Kitobni o'qish: «Перетворцы»
Длинная стрелка с витым наконечником остановилась, не дойдя до двенадцати всего два деления. Маятник по инерции качнулся и замер. Параскева подошла к часам. Двигалась по привычке степенно, будто вышагивала по главной улице в своём лучшем наряде. Открыла стекло, потянула за гирю.
Стоило ли теперь заводить часы…
Аккуратно закрыв дверцу на крючок, Параскева зябко укуталась в тёмную кружевную шаль. Пальцы окоченели и не слушались. Из каждой щели струились ледяные сквозняки, оконные рамы изнутри покрылись инеем.
Пожалуй, она правильно сделала, заведя часы. Привычное тиканье хоть немного растворяло ночную тишину пустынного дома. Некогда светлая и наполненная родными голосами, усадьба теперь мрачнела совершенным отсутствием звуков.
Того, что доносилось из рощи, лучше бы совсем не слышать. Треск выстрелов пугал чёрных птиц, взлетавших тучами с нагих осенних деревьев.
Отряды проходили совсем близко к дому. Нарочно так делали – вели связанных впереди, подгоняя штыками, косо посматривая на усадьбу. У главных аж слюнки текли при виде особняка. Всех, кто не успел сбежать, уже или сослали, или расстреляли. Лишь гнездо Кашиных оставалось нетронутым.
Но и это ненадолго. Каждое движение стрелок на часах приближало их появление. Они войдут, предъявят бумагу. Будут рыскать по шкафам, вытаскивать мебель, швырять посуду. Кривые царапины по паркету, трещины и сколы на изразцах, едкий дым от костра из картин и икон в парке…
Скотный двор уже разграбили. Курей и свиней порезали, коров и лошадей увели. Собак пристрелили.
Прошлой ночью визжала дочка бывшего городского головы. Та, что вечно надменно морщилась и называла Кашиных «торгашами». У неё-то каждый месяц новое платье, брошка, шляпка. Карета красивая. Была. Градоначальник пытался с ними договориться, да получил пулю в лоб. Вчера пришли и за его дочкой.
А сегодня придут сюда. Вот они, один за другим выходят из парадного на площади. В сырой ночной тишине Параскева слышала, как десять пар сапог, хлюпая, месили ноябрьскую грязь. Прикрыв глаза, рассмотрела даже штыки, торчавшие за плечами.
Часы тикают, неумолимо приближая крах. Стёкла дребезжат.
На столе – резная шкатулка. Всё, что осталось. Родители не взяли эти украшения с собой. Мать сказала, на них можно будет что-то выторговать.
Параскева выпрямилась, поведя плечами. Быстро осмотрелась. Теперь даже свечей не зажигали, и глаза привыкли к темноте. Жаль, времени мало. Схватив с полки маленький яшмовый подсвечник и малахитовую шкатулку, поставила их на стол и сюда же вытряхнула украшения. Кулон с изумрудом, кольцо с рубином, серёжки с чёрными жемчужинами, браслет с топазами. Бусы из прозрачного янтаря. Чётки, по которым молилась ещё прабабушка. Параскева сняла с платья брошку, которую носила, прикрывая шалью, и тоже положила на стол.
Хорошо, что теперь так тихо. Склонив голову, Параскева присмотрелась. Отлично, им шагать ещё долго. К тому же, сухое дерево уже скрипит, вот оно накреняется и с хрустом падает поперёк и без того непроходимой дороги. Что-то кричат, ругаются. Или остановить их, или сделать что задумано. Бессмысленно. Эти сгинут, придут другие.
Что ж, придётся смириться. Вспомнив своё намерение положить всю себя на борьбу с ними, Параскева грустно улыбнулась. Не выйти ей из этой схватки победителем. Живой бы остаться.
Отгородившись от приближающихся силуэтов, Параскева повела ладонями над лежащими на столе украшениями. По пальцам пробежали иголочки, в жилах полыхнуло. Тихо произнося слова, направила потоки лавы в камни. Собирала всё, до чего могла дотянуться, каждую искорку, каждое воспоминание.
Камни наполнялись и начинали потихоньку пульсировать. Шаги звучали всё громче. Параскева соединила ладони и глубоко вдохнула. Что бы ни случилось, она не исчезнет бесследно. Ссыпав вещицы со стола в шкатулку, последняя хозяйка огромного купеческого дома спрятала их под половицей. Конечно, тайник найдут и, возможно, все украшения разойдутся по разным рукам. Но рано или поздно они снова соберутся вместе.
