Kitobni o'qish: «Великая река. Другой берег»

Shrift:

Лодочники

Мне скучно. Мне стало скучно ещё много лет назад, когда я была почти ребёнком, глупым ребёночком, хе-хе-хе. Меня перестали радовать стрекозы, пролетающие над листьями кувшинок, мне разонравилось ловить плодики водяных орехов, похожие на рогатые короны. Меня не волновал лёгкий ветер, не радовал запах весенних цветов, не хотелось больше подбросить седмичник в карман заплутавшему в лесу мальчишке. Мне разонравилось пугать тех, кто приходил к озеру, желая попасть на Другой берег. Наверное, с Дедом тоже что-то такое случилось, уж он-то из нас, лесных душ, лучше других знал скуку. Ведь дольше всех он дрейфовал по Великой реке, не смея надолго пристать ни к одному из берегов. Он знал – о! – но уж с ним-то я никогда бы не стала говорить об этом.

С виду я, конечно, казалась весёлой, как раньше, так что никто ничего-ничегошеньки не заметил. Я всё так же плела самые кривые гнёзда и спала до обеда или даже до заката, всё так же грызла тростник и ловила серебристых рыбок. И всё-таки временами я теперь была грустна. Что там! Временами я была мертва – пусть я дышала, свистела, подражая голосам птиц, и вообще ничем не выдавала свою смерть.

Только однажды я набралась храбрости и задала Деду такой вопрос, который прежде не приходил мне на ум, и это был великий вопрос, самый важный на свете вопрос.

«Дядюшка, – кроме меня, больше никто не отваживался так к нему обращаться. – Скажи мне, куда впадает Великая река и где её Исток? Есть ли на свете место, где Великая река начинается?»

«Все мы спрашиваем однажды, – сказал Дед. – Никто не знает этого».

Он погладил рукой бороду, отряхнул чёрный балахон да ударил веслом по воде, отталкиваясь. И уплыл себе восвояси!

И так бы и была я грустная и мёртвая день за днём, но мне случилось повстречать того, кто мертвее меня, и тут-то всё и началось…

* * *

Этот мальчишка спустился к реке вечером, когда небо охватил весёлый огонь заката. Незнакомец принёс с собой удочку, так что Ойкью сначала подумала, что он собирается рыбачить. Он был бледный, с большим носом, темноволосый и очень взъерошенный, похожий на молодого ворона. Ойкью подумала: временами он наверняка превращается в птицу, потому-то и ушёл из дому. От мальчишки пахло деревней, дымом и собаками, а ещё – страхом. Так сильно, что Ойкью стало не по себе и она притаилась в лодке, пристально следя за мальчишкой сквозь тростники. Её голубой дождевик можно легко заметить – сколько раз ей говорили выбрать серую или болотную расцветку! – но тогда Ойкью просто сделает вид, что тоже из деревни и никакого отношения к лодочникам не имеет.

Сначала мальчишка и правда пытался рыбачить, хотя выходило у него дурно, и поклёвки – единственной за целый час – он так и не заметил. Потом, когда красный огонь в небе потух, уступив место черноте и блеску, мальчишка смотал удочку, положил её на берег и зачем-то полез в воду. Ойкью сначала подумала, что он собирается купаться, и огорчилась: это как-то очень скучно, – но потом вспомнила, что люди не купаются в одежде. Может, он решил утопиться?

Ойкью приготовилась выпрыгнуть из лодки и ловить незадачливого утопленника, но мальчик вдруг остановился. Вода, колыхавшая плоские листья кувшинок, доставала ему до груди. Впереди, покачиваясь на волнах, плавала неверная лунная дорожка. Мальчишка-ворон опасливо, совершенно по-птичьи, огляделся и вдруг закричал:

– Лодочник! Лодочник!

Это он зовёт Деда, поняла Ойкью. Это было занятие совершенно бесполезное: Дед не придёт так просто, – вот если б мальчишка в самом деле утопился, тогда другое дело.

