Kitobni o'qish: «Гексаграмма: Падшие и проклятые»

Глава 1

Ишка спустила босые ноги на пол и зябко поёжилась. Ей показалось, что от окна дует, и даже успела сделать несколько шагов к нему, прежде чем сообразила, что оно закрыто, и плотные тяжёлые шторы плотно задёрнуты. Ощущение, будто в комнате что-то не так, не покидало девушку, но она глубоко вдохнула, выдохнула и попыталась мыслить здраво. Не существует ни привидений, ни дурных знамений, хотя, конечно, разум обожает преподносить фокусы и сюрпризы, вводя в заблуждение. Рисует грядущее в самом мрачном свете, особенно когда на кону всё, к чему они привыкли. Даже если удастся победить – ничто не пойдёт как прежде, колесо бытия провернётся и начнёт новый цикл.

Вероятнее всего, причина была в назначенном на послезавтра рейде на убежище отступника Старатоса. У неё отляжет от сердца, только когда они все, если и раненые, то хотя бы живые, вернутся обратно. Предсказать развитие событий с кем-то вроде Старатоса не представлялось возможным. Кажется, он бы предпочёл переубедить их, нежели убить, но вряд ли такой человек покорно даст себя убить, если они откажутся слушать. А его алхимические умения, навыки и таланты переоценить было нельзя. Он ещё не сражался с ними всерьёз, а они уже понесли потери. Карои спасли только в храме, а Ричард остался жив лишь потому, что Старатос нуждался в нём целом и невредимом. Такая мощь не могла, не должна была принадлежать простому смертному, Старатос надругался над своей же природой, посягнув на незыблемые основы вселенной.

Ишка закусила губу и украдкой оглянулась через плечо, ласково и нежно окинув наполненным в равной степени заботой и беспокойством взглядом спящего Ричарда. В свете артефакта в форме шара с пульсирующей бледным сиянием золотой пылью внутри он выглядел домашним и беззащитным. И – безмерно, неописуемо усталым. Ишка улыбнулась краешками рта, но тут же вновь посерьезнела, как если бы боялась разрешить себе хоть чуть-чуть порадоваться – в точности как люди, суеверно думающие, будто любое веселье им запрещено, так как непременно тут же накличет какое-то горе. Она всё ещё сомневалась, не слишком ли рано их отношения переросли в нечто столь близкое. Несмотря на то, что сама же это предложила – Ишка всегда переживала и колебалась, потому что вовсе не была уверена, получится ли у доктора Варатти создать лекарство против точащей её тело хвори, а, если нет – вправе ли она обременять Ричарда такой собой, если он может легко найти здоровую спутницу жизни, способную и сопровождать его куда угодно, не таща с собой сумку, набитую инъекциями, и обеспечить потомство без страха, что им передастся её хворь. Но, вот, когда перед ними зловещей стеной поднялся страх, что всё закончится, не успев толком начаться, Ишка попросту бросилась в омут с головой.

Она понятия не имела, какие именно качества определяют возникновение любви или её отсутствие.

Для этого недостаточно знать человека очень давно, ведь Карои был её очень близким другом, и он нравился ей, но о том, чтобы сойтись с ним, не могло быть и речи. Он останется рядом на всю жизнь, как надеялась Ишка, но лишь в качестве товарища и соратника, почти брата.

Не определяла любовь и сила, триумфы, власть. Не влюбилась же Ишка в Его Величество. Хотя, впрочем, многим и многим из юных дам венценосный красавец и франт кружил голову… Но с Ричардом Ишка совершила последний шаг в момент его отчаянной боли и тоски.

