Противостояние

Картинки из прошлого. Высший уровень. Восточный Берлин

23 ноября 1985 года

Разделенная на две части великой войной Германия, помимо одной из самых охраняемых в мире границ, отделяющих немцев от немцев имела и разделенную столицу. Берлин, ставший символом двух разных Германий был разделен на две части – Западную и Восточную. Делили столицу в спешке, уже после войны, можно сказать – резали по живому. В некоторых местах получалось так что метропоезда из восточной зоны были вынуждены проходить по территории западной – но с этим уже ничего нельзя было поделать. И конечно же, символом разделения была Берлинская стена – уродливое сооружение из опутанных колючей проволокой высоких бетонных плит, с вышками, сигнализацией, запреткой, словно старый уродливый шрам на теле великого города. Пропускные пункты – самым известным был «Чек-пойнт Чарли» – охранялись и с той и с другой стороны вооруженными, не спускающими глаз друг с друга солдатами. Берлинская стена для многих была хуже, чем стена, для многих она была приговором. Их городу, их стране, их народу^[33]…

В каждом секторе Берлина был свой аэропорт, свои воздушные ворота. В Восточной Германии – ГДР – был аэропорт Шонефельд, а воздушным воротами Западного Берлина был Темпельхоф, расположенный в самом центре западного сектора на нескольких гектарах драгоценной берлинской земли. И если Шонефельд был просто аэропортом – он и по размерам был небольшим, и по архитектуре больше напоминал здание кинотеатра, а не аэровокзала – то на Темпельхоф ни денег, ни места не жалели. Темпельхоф был единственными, не контролируемыми восточными немцами воротами в Западный Берлин, он же был символом того, что чтобы не случилось – Западный Берлин не удастся задушить в тисках блокады. В конце сороковых Сталин уже попытался это сделать – и тогда аэропорт стал буквально дорогой жизни, до которой американцы перекинули воздушный мост, перевозя самолетами все что было нужно для жизнедеятельности города. Сейчас перспектива повторения подобного в случае серьезных осложнений была призрачной – учитывая, сколько советских и восточногерманских самолетов ждали своего часа на аэродромах – но с задачей быть символом Темпельхоф справлялся вполне.

Авиалайнер компании Кубана – довольно старый, но еще вполне рабочий четырехдвигательный Ил-62, белый, с красно-синими полосами и эмблемой авиакомпании приземлился на аэродроме Шонефельд рано утром, в восемь часов по местному времени. Самолет этот был, несмотря на ряды иллюминаторов по бортам – грузовой, кубинцы переделали в грузовой этот старый авиалайнер, переданный Советским союзом безвозмездно в порядке помощи. Здесь он появлялся каждый месяц, иногда и не по одному разу. Все дело было в том, что кубинцы закупали оружие в Восточной Германии и перевозили его таким вот сложным путем. Часть оружия была из Восточной Германии, часть же закупалась в Чехословакии. И поскольку оружие это шло на поддержку национально-освободительных движений в Латинской Америке – Советский союз категорически отказал в использовании для транзита и временного хранения своих военных баз. В последнее время Советский Союз вообще уделял большое, по мнению некоторых людей даже излишне большое внимание тому, что говорят на разных трибунах. Новый генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев наслаждался звуками своего голоса, выступая на разных трибунах, в мире поднималась волна «горбомании» – а вот с realpolitik дело обстояло не так радужно. И по мнению некоторых людей, как того кто прилетел в Восточный Берлин на этом самолете, так и тех, кто его ждал здесь – настало время вносить коррективы.

Самолет загнали в гражданский сектор аэропорта, на одну из самых дальних, прикрытых ангарами стоянок. Для экипажа, который после трансатлантического перелета нуждался в отдыхе, подогнали белый РАФик^[34] с эмблемами аэропорта – он отвезет их в гостиницу при аэропорту, а обратно, после погрузки самолета, в рейс его поведет другой экипаж. Для пассажира же, который прилетел в Берлин не желая быть опознанным, к трапу подогнали черную Волгу ГАЗ-24 – самое престижное транспортное средство в этой стране, если не считать редкую Татра-613.