Осталось несколько секунд. Пробежав внутренним взором по замершим комнатам дома, Параскева улыбнулась. Непрошеным гостям здесь не рады. Впрочем, они могут войти. Ведь нужно ещё суметь выйти.
Двойные двери дрогнули под грохотом ударов. Увидев, как на пол слетели кусочки отслоившейся краски, Параскева выпрямилась, оправила шаль и пошла открывать.
Глава 1. Трудновыполнимое
Звонок в дверь как всегда не вовремя. Кира как раз заканчивала выводить завитушки на эскизе стрелок часов, когда раздался противный треск. Интересно, из каких соображений тётя Маша выбрала настолько отвратительный звонок – мерзкое дребезжание заранее создаёт гадкое отношение к тому, кто пришёл. Как негостеприимно.
– Кира, посмотри, кто там! – прокричала тётушка.
Разумеется, разве она отлипнет от своего сериала. Кира отложила карандаш и приняла вертикальное положение, в глазах сразу потемнело – слишком долго просидела, закинув ноги на стол и выводя вензеля и римские цифры в скетчбуке. Монитор зиял пустым пространством. Сроки поджимают, а макет даже не начат. Зато набросков в блокноте всё больше и больше. Жаль, за них не платят. Вздохнув, Кира надела пушистые тапки-кролики и пошаркала к входной двери. Увы, визитёры ещё не ушли.
– Кто? – вздохнула Кира, продолжая надеяться, что из-за двери ей не ответят.
– Газовая, – послышался грубоватый женский голос.
– Неделю назад приходили, – промямлила Кира, отпирая замки.
– Мы из областной, – гаркнула молодая девица, пытаясь протиснуться в квартиру. Вторая тут же подсунула лист с таблицей и стала тыкать в клетки, где нужно было поставить подпись.
Пока Кира соображала, где нарисовать закорючку, первая «газовщица» всё пыталась пролезть в дверь.
– Не буду я ничего подписывать. – Кира раздражённо оттолкнула руку с листком.
– Как вы себя ведёте! – вскрикнула тётка.
– Вы обязаны впустить нас и выполнить все наши инструкции! – подхватила девица.
От такой наглости внутри полыхнуло. И так всё наперекосяк, а тут ещё эти хамки нарисовались.
– Пошла вон! – рявкнула Кира прямо в лицо тётке с договором.
– Да как ты смеешь! – та аж задохнулась от возмущения.
Девица что-то голосила о договорах и штрафах. Её верещание раздавалось как будто издалека. Кира рассматривала нарисованные брови на когда-то красивом, но теперь опошлившемся лице.
– Курва, – шёпотом произнесла Кира, усмехнувшись.
– Сама ты курица! – взвизгнула девица.
– Если вы не уйдёте, я вызову полицию, – уже спокойнее произнесла Кира.
– Да вызывайте кого хотите! – гаркнула тётка, но тут же бочком начала отходить к лестнице. Её молодая спутница, продолжая сыпать угрозами, ретировалась вслед.
– Чтоб вы провалились, – процедила Кира. Прислонившись спиной к двери, мысленно разверзла под «газовщицами» глубокую яму. Но картинка мигом превратилась в пустой макет, по которому промелькнул ярко-зелёный отсвет.
– Кто приходил? – спросила материализовавшаяся в прихожей тётя Маша.
– Сказали, из газовой. – Кира сразу поняла, куда ветер дует.– Может, позвонить туда и уточнить?
– Лучше матери позвони, день рождения всё-таки. – Тётя Маша развернулась и плавно удалилась из прихожей. Уже из другой комнаты донеслось: – И не открывай больше всяким аферистам!
Кира поплелась к себе. Вместо идеи для макета в воображении плавал утыканный стразами и пайетками джемпер девицы «из газовой». Пуховик нараспашку, а под ним это пошитое в гараже великолепие, да ещё ремень сверкающий. Кира настолько ясно представила, как её руки сжимают горло хамоватой девицы, что даже пульс зачастил. Пальцы сами собой скрючились, кольцо сильно надавило, и ногти впились в ладони. Кира медленно разжала пальцы и встряхнулась. Она ведь никогда не носила колец, и теперь никаких украшений на руке не было. Но картинка проступила так ясно… Может, в следующий раз предложат сделать макет для ювелирного магазина?
Кира, вращая запястьями, подошла к окну. Двоица «из газовой» как раз выходила из подъезда. Та, что помоложе, увлечённо тыча пальцем в экран смартфона, не заметила, как наступила на чуть сдвинутую крышку канализационного люка, и тут же провалилась.