Она увидела страдающую душу, которая не была ни в чём виновата, но взвалила на себя чересчур много, и захотела остаться рядом навсегда – в горе и радости, душой и телом. Некоторые люди убеждены, что не заслуживают заботы и нежности, но они ошибаются. Для Ишки, девушки, чей духовный свет становился оружием против орд врагов, щитом слабых и утешением опечаленных, было очевидно – нет той бездны, до дна которой не достанет ни один луч. Просто источники света слишком нерешительны. Ишка всегда была самлдостаточной девушкой, не считая потребности в лекарствах, которые сама приготовить не умела, и любовь для неё была лишь дополнением, а не смыслом жизни… Но двое вместе делают друг друга сильнее. Она не терпела жеманных барышень с их воркованием о том, что со своим мужчиной они хотят быть слабыми. Для Ричарда Ишка старалась подниматься всё выше, становиться сильнее и сильнее – страхов, волнений и себя вчерашней. Она была глубоко убеждена, что дешёвая философия этих недопринцесс ведёт лишь к катастрофе. Пара или способствует развитию друг друга, или вовсе такая пара и не нужна. Будучи слабым, ты виснешь балластом на шее и вынуждаешь с тобой возиться. Кисейные леди, может, и обожают такое, но её иначе воспитывали. Для неё это позор. Нет, конечно же, каждый иногда расслабляется, выдыхает и восстанавливает ресурсы, но превращать это в норму жизни, прятаться за чьей-то спиной и притворяться, что в ваше уютное гнёздышко никогда не подует ветер, и тебе не придётся вставать плечом к плечу с любимым и принимать вызов – значит видеть реальность чересчур розовой и сладкой, хуже патоки вязнущей на зубах.

Ей хотелось умолять Ричарда передумать. Не ходить в логово Старатоса. Забыть обо всём и просто жить, занимаясь своими исследованиями, в которых она ему, безусловно, помогала бы. Смотреть шире, видеть мир, а не месть и ненависть. Они не обязаны превращаться в острие разящего меча, брать эту ношу на свои плечи. Ишка мечтала попросить Ричарда остаться с ней – и знала, что нельзя, что она не простит себе минуты столь откровенной слабости, этого малодушия, извивающегося в её душе, будто червь. Если кому-то и следовало воздержаться от похода – так именно ей, единственному ребёнку своих родителей, той, кто наделена духовным даром рода ди Гранелей и способна передать его следующему поколению. Но это никогда её не останавливало. Если на ней пресечётся ветвь гордого древа – пусть. Ишка – воин, а не простая обывательница, робкая и недалёкая девица, которая ничего опаснее метлы и кухонного ножа в руках не держала. Она видела смерть. И убивала сама. Она пойдёт до конца.

Старатос ведь тоже сам ни за что не остановится. В некоторой мере Ишка хорошо понимала его – этим человеком владела безудержная и слепая страсть сделать мир лучше, которой тот и посвятил жизнь без остатка. Вот только методы Старатос выбрал заведомо неправильные. Даже если реальность правда устроена так, что карабкаться вверх можно только по чужим телам, а любой прогресс неизбежно губит сотни – Старатос словно бы и не искал способа сократить количество жертв, смягчить негативные последствия своих экспериментов или отвечать за тех разумных созданий, что выходили из его лаборатории. Если они не соответствовали его ожиданиям, то сразу переставали быть ему интересны, он списывал их со счетов и отмахивался. Вот чего Ишка ни осознать толком, ни одобрить не могла – как ему хватает жестокости и бесстыдства обращаться с ними как со слугами лишь оттого, что они развиваются не по его плану? Почему даже не удосуживается потратить хоть месяц на их воспитание? Гомункул Марион обмолвилась, что ничего такого не было – когда он проверил её умения и навыки, то сразу начал отдавать приказы. А ей хотелось общаться, отдавать и получать нежность, познавать мир. Марион не была пай-девочкой, но и омерзительным извергом её назвать у Ишки язык бы не повернулся. Когда липкую паутину влияния Старатоса удалось немного снять – Марион открылась как очень милое существо, даже если относиться к ней так значило оскорбить тех, кого она разорвала на куски. Марион действительно лишь начинала понемногу отличать, что хорошо, а что плохо. Она была сокровищем и шедевром – но диким, неприрученным и строптивым. А ещё… вероятно, перепуганным.