В машине было тихо, тепло, двигатель работал почти бесшумно – явно Волга обслуживалась в хорошем гараже и там же была доработана умелыми немецкими руками. Помимо пассажира – полноватого, лет пятидесяти, с аккуратными усиками и в очках, в салоне машины было еще двое – безмолвный, белобрысый водитель, мастерски управляющийся с рулем и мрачноватого вида мужчина, лысый, лет пятидесяти. Мало кто знал что этот второй, лысый был начальником отдела специальных операций в Штази^[35] и одним из наиболее доверенных лиц ЦК СЕПГ^[36]. Его привлекли к встрече и потому, что он хорошо знал третьего участника этой встречи – русского генерала, прилетевшего рейсом военно-транспортной авиации на один из аэродромов ГВСГ^[37]. Его он знал потому, что генерал, тогда еще бывший полковником какое то время служил на базе советских войск в Фюрстенберге, а лысый представлял там интересы Штази и организовывал рабочее взаимодействие советских спецназовцев ГРУ, расквартированных там^[38] со спецподразделениями Штази, он же организовывал слаживание и совместную боевую учебу.

За все время, пока машина мчалась по улицам Берлина ни водитель, ни пассажиры Волги не проронили ни слова. Встречающие знали гостя в лицо, гость говорил только по-испански и не знал немецкий, водитель не знал никаких других языков кроме немецкого. Испанский неплохо знал второй встречающий, лысый – равно как и пять других языков включая русский – но без надобности знание языков собеседнику он не раскрывал – иногда полезно, когда собеседник думает, что ты не знаешь его язык и разговаривает при тебе свободно.

Встреча состоялась не в здании ЦК партии, не в партийной гостиницу или каком-либо другом присутственном месте – она состоялась в конспиративной квартире Штази, в одном из спальных районов Берлина. Три квартиры на пятом, последнем этаже были записаны на трех разных хозяев, какие-то люди исправно платили коммунальные платежи – но у всех этих квартир был один и тот-же хозяин – Штази. Квартиры были записаны за внешней разведкой – поэтому большую часть времени пустовали. Лишь иногда там жили перебежчики или те, кто собирался отправиться по ту сторону стены. Более того – этот дом был построен так, что с угла к нему пристроен другой дом, подъезды которого выходили на другую сторону. Поэтому, из одной из квартир блока можно было перейти через самодельную дверь в другой дом и выйти в другой двор и на другую улицу.

Поднявшись на пятый этаж – лифта в этих типовых пятиэтажках не было, лысый не стал стучать в дверь – он просто достал ключ и открыл ее. Дверь только с виду была типовая, деревянная – на самом деле под тонким слоем дерева скрывался лист стали…

В квартире горел свет – шторы были постоянно задернуты и даже днем, когда в квартире кто-то был – там горел свет. В квартире никого не было – ни охраны, ни обслуги. Только один человек в большой комнате – среднего роста с резкими чертами лица, в штатском, сидел в кресле и пил свежезаваренный чай.

Человек встал навстречу вошедшим, протянул руку. У него был странный цвет лица – пепельно-серый, так выглядят под электрическим светом сильно загорелые люди, у которых загар въелся в кожу. Еще у него – хотя это сейчас не было видно – были странного цвета глаза, янтарно-желтого оттенка, как у волков. Из-за этого – броская примета – у него раньше были проблемы в том ведомстве, в котором он служил – там нужны были люди без примет. Безликие люди…

Первым пожал руку лысый – этого человека он узнал сразу. Он пропал из Фюрстенберга в мае восемьдесят первого – просто вылетел в Союз и не вернулся. Вместо него прислали подполковника, профессионализм которого, в отличие от желтоглазого вызывал серьезные сомнения. Подполковник большую часть своей жизни прослужил по политотделам – а теперь вот выбил назначение в Германию, на вакантную должность. Кадровик, скорее всего даже не посмотрел, куда он определяет подполковника. С ним потом намучились и советские и немцы. К его чести, своим воинствующим непрофессионализмом он не кичился, старался вреда не наносить и честно учился работать на новой должности, коли уж его на нее назначили. В Фюрстенберге он служил до сих пор и во многом уже разбирался без подсказок.

