Kitobni o'qish: «Братишки»

Приятель – это тот, с кем ты будешь перевозить мебель.

Друг – это тот, с кем ты будешь перевозить труп.

Брат – это тот, с кем ты будешь этот труп делать.

Наблюдение автора

© Афанасьев А., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2016

ПРЕСТУПЛЕНИЯ ПРОТИВ ОСНОВ НАЦИОНАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ УКРАИНЫ

СТАТЬЯ 112. Посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля

Посягательство на жизнь Президента Украины, Председателя Верховной Рады Украины, народного депутата Украины, Премьер-министра Украины, члена Кабинета Министров Украины, Председателя или судьи конституционных Суда Украины или Верховного Суда Украины или высших специализированных судов Украины, Генерального прокурора Украины, Уполномоченного Верховной Рады Украины по правам человека, Председателя Счетной палаты, Председателя Национального банка Украины, руководителя политической партии, совершенное в связи с их государственной или общественной деятельностью, —

наказывается лишением свободы на срок от десяти до пятнадцати лет или пожизненным лишением свободы.

СТАТЬЯ 109. Действия, направленные на насильственное изменение или свержение конституционного строя или на захват государственной власти

1. Действия, совершенные с целью насильственного изменения или свержения конституционного строя или захвата государственной власти, а также заговор о совершении таких действий —

наказываются лишением свободы на срок от пяти до десяти лет.

2. Публичные призывы к насильственному изменению или свержению конституционного строя или к захвату государственной власти, а также распространение материалов с призывами к совершению таких действий —

наказываются ограничением свободы на срок до трех лет или лишением свободы на тот же срок.

3. Действия, предусмотренные частью второй настоящей статьи, совершенные лицом, которое является представителем власти, или повторно, или организованной группой, или с использованием средств массовой информации, —

наказываются ограничением свободы на срок до пяти лет или лишением свободы на тот же срок.

Ростовская область
Пограничная зона, граница с Украиной
19 сентября 2000 года

Правильный пацан признает только два джипа во всем мире…

Поджарый и широкий.

Поджарый – это «Мицубиши Паджеро», японский внедорожник, трех- или пятидверный, с трехлитровым дизелем или трех с половиной литровым бензиновым мотором за двести сил. Короткий – это не понтово, его в основном покупают те, кто катается на всяких покатушках, в карьерах типа. Нужен длинный. В него помещается до семи братанов, если кому-то не западло ехать на откидных в багажнике. Он почти никогда не ломается – Япония как-никак, не фуфло. Он выдерживает российские дороги и российский бензин – японцы много лет гонялись на Дакаре, неоднократно его выигрывали. Он способен пролезть почти везде, особенно его новая версия – в ней полный привод можно подключать на ходу. Короче, ништяк машина…

Но широкий еще круче.

Джип «Гранд Чероки», американский внедорожник, ставший одним из символов братвы. Угловатый – и в то же время прилизанный, с очень комфортным, типично американским салоном в коже, электрикой по кругу и все дела там – его крайняя версия, представленная в год дефолта, девяносто восьмом, – в ней мотор объемом пять и девять десятых литра, когда жмешь на газ – тачка конкретно прыгает вперед, даже подруливать приходится, чтобы не занесло. У нас в Ростове таких пока только три, один из них притащил в город Жора Туз, вот на нем мне и удалось покататься. Было это незадолго до того, как Жора Туз геройски погиб в одной из разборок с пиковой мастью. Чеченцами, чеченцами, чехи совсем оборзели, правильно их сейчас долбают. Клевая, конечно, тачила…

Но у меня не было ни поджарого, ни широкого…

Я сидел в джипе, который назывался «Ниссан Террано II». Два – это потому что один уже есть, этакий непримечательный японский джипчик. А этот – выпускается в Европе, в Испании, кажется. Ничего так тачила – пять дверей, подключаемый полный, двигун сил под сто пятьдесят. Но – беспонт.