Старатос не питал ненависти к человечеству, но и любви, настоящей любви, жара, необходимого для настоящего акта творения, в нём не было. Им двигало чувство долга, которое он же сам себе однажды вбил в голову. Это чувство жгло, но не согревало. А без любви затея подобного размаха, как глубоко верила Ишка, обречена. И они не имеют права пассивно ожидать, чем же закончатся его изыскания.

***

Закреплённый в полулежачем положении Ричард мог только вертеть головой и трепыхаться в оплетающих его тело многочисленных ремнях.

– Свобода переоценена, мой юный друг, – промолвил Старатос, глядя Ричарду в глаза. – Какая разница, от чего вы зависимы, от религии, общественных стереотипов, собственной наследственности, эмоций или чужой воли? Да хоть бы и от необходимости спать и принимать пищу. Почему тебе это важно? Тем более, за людей, которых ты даже не знаешь. Они не могут договориться, каждая партия тянет одеяло на себя и, борясь за свои права или отстаивая привилегии, неизбежно попирает чужие. Баланса и гармонии в таком мире никогда не будет. Я же стараюсь сделать так, чтобы человек не был обязан следовать даже неизбежным прихотям собственного тела. К сожалению, ты столкнулся с неудачными промежуточными результатами моих изысканий и сделал прискорбно ошибочные выводы.

Он закончил подсоединять Ричарда к аппарату, и оранжевые потоки энергии устремились по десятку тонких трубочек внутрь круглой, как огромная бочка, металлической ёмкости.

– Твоя сила поможет мне, и, когда это произойдёт, ты увидишь, что я был прав, и не стоило бояться. Просто вообрази, что будет, если пространство и время перестанут сдерживать нас. Мы сможем летать, как птицы, и дышать под водой, как рыбы, и пронзать прошлое и будущее силой мысли. Идеи будут немедленно становиться реальностью. Все действительно обретут подлинное равенство.

– Ты просто сотрёшь им личность, возможность самоопределения, уничтожишь то, что делает жизнь каждого такой особенной! – выкрикнул Ричард, бессильно дёргаясь.

Хотя помещение и смахивало на весьма изощрённую пыточную камеру, Ричарду как алхимику было известно предназначение большинства устройств. Они не были спроектированы для использования на людях, но, кажется, Старатоса подобные мелочи не волновали, и он усовершенствовал их, чтобы устранить досадное ограничение.

– Особенной – и несчастной, – парировал Старатос. – Ведь именно уникальные черты разделяют нас, и, чем их больше – тем шире пропасть. Но я это исправлю. Исчезнут горе, одиночество, даже смерть – каждый будет продолжаться во всех остальных.

Процесс ускорился, Ричарда всего, до последнего волокна мышц, до самого крохотного нерва, пронзила боль. Он закричал… и проснулся. Судорожно вытер со лба холодный пот. Такой реальный, вещественный сон. Ричард никогда не слышал, чтобы алхимия позволяла устанавливать телепатическую связь с чужим сознанием, поэтому промелькнувшее было подозрение, что кошмар навязал ему сам Старатос, он сразу отмёл. Наверно, речи этого выродка просто въелись в его подсознание, и он продолжал взвешивать и разбирать их даже во сне. Ричард не изучал тонкости человеческой психики в доскональности, но о том, что вот так случается, ему было известно.

– Что случилось? – Ишка сразу потянулась к нему, заглянула в глаза.

Ричард устыдился. Он явно напугал её. Заправив ей за ухо прядь белокурых волос, чтобы открыть лицо и лучше его видеть, алхимик улыбнулся, совершенно не желая делиться содержанием своего наваждения.

Старатос наверняка и впрямь всё ещё хочет его заполучить. Ричард был одним из лучших среди молодого поколения алхимиков. Перспективным и многообещающим. Свежим взглядом. Как раз тем, чего не хватает ещё не старому, но уже изнурённому и не замечающему неточностей в своих вычислениях учёному.

– Как думаешь… – вполголоса пробормотал Ричард и запнулся.

– А? – ласково отозвалась Ишка.

– Может быть, Старатос прав, и всему пора измениться, а мы лишь цепляемся за пережитки старого?