Однако, вопреки всем её ожиданиям, вскоре раздался знакомый звук – такой, словно вдалеке слабо зазвенела ржавая цепь. Мальчишка в ужасе завертел головой, пытаясь увидеть лодочника; Ойкью, которая знала: не так уж легко это сделать, завертела головой тоже. Но вскоре поблизости зашумели камыши, по воде плеснуло тяжёлое весло, и узкий нос лодки Деда прошёл совсем рядом с бортом её лодочки. Дед вывел судёнышко на открытое пространство и направил к мальчику, который дрожал от холода и страха, медленно отходя в воде.

Дед протянул ему руку. Мальчик с ужасом посмотрел на него, на длинную фигуру, закутанную в чёрный балахон, но пути назад для него уже не было. И через мгновение рука мальчика ухватилась за рукав Лодочника, а затем его втащили в лодку. Мальчик сел ближе к корме, позади Деда, и теперь дрожал здесь в своей мокрой холодной одежде. Вид у него был сонный, как у всех, кто направляется на Другой берег.

Ойкью стало вдруг очень жаль этого мальчика: он, конечно, совсем не знает, что делает. Она выпрямилась в лодке, схватилась за весло и погребла вперёд изо всех сил, и ей впервые за долгое время стало весело и немного страшно. Лодка Деда увлекала мальчишку по белёсой от света дороге, колышущейся, словно река из кувшинковых лепестков. Луна висела очень низко над водой, злая и тёмно-жёлтая, почти оранжевая. Ойкью прибавила скорости.

– Эй! Дядюшка! Дядюшка! – предусмотрительно прокричала она, прежде чем протаранить носом лодку Деда.

На такую наглость, наверное, никто никогда не отваживался прежде, так что Ойкью совершила своего рода прорыв в этой области. Дед, видно, до того удивился, что даже не стал ничего говорить, – впрочем, не исключено, что он просто был слишком занят, пытаясь не вывалиться из лодки.

– Дядюшка, можно я его повезу? – воспользовавшись эффектом неожиданности, спросила Ойкью.

– Тебе что, мало? – оторопело отозвался Дед. – Хочешь теперь ещё и на Другой берег угодить?

– Ну пожалуйста, – просительно проныла она. – Эй, мальчик! Поедешь со мной?

Она наклонилась вперёд и тронула мальчишку за плечо. Он широко распахнул глаза – те оказались пронзительно-чёрные, как у настоящего ворона, – и вдруг удивлённо вскрикнул и принялся оглядываться. Наконец взгляд мальчика остановился на тёмной фигуре в капюшоне, и он стал отползать в сторону.

– Ты его разбудила! – заорал что есть мочи Дед, замахиваясь на Ойкью веслом.

Она уже приготовилась уворачиваться, но в это самое мгновение случилось непредвиденное: мальчик выпрыгнул из лодки. Лодку качнуло вместе с Дедом, и так нарушившим равновесие своим замахом, и он, не устояв, с громким воплем полетел в воду, которая взметнулась под ним колышущимся лунно-кувшинковым безумием. Ойкью засмеялась от радости и страха и крикнула путающемуся в водорослях мальчишке:

– Эй! Плыви сюда!

И она протянула ему весло. Мальчишка в панике огляделся, посмотрел на Деда, извергающего неслыханные ругательства, и в самом деле поплыл к лодке Ойкью и схватился за скользкое дерево. Она подтащила весло ближе и протянула мальчику руку, и он вцепился в неё, неуклюже забираясь на борт.

– А теперь – отчаливаем! – весело подмигнула мальчишке Ойкью, удостоверившись, что тот нашёл себе место в лодке.

И она изо всех сил погребла вперёд. Погони не было, но Ойкью хотелось поскорее оказаться подальше от разгневанного Деда. Её лодка вскоре покинула озеро, устремившись в воды Великой реки, и Ойкью немного успокоилась. Мальчишка тем временем продолжал дрожать и оглядывался растерянно, с каждым вёсельным гребком всё растерянней. Наконец он выдавил:

– Ты кто такая?

Ойкью стало вдруг очень смешно.