Впрочем, мне не до понтов. Я его купил для того, чтобы гонять в свой совхоз. Так-то у меня «семера» «БМВ» старая, из Германии пригнал, тачила вполне даже козырная, и бить ее на дорогах глубинки мне совсем, как говорится, не в масть…

Откуда у меня свой совхоз? Ну… получилось так. Кризис. Мы снимали дань с одного коммерса – тот конкретно прикинутый был. Но тут – кризис, дефолт. Накрылись банки – «Инком» накрылся, накрылся «СБС-Агро» Смоленского, а сам Смоленский, которого в узких кругах поминали как «баба Шура», дернул за кордон, гнида. Вот и наш коммерс – бабло у него зависло, он собрал все что мог, семью в охапку и дернул из страны. А бизнес – включавший в себя землю, собранную из колхозных паев, бывший совхоз-миллионер с кирпичным заводиком, мясопереработкой, молокопереработкой, двумя тысячами душ – он просто кинул на произвол судьбы, отжав все, что только возможно. Обычное дело.

А я в тот год как раз начал задумываться. Мне уже громыхнул тридцатник, после этой даты быть «пацаном» как-то уже неприлично. Я сумел выжить во всех говнотерках крайнего периода нашей новейшей истории. И в меня стреляли, и я стрелял, приходилось убивать – просто ради того, чтобы выжить. Но все когда-то заканчивается, верно? Если боженька довел меня до тридцати с гаком целым и невредимым, а до этого – он целым и невредимым провел меня по Афгану, по Джелалабаду – значит, он что-то хотел мне этим сказать, верно? Многих из моих корешей – того же Туза – не было в живых. В братстве – афганском нашем братстве – на меня смотрели, и смотрели нехорошо, хоть и не говорили ничего, но смотрели, а молчание порой – страшнее любых слов. Да и… побывал я на месте, посмотрел на людей, разом оказавшихся без работы, без денег, без всего. Посмотрел им в глаза – и подумал, что к недоброму идем. Черпаем, черпаем… а ведь уже по дну скребем…

А что будет, когда выскребем?

Короче, решил я тогда завязывать. Деньги у меня были какие-никакие, благо – в долларах и в наличной форме, а доллар тогда ровно в четыре раза подскочил. С банком тоже были какие-то непонятки, но мне удалось договориться. Вместо мертвого и никому не нужного залога – живые деньги, да еще баксы. Короче, выкупил я все, съездил туда, собрал людей. Сказал, что я теперь старший и будем работать. Еще сказал, что афганец и на произвол судьбы их не брошу. Так вот и начали работать. Сначала трудно было – этот придурок в лучших традициях российского капитализма вынул из бизнеса все деньги, какие там были. Сейчас – стало легче. Все-таки товар востребованный – люди каждый день кушают.

Братва к моему поступку отнеслась по-разному. Все-таки авторитет я наработал какой-никакой. Многие с пониманием. Кто-то открыто говорил, что мне надо определиться конкретно, кто я по жизни, коммерс или братан. И если коммерс – то должен платить. А вот Иван Александрович, глава нашего местного союза афганцев, впервые за много лет пожал мне руку. Возможно, и поэтому, хоть и буровили тут некоторые… типажи, но конкретно на сходку вопрос по мне не выносили. Понимали, что придется иметь дело не только лично со мной, но и со всем афганским братством. А люди в нем непростые. Особенно у нас в Ростове.

Короче говоря, жизнь бьет ключом, и все больше по башке…

Я стою на заправке у самой границы. Дальше по трассе – Украина и шахтерский край – Донецк. Место конкретное… могила. Многих уже нет в живых, такого беспредела, как в Донецке, у нас не было. Конкретная мафия там появилась еще в конце восьмидесятых, когда передовой отряд рабочего класса – шахтеры – полюбили стучать касками по мостовой. Они придумали делать это первыми, и в попытке задобрить такую организованную силу – правительство начало направлять в шахтерские регионы товары народного потребления, которые закупались за валюту. Все, начиная от женских колготок и заканчивая телевизорами «Шарп» и автомобилями «Тойота». Шахтеры тогда получали конкретно, зарплата в забое нередко превышала тысячу рублей, при том что за несколько тысяч можно было уже взять кооперативную квартиру. Так что бабки у них были. И они быстро сообразили, что чем больше ты стучишь, тем больше приедет в область ништяков. А потом – не стало Союза, но по первым годам изменений было мало. Уголь был экспортным товаром, за него платили валютой, это был один из тех немногих товаров, которые советская и постсоветская экономика могли предложить миру, не стыдясь. А деловые тогда на шахты конкретно еще не присели, в основном все шло по инерции, директор шахты в какой-то степени был и ее хозяином. И чтобы не иметь проблем с трудовым коллективом, он опять-таки покупал на какую-то часть инвалютной выручки импортного ширпотреба и привозил в страну. Так что склады шахт в то время были ой какими богатыми. И около них – ох, много всякого народу крутилось…