– Нет! – горячо воскликнула она. – Смотри!

Ишка подбежала к окну и рывком раздвинула занавески. Ночные огни окон и фонарей мерцали там, в бездне, наполненной кромешной тьмой. Даже в столь поздний час на улицах встречались гуляющие и наслаждающиеся иным, тёмным, окутанным манящей загадочностью видом. Художники работали, стараясь уловить дух изнанки города, той, что предстаёт лишь после захода солнца. И даже в столь поздний час чуть ли не на каждом углу торговали выпечкой и сладостями. Гигантские шестерёнки, пружины, странные колёса, пластины, ступени, соединяющие ярусы города между собой – дополняли пейзаж, ни одна деталь не выглядела гротескно или неуместно. Они были террасами, мостами, дизайном домов. Город был серьёзен, собран, деловит – и, вместе с тем, по-особенному разгульно-бесшабашен. Холодный механизм, столь милый сердцам его жителей. Как и всюду, здесь стремились к богатству и статусу. Как и всюду, были неравнодушны к искусству, красоте, изяществу. Как и всюду, желали безопасного, мирного существования.

– Видишь этот город, в котором каждый всегда куда-то спешит? Возможно, не все они довольны жизнью или видят в ней смысл, но Старатос… Он искалечит их. Ты же знаешь, что он натворил с рассудком этой бедной девочки, Марион. Она сделалась убийцей, потому что он ничего ей не показывал и не объяснял, а она попыталась следовать его пути – примеру, который видела перед глазами! Такой человек не сможет завершить преобразование мира, он переломает и растопчет сотни душ!

– И всё же… – задумчиво протянул Ричард.

– И всё же он рождён таким же, как ты и я, а отнюдь не божеством, чтобы принимать решения за всех! Что мы знаем о нём? Ради своей цели он осквернил усыпальницу великой героини. Он преступил несколько алхимических запретов так, словно это ему ничего не стоило. Он пытался повлиять на тебя, подослав гомункула, чтобы устранить твоего друга, и наверняка похитил бы тебя помимо твоего согласия, если бы не мы. Насилие стало естественным для него. И его мир будет построен на жестокости и залит кровью. Найдя одно якобы великое благо и достигнув его ценой бесчисленных жертв, легко поступать так снова и снова, с каждым разом всё меньше задумываясь. А в обществе всегда найдётся, что исправлять!

Ишка понимала, что вспылила, но остановиться не хотела, ей было важно достучаться до Ричарда. Ричард смотрел на неё. Долго. Молча. Она помнила, как выглядит для него, он как-то раз описал – белый цветок, способный вынести любые вьюги и морозы, но с трудом переносящий тепло. Эти цветы напоминали искусственные, они могли срезанными стоять целый год, но даже прикасаться к ним было холодно – спрятанные в обманчивой нежности лепестков иглы ледяной стужи кололи пальцы.

– Я люблю тебя, – наконец сказал он, и это было уместно.

Ишка снова напомнила ему о настоящем положении вещей, расставила все точки над "и". Её рациональность и хладнокровие всегда уравновешивали его эмоции, которых ей, в свою очередь, порой не хватало. Что и говорить, она и впрямь была его хранителем.

– И послушай, я хочу тебе кое-что сказать.

– Да? – она чуть напряглась, потому что в его интонации было что-то такое, для чего люди порой зреют месяцами, если не годами, а, наконец собравшись с духом, могут хлебнуть для храбрости глоток-другой ядрёного спиртного.

– Я… сделаю всё, чтобы ты, как бы ни обернулось дело, смогла покинуть логово Старатоса живой и невредимой. Не спорь, пожалуйста… не сейчас, – он вскинул руку, загодя останавливая её. – И, если не выйду я сам, то хочу, чтобы у нас был ребёнок. Я уверен, что Элиша, Беатриче и Карои помогут тебе заботиться о нём, даже если твои родители выступят против. Если небо будет милостиво к этому дитя, то оно унаследует мой алхимический дар и твою духовную силу. Я не имею понятия, какой результат может дать их слияние, но именно тебе предстоит выяснить… И воспитать такого ребёнка.