Потом пожал руку и второй гость, тот самый, что прилетел на кубинском авиалайнере – он советского генерала никогда не видел, и даже не слышал про него до последнего времени. Но сразу просек, что это за человек и кого он может представлять. В руководстве Кубы прилетевший курировал армию и спецслужбы – а поэтому умел разбираться в таких вещах.

– Для нас найдется пара чашечек чая, Владимир Дмитриевич? – спросил по-русски лысый.

– Найдется… Располагайтесь, а я пока пойду на чайник взгляну…

Желтоглазый говорил с каким то странным акцентом – хотя и был русским, в этом не было сомнений. Такое иногда бывает, когда человек учит какой-то язык и заучивает его так хорошо, что начинает на своем родном разговаривать с акцентом, присущим выученному языку…

Четвертый участник этой встречи – тоже публичный политик, на этой встрече присутствовали двое публичных политиков и двое профессиональных разведчиков – появился через десять минут. Он просто позвонил в дверь, лысый открыл ее – и среднего роста, худощавый, пожилой, седой человек зашел в квартиру. Бросил пару слов на немецком, снял плащ и повесил на вешалку, оставшись в простом, черном костюме, прошел в комнату, где уже собрались все остальные частники встречи и куда русский принес чай. Этот человек выглядел как обычный пенсионер, ушедший на пенсию с должности директора какого-нибудь народного предприятия – хотя впечатление было обманчивым. Это был сам Эрик Хонеккер, генеральный секретарь ЦК СЕПГ и глава Германской Демократической Республики.

Войдя в комнату, он первым делом поздоровался с кубинским гостем, которого сам и пригласил на эту встречу. Человек, который руководил Кубой не смог бы прилететь на встречу незамеченным – слишком заметной фигурой был Фидель Кастро Рус, и не только в политике, но и вообще, его знаменитую бороду зал весь мир. Поэтому, вместо себя он прислал своего брата и заместителя Рауля Кастро, куратора кубинской армии и кубинских спецслужб – Департамента государственной безопасности.

Что же касается третьего человека, советского участника этой встречи – выйти на него удалось с большим трудом. Помог его найти ни кто иной, как генерал Маркус Вольф, бывший руководитель Штази, имеющий обширные связи и знакомства в советских спецслужбах. Советский контактер был генерал-лейтенантом Главного разведывательного управления и, начиная с восемьдесят второго года, не вылезал из Афганистана. Звали его по документам – Куракин. Владимир Дмитриевич Куракин, хотя, конечно же, на самом деле он был не Куракиным, не Владимиром и не Дмитриевичем. Официально он был одним из советников, на самом же деле – вместе с группой посвященных готовил к реализации особо секретный план «Камнепад» – план, предусматривающий победу в афганской войне за счет резкой дестабилизации обстановки в самом Пакистане. Этот план, о содержании которого знали не больше десяти человек, предусматривал перенос войны с территории Афганистана в пакистанскую Зону племен, практически не контролируемую Исламабадом, одновременное восстание всех проживающих в Пакистане пуштунских племен при массированной поддержке этого восстания со стороны советских и афганских властей и провозглашение на части территории Пакистана независимого государства Пуштунистан. Этот план готовился долго и тщательно, в обстановке максимальной секретности – офицеры ГРУ, под легендами торговцев, врачей, водителей проникали на территорию Пакистана, закреплялись там. Велись активные переговоры со старейшинами племен, с командирами малишей – племенного ополчения. В качестве условия получения активной советской помощи офицеры выдвигали только одно условие – пуштуны должны изгнать со своих земель боевиков вооруженной исламской оппозиции, что понаехали в Пакистан со всех уголков земного шара благодаря Организации помощи и Осаме Бен Ладену и в будущем не пускать на свои земли ни исламских экстремистов, ни американцев. Пуштунские вожди на такие условия обычно соглашались – им и самим надоел весь этот сброд на своих землях, который учит их как надо молиться Аллаху. Да и война всем порядком поднадоела, тем более что потери афганцев на порядок, если не на два превышали потери Советской Армии.