– Я из лодочников, – как могла серьёзно ответила она.

– Лодочник другой, я его видел только что, – возразил мальчик.

– Это Дед, – фыркнула Ойкью. – Он не единственный, есть другие. Дед возит на Тот берег реки. Я так не могу. Я могу, например, твою лодку в камыше запутать или устроить тебе хорошую рыбалку. В общем, так, по мелочи. Но все мы в чём-то похожи на Деда…

– Ага, ясно, – кивнул мальчик, хотя – Ойкью знала – ничегошеньки ему не ясно.

– Меня зовут Ойкью, – прибавила она, рассудив, что пора представиться. – А ты кто такой? Ты из этих, людей-воронов?

Мальчик посмотрел на неё печальными чёрными глазами.

– Вовсе нет. Я Варн. Я из села Чернуха.

– Это где половина жителей – гробовщики? – припомнила Ойкью. – Ну хоть иногда-то ты превращаешься?

– Не половина, поменьше. – Варн нахмурился. – И вовсе я не превращаюсь, я не могу, видишь: на мне рубашка из крапивы. И вообще, давай весло, нехорошо, что ты одна гребёшь.

– Какой серьёзный, – умилилась Ойкью. – А зачем крапиву нацепил?

– Неудобные вопросы задаёшь. – Варн нахмурился вновь, и чёрные брови почти сошлись на переносице. – Давай я буду грести?

Ойкью пожала плечами и в самом деле протянула ему весло, а сама легла в лодке, удобно подложив руки под голову. Вообще-то лодочники никому не давали грести – это считалось дурным тоном, – но Ойкью было решительно наплевать на хорошие манеры. Она знала: лежать в лодке и насвистывать себе под нос куда лучше, чем размахивать тяжеленным веслом. Вдобавок этот мальчишка на вид такой худой и слабый, что всё равно скоро запыхается. Некоторое время они плыли в тишине, нарушаемой лишь негромким плеском и далёким криком ночных птиц, окутанные тихой звёздной музыкой ночи. Луна побледнела, из жёлтой сделавшись серебристой, и наполовину спряталась за лёгким облаком, и вид у неё, у прячущейся, был теперь не зловещий, а какой-то кокетливый.

Ойкью усмехнулась этой мысли. Варн бросил на неё быстрый взгляд:

– Чего смеёшься?

– Как думаешь, может луна быть кокетливой?

– По-моему, она скорее застенчивая, – мальчик рассеянно пожал плечами, в очередной раз опуская весло в воду. – Вон как прячется…

Ойкью хихикнула снова и довольно принялась насвистывать весёлую песенку. Варн тем временем выпутывал её лодку из телореза, и она наблюдала за ним с интересом: выглядел он очень сосредоточенным. Наконец мальчик справился, и они вновь поплыли вперёд, по серебряной лунной дороге, туда, где исчезал, растворяясь в непроглядном тумане, Другой берег.

– Э, нет, – сказала Ойкью, поднимаясь в лодке. – Нам туда не надо. Где это видано: человек везёт лодочника к Другому берегу?

– Тогда ты греби. – Варн покорно вздохнул, протягивая ей весло.

– Я тебя туда не повезу, – она нахмурилась. – И никому не дам тебя туда везти: я потому и отняла тебя у Деда. Ты молодой и глупый. Зачем тебе туда?

– Мне интересно, что там, – мальчик наклонил взъерошенную голову, и Ойкью почувствовала, что он врёт. Варн, немного подумав, прибавил: – Мне больше ничего на свете не интересно.

И это уже была правда.

Это существенно осложняло дело. Ойкью поглядела на него, раздумывая: мальчишка рассматривал петельки на своей мокрой рубашке из крапивы и казался совершенно смирившимся. Наконец явилась мысль. Она была светлой и радостной, как сердцевинка водяной лилии, и лодочница, повертев её так и сяк, решила, что идея вполне подходит моменту.

– Хорошо! – ещё немного подумав, сказала Ойкью и хлопнула себя по коленям. – Хорошо, я отвезу тебя туда. Но сначала скажи: где начало Великой реки?