– Но я не…

– Ишка, я хочу, чтобы у нас, именно у нас двоих, было продолжение. И хочу, чтобы у тебя была опора, если меня не станет. Я понимаю, что человеческий младенец очень долго требует ухода, прежде чем вырастет в кого-то, действительно способного защищать родителей и помогать им… Но лучше уж так, чем вовсе никак. Это единственное, что я могу тебе дать, раз уж у нас может и не быть общего будущего.

Ишка долго молчала, пытаясь определиться с тем, что ответить. Ей было страшно, что ребёнок унаследует не только дар управлять духовной энергией, но и её хворь. Она боялась, что однажды дочь или сын придёт к ней и бросит в лицо обвинение, зачем она родила, зачем заставила страдать. Ричард думал лишь о самой Ишке, но не о том, каково придётся их наследнику. Понять его было легко можно, однако, не сказать, чтобы такой подход нравился девушке. Нехорошо, с гнильцой, смахивало это на скрещивание сильных линий крови по расчёту. Сломать судьбу бедняжки ещё до рождения – мало что может быть страшнее… Но тут же Ишка задумалась о себе самой. Она бы ни за что не отказалась от жизни, если бы знала заранее, какой родится, а мать каким-то мистическим образом могла спросить у плода в её чреве, стоит ли чете ди Гранелей оставлять дитя или нет. Люди, конечно, бывают разные, и её ребёнок, вполне возможно, станет рассуждать совершенно иначе, но Ишка даст шанс. Никому не обещали, что жить легко, в конце-то концов. И, если уж на то пошло, она всё же вовсе не так уж плохо живёт со своей болезнью, если не считать регулярных инъекций. Возможно, в поколении её ребёнка найдут стабильное и надёжное лекарство от этой дряни.

И, кроме того, как бы дико и аморально это ни звучало – Ишке тоже было весьма и весьма любопытно, совместимы ли уникальная духовная сила ди Гранелей и предрасположенность к алхимии, и если да – то в какой степени. Это был невероятный, захватывающий эксперимент, ведь, если получится – результат пошатнёт основы мира.

– Я согласна, – сказала Ишка.

Нет, как игрушку или средство реализации собственных амбиций она младенца не рассматривала, конечно же. Ею двигало вполне понятное желание дать малышу только лучшее. Такое, что поможет будущему поколению превзойти нынешнее, как это и полагается для развития истории. Да, Ишка была одной из матерей, мыслящих в глобальном масштабе. Ведь, чтобы менять основы бытия, не нужно родиться по пророчеству или в королевской семье. Достаточно лишь обладать таким желанием. И, если их сын или дочь переймёт у родителей хоть каплю характера – оно будет.