В этом и заключалась изюминка плана «Камнепад» – его авторы сталкивали лбами ранее выступавшие в единой связке пуштунский агрессивный национализм и агрессивный исламский экстремизм. Если план будет реализован – земля загорится под ногами всех иностранных боевиков, находящихся на территории Пакистана, чтобы дойти до зоны боев им сначала придется теперь преодолевать зону агрессивно настроенных к ним пуштунов, неся потери в стычках с ними. ЦРУ США больше не сможет размещать свои резидентуры на самой границе. Зашатается земля под ногами и у генерала Зия уль-Хака в Исламабаде – он пришел к власти путем государственного переворота, режим его держался на армейских штыках – а потери огромного куска территории страны ему не простит никто, даже его бывшие сослуживцы. План этот был – ни много ни мало – планом победного окончания войны в Афганистане.

План сталкивался с ожесточенным сопротивлением. Сопротивление шло как с советской, так и с афганской стороны. Афганцы справедливо опасались, что новообразованный Пуштунистан станет претендовать не только на пакистанскую, но и на афганскую часть пуштунских племенных территорий, а шурави не станут особо этому противиться. Особенно, если новообразованный Пуштунистан сразу заявит о своей просоветской и коммунистической ориентации, что было весьма вероятно. Для СССР будет даже выгодно, если на южной границе у него появится не одно, а сразу два просоветски ориентированных государства. Пример перед глазами – Северный и Южный Йемен. Если так подумать – на данный момент просоветски настроенные афганцы устроились в своей стране весьма комфортно. Советский Союз ежегодно выделял огромные фонды на помощь Афганистану, советские солдаты насмерть дрались на чужой земле, заливая кровью – своей и кровью врагов – каменистые ущелья. Иногда советская рота выполняла такую боевую задачу, которую отказывались выполнять целые афганские дивизии. Афганцы же не считали нужным даже управлять собственной страной, передоверив всю рутину советским советникам. Конец войны означал бы для них и конец той весьма выгодной жизни, которую они для себя устроили. Более того – афганские функционеры из НДПА с тревогой наблюдали за тайными переговорами советских представителей с доверенными лицами Ахмад Шаха «Масуда», действующего в Пандшерском ущелье. Каждый из них думал – что потребует для себя Масуд за отказ от войны с шурави. Афганцы всячески вредили переговорам, устраивали провокации и диверсии – но переговоры продолжались несмотря ни на что.

Но самым неожиданным для генерала – по крайней мере, до тех пор, пока он не понял его причину – было сопротивление, которое встречали попытки завершить войну победой в некоторых кругах советской армии и спецслужб. Группа Куракина работала довольно обособлено, из интересов секретности она даже была выведена из подчинения ГРУ и подчинена Десятому управлению Генштаба, занимающемуся посылкой советских офицеров-советников в разные страны мира. Тем не менее, информация о деятельности группы просочилась-таки наружу – и начались провокации. Чего стоит дело полковника Никитченко, приговоренного к расстрелу за измену Родине. Измена выразилась в том, что под легендой вороватого тыловика он вел переговоры с людьми Масуда о прекращении огня и сотрудничестве. Полковника удалось спасти от расстрела, сменить биографию и от греха подальше отправить служить в Приволжский военный округ. Но вопросы по этой и другим провокациям остались. А генерал был не из тех, кто оставляет свои вопросы без ответа…