Улыбнувшись, Кира отвернулась от окна и поперхнулась.
– Матери-то позвонила? – Тётя Маша появилась как всегда бесшумно.
– Позвоню… потом, – вяло пообещала Кира, глядя в сторону.
До вечера Кира безуспешно пыталась придумать хоть сколько-нибудь приличный макет вывески для магазина одежды. В конце концов, пошла простой дорожкой – нарисовала женский силуэт с округлыми формами в мини-шортиках. Неважно, что самой одежды на изображении минимум, секс продаётся куда лучше, чем сшитые в подвалах шмотки.
Засигналил смартфон, на экране высветилось «Аня». Не желая слушать нотации гиперзаботливой старшей сестры, Кира намеренно долго не отвечала. Но Аня отличалась завидным упорством, поэтому смартфон не утихал минут десять. Но на этот раз младшая сестра переупрямила старшую – Аня отступила, и звонки прекратились.
В соседней квартире, кажется, намечалась очередная вечеринка – из-за стены доносился хохот и взвизгивания. Потерев уставшие от работы глаза, Кира взяла смартфон и пошла в ванную.
Присев на край большой чугунной ванны и продолжая выводить гнутые линии в блокноте, слушала протяжные гудки в трубке. Лающий хохот соседей доносился даже сюда, так что дверь пришлось плотно прикрыть.
– Да? – наконец раздалось в трубке.
– Это я, мам. В общем, с днём рождения, всего хорошего, счастья там…
– Спасибо, – сухо ответила Пульхерия Панкратовна.
– Как дела? – спросила Кира после паузы. За дверью слышались тихие шаги тёти Маши, но в ванную она из деликатности не стала заглядывать.
– Нормально.
– Отмечаешь? В ресторане? – Карандаш продолжал скользить по листу.
– В ресторане. – Где-то за голосом Пульхерии Панкратовны приглушённо играла музыка из восьмидесятых.
Снова помолчали.
– Ну, тогда пока, – первой произнесла Кира.
– Пока.
Кира завершила вызов и вышла из ванной.
– Помирились? – спросила тётя Маша, стоявшая в коридоре в халате, накинутом поверх ночной рубашки.
– Да мы вроде не ссорились, – пожала плечами Кира.
– Надо было тебе выпендриться, да? Училась бы себе…
– Не училась бы! Ненавижу тот институт, всю эту дурацкую систему. Ненавижу.
– Ишь ты! «Ненавижу», тоже мне. – Тётя Маша протиснулась в ванную. – Не всегда приходится делать то, что хочется.
– А почему я должна учиться там, где родители выбрали?
– Престижный институт…
– Дыра, – выплюнула Кира.
– Что теперь-то? – тётя Маша повернулась к племяннице.
– Накоплю денег и снова буду поступать на художника в Питере.
– Когда ещё накопишь! – махнула рукой тётка. – С твоей-то зарплатой. И на что ты там жить будешь?
– Найду на что, – буркнула Кира и поплелась к себе, где некоторое время просто мерила шагами комнату.
За стеной набирала обороты пьянка. Чтобы отвлечься, Кира села на кровать, устроила рядом коробку пастели и потянулась за блокнотом. Оказалось, во время разговора с мамой на листе появилось изображение изящной женской руки с необычным, как будто старинным, перстнем на пальце.
Гогочущий лай за стеной заставил сжать зубы. Кира снова попыталась сосредоточиться на рисунке. Выбрала алый мелок и закрасила перстень так, что получился рубин. Унимая дрожь в руках, кое-как закончила набросок, закинула блокнот на стол и выключила лампу.
К двум часам уснуть так и не удалось. За стеной грохотала музыка, доносился гогот, клёкот, визг, ржание и ещё целая гамма пьяных звуков. У сталинок вроде должны быть толстые стены, но здесь законы звуконепроницаемости, увы, бессильны.
Соседняя квартира, трёшка, принадлежала девице чуть постарше Киры. Доминика не работала, училась в магистратуре какой-то академии, жила с женихом. Её родители, видимо, в нём сомневались, раз подарили квартиру до свадьбы, а не после. Хотя жилплощадь, скорее всего, купил дед. Однажды Кира видела, как они с внучкой выходили из дома. Чересчур сладенькая улыбочка соседки вызывала тошноту. Дедуля щекотал её под подбородком и называл Никушей, а потом сел в огромный, сверкающий пафосом, автомобиль с водителем и укатил. А Никуша с сахарной улыбочкой махала ручкой ему вслед.