Мальчишка моргнул удивлённо:

– Я думал об этом, но, говорят, никому не известно, где она начинается.

Вот как, он думал про реку! Значит, она, Ойкью, не одна такая.

– А я хочу знать, – сказала она и увидела, как в тёмных глазах Варна зажглись огоньки интереса. – Я хочу знать, что это за место и как оно выглядит… Наверняка там нет ни Деда, ни Другого берега – да, там всё совсем по-другому! Я уже давно собираюсь сплавать туда, только одной это не так уж весело. Хочешь со мной?

– Даже не знаю, – Варн вцепился в свою крапивную рубашку и бросил тоскливый взгляд в сторону Другого берега.

– Туда всегда успеешь, – сказала Ойкью. – Если тебе станет очень скучно – обещаю, я тебя туда отвезу.

Варн подумал ещё немного и ответил ей неуверенным кивком.

– Ладно, так и быть. Только поплывём скорей подальше отсюда! – он оглянулся и посмотрел в ту сторону, где река соединялась с озером.

И Ойкью поняла, что оказаться «подальше» – единственное, чего он на самом деле хотел. Ничего-ничего, думала она, ещё запросишься домой, а мы будем уже далеко, и вернуться не получится. Тем не менее Ойкью взяла весло и начала грести как могла быстро: она готова была отвезти его куда угодно, если только он от этого перестанет проситься на Другой берег. Лодка свернула с лунной дороги в безопасные чёрные воды, и они поплыли всё вперёд и вперёд, петляя возле прибрежных зарослей камыша и речного хвоща, огибая островки из кувшинковых листьев и коряги, похожие на тёмные крокодильи спинки. Очень далеко кто-то играл на дудочке – быть может, Хозяин Клёна, – и Ойкью захотелось достать свою окари́ну и сыграть ему в ответ или спеть. Но её новая цель была превыше всего, и музыку пришлось отложить до лучших времён.

А если подумать, как давно ей в последний раз хотелось петь?

Одно это желание само по себе стоило сохранить и надёжно запомнить, как первую увиденную падучую звезду, как первый поцелуй.

Ойкью посмотрела на мальчишку: тот явно совсем не хотел петь, а вовсю уже клевал носом.

– Через час небо немного посветлеет, – сказала она. – Тогда поплывём ко мне домой, я даже могу уступить тебе своё гнездо. Только оно очень кривое, имей в виду.

Варн смотрел на неё недоумённо.

– У меня самые кривые в мире гнёзда! – важно прибавила Ойкью: она этим очень гордилась.

Варн удивлённо моргнул.

– Ты спишь в гнезде? У тебя что, нет дома?

– Раньше я жила у родителей дома, – сказала Ойкью. – Теперь нет. Да и что ты так удивился? Ты же ворон, тебе гнёзда должны быть привычны…

Мальчишка недовольно фыркнул. Несколько секунд спустя он громко чихнул. Ойкью взглянула на него и увидела, что его одежда всё ещё мокрая, что сам он усталый и замёрзший, и поняла, что если Варн и спал когда-то в гнезде, то это было очень давно. Она мученически вздохнула.

– Ладно тебе, это не так уж плохо, – проговорила она примирительно. – Мы сперва разведём костёр, и ты посушишь одежду, а я погреюсь. А завтра дойдём до моего дома, там тепло и есть еда. Всё равно придётся предупредить родителей, куда я отправляюсь, – в конце концов, они меня вырастили и имеют некоторое право знать. Ты своих предупредить ни о чём не хочешь?

Варн хранил невозмутимое молчание. Ойкью вновь взялась за весло и скоро привела их в знакомую, окружённую тростником и рогозом заводь. Они вытащили лодку на берег, спрятали её в тростнике и развели костёр. Варн сушил одежду прямо на себе, наотрез отказавшись снимать свою несчастную рубашку из крапивы, поэтому их пребывание в рассветном лесу растянулось надолго. Небо медленно розовело, выпуская на волю нежные рассветные звёзды, повсюду просыпались птицы, вплетая голоса в музыку ветра и шелеста листьев. Ойкью чувствовала себя довольной: она радовалась теплу костра и тому, что у неё получилось кого-то спасти.