Сейчас генерал рисковал. В той системе координат, которую он принимал как единственно возможную, не было места для суда, неважно – гласного или нет. Решение о жизни и смерти подчиненного принимала особая коллегия, без адвокатов, прокурора и даже без присутствия обвиняемого. Доказательства вины могли быть любыми, в том числе и те, что не примет ни один суд, а приговор мог быть только один – смертная казнь. Какими либо официальными процедурами при приведении приговора в исполнение голову себе никто не морочил. Пьяный водитель на ЗИЛе, толчок в спину под колеса метро или электрички, трагически закончившая операция в больнице. Генерал сам не раз участвовал в таких коллегиях, приговаривал к смерти людей – а теперь он отчетливо осознавал, что за то, что он делает сейчас – если станет об этом известно – к смерти приговорят уже его. Несанкционированный начальством контакт с представителями чужих государств и чужих разведок… И то что государства были социалистическими – ничего не меняло, в понятиях разведслужб дружественных государств и дружественных разведок не было вообще, друг завтра мог стать злейшим врагом.

Нет, ему не было страшно. Как и средневековые самураи, он не боялся смерти. Нет, нельзя было говорить о том, что он боялся бесчестия больше смерти и все такое – любой человек, работающий в разведке, мыслит другими категориями, в его словаре нет понятия «честь». Он боялся, что его знание, то самое, которое заставляло его просыпаться по ночам в холодном поту, которое леденило его душу, о самое которое он собирал по крупицам и не мог доверить ни одному человеку целиком – это знание сгинет вместе с ним.

А потом сгинет и вся страна, которой он служил, и которую он защищал. Ибо страна это, прекрасно защищенная от любого внешнего врага была беззащитна перед внутренними врагами, проникшими на самые верха власти…

Никто не решался начинать. Для всех – и для Рауля Кастро и для Эрика Хонеккера и для генерала Куракина было безумно сложно начать этот разговор, возможно для Хонеккера и Кастро еще тяжелее чем для Куракина. Ведь Союз Советских Социалистических Республик был солнцем во вселенной, где находилось место и для Кубы и для ГДР и для многих других стран, отринувших капитализм и угнетение. Признать те сведения, которые привез с собой Рауль Кастро в тонкой черной папке за истину – значит похоронить, уничтожить, прежде всего, в своей душе миф о непогрешимости советской коммунистической партии и его генерального секретаря. Более того – это значило признать, что генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев, тот самый человек, который столь убедительно вещает с трибуны об обновленном социализме – предатель и враг. Это не просто было страшно – это было непредставимо, такого просто не могло быть.

Но это было. И за осознанием этого должны следовать какие-то действия. Такие, о каких еще год назад, ни один из присутствующих на этой встрече и помыслить не мог.

Хонеккер кивнул – он уже видел те документы, которые привез с собой Рауль Кастро. Ему их показал лично брат Рауля – Фидель Кастро во время их встречи в Гаване. Собственно, и вся встреча то эта была затеяна для того, чтобы показать их советскому генералу.

Генерал Куракин принял папку, открыл и принялся читать подшитые там документы. Читал он быстро, хрустко перелистывая страницу за страницей, и на его лице ничего не отражалось. Хонеккер и Кастро молча смотрели на него…

– Интересно… – генерал закрыл папку, положил ее себе на колени – откуда это?

– Частично материалы ДГБ. Частично – материалы предоставленные Каддафи. У него есть возможности…

Генерал молчал.

– Вы знали? – в лоб спросил Кастро.

– Да – спокойно подтвердил генерал – не все, конечно…

– Так почему вы… – задохнулся от возмущения Кастро.

– Не надо – веско сказал Хонеккер, подняв руку – не надо…

Кастро остановился. Только что он собирался высказать своему советскому собеседнику все, что думает о нем – и тут он понял, что будет неправ. Просто неправ и все. Прежде чем осуждать людей – поставь себя на их место и честно ответь для себя – а как бы действовал ты.

– Товарищ генерал… – обратился к советскому разведчику Хонеккер – мы поделились с вами информацией, причем, весьма важной информацией. Может быть и вы … внесете вклад, так сказать… Вы должны понимать, что от этой информации может зависеть обстановка в мире… в ближайший десятилетия.