Глава 2

День был снежным, и пурга так и норовила бросить горсть белоснежных хлопьев под капюшоны маленькой группки людей, медленно бредущих по заросшему бурьяном и занесённому снегом пустырю. Не видно было ни зги, еле-еле помогали руны направления, применённые Ричардом, карта Ясного Взора из запасов Беатриче и выдающиеся навыки Вагруса. В такой день ни одна птица не вылетит из укрытия, и ни одна собака не покажет нос на улицу. Дату менять не стали, рассудив, что вьюга может спрятать их от возможных следящих устройств Старатоса. Кроме того, Беатриче предположила, что он, скорее всего, не будет ожидать нападения в такую плохую погоду. Кроме того, каждый час отсрочки приближал Старатоса к выполнению задуманного, и друзья не желали, проснувшись однажды поутру, увидеть, что цепочка преобразований уже запущена, а они не могут ни на что повлиять. Когда группа приблизилась к убежищу Старатоса настолько, что его стало уже видно, Ричард с помощью алхимического знака соединённых и заключённых в круг усиления четырёх стихий, из которых так или иначе состояло почти всё на материальном плане реальности, и Беатриче – благодаря карте, позволяющей чувствовать сокрытое, искали ловушки, а Вагрус поглощал их энергию браслетом. Почти все тайные устройства Старатоса, обнаруженные группой на пути, включали в себя именно алхимию, Старатос то ли презирал обыкновенные трюки вроде секретных плит, что активировали механизмы, выпускающие стрелы или копья из стен, или проваливающегося под ногами пола, то ли чересчур полагался на алхимию, но ни одной простой западни им не попалось, только зачарованные различными знаками. Те вспыхивали красным или фиолетовым неестественным сиянием, как только Ричард или Беатриче обращали на них внимание, и меньше, чем за полминуты исчезали без следа, когда Вагрус подносил к ним браслет. Ричард оценил снаряжение парнишки – даже в их мире такое считалось редкостью, алхимики не разбрасывались своими услугами за бесценок, а немногочисленные маги и вовсе скрывались – никто не хотел попадать под каток королевской расправы. Вагрус, вероятнее всего, выложил за все свои уникальные находки гораздо большее, чем просто деньги. Ричард не решился бы расспрашивать, чего парнишке стоили все эти редчайшие изобретения науки и магии, половину из которых закон прямо запрещал. Да и ничуть не сомневался – как бы он ни дознавался, Вагрус правду не скажет. Не тот случай… Что же, у каждого человека есть такие моменты биографии, куда никому нельзя совать нос, даже самым близким. Иных секретов мучительно стыдишься, а за другие готов убить, если они попадут не в те руки. Те самые тайны, из-за которых мучительно горит язык, а поделиться ни с кем нельзя. Поэтому Ричард уважал право Вагруса на молчание.

А вот дальше у отряда начались проблемы.

Когда они оказались перед массивной медно-красной дверью, ведущей внутрь облюбованного Старатосом особняка, наполовину встроенного в чёрную скалу – перед ними возникли две химеры. Их гигантские орлиные крылья хлопали, драконьи пасти на длинных шеях рычали и лязгали клыками, хвосты с головами змей на концах мотались из стороны в сторону, а львиные лапы рыли землю. Одна из химер была лиловая, другая – изумрудно-зелёная. Ростом они превышали самого матёрого медведя, но при таких габаритах казались дьявольски проворными, а в злых глазах светился ум. Ум слишком острый для тварей, прислуживающих закоренелому негодяю.

– Проклятье, где он мог достать генетический материал дракона?! – раздосадованно и потрясённо выдохнул Ричард.

Нарушение же Старатосом очередного запрета, на скрещивание подобным вот грубым и жестоким образом живых существ, ничуть его, конечно, не удивило.

Тут же левую химеру отбросило назад – ступня Ишки в тяжёлом сапоге на толстой подошве со всего размаху врезалась промеж её глаз. Вторую химеру снёс поток направленного ветра, беснующегося и лютого, выпущенного веером Беатриче. Добивая химер, Ричард начертил два знака огня и направил на их тела. Они должны были обратиться в горстки пепла, и пламя действительно повредило их – на том, что осталось от крыльев, уже нельзя было летать, шерсти не стало, а кое-где мясо обуглилось до самых костей. Но всё равно твари шевелились – и были готовы продолжать бой. Когда-то зелёная, а теперь изувеченная до неузнаваемости химера прыгнула, метя в Вагруса, и тот успел лишь закрыться руками. Беатриче занесла веер, но не успевала, да и на таком расстоянии она непременно задела бы своих.

Но тут-то Карои пронёсся мимо товарищей и за секунду до того, как Вагруса пронзили бы чудовищные зубы, с разворота раскроил химере череп мощным ударом двуручного клинка. Второй он вонзил меч в бок – так, чтобы непременно достать до сердца, если оно у неё располагалось там же, где у всех животных. Вот теперь твари и впрямь повалились замертво, напоследок взревев так, что у всех даже ненадолго уши заложило, а душа в пятки ушла от невыразимой жути этих звуков агонии. Остаться невозмутимой и собранной удалось лишь Беатриче – по выражению её лица так и напрашивался вывод, что ей доводилось видеть, а то и делать вещи куда как похуже.

