Kitobni o'qish: «День перед Рождеством»

Ненавижу праздники. Любые. Будь то мой день рождения, новоселье родственников или масленица на городской площади. В декабре особенно тяжко: Рождество, следом Новый год. Вопреки суете, тревоге и хаосу, которые пожирают уже с конца осени, Рождество – самый любимый день в году. Видимо, это ощущение из детства. Мы всегда ехали в деревню. Праздновали, соблюдая все католические традиции. Одна из них – ужин из двенадцати постных блюд. Каждое нужно попробовать, хотя бы чайную ложку. Даже ненавистную перловку с маком, холодную. Сделать усилие и проглотить кисель – субстанции молочного цвета из отжатых овсяных хлопьев, настоеных с коркой ржаного хлеба, застывшую и напоминающую желе, только без вкуса. Вот даже привкуса никакого. Стол накрывали белой хлопковой скатертью, под которой – сено. Вся семья усаживалась, читали молитву. И только потом – шумные разговоры.

После ужина все вместе ехали в костёл. К началу службы люди уже стоят внутри плечом к плечу. Мы с Андреем всегда поднимались на балкон по деревянным ступенькам. На таких балконах находится орган. Но в деревенском костёле органа не было, зато можно было слушать ксендза с высоты. Слушать нам не хотелось. Поэтому, чтобы как-то скоротать время, мы играли. По очереди загадывали человека снизу и шептали другу другу на ухо любую примету. Но только одну.

– Бабуля в синем платке.

– Впереди, по центру.

– Нет.

– Слева у скамеек.

– Ага!

– Мужчина в коричневом пальто.

– Прямо внизу, по центру!

– Неа.

Мы могли шептаться долго-долго, пока кто-нибудь не шикнет, или пока не надоест, или пока служба не закончится.

Сейчас, в этой взрослой жизни, всё не так. Когда бабушки умерли, постный ужин готовила мама. Я была на подхвате и мало что запомнила. Когда мама уехала, ужин превратился в мою обязанность. В первый такой год я звонила маме и писала в её старую кулинарную книгу меню для ужина: жареная рыба, винегрет, кутья, кисель из овсяных хлопьев, кисель-напиток, дрожжевые оладьи. Всего двенадцать. Мне хотелось схалтурить и сократить меню наполовину, но Андрей упрямо твердил про традиции. В тот год мы праздновали втроём: папа, Андрей и я. Зачем столько еды? “Традиция”, – был краток Андрей. Не поспоришь.

Блюда, вроде жареной рыбы, квашеной капусты, овощей для винегрета, я приготовила заранее. С остальным нужно было справляться двадцать четвёртого декабря, в Сочельник. То ли неумение рационально распределить время, то ли дел и правда было много, но уже к обеду я в испачканном фартуке и с мокрой от пота спиной хотела швырнуть миску, в которой дрожжевое тесто отказывалось расти, в дальний угол кухни.

Я только пристроила пятую точку на диван, чтобы выдохнуть, телефон запел голосом Imany. На экране – фото Оли.

– Алло? – устало выдохнула я.

– Хэллоу, Карамелька! – только она называла меня так, – Как твои дела?

– Не спрашивай, – вяло ответила я, – ща сдохну от этой готовки! Напомни мне не отмечать праздники, когда мы вырастем.

– Хах, развалина! Чем ты там занята? – её бодрый и радостный голос раздражал, хотя я была счастлива слышать подругу.

– А ты как думаешь? Ужин готовлю, – я искренне завидовала тому, что Оля приезжала на праздники к родителям и ей не приходится накрывать стол из дюжины блюд на несколько персон.

– Ты злая или мне кажется? – она считывала меня по дыханию в трубке.