Генерал помолчал, словно взвешивая, что можно сказать, а что – нет.

– Подобная информация у нас уже есть… Не именно эта, соприкасающаяся. Ту информацию, что предоставили мне вы, она подтверждает. Начиная с начала восьмидесятых годов, мы отслеживаем весьма странные вещи. Например, теория конвергенции^[39], вам известно, что это такое?

Хонеккер помрачнел.

– Известно…

– Так вот, эта и подобные теории исходят от некоторых весьма влиятельных людей в академических кругах. Прежде всего – от института системного прогнозирования и его руководителя Габелиани^[40]. Немалую роль в этом играет и институт марксизма-ленинизма, там из года в год продолжается травля молодых сотрудников, которые только и могут привнести что-то новое в окостеневшие догмы. И одновременно – оттуда же идет поддержка конвергенции. Есть подозрительные телодвижения по хозяйственной линии. Через систему совзагранбанков, таких как ВСЕН-Евробанк и Московский народный банк, с ведома и одобрения хозяйственного управления ЦК КПСС создается сеть подставных фирм, в которые закачиваются огромные деньги и ценности – бриллианты, валюта, драгметаллы. Генеральный секретарь часть рабочих материалов получает, минуя Общий отдел ЦК КПСС без регистрации.

– Почему никто ничего не делает? – на сей раз спокойно спросил Кастро.

Генерал снова помолчал.

– Не все так просто. Есть еще одна организация, которая судя по всему, полностью или частично поддерживает новый курс. И называется она … КГБ СССР.

В душноватой комнате повисло тяжелое молчание. Прервать его решился Хонеккер.

– Владимир Дмитриевич… Вы прекрасно осведомлены о складывающейся ситуации. Документы, которые привез вам товарищ Кастро – копии, можете забрать их и распорядиться по своему усмотрению. Я не буду спрашивать у вас, что вы намерены делать дальше. Я спрошу – можем ли мы чем-либо помочь честным людям, еще оставшимся в армии, спецслужбах и политическом руководстве вашей страны.

– Можете.

– Что мы должны делать?

– Для начала – держать все сказанное здесь и вообще – все вам известное в глубочайшей тайне. Не ведите никаких записей, не оформляйте письменно никаких решений. Готовьтесь к самому худшему – не буду вас излишне обнадеживать. И … будьте готовы. Связь будем поддерживать через Гюнтера, канал я обговорю непосредственно с ним.

Хонеккер встал, протянул руку мужественному и честному советскому генералу, разведчику. То же самое сделал и Кастро…

* * *

Когда генерал вышел из квартиры, за ним закрылась дверь, Кастро обеспокоенно посмотрел на Хонеккера.

– Вы ему доверяете?

Хонеккер с силой провел руками по лицу.

– Нет. Черт возьми нет, хотя бы и хотелось. До чего же мы все докатились! До чего же мы все докатились…

Кастро не мог до конца понять Хонеккера и то, что творилось у него сейчас в душе – ведь все то, что происходило в Европе в двадцатом столетии, почти не касалось Кубы. Куба – до революции – была просто американским игорным домом и американским борделем, управляемым продажными и марионеточными диктаторами. Там не было и близко того, что было в Европе – фашизм, социализм. Кастро не мог знать, как в сороковые, когда шла мировая война, подпольщики в пораженных коричневой чумой странах жили сообщения советского Совинформбюро, как молились на имя Сталина, как ждали освобождения. Как тяжело поднимались после войны, как тяжело давался выбор пути развития. Как из руин поднимались города, как на месте пустырей возникали дымящие трубами заводы. Тем, кто сейчас проклинает казарменный социализм, стоило бы побывать в те годы в разрушенных войной странах – и посмотреть на них же лет через двадцать. А потом – и судить своих отцов и дедов.

– Что будем делать? – сухо спросил Рауль Кастро замершего в кресле Хонеккера.

– Делать… Готовиться. Время пока ещё есть. Хотя и немного…