоторомъ родѣ суррогатъ музы. И вдругъ…

Лештуковъ. Вы вотъ стиховъ не любите. А вѣдь за мною въ этомъ случаѣ какой адвокатъ-то стоитъ: самъ Пушкинъ!

Маргарита Николаевна. Пушкинъ? Пушкинъ это старо, говорила одна моя подруга. Но y меня слабость къ умнымъ старикамъ. Что же говоритъ Пушкинъ?

Лештуковъ (декламируетъ). Любя, я былъ и глупъ, и нѣмъ…

Маргарита Николаевна. Конечно, если ужъ самъ Пушкинъ.

Лештуковъ.

 
Погасшій пепелъ ужъ не вспыхнетъ,
Я все грущу, но слезъ ужъ нѣтъ,
И скоро, скоро бури слѣдъ
Въ душѣ моей совсѣмъ утихнетъ.
Тогда-то я начну писать
Поэму пѣсенъ въ двадцать пять.
 

Ларцевъ, взглянувъ на часы, показываетъ товарищамъ время. Затѣмъ всѣ дружески жмутъ Джуліи руку и уходятъ направо по spiаggiа.

Маргарита Николаевна (смѣется). Вы сегодня тоже въ духѣ и дурачитесь. Но это лучше; чѣмъ…

Выразительно киваетъ на столикъ съ виномъ.

А все-таки исправьтесь.

Лештуковъ. Совсѣмъ прикажете исправиться? Такъ, чтобы начать «поэму пѣсенъ въ двадцать пять».

Маргарита Николаевна. Нѣтъ, нѣтъ, совсѣмъ не надо. А слегка, немножко… Ну, хоть на столько, чтобы не смотрѣть на меня такими выразительными глазами… Вѣдь это не глаза, а вывѣска, на которой любой прохожій прочтетъ: «Лештуковъ и Рехтбергъ. Патентованная фабрика всеобъемлющей любви по гробъ».

Лештуковъ (съ кривою усмѣшкою). Безъ отпуска, ни оптомъ, ни въ розницу.

Маргарита Николаевна (быстро оглядѣвшись). Жалуешься?

Лештуковъ (молчитъ). Маргарита Николаевна. Да развѣ я ужъ такая злая?

Лештуковъ (насильственно улыбается). Хоть мучь, да люби!

Лицо Маргариты Николаевны вдругъ все задрожало и поблѣднѣло, глаза затуманились и заискрились, губы сложились въ странную гримасу – и ласковую, и хищную. Она тяжело налегла на руку Лештукова и на мгновеніе прильнула къ нему.