В числе прочих был и мой кореш Жека. Кореш не по движению – по армии еще. Пятнадцатая бригада спецназа, Джелалабад, Хост… Афган, короче. Самые страшные годы, перед выводом, когда духи поняли, что побеждают. В отряде он был известен как Жека, или Дон, а вернувшись на Донбасс, приобрел кликуху Жека Десантник. Или «братан Десантник». Все потому, что спецназа официально не существовало, у нас даже в военниках было написано – ВДВ, а во время мероприятий в бригаде мы носили десантную форму и голубые береты. Дембельнувшись, мы сохранили старые связи, я вернулся в свой Ростов, он – в свой Донецк. Оба пошли по одному и тому же пути, когда все валиться стало, – в братву. Оба выжили во всех говнотерках, там где выжить было практически невозможно. Понятно, что держались друг за друга – иначе не выжить. Мы с ним еще в девяносто втором договорились, что если одному из нас жить станет совсем не весело, то другой примет его у себя в стране. Благо Россия и Украина – теперь разные государства… хотя какие, к чертям, разные. Это даже не смешно…

И вот – Дон мне позвонил.

Это было сутки назад. Я как раз был «в хозяйстве», как я это говорил, – закончив с делами, пошел к Наташе. Наташа – местная учительница, закончила пед в Ростове и все-таки вернулась в свой район, в свое родное село. Что у нас было? Да сам не знаю ни хрена, что у нас было и есть и будет. Постель, конечно, куда без нее? Но и не только. Тридцать лет, тридцать с хвостиком уже – сколько можно? А Наташа… я не знаю, иногда я… не знаю, короче. Я не представляю, как можно меня любить. Я ведь не подарок, если честно. А она меня любит. Я гляжу в ее глаза, серые и честные, и понимаю, что она меня по-настоящему любит. Не за то, что у меня есть деньги, джип, авторитет. А просто – меня. И такого, какой я есть. Это для меня дико и… страшно. Страшно потому, что я могу причинить ей боль. Потому, что я не знаю, чем отвечать на ее любовь. Не знаю…

Местные, кстати, когда я с Наташкой сошелся, перестали меня дичиться, решили, что раз, мол, барин себе тут бабу нашел – значит, точно свой и не денется никуда. Но мне на это глубоко плевать было.

Короче, я подрулил к панелькам, а она меня ждала на балкончике. Я много раз предлагал ей дом выстроить, но она отказывалась, так и жила в этих панельках. А панельки – колхоз-то миллионер был, вот, в последние годы жизни строил почти что городское жилье. Сейчас многие в Ростов подались, квартиры пустовали – вот и выделили вернувшейся из города учительнице скромную однушку. Теперь в ней жил и я, когда оставался на ночь. Хотел тут коттедж построить, да так ведь и не построил. Зачем? И деньги на развитие нужны. А жить где? Да тут пока и перекантуюсь…

Цветов у меня не было. Зато была целая головка сыра. Моего сыра. Голландского. Первой партии. Сыра, который созрел на сыроварне, которую мы запустили, – сыроварни тут не было и в советские времена. А теперь будет. Все теперь тут будет…

Я достал головку – она была килограммов шесть, в воске, тяжелая… моя – и поднял ее над головой жестом мужчины, возвращающегося домой с добычей. Она засмеялась и показала большой палец… что-то съедим, остальное соседям раздаст – Наташка добрая, а время нынче несытое. И тут зазвонил телефон.

Мобила.

Мобила у меня была еще старая. «Моторола». Кирпичиком, с антенной, которую надо доставать, и откидной крышечкой. Когда звонила мобила – ты не спеша доставал ее, вытягивал антенну, откидывал крышечку и говорил: «Аллё». И все это было с большим понтом. В последнее время мобилы стали дешевле, да и «Моторолы» все больше менялись на финские «Нокии», без крышечки и с постоянной антенной, которую не надо выдвигать. Но у меня была старая «Моторола», и я никак не мог ее сменить…

Телефон зазвонил, я положил головку сыра на крышу, достал телефон и сказал «Аллё». На той стороне был Дон.