Но как только машина скрылась в арке, лицо Никуши приняло обычное брезгливо-высокомерное выражение – как будто всё вокруг решительно недостойно даже её взгляда, да ещё отвратительно воняет. Распустив длинные белокурые волосы, Доминика модельной походкой направилась к подъезду, не забыв картинно осмотреть свою шикарную машину. Ради парковочного места для этой дорогущей колымаги вырубили несколько кустов сирени редкого сорта.
С месяц назад дедуля Доминики преставился. Сорока дней ещё не прошло, а любимая внучка уже с удовольствием просаживала его деньги на пьянку с так называемыми друзьями.
Кира рывком скинула одеяло и встала. Распахнула окно. Во дворе шуршали листьями деревья, отбрасывая кружевные тени в свете фонаря. Скоро листва пожелтеет, покраснеет, и тщедушный городишко хоть немного приукрасится. Угрюмая серость промышленного Добромыслова угнетала. Вот в Питере тоже много серого цвета, но там кругом красота, история, можно часами гулять с планшетом и рисовать, рисовать… Туман, свинцовые волны, холодные камни, колонны, застывшие маски львов…
Рисовать ночи напролёт, просыпаться ближе к полудню и пить свежесваренный кофе, глядя на город из окна мансарды…
Пока же приходилось довольствоваться удобным широким подоконником в старом доме сталинской застройки. Окно, выходящее во двор, давало неплохой обзор и возможность рисовать с натуры. Забавно, дом отремонтировали только с внешней стороны. Часть, выходившая на проспект, приятно зеленела матовыми фасадами, беленькие фальшкарнизы и балконы с гнутыми металлическими прутьями сияли новизной. Но стоило войти во двор, как дом превращался в облупившуюся халупу болотного цвета с крошащимися балконами (некоторые полностью отвались) и потрескавшимися стенами.
Соседки по площадке, три сестры, неутомимо пытались внести красоту в ветшающее уныние – разбили в палисаднике цветник, служивший неплохой натурой. Пока девчонки копошились в земле, Кира, сидя на подоконнике, зарисовывала цветы и фигуры. Особенно удачно вышла та самая сирень, которую потом выкорчевали по поручению дедули Никуши.
Доминике плевать на сирень и на палисадник, куда она с дружками после попоек сбрасывала мусор. На всё плевать, кроме себя любимой. Хотя нет, ей подобные даже себя любить не умеют. Ценить, холить, лелеять, выгодно продать. Но не любить.
Какой же мерзкий у неё хохот. Дедуля-то не слышит. А может, и слышит, кто знает. Хотя для него это, наверное, нежный колокольчик. Кира попыталась расслабиться. Иногда у неё спонтанно получалось…
Как тогда, ещё в начальной школе, с Вадиком. Инициалы К.А. Кашина показались ему очень смешными. Весь класс дразнил её «какашиной». Кира устраивала крик, гонялась за мелкими уродцами-одноклассниками, но не могла поймать всех. А начал всё Вадик. Но однажды хор дразнящих голосов стал отдаляться, как в тумане расплывались искажённые ругательствами рожицы, гаденькие улыбки и тычущие в неё пальцы. Всё это осталось за кругом тишины. Из глубины поднялось… нечто…
– Подавись какашкой, – сказала Кира, глядя в лицо Вадику, и спокойно вышла из круга гогочущих одноклассников. Он что-то прокричал ей вслед.
А потом пошёл в туалет на перемене. Что именно там случилось, позже не могла объяснить даже специально созванная комиссия. Так или иначе, унитаз разворотило мощным потоком фекалий из канализации, в котором несчастный Вадик чуть не захлебнулся.
Или училка математики. Называла Киру табуреткой за неспособность решать задачки. Пока в наступившей тишине Кира не «направила» табуретку в саму училку. Когда та садилась на стул, он с треском развалился.
А вот теперь как-то не получалось. Сегодняшней волны гнева, похоже, не хватало, чтобы выдавить посторонние звуки и размазать Никушу по полу.
Вернувшись к столу, Кира снова раскрыла блокнот. Борясь с досадой и отвращением к соседке, она, оказывается, нарисовала в изящных женских пальцах нож с длинным лезвием и белой рукояткой.
По комнате прошли тихие шаги – тёте Маше тоже не спится? Обернувшись, Кира никого не увидела, но краем уха ухватила новый звук. Склонив голову, сквозь хохот и грохочущую музыку попыталась уловить тихое… тиканье? Как оно могло здесь появиться, в комнате даже будильника нет.
Постояв с минуту, прислушиваясь, Кира так и не смогла хотя бы примерно определить источник звука.