– Послушай, как поёт малиновка, – охваченная счастьем, сказала Ойкью, желая передать Варну часть своего чувства. – Как стеклянный ручеёк.

– Угу.

– Я могу так же, но только когда у меня очень хорошее настроение.

– Угу.

– Хочешь послушать?

В ответ раздалось неопределённое хлюпанье.

– Не кисни, скоро согреешься, и пойдём, – ободрила его Ойкью.

Варн почему-то не выглядел сильно обрадованным этим заявлением. Они погрелись ещё немного, затушили костёр и побрели вдоль берега туда, где исстари селились лодочники. Это была небольшая площадка у реки, со стороны озера окружённая ивняком, а со стороны леса спрятанная в густых зарослях бересклета и бузины, так что попасть сюда было не так уж легко.

Бо́льшую часть площадки занимали шалашики – лодочники на самом деле редко селились в гнёздах. Гнёзд, по правде сказать, было только три: два располагались в ветвях раскидистого дуба, далеко протягивающего ветви над площадкой, а ещё одно – гнездо Ойкью – в ветвях черёмухи.

Обычно на рассвете лодочники ложились спать, но в этот раз на площадке царило странное оживление. Похоже, лодочники тоже жгли костёр – чего прежде на памяти Ойкью никогда не случалось, потому что рядом с шалашиками это делать опасно.

– Что это с ними сегодня? – настороженно проговорила она вслух.

Однако Ойкью была не из тех, кто легко отступает, поэтому она без страха протащила упирающегося Варна через бересклет и, оказавшись на краю площадки, весело прокричала:

– Эй-эй! А вот и я! Неужели никто не скучал?

Фигуры в дождевиках обернулись. Глаза, смотревшие на Ойкью из-под капюшонов, были одинакового – болотного – цвета. Честно сказать, она до сих пор не совсем различала некоторых лодочников между собой.

Наконец тот из них, которого звали Арох, поднялся с земли и тихим шелестящим голосом, напоминающим шипение змеи, проговорил:

– Зачем ты теперь вернулась, Ойкью? Ты помешала естественному ходу вещей.

Ойкью понимала, о чём он говорит.

– Ну, раз я смогла помешать, не такой уж естественный этот ход, правда?

– Но от этого человека пахнет Другим берегом, – прошелестел Арох.

– Так и есть, но разве ты не говорил однажды то же самое мне? Раз он передумал, Дед не может его заставить, и моей вины здесь нет. К тому же он ведь не был на Другом берегу, и ему не надо платить за возвращение.

Арох колебался, Ойкью видела, как он хмурится. Она знала: Арох точно понимает её, но слишком уж боится Деда, чтобы сделать хоть что-то наперекор.

«Сейчас я узнаю, каков ты, Арох», – подумала Ойкью.

– Даже если ты и права, Дед так не считает, – произнёс лодочник наконец. – Он потребует с тебя платы за возвращение и прерванный ритуал. Тебе лучше уйти от нас и скрыться. Он будет искать тебя.

Потом ещё один лодочник поднялся с земли и достал из складок своего одеяния маленькую деревянную дудочку. Это была Раф – Ойкью только по дудочке её и узнавала.

– Позвольте остаться хотя бы на один день. Мне и Варну. Мы уйдём с наступлением темноты.

– Нет, – печально, но твёрдо сказал Арох. – Дед вернётся сюда и найдёт тебя. Да ты и сама знаешь: тебе не место здесь, с нами. Уходи.

Для Раф эти слова прозвучали как сигнал – она поднесла дудочку к губам и заиграла. Ойкью тотчас ощутила нестерпимое желание как можно скорее уйти прочь – такой силой обладала эта музыка. Может быть, покинуть это место и правда было лучше всего для неё и Варна, но зачем же прогонять так грубо? Она уже готовилась позорно броситься бежать прочь, когда Варн рядом с ней вдруг засмеялся. Такого хохота Ойкью никак не ожидала от него услышать: с виду мальчик казался ей спокойным и тихим. Но он смеялся и смеялся, и она даже заволновалась: вдруг кто-нибудь из присутствующих пошутил, а она не заметила? И в этот миг что-то произошло. Качнулись, глубоко вздохнув, деревья, тёплый ветер налетел издалека, с верхушек крон с громкими криками сорвались птицы. Земля задрожала у Ойкью под ногами, а музыка – музыка Раф в этот миг совершенно утратила любую силу.

Варн отсмеялся. Раф тщетно пыталась извлечь из дудочки хоть звук.

– С ума сойти, – проговорил мальчик. – Ну у вас тут и музыка!

Лодочники повскакивали с мест, и глаза их стали совершенно дикими. Ойкью увидела ярость на личике Раф, наполовину скрытом воротником дождевика: та очень дорожила своей дудочкой. Арох с удивлением и злостью обернулся к Варну, будто впервые его заметил.

– Что ты такое сделал? – воскликнул он.

В следующий миг Арох запел. Это было тягучее, заунывное пение, почти совсем лишённое слов; он пел песню тоски и пошатывался, словно ощущал себя старой скрипучей дверью. Лодочники стали присоединяться к его голосу по одному, синхронно раскачиваясь из стороны в сторону. Варн смотрел на них с выражением ужаса и недоумения, и Ойкью поняла: какой бы силой ни обладали его эмоции, в этом волшебном поединке ему не стать победителем.

Она быстро схватила его за руку и потащила прочь, уводя подальше в лес. Мох скользил и пружинил под ногами, ветки хлестали по лицу, деревья мчались им навстречу, молчаливые и угрюмые. В спину им ещё нёсся тёплый ветер, призванный Варном, и оттого бежать было легче, чем обычно. Наконец они остановились, тяжело дыша.

– Слушай, а если ты заплачешь, что тогда? – спросила Ойкью Варна. – Случится наводнение? А если заскрипишь зубами – землетрясение?

Мальчик покачал головой:

– Было бы неплохо, вообще-то… Но силой обладает только смех.

– Слава дождю! – воскликнула Ойкью. – Хотя шутить придётся теперь поосторожнее… Но ты ведь специально это сделал, а? Я имею в виду, тебе не было так уж смешно.

– Если бы лес просыпался только оттого, что кому-то смешно, случилась бы катастрофа, – очень серьёзно проговорил Варн. – На самом деле в этот раз колдовство было довольно слабым.

Ойкью вспомнила, какой неискренний, сдавленный смех был у него, и пришла к выводу, что для хорошего колдовства, должно быть, требуется более значительное усилие.

– Подумать только! – она всё же никак не могла успокоиться. – У самого унылого человека в мире – волшебный смех!

– По-твоему, я унылый? – мальчик спросил это с таким непередаваемо печальным видом, что Ойкью не выдержала и расхохоталась сама.

Отсмеявшись, она с надеждой посмотрела наверх, но деревья так и не начали раскачиваться, а ветер оставался обычным ветром.

– Я так понимаю, тебя выставили, да? – уточнил Варн, мужественно переждав приступ веселья.

– Ага, – Ойкью кивнула и поняла вдруг, что это её совсем не печалит. – Всё-таки зря ты так с ними, они нас прогоняли не со зла. Надеюсь, Раф починит свою дудочку.

– Очень уж эта Раф была пугающая, – буркнул Варн.

Ойкью хотела сказать ему, что с колдовством стоит быть поосторожнее, особенно когда дело касается лодочников, но решила приберечь нравоучения на потом.

– Тебе везёт сегодня, – проговорила она вместо этого. – Мы пойдём ко мне домой. Я имею в виду, в другой дом, где живут мои родители.

– О, – Варн посмотрел на Ойкью с надеждой. – И у них найдётся лишняя кровать?

– Вполне возможно, – сказала Ойкью неопределённо: она знала, очень важно сохранять ощущение непредсказуемости грядущего.