– Спасибо… – заплетающимся языком пролепетал Вагрус, краснея до ушей и отводя взгляд. Он давно не чувствовал себя таким бесполезным.

– Теперь осталось решить, что делать с самой дверью, – проговорила Беатриче, закрепив веер за спиной и перебирая карты в поисках подходящей.

Вагрус пылал желанием чем-то искупить момент страха, который парализовал его так сильно, что он полностью забыл и о своём наборе артефактов, и о том, чему его учили. Не ради остальных, но ради себя, восстановить хотя бы частично самоуважение. Он поднял руку с браслетом и высвободил энергию, накопленную украшением. Эта волна не снесла дверь, но сработала как отмычка, и та отворилась.

– Вы заставили себя ждать.

Старатос, облачённый в серебристо-голубую мантию, струящуюся до пола, стоял посередине коридора, скрестив руки на груди.

И тут они всё поняли. Вагрус намеренно не убрал один из наблюдательных знаков Старатоса, чтобы тот подал сигнал о приближении врагов. Для Вагруса Старатос, воплощение силы и власти, был тем, на чьей стороне победа, а, значит, и вся история, и он, догадываясь, что и без него остальные члены отряда обречены, всё же захотел увеличить вероятность успеха отступника.

– Вы глупцы, что не распознали предателя. И глупцы вдвойне, что взяли с собой моё творение, – флегматично и даже как-то слегка разочарованно, словно он ожидал от них гораздо большего, промолвил Старатос.

Марион вздрогнула и отшатнулась, но поздно – создатель воспользовался руной, нанесённой на её тело, и полностью взял девочку под контроль.

– Но сражаться нет нужды. Я даю вам право примкнуть ко мне и почувствовать ток времени, пульс материи пространства, их податливость, они изменятся по вашим представлениям о добре и справедливости, об этике и честности. Для чего вы сопротивляетесь? – Старатос искренне недоумевал. – Вам недостаёт веры и мотивации, вы привыкли довольствоваться тем, что есть. Вас пугает перспектива лишиться этого и ничего не приобрести взамен. Но я не сумасшедший и не рассказываю сказки. Идеальный мир вполне достижим.

– Твой мир, построенный на костях и крови?! – с омерзением выплюнула Ишка.

Прищурившись, она оценивала обстановку и даже одежду Старатоса, не забывая, что алхимические руны могут оказаться нанесены прямо на ткань, и неизвестно, где там просто рисунок, а где символ, покорно ожидающий, пока в него вольют силу. Ничего, внушающего отвращение или демонического, интерьер, обставленный скромно и со вкусом, даже привлекал Ишку. Неожиданно для неё самой Старатос начал казаться ей совершенно человечным, таким же, как все – при его бесспорно выдающихся и впечатляющих талантах. Он не изгой, не пришелец из далёких неведомых измерений, а простой смертный. Демонизировать его до положения верхновного зла – означает слишком предвзято и бинарно смотреть на мир.

– Ну, что вы, юная леди. Но вам, пожалуй, как и вашему другу Ричарду, не помешало бы вознестись над людскими болью и страданиями, увидев, путь к каким высотам они открывают. Ни в одной религии не достигают святости без мученичества. Они отдали свои жизни не зря.

***

Марион была неподдельно благодарна Старатосу за то, что он позволил ей дышать, выпустил в мир, обеспечил всем необходимым. Ничто не искореняло в ней это чистое и светлое чувство. Однако, его недоставало, чтобы погасить ненависть девочки к нему за всё остальное. За это вот управление её волей, принуждение, отсутствие внимания, когда она, как и всякий новорождённый, нуждалась в нём насущно. Старатос пренебрёг ею, и Марион не прощала его. Этот столп разума и кладезь премудрости, якобы служитель человечества, на деле не умел заботиться ни о ком и никогда, не брал ответственность, а, как мальчишка, хватал всё новые и новые игрушки, вертел их – и отбрасывал прочь, если они переставали ему нравиться.