Утром тётя Маша, всегда спавшая крепко, растолкала племянницу и отправила за молоком. Кира пыталась отнекиваться, но тётя Маша осталась непреклонной. Купленное только вчера фермерское козье молоко за ночь позеленело, вспучилось и превратилось в скользкую дурно пахнущую массу.
– Никогда такого не было, надо же. Хороший же фермер-то, уже лет пять как только у него молочку и беру, – бормотала тётя Маша, выливая едко воняющую субстанцию в унитаз. Туда же отправился серо-буро-малинового цвета вчерашний творог, борщ, на котором за ночь наросла чёрная плесень, и хлеб, за ту же ночь превратившийся в сопливый кирпич.
Борясь с тошнотой от бессонницы и вида испорченных продуктов, Кира кое-как натянула ботинки и выползла на улицу. На газоне копошились соседки – три сестры, поставившие себе цель превратить придомовой газончик в цветущий сад. Как им удалось в конце сентября заставить так пышно расцвести не только лилии, бархатцы, бегонии и астры, но и определённо летние цветы – ирисы и пионы, оставалось загадкой для всех соседей, неустанно подглядывающих за сёстрами через щёлки между кружевными шторами.
– Доброе утро, – крикнула Кира и, широко улыбаясь, помахала рукой силуэту, мелькнувшему за занавеской в окне второго этажа.
– Доброе, – в унисон отозвались три голоса. Сёстры пели в церковном хоре.
Младшая из них, Люба, выпрямилась и подошла к заборчику.
– Не выспалась? – сочувственно спросила соседка, внимательно обводя Киру взглядом миндалевидных зелёных глаз. От такого взгляда почему-то всегда хотелось спрятаться.
– А вы выспались? – вопросом на вопрос ответила Кира.
Сёстры не стали отвечать.
– Ты в магазин? Если не затруднит, выброси, пожалуйста, в контейнер. – Люба протянула чёрный пакет, в котором звякнули бутылки.
– Даже не буду спрашивать, чьё это, – буркнула Кира, забирая мешок. Никуша и её компания имели привычку вываливать свой мусор в палисадник прямо из окна. – Чтоб их всех в цемент залило. – По телу пробежала лёгкая покалывающая волна.
– Не надо сыпать проклятиями, – ровно произнесла Люба, опять измеряя Киру внимательным взглядом. К ней присоединились и сёстры, синхронно поднявшие головы и вперившие в Киру такие же зелёные миндалевидные глаза.
– Я… хм… Да ладно вам. Некоторые только этого и заслуживают.
– Это не нам судить, – мягко, но с непоколебимыми нотками произнесла Люба. Иногда сёстры начинали читать мораль, от которой сводило скулы.
– Если бесконечно их прощать, ничего не изменится, – упорствовала Кира. – Или, например, эти бабы. К вам заходили? Типа из газовой?
– Заходили, но я их не впустила, – отозвалась из палисадника София, старшая из сестёр.
Видимо, Кира оказалась единственной идиоткой в доме, собственноручно открывшей дверь аферисткам.
– Ну, газ-то всё равно надо проверять, – вяло протянула Кира. – Вон, говорят, дом в посёлке сгорел. Кажется, там ведьма какая-то жила. – В памяти вспыли фрагменты новостного сюжета с обугленными стенами и обвалившейся кровлей.
– Газ там, может и ни при чём, – пробормотала Люба и вернулась к сёстрам.
Слова соседки показались знакомыми, точно то же самое пару дней назад сказала тётя Маша, когда в новостях показывали тушение пожара в доме этой не то ведьмы, не то жрицы.
Дверь соседнего подъезда распахнулась и появилась Доминика. С идеально уложенными белокурыми волосами и без единого следа бессонной ночи на лице. Покачивая бёдрами, поплыла к своей машине. Сестёр, убиравших за ней мусор, наградила презрительным взглядом, а мимо Киры прошла так, будто той вообще не существовало.
«Чтоб ты споткнулась», – пронеслось в полной тишине.
Тонкий каблук модного сапога хрустнул и надломился. Нелепо взмахнув руками, Доминика вскрикнула и упала прямо в грязную лужу, подняв фонтан брызг. По шикарному белому пальто расплескались бурые пятна.
Лишь краем глаза Кира глянула на то, как сёстры перешагивали через низенький заборчик и спешили на помощь громко ругавшейся соседке. Тяжесть бессонницы моментально прошла, даже воздух как будто стал чище. Размахивая пакетом с мусором, Кира вприпрыжку направилась в магазин.