– Аллё.

– Витя! Витек, ты?

– Алле, Жека? – обрадовался я. – Как сам?

– Нормуль, братан… – но по голосу было слышно, что совсем не нормуль. – Слуш, у тебя время есть?

– Для тебя сколько угодно…

– Слышь, тогда забери меня, а? Как договорились, помнишь?

Я понял, что что-то произошло.

– Где? На Успенке?

Так назывался пропускной пункт на одной из ведущих в Россию дорог. Обычно им и пользовались, когда шли на Ростов.

– Не. Кумачово – знаешь?

– Ага.

– Вот туда можешь подъехать?

– Нет проблем.

– Спасибо, брат. Должен буду.

– Что произошло?

– Не по телефону.

Я окончательно убедился, что что-то все-таки произошло…

– Отбой. Буду.

Степь да степь кругом…

Вспомнилось. Это Дон любил петь. Он пел это и тогда, когда нас прижали на той стороне границы. В Пакистане, в зоне племен. Где советских солдат не должно было быть по определению, но мы там были. Нас было двое, у меня была снайперская винтовка и что-то около полтинника патронов – и у Жеки автомат и несколько магазов к нему.

Но мы все же выскочили.

– Витя!

Крик Наташи вырвал меня из воспоминаний, из вкуса крови во рту и щелкающих по камням пуль…

Я подошел к скамейке и положил на нее головку сыра. Показал – забери. Потом сел в машину и тронулся в дорогу…

Арсенал у меня был солидный…

В Ростове никогда не было проблемы достать оружие, все-таки Ростов-папа, колыбель бандитизма. А когда в Чечне началось – оно и вовсе хлынуло сплошным потоком, были бы деньги. Часть этого потока я отвел на себя, вложился и сделал несколько нычек. Зачем? А затем, что земля круглая, а жизнь трудная. И то и другое – аксиома.

У меня был гараж… не у меня, конечно, на другое имя куплен, причем на имя погибшего братка, но все равно теперь он был моим. Я оставил машину за поворотом, зажег свет, спустился вниз и взял лопату. Через десять минут напряженной работы необходимое было передо мной. Автомат «АКС-74 Н» с подстволом, два пистолета «ТТ» с глушителями (китаёза глухой, как их называли) и карабин «Беркут-2». Последний – под патрон и магазин «СВД», но в отличие от «СВД» он делится на две части, удобно хранить и переносить. Тульский он, кажется. И до пятисот метров работает только так. Глушак к ней есть тоже – местный умелец сделал и нарез на стволе нарезал. Ко всему есть патроны, а к автомату – еще и лифчик, похожий на китайский, с какими мы ходили в Афгане. И рюкзак есть, в нем удобно снайперку держать…

Зачем так много? Это не много, у меня в другой нычке лежит «ПК». У чеченцев по случаю купил. А это – как раз на двоих, меня и Дона.

Короче, если Дон не забыл, с какой стороны держать автомат, – прорвемся. Ему «калаш», у него точно такой же в Афгане был, а мне – снайперку. Я и в Афгане снайпером был. Едва ли не единственным сержантом-снайпером, снайперами у нас в основном прапора были. Или офицеры. Тут сыграло свою роль то, что я с детства стрельбой занимался, даже в школу олимпийского резерва был записан.

Интересно, с кем Дон так зацепился, что теперь ему валить надо? За колхозными делами – коровами и сыроварней (а для сыра молоко особого качества нужно, без антибиотиков и чтобы белка много было) – я как-то потерял взгляд на движение. В середине девяностых на Донбассе шла страшная война, резались Грек и Кушнир. Погибли и тот и другой, Алика Грека вообще взорвали на стадионе во время футбольного матча – беспредел полный. Кушнира потом прибили – большинство из донецких, что с той, что с другой стороны войну не пережили. Победителями, насколько мне помнится, вышли Люксы. Группировка Люкс, ее так звали по местоположению штаб-квартиры. Комплекс Люкс в Донецком ботаническом саду, его построили перед распадом СССР к приезду в регион Горбачева как элитную правительственную резиденцию. Потом Украина стала самостийной, а элитный комплекс стал переходить из рук в руки: кто держал Донецк, тот там и жил. Люксы, конечно, люди крутые, без вопросов. Но мне как-то до этого… Во-первых – были и есть общие дела по водяре, с тех пор как закрыли грузинский транзит левого спирта, остался канал через Николаев, Донбасс и – к нам. И в Луганске, и в Донецке спиртзаводы работали на полную катушку, караваны шли в Россию. Во-вторых – у нас нет никаких пересечений по бизнесу, и я не претендую на кусок Люксов. Мне только братана моего забрать, сослуживца по Афгану, – и домой в Россию. А больше мне и не надо ничего…