По щекам девочки впервые за весь срок её существования потекли слёзы. Она не хотела выступать марионеткой Старатоса. Ей было больно и плохо от того, что он снова и снова топтал её душу, лучшие чувства. Да, конечно, она сама натворила ошибок, чего стоит одно это предательство… Но все её поступки – следствия его небрежности, его пренебрежения, его слепого устремления к цели, которая, как запретный плод, манила, но непременно погубит и его, и всех, кто окажется рядом. И ничего она не могла поделать, ничего. Состояние, в которое, не задумываясь, поверг её Старатос, доказывало – для него она была, есть и навсегда останется предметом, пусть и, как вещь, изготовленная им, вызывала некоторое сентиментальное расположение. Кукла, имущество, её парализованное тело свидетельство тому, что этот человек не знал сострадания и не видел в ней индивидуальность, что бы ни говорил.

– Ты лжёшь, – прошептала Марион еле слушающимися губами, которых она не чувствовала из-за онемения.

И ощутила тепло чьей-то руки в своей. Она чуть скосила взгляд и увидела злой взгляд и длинные рыжие патлы, собранные в хвост. Значит, Ричард.

В следующее мгновение он привлёк девочку к своей груди, словно бы укрывая объятиями от всего мира.

***

– Ты что, не видишь, как она плачет, а, мразь? – с рассудочной яростью процедил Ричард сквозь зубы. – Точно так же плачет каждый, к чьей жизни ты притрагиваешься, и будет рыдать весь мир, если позволить тебе добраться до него!

В сложенных лодочкой ладонях Ишки, от запястий до кончиков пальцев, вспыхнуло белоснежное сияние. Она плеснула его в Старатоса тем движением, каким брызжутся зачерпнутой водой при купании. Беатриче изящным жестом фокусника извлекла словно бы из воздуха очередную карту и метнула быстрее, чем можно было рассмотреть рисунок, что-то алое, зелёное и золотое. Два взрыва произошли почти одновременно, недостаточно сильных, да, вдобавок, ещё и безупречно узконаправленных, чтобы не повредить несущим стенам, но разорвать человеческое тело в клочья. Однако, Старатос вынырнул из облака дыма всего спустя секунду после того, как оно окружило его – чтобы нарваться на рубящий удар сверху вниз и наискосок, слева направо, от Карои. Алхимик никак не успел бы закрыться или увернуться – но ему и не понадобилось, меч прошёл сквозь него. Карои взревел и попытался разрубить Старатоса напополам в талии – разумеется, неудача повторилась.

– Фантом! – обвиняюще выкрикнул Карои, словно у них тут шла благородная придворная дуэль, а не подлинный бой, где все средства хороши.

– Нет! – торопливо сказал Ричард. – Это не иллюзия, он изменил своё состояние! Подвергать алхимическим трансформациям своё тело – тоже табу! Старатос, неужели ты пренебрёг ими всеми?!

– А не ты ли, Ричард, советовал мне начинать с себя? – кротко уточнил Старатос.

Ричард выдернул из-за пояса хрустальный флакончик с пурпурной жидкостью внутри и метнул его в отступника. Флакончик упал под ноги Старатосу, разлетелся вдребезги, и кислота выплеснулась на него. Ричард не был уверен, пригодится ли ему такое, но в этой маленькой бутылочке приготовил снадобье, способное разъесть даже чистую энергию или духовные эманации. В этом ему помогла Ишка и её дар использовать внутренние ресурсы воли и духа человека, а также Беатриче с её картами-фиксаторами. Им нужно было найти способ воплотить в вещественную, осязаемую форму изначально нематериальное – и после нескольких провалов, в результате одного из которых вся лаборатория едва не взлетела на воздух, задуманное получилось. Ричард изначально не собирался щадить Старатоса, поэтому применил смертоносное средство. Увы, но ему пришлось поражённо и неверяще смотреть, как тот попросту стряхивает отраву, будто досадную мелкую неприятность, с мантии, и тяжёлые капли с шипением впитываются в пол.