Все заныкал в машину, подумал – оставить наверху «ТТ» или не оставить? Решил все же не оставлять, перед Украиной достану. У нас, кстати, новый президент – фамилия Путин. Бывший кагэбэшник, молодой. Многие верят, что теперь лучше будет, Ельцин всем надоел. А я ни во что не верю. Но и нарываться не спешу.

Основная трасса на Донецк идет севернее, но я ушел южнее, на районные разбитые дороги. По ним дошел до самой границы, я ее из машины вижу. Остановился, купил в поселковом магазе двенадцать полторашек минералки и пожрать. Забрался под низ и достал «тэтэшник». И стоял сейчас. Чуть ниже Малоекатериновки. И ждал проводника. Степь да степь кругом, а на той стороне – Украина. И два села – Воровское и Широкое. Одно неподалеку от другого…

Почему я не пошел там, где сказал мне Жека? А потому что. В тот день, в Пакистане, мы пошли по тому пути, который был нам проложен. И наткнулись на банду. Мы только что ликвидировали одного из самых опасных религиозных авторитетов региона – Мулло Модада. Я его убрал. Одним выстрелом с семисот пятидесяти метров. А на отходе попали – потому что скорее всего кабульский ХАД, управление безопасности Афганистана, и его начальник подполковник Тарик, который готовил нам инфильтрацию и эксфильтрацию, не хотел, чтобы мы вернулись с этого задания живыми. Потому что подполковник Тарик хотел, чтобы мы убили Модада. Пока тот не подослал убийц самому подполковнику. И хотел переключить на себя и свою крышу потоки наркоты, которые текли из Пакистана. Но он не хотел, чтобы двое шурави вернулись живыми. Потому что они убили афганца, соплеменника. И для подполковника Тарика это было очень важно: тот, кто убил афганца, должен ответить за это, пусть это и шурави, советский. Потому что этого требует Пуштун-Валлай, кодекс чести пуштунов. И потому, что для подполковника его кровник, религиозный авторитет и заодно наркоторговец Модад был ближе и роднее, чем мы, советские коммунисты, пришедшие помочь его родине выбраться из отсталого средневековья. Они не хотели выбираться из отсталого средневековья. Оно их вполне даже устраивало…

Надо сказать, я теперь лучше понимаю афганцев, намного лучше. Зря туда мы полезли – да сделанного не воротишь.

Жарко. Совсем не по-осеннему жарко. Бабье лето…

С другой стороны машины постучали, я разблокировал, а руку положил на «ТТ».

– Открыто.

Открыв дверь, в машину забрался то ли парень, то ли девчонка. Потом понял – девчонка. Этакий Гаврош – короткая стрижка, замурзанная, в джинсовом костюме, который был ей явно мал. Красивые зеленые глаза – по ним и определил, что девчонка.

– Привет.

– Привет… – сказал я, отметив, что она совсем меня не боится.

– Тебе туда?

– Ага.

– Я от Игната.

Ясно. Игнат – местный контрабандист. Он к братанским делам как бы боком, по-другому зарабатывает. Но братва его уважает – а он держит нейтралитет и обеспечивает переход через границу всем, кто этого пожелает, и всем, кто заплатит. Не считая контрабандистов, услугами Игната пользуется всякая шушера, которой надо слинять, – людям моего уровня линять в Украину уже несолидно, мой уровень – это Испания или Германия. Еще много переходит тех, кто от армии косит…

– А зовут тебя как?

– Не все равно?

– Нет, не всё.

– Инга. Инга Шмидт.

– Необычная фамилия.

– Я немка. У меня предки – донбасские немцы.

Я не удивился. В свое время российское правительство активно заселяло юг страны, давало дотации. Поэтому кого у нас на юге только нет. Есть немцы. Есть евреи. Есть греки. Есть сербы. Есть украинцы…

– Витя меня зовут. Давай показывай, куда